Княгиня Елена Петровна (1884–1962) в пожилых годах.
 

[Часть 2] Я БЫЛА В ЕКАТЕРИНБУРГЕ
ГЛАВА III [1]
Увидеть Царя


Под конвоем красноармейцев Царь и Его Семья прибывают в Екатеринбург. – L’Illustré, 1958, № 44, 30 oct., p. 31.

Через несколько дней после посещения доктора Деревенко я с большим удивлением встретила в дверях гостиницы Великую княгиню Елизавету Федоровну, сестру Императрицы и вдову Великого князя Сергея, генерал-губернатора Москвы, убитого во время революции 1905 года. Великая княгиня, основавшая после смерти мужа больницу [2], прибыла в монашеском одеянии и в сопровождении инокини.
Затем она рассказала мне, что советские власти выслали ее в Сибирь, и что она только сегодня приехала в Екатеринбург под конвоем красноармейцев, но пока ее оставили на свободе под надзором [3].



– Я знаю, – сказала она мне, – что моя сестра здесь. И я молю Бога, чтобы каким-нибудь чудесным образом она и ее близкие были спасены.
– Мы здесь среди обыкновенных уголовников, – ответила я.
Великая княгиня поселилась с нами, но через несколько дней, в начале мая, красноармейцы появились снова: присутствие Великих князей в непосредственной близости от Царской Семьи казалось опасным для Уральского Совета и дело так далее идти не могло [4]. Вооруженный конвой отвез нас всех, включая Великую княгиню Елизавету Федоровну и сопровождавшую ее инокиню, на Алапаевские угольные и платиновые копи.
Немного не доезжая до Алапаевска, наш поезд прошел мимо пограничного столба, на котором была надпись: «Европа – Азия» – у нас внутри все похолодело при виде ее: столб, вбитый между двумя континентами, показался нам границей между двумя мiрами, только один из которых оставался мiром живых.



После двенадцатичасового путешествия нас высадили в Алапаевске, на станции, больше приспособленной для погрузки угля и руды, чем для пассажирских перевозок.



Однако нас ждали несколько тарантасов (это такая сибирская повозка – большая корзина на двух колесах). И все так же под конвоем красноармейцев, мы тут же двинулись дальше.
Вот в поле, у леса показался деревянный дом [5], окруженный частоколом: это была школа, которой суждено было стать нашим новым местом пребывания.


Напольная школа в Алапаевске.

Пропустив нас в здание, красноармейцы, бывшие каторжники, освобожденные революцией, предупредили нас:
– Вы здесь находитесь под арестом.
– Я нет, – возразила я, – у меня пропуск от Троцкого.
Было такое впечатление, что едва ли меня услышали. Мы разместились, как могли, а семь красногвардейцев в это время завладели большой классной комнатой [6]. Вскоре после этого они привели женщину, которая, по их словам, должна была быть нашей кухаркой [7], но основное ее назначение которой, как мы подозревали, было в том, чтобы за нами следить.
Население Алапаевска состояло в основном из бывших уголовников [8] и монголов [9]. При этом спустя несколько дней после нашего приезда неизвестные дважды бросали цветы через ограду, в знак сочувствия.
Однажды кому-то удалось передать нам номер иллюстрированного журнала «Нива» за 1911 год, где мы с мужем обнаружили нашу фотографию… сделанную в день нашей помолвки [10], – каждый может представить себе чувства, которые мы при этом испытали! Мы были глубоко тронуты, и не только потому, что в настоящем бедственном положении она вызвала воспоминания о давно минувших счастливых временах.
Но мы так долго не получали вестей от наших детей, что уже начинали безпокоиться. Однажды наша «кухарка» предложила передать почтовую открытку. Воспользовавшись этим, я написала секретарю сербского посольства Анастасиевичу, который оставался один в Петербурге после отъезда посланника Спалайковича в Мурманск [11]. Через него я надеялась получить новости о детях. Кухарка спрятала открытку за корсаж и под предлогом похода на рынок отнесла ее к поезду.
Лишь много позже я узнала, что открытка благополучно дошла до адресата. Может быть, мы заблуждались, считая эту женщину «доносчицей»? Или же она просто пожалела нас в нашем несчастье? – как знать? Что касается меня, то за мной постоянно следили, но все же время от времени разрешали выходить наружу. Именно во время одной из таких прогулок я узнала, что войска Колчака и Деникина должны были прорваться на Урал с целью освободить Царя.


Последнее «прости»

Однажды в июне к нам в руки попала столичная газета. В ней сообщалось, что все дворцы, принадлежавшие Императорской Фамилии, конфискованы, а их обитатели выставлены на улицу. Кроме того, в газете много места было уделено бедствиям, поразившим Петербург: голоду и холере.
В нашей школе-тюрьме мы немедленно созвали семейный совет. Мой муж, его братья, дядя и Великая княгиня Елизавета Федоровна немедленно и единогласно порешили: поскольку я была единственной, кто пользовался относительной свободой [