Княгиня Елена Петровна (1884–1962) в пожилых годах.

[Часть 2] Я БЫЛА В ЕКАТЕРИНБУРГЕ [1]
ГЛАВА II
На пути в изгнание (начало) [2]


Однажды во дворец приехал управляющий Павловска Смирнов.
– Солдаты и рабочие образовали комитет, – сказал он мне. Они хотят видеть вас. Причины мне неизвестны.
– Пусть они войдут, – ответила я.
Они вошли, восемь или десять человек, держась за тем, кто, казался среди них старшим. На их приветствие я отвечала, держа руки за спиной, чтобы не подавать им.
– Прежде всего, мы требуем увольнения Смирнова, – объяснил старший.
– Он отличный администратор, и я не вижу причин для его увольнения.
– Он правый и был назначен Двором, этого достаточно.
На мой взгляд этого было недостаточно, и, несмотря на их настойчивость, я отказалась уступить в этом пункте. В конце концов, вопрос был снят, но несомненно, они оставили за собой право решить его позже, по-своему, – и перешли к следующему «требованию».
Более ста лет над замком развевался флаг Императора Павла (с Мальтийским крестом, поскольку после захвата Мальты Наполеоном рыцари укрылись в России, предложив Царю титул Великого магистра своего ордена).
– Мы требуем, чтобы этот флаг был заменен на красный, – сообщил мне глава делегации.
– Пока я здесь, этот флаг останется на своем месте. Я никогда не отдам приказа, который противоречил бы моим убеждениям или традициям. На вашей стороне сила – и вы можете ее применить, если вам угодно. Но тогда мне не останется ничего иного как забрать детей и уйти.
И в этом мы отказались уступить, и вопрос так и остался нерешенным. Когда делегаты отступали [с поля боя], они мне показались слегка пристыженными.
На следующий день я отправилась в Петербург, к сербскому посланнику, надеясь узнать у него о местонахождении моего мужа, о котором я не имела никаких известий в течение многих дней и недель, показавшихся мне вечностью. Посланник Спалайкович при мне позвонил председателю Думы Родзянко и попросил его узнать о судьбе Великого князя Иоанна [3]. Родзянко обещал, но теперь сходу не мог дать и малейшего дельного совета.


Мой муж выбирает сербскую форму

Неделя за неделей проходили в полном страхе и неведении о судьбе моего мужа. Однажды, наконец, я имела счастье увидеть его в воротах дворца, но без погон [4], которые солдаты сняли, прежде чем отпустить его. Стоит ли говорить, какая это была радость для нас обоих! Когда остались позади первые восторги, Иоанн рассказал мне, как ему удалось спастись от расправы, которую бунтовщики учинили над всеми офицерами его полка.
– Ты Романов, говорили они ему. Но ты всегда относился к нам по-человечески. Ты останешься в живых. Можешь идти.
Позже, в Павловке, он снял мундир императорской гвардии и надел мундир капитана сербской кавалерии, с которым не расставался до своего последнего дня [5]. Ведь после моего замужества мой отец, Сербский король Петр I, поручил моему свекру, Великому князю Константину, командование 4-м кавалерийским полком и присвоил звание капитана того же полка моему мужу [6].
Вскоре наступила Пасха, печальная Пасха 1917-го. Мы с мужем решили тогда поехать в Царское Село, чтобы преподнести пасхальные яйца Царским детям [7]. Лично вручить подарки не получилось. Дежурный офицер [8], по приказу Керенского [9], не допустил нас во дворец, но согласился хотя бы на то, чтобы передать яйца. И это он, несомненно, сделал [10], потому что уже на следующий день Императрица дала нам знать, что благодарит нас за то, что мы вспомнили о ней и детях [11].
Настало время, когда революционный комитет по собственной инициативе заменил имперский штандарт над [Павловским] дворцом на красный флаг.
Мы с мужем сразу же решили тогда покинуть Павловск и поселиться с детьми в Петербургском Мраморном дворце.


Санкт-Петербург, Мраморный дворец, современный вид.

К тому же мы только что узнали, что по приказу Керенского, Царская Семья была вывезена в Тобольск. Больше ничто нас не удерживало в Павловске, и мы уехали в тот же день [12].
Так нам довелось пережить Октябрьскую революцию в Петербурге, и мы находились в Мраморном дворце в тот день, когда на него упало несколько снарядов с крейсера «Аврора» [13], стрелявшего по войскам Керенского [14].


Крейсер «Аврора», 1917, Петроград.

На фоне яростного бунта зима тянулась медленно; и в феврале 1918 года посланник Спалайкович сообщил нам, что все дипломатические миссии покидают Петербург и предложил нам уехать вместе с членами сербского посольства в Финляндию, Швецию или в Мурманск.
От имени мужа я ответила:
– Пока Россия переживает столь тяжкое время и пока безопасность Царской Семьи не обезпечена, наш долг – не покидать страну [15].


Царская Семья в начале войны. Справа – Великая княжна Анастасия (р. 1901). Перед Царем и Царицей Цесаревич Алексей (1904). Сзади слева направо: Великие княжны Мария (1899), Ольга (1895) и Татиана (1897). (Фото Viollet. – L’Illustré, 1958, № 43, 23 oct., p. 38.)

Но через несколько дней после отъезда Спалайковича нам принесли повестку: Троцкий приказывал всем Романовым старше шестнадцати лет явиться к нему лично.
Мой муж, его братья Гавриил, Константин и Игорь отправились в Смольный дворец по вызову Троцкого (четвертый брат мужа, Олег, был убит в 1914 году, в начале войны). Троцкий сообщил им, что принято решение посадить их под домашний арест в Вятке, на Урале, и что через несколько дней они должны туда убыть [16].
Когда мой муж рассказал мне об этой мере, я поняла, что это начало конца. И у меня уже не оставалось в этом сомнений, когда Великие князья получили окончательный приказ: отъезд был назначен на 22 марта 1918 года.


«И лучшее и худшее»

Что касается меня, то первым делом мне надо было определиться: в чем состоит мой долг? Последовать за мужем или остаться с детьми? Разве и тем и ему не угрожает опасность? Я колебалась недолго.
«Жена должна все разделять со своим мужем – и лучшее и худшее», – подумала я.
Решено, – я еду с Иоанном, оставляя наших двоих детей на попечении свекрови:
– Это безумие, – возражал мне муж, – ты должна оставаться с детьми.
– Я решила ехать с тобой. Ты же знаешь, я никогда не отступаю от своих решений.
Моя свекровь тоже сначала громко кричала, пока я уговаривала ее принять детей под свою опеку.
– Как ты можешь их бросить? – с удивлением говорила она дрожащим голосом.
– Может быть Вы желаете ехать вслед за своим сыном?
Наконец, Великая княгиня Елизавета Маврикиевна решилась и дала свое благословение:
– Да хранит вас Господь. Я присмотрю за детьми.
Принятие этого решения обошлось мне очень дорого.
Я была совершенно уверена, что больше никогда не увижу наших двух малышей... Но мало было принять решение, нужно было еще найти средства, чтобы его выполнить. К счастью, мой муж обратился к Троцкому, подчеркивая, что я следую за ним в ссылку добровольно, и получил от него пропуск, согласно которому я имела право вернуться, если того потребует здоровье наших детей.


Мнимый извозчик

Наступило 22 марта. Нам с мужем удалось найти извозчика, который отвез нас на вокзал в своей маленькой коляске, запряженной худой, усталой лошадью. Я сразу узнала этого извозчика. Это был бывший офицер Измайловского полка Императорской гвардии и личный друг одного из братьев моего мужа. Я видела его раньше в Луцке, когда год назад посещала лагерь и окопы. Я поняла, что он каким-то образом замаскировался под извозчика, чтобы избежать ареста. За всю дорогу я не сказала ему ни слова, хотя мне казалось, что он меня узнал. Но когда мы вышли из его коляски возле вокзала, я пожала ему руку. Чуть позже я поняла, что этот жест не остался незамеченным со стороны двух сотрудников ЧК (красной тайной полиции), и я уже дрожала за него, когда услышала, как один из них сказал другому:
– Эта сербская княгиня и правда очень демократична.
На вокзале нас уже ждали те, кто должен был ехать с нами: Игорь и Константин, братья моего мужа, Великий князь Сергей Михайлович и князь Владимир Палей, сын от морганатического брака Великого князя Павла. Князь Палей был замечательным поэтом и, будь он жив, унаследовал бы славу Пушкина или Лермонтова [17].
При этой роковой встрече не хватало только Великого князя Гавриила, второго брата моего мужа. Перед войной он женился на танцовщице Оперы, которая была близкой подругой жены Горького, тоже танцовщицы [18]. Именно она добилась от Троцкого, что Гавриил был исключен из списка [высылаемых в Вятку]. Он страдал грудью, и Урал весьма скоро стал бы для него могилой. Троцкий согласился на его высылку в Финляндию [19] (откуда он впоследствии выехал за границу).

Публикация, перевод и комментарии В.В. СЕРАФИМОВА


Примечания

[1] В данной публикации во всех случаях нами опущены авторские краткие резюме последующих и предшествующих глав, которыми снабжена журнальная версия и, соответственно, наборная машинописная рукопись «Мемуаров», т.к. эти резюме не несут никакого иного содержания, кроме восстановления основной линии повествования в памяти читателя, – и были дописаны Еленой Петровной, очевидно, по требованию редакции «L’Illustré».
[2] Перевод с французского по машинописи: USA. Columbia university library. Rare Book & Manuscript Library. Helene Romanoff Papers. BAR Gen Ms Coll/Hʹelène Romanoff, sheet 13 – 18 reverse (p. 12-22). Разночтения, иллюстративные материалы по изданию: L’Illustré, 1958, № 43, 23 oct., p. 39-40.
[3] Елена Петровна в иностранных публикациях употребляет в отношении к титулу мужа и его братьев термин «Grand-duc» (Великий князь), – по-видимому, за отсутствием на тот период в западных лексиконах эквивалента к титулу «Князь Императорской крови», поскольку сам этот титул, неизвестный на Западе, был Высочайше утвержден Императором Александром III 2 июля 1886 г. – непосредственно после рождения Иоанна Константиновича, ее будущего мужа, – для определения места в Императорской Фамилии многочисленным правнукам царствовавших Императоров и их нисходящего потомства. Кроме того, перед началом Великой войны в марте 1912 г. Императором Николаем и Великими князьями обсуждался вопрос о возвращении старшим правнукам Императоров титула Великих князей (окончательное решение принято не было).
[4] Елена Петровна, очень гордилась тем, что ее муж офицер. – См.: Последний свидетель, 2023.
[5] Кампания по срыванию погон с офицеров началась, как известно, по инициативе Керенского весной 1917 г. Впоследствии, при большевиках, 3 декабря 1917 г., приказом по Петроградскому военному округу № 11 были упразднены все военные «чины и звания». Сохранялось лишь наименование должностей. Отменялись все «наружные знаки отличия» (погоны, кокарды, аксельбанты и т. п.), а также ордена. – Шепелев Л.Е. Титулы, мундиры, ордена в Российской империи / Ответств. Ред. чл.-кор. АН СССР Б.В. Ананьин М.: Наука (Ленинградское отделение), 1991 http://militera.lib.ru/research/shepelev1/index.html
Принадлежность к частям и подразделениям иностранных войск, союзных России в Мiровой войне, оставалась единственной возможностью сохранить погоны как при февралистах, так и при Советах, которой и воспользовался князь Иоанн.
[6] 28 июня 1912 г. Король Петр назначил Великого князя Константина Константиновича шефом 4–го кавалерийского полка, расквартированного в Белграде, а князя Иоанна Константиновича – ротмистром (капитаном) того же полка. Командир полка – Петр Прендич. - ГА РФ, ф. 660, оп. 1, д. 64, л. 17. – Комментарий Г.И. Шевцовой (Последний свидетель, 2023, с. 162, прим. 50).
[7] Эта поездка в Царское Село состоялась в Великую Субботу вечером 1 апреля – см. здесь ниже прим. 10.
[8] Прапорщик Жонглович – см. здесь ниже прим. 10. Возможно: Вячеслав Жонглович, на 23.11.17 – поручик. – По данным: РГВИА, ф. 2177 (1–й гвардейский корпус, г. Петроград), оп.7, дело № 354, объединено по акту от 19.07.00, кн. 7 (конечная дата дела: 23.11.1917). http://xn--90ag.xn--80adcv1b.xn--p1ai/cases/1002
[9] Керенский был одним из лидеров российского социалистического движения, приведшего к революции 1917 года. Будучи министром, а затем главой Временного правительства, он был свергнут в ноябре 1917 года фракцией большевиков, которая захватила власть и с тех пор удерживает ее. – Примечание княгини Елены Петровны.
[10] Ср. содержание документа из ГА РФ:
[5 апреля 1917 г.] /…/ «В Страстную субботу [1 апреля] вся семья бывшего царя, за исключением Ольги и Марии, причастилась Св. Тайн /…/ В тот же день около 7 ч. вечера к подъезду кухни подъехали на автомобиле две дамы и попросили дежурного офицера.
Прапорщик Жонголович вышел к ним. Одна из дам пригласила его войти в автомобиль, и, когда он это сделал, дама, закрыв дверцы, спросила:
— От кого зависит передать посылку во дворец — от караульного начальника или от дежурного офицера?
Жонголович сказал, что это зависит от него, и тогда ему была передана посылка, в которой находилось семь красных мраморных яиц с золотыми ободками, и в той же посылке лежала визитная карточка с надписью “Христос воскресе! Тетя Ольга и Елена”.
Одна из дам была, по-видимому, королева эллинов.
Посылка была передана по принадлежности».
Информация газеты «Петроградский листок» – Заметка «Царскосельские узники». [5 апреля 1917 г.] – ГА РФ, ф. 1235, оп. 53, д. 19, л. 20.
[11] 1) В ГА РФ сохранилось письмо Александры Феодоровны Королеве Ольге Константиновне от 9 мая 1917 г., где, кроме прочего, Императрица поблагодарила за переданные поздравления к Пасхе: «…Страшно были тронуты красными яичками. Сердце полно – но трудно писать…». – ГА РФ. Ф. 686 (Великая княгиня Ольга Константиновна). Оп. 1. Д. 63. Л. 15. – Комментарий Г.И. Шевцовой (Последний свидетель, 2023, с. 162, прим. 51).
2) Свидетельствует С.Н. Смирнов: «На следующий день [Пасха, 2 апреля] комендант Царского Села сообщил Королеве [Ольге], что яйца были переданы вместе с именами посетительниц и что Императрица их сердечно благодарит». – Smirnoff, 1928, p. 67.
[12] Речь идет о дате 1 августа 1917 г. По-видимому, этот отъезд семьи из Павловска не стал вполне окончательным, во всяком случае, для князя Иоанна как хозяина.
1) Во-первых, до самого падения Временного правительства Смирнов, как официальный представитель семьи Константиновичей, признаваемый местными советами в качестве главного администратора Павловского имения, активно боролся за права своих хозяев и, в конце концов, добился того, что, «в октябре правительство подписало акт, окончательно подтверждающий права князя Иоанна Константиновича на собственность». – Smirnoff, 1928, p. 68. Следовательно, если князь и проводил с августа свое основное время с семьей в Мраморном дворце, однако по административно-хозяйственным делам он мог Павловск навещать.
2) Во-вторых, окончательное прощание Иоанна Константиновича с Павловском Смирнов, как непосредственный участник и летописец событий, отмечает под 23-им днем октября месяца (непосредственно перед большевистским переворотом):
«/…/ Мне почему-то вспомнился тоже Князь и его слова, когда я его увозил 23/Х–1917 из Павловска:
«Я чувствую, что я больше не вернусь сюда; вот уж подлинно “изгнанный правды ради” /…/». – Сергей Смирнов. В плену у цареубийц / подготовка текста, комм. и общ. ред. Корнелии Ичин. Белград: Логос, 2016, с. 122.
3) Вместе с тем, Смирнов, подробно излагая события своей жизни и деятельности в Павловске с середины лета до октября 1917 г. (он упоминает Корниловское выступление, ссылку Царской Семьи, посещение Павловска князем Константином Константиновичем и еще многие подробности), – ни разу более не упоминает своих хозяев, что является косвенным свидетельством их отсутствия в Павловском дворце в этот период. – Smirnoff, 1928, p. 68-76.
[13] В письме от 1 ноября 1917 г. княгиня Елена Петровна поделилась своими впечатлениями о начале революционных событий в Петрограде: «Здесь было ужасно в ночь обстрела Зимнего дворца. Всю ночь пулеметы и одиночные выстрелы с “Авроры”. Перед нашими окнами у Павловских казарм трещал пулемет …одним словом, очень неуютное чувство». – ГА РФ, ф. 686, оп. 1, д. 72, л.1. – Комментарий Г.И. Шевцовой (Последний свидетель, 2023, с. 163, прим. 53).
Здесь княгиня делится своими впечатлениями от вечера - ночи с 25-го на 26-е октября, когда, на самом деле, с «Авроры» были в 21 ч произведены один (или несколько?) холостых выстрелов: «В 21 ч с Петропавловской крепости и с крейсера «Аврора» было произведено по дворцу несколько холостых выстрелов» - Красная летопись, 1923: Л.: Ленинградское обл. изд-во, № 8, с. 28. Причем ранее (в 18 ч 30 м) зафиксирован отказ артиллеристов Петропавловской крепости стрелять боевыми по Зимнему дворцу. – Рябинский К. Революция 1917 г. (Хроника событий). Т. V. Октябрь. М.-Л.: Гос. Изд-во, 1926, с. 186, со ссылкой на журнал: Пролетарская революция, (исторический журнал Истпарта), Б.м.: Гос. Изд-во, 1922, № 4, с. 36-38.
В 11 ч вечера 25 октября с Петропавловской было выпущено чьими-то неумелыми руками 30-35 боевых орудийных снарядов, из которых только 2 попали во дворец:
«Одиночные [орудийные] выстрелы» были произведены в 23 ч., когда «возобновился обстрел Зимнего дворца. С Петропавловской крепости по Дворцу открыт пулеметный и орудийный огонь. Выпущено 30-35 снарядов; из них попаданий было всего 2 в карниз дворца, причем один из осколков прошиб окно и попал в комнату, никого не ранив; остальные снаряды прошли поверху». - Рябинский, 1926, с. 189 [со ссылкой на журналы: Красная летопись, 1923, № 8, с. 28; Пролетарская революция, Б.м.: Гос. Изд-во,1922, № 4, с. 34].
Поэтому первый вариант комментария на настоящее свидетельство Елены Петровны – это случайные (? - из-за плохой наводки?) орудийные попадания в Мраморный дворец с Петропавловской крепости в ночь на 26-е октября, которые были приняты насельниками дворца за стрельбу с «Авроры» – благодаря имевшим место ложным газетным сообщениям, что «Аврора» стреляла боевыми по войскам Керенского.
Ср. сообщение в газете: Воля народа, 1917, № 154, 26 окт., с. 3:

См. также здесь комм. 14.
[14] Доселе, как будто, не в ходу личные свидетельства, что «Аврора» 25.10.1917 стреляла боевыми, напротив, официальная историография охотно утверждает, что на подлежавшем капитальному ремонту корабле в этот период вообще не было боевых зарядов. Это делается во утверждение мифа о «безкровной октябрьской революции» и, соответственно, – полном безсилии правительственных войск Керенского. Ср.: «Переворот, устранивший Временное правительство, прошел без крови» - из Приказа Военно-Революционного комитета от 25 октября (около 16 ч.) 1917 г. – Пролетарская революция, 1922, № 10, с. 85. Вот как описывает советский официоз (для школьников) события на «Авроре» в ночь на 25 октября:
«Наступила ночь на 25 октября. Крейсер, готовый к бою [но без боевых зарядов? – В.С.], ждал приказа из Смольного /…/ Юнкера развели Николаевский мост через Неву, чтобы красногвардейские отряды и воинские части, находившиеся на Васильевском острове, не смогли пройти в центр города. «Аврора» получила приказ из Смольного восстановить движение по мосту.
– Надо пройти вверх по Неве и бросить якорь у моста, – предложил [комиссар крейсера машинист Александр] Белышев судовому комитету.
Комитет согласился, но [и. о. командира лейтенант Н.А.] Эриксон воспротивился:
– Фарватер давно не чистили. Рисковать вверенным мне крейсером не могу.
– Поведем сами! – ответил Белышев и приказал посадить командира под арест.
Старшина сигнальщиков Сергей Захаров на шлюпке промерил глубины. Заработали машины.
«Аврора» пошла...
/…/
– Включить прожектор! – приказал Белышев. – Осветить мост!
Яркий луч, прорезав ночную мглу, заскользил по пролетам моста. Юнкера бросились врассыпную /…/»
Бадеев Н.А. Идем за Лениным. Принимаю бой. М.: Детская литература, 1973. Выделено мною. – В.С.
http://militera.lib.ru/prose/russian/badeev_na/07.html
Далее красные историки «благовествуют» про холостой выстрел в сторону Зимнего дворца. Однако не исключено, что, на месте многоточия, были еще пропущенные красными летописцами события. Дело в том, что Военно-революционный комитет Петросовета, действительно, возложил на «Аврору» задачу по «восстановлению движения по Николаевскому мосту». Весьма странная задача для безоружного крейсера, который, выходит, служил просто как речной трамвай?! На самом же деле, «Аврора», снявшись с якоря на стоянке у Смольного, пройдя затем вниз по Неве, – вполне могла пальнуть вперед-налево далеко не холостым зарядом из-под Троицкого моста по устрашившей пьяную команду мрачной громаде Мраморного дворца, а позже и по юнкерам возле Николаевского моста. Причем хозяева дворца и дворцовая прислуга вполне могли из окон видеть, откуда именно прилетели эти снаряды. Нельзя забывать, что «Аврора» шла тогда под руководством пьяной матросни из «судового комитета»!
То есть второй вариант комментария на свидетельство Елены Петровны тот, что боевые выстрелы по Мраморному дворцу были произведены, действительно, с «Авроры» – при ее ночном прохождении от Смольного института к Николаевскому мосту в ночь с 24-го на 25-е октября.
О том, что крейсер «Аврора» был вооружен именно боевыми снарядами, сохранились убедительные документы со стороны красного Истпарта.
«В ночь на 25 октября Военно-Революционный Комитет перешел в открытое наступление /…/ По разработанному плану Зимний дворец предполагалось окружить /…/ Если правительство не сдастся, - заставить его огнем (с «Авроры», «Зари Свободы» и в упор с Петропавловской крепости) сдать власть пролетариату». – Рябинский, 1926, с. 174-175, – со ссылкой на журнал: Красная Летопись, 1923, № 8, с. 23-24.
В течение дня 25 октября фронтовой штаб Военно-Революционного Комитета во главе с секретарем Петроградского военно-революционного комитета Владимиром Александровичем Антоновым-Овсеенко (1883–1938) был размещен на крейсере «Аврора». – Рябинский, 1926, с. 183, – со ссылкой на журнал: Пролетарская революция, 1922, № 10, с. 127.
В 6 ч 30 м вечера защитникам Зимнего дворца был предъявлен ультиматум за подписями Антонова-Овсеенко и комиссара Петроградской крепости Георгия Ивановича Добронравова (1895-1938) с требованием сдачи Временного правительства и разоружения охранявших его войск с угрозой, что, в противном случае, «по дворцу будет открыт огонь Петропавловской крепости и с военных судов, стоящих на Неве («Аврора» и др.) – Пролетарская революция, 1922, № 4, с. 35-36; Архив при Испарте.
О том же свидетельствует оппозиционное к большевикам эсеровское издание, современное событиям:
В 9 ч вечера Временное правительство посылает радио-телеграмму в Ставку: «/…/ Петроградский Совет Рабочих и Солдатских Депутатов объявил Временное Правительство низложенным и потребовал передачи ему власти под угрозой бомбардировки Зимнего дворца из пушек Петропавловской крепости и с крейсера «Аврора», стоящего на Неве». – Воля Народа (Литературно-политическая ежедневная газета, издаваемая под редакцией членов партии социалистов-революционеров). Пг., 1917, № 155, 27 окт., с. 2:

И наконец, мы имеем непосредственное свидетельство тому, что «Аврора» все-таки была вооружена боевыми оружейными зарядами. Это воспоминания коменданта Петропавловки Георгия Благонравова «Октябрьские дни в Петропавловской крепости» (гл. I. «Крепость 23-25 октября 1917 г.») – Пролетарская революция, 1922, № 4, с. 35-36:


[15] Посланник М. Спалайкович в предисловии к книге С. Смирнова вспоминает:
«/…/ [была] установлена дата отъезда [членов сербской дипломатической миссии из Петрограда] – 2 февраля 1918 года. В дипломатическом поезде мне был отведен целый вагон /…/ Я пригласил также княгиню Елену, ее мужа Великого князя и детей. Она отказалась. Как жена члена Дома Романовых она считала трусостью и предательством, если бы они с мужем покинули страну в то время, когда Император и его Семья оставались здесь в заточении». – Smirnoff, 1928, p. 13.
[16] 12 марта (ст. ст.), было опубликовано постановление Совета коммуны Петрограда о высылке князей Романовых. – Вечерняя звезда, Пг., 1918, 25 (12) марта, с. 2.
[17] Великий князь Константин Константинович – поэт К.Р. считал князя Владимира своим преемником.
Искусствовед Эрих Федорович Голлербах (1895–1942) писал в 1919 г. о творчестве князя Палея: «/…/ юноша был даровитым, но невероятно захвален льстивыми родственниками и друзьями, видевшими в нем второго К.Р., если не больше. К числу таких усердных восхвалителей принадлежал и А.Ф. Кони [(1844–1927, Петроград), знаменитый юрист, большой ценитель русской беллетристики, друг Ф.М. Достоевского]. Литературный критик А.А. Измайлов (1873–1921) отвечал Голлербаху, что «для 18 лет /…/ стихи были решительно обещающими». (Александров А.С. О первом отзыве на стихотворения Владимира Палея. – Наше наследие / Иллюстрированный культурно-исторический журнал, 2012, № 104. http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/10410.php
[18] Речь идет Марии Федоровне Андреевой (1868–1953), одной из гражданских жен А.М. Пешкова (Горького), которая была актрисой Московского художественного театра. В мемуары князя Гавриила Константиновича включены воспоминания А.Р. Нестеровской о ее хлопотах по спасению мужа. Действительно, она обращалась к А.М. Горькому и к М.Ф. Андреевой, от имени писателя передавалась просьба о его освобождении В.И. Ленину. Но, судя по тем же воспоминаниям, свою роль сыграло случайное знакомство Антонины Рафаиловны с Софьей Александровной Доллер, женой Глеба Ивановича Бокия, заместителя Урицкого. Через врача И.И. Манухина, успешно лечившего от легочных болезней как А.М. Горького, так и Г.И. Бокия, она уговорила своего мужа перевести князя из тюремной камеры в тюремную больницу, откуда ему был устроен побег. – Зенкович Н. Элита. Самые секретные родственники. М.: Олма-Пресс, 2005. С. 283. В воспоминаниях Нестеровской эти события выглядят несколько иначе. /…/ Г.И. Бокий выпустил Гавриила Константиновича в клинику Герзони, откуда через три дня он вместе с женой перебрался на квартиру А.М. Горького. Спустя непродолжительное время [было получено разрешение] на выезд в Финляндию. 11 ноября 1918 года Нестеровская и Гавриил Константинович покинули Петроград. – Гавриил Константинович, Великий князь. В Мраморном дворце. М.: Захаров, 2001. С. 334–337. – Комментарий Г.И. Шевцовой (Последний свидетель, 2023, с. 168, прим. 70).
[19] По свидетельству А.Р. Нестеровской [морганатической супруги князя Гавриила] разрешение на выезд в Финляндию подписал Г.Е. Зиновьев (Радомысльский), бывший тогда председателем Совнаркома Союза коммун Северной области. – Комментарий Г.И. Шевцовой (Последний свидетель, 2023, с. 168, прим. 69).

https://sergey-v-fomin.livejournal.com/796388.html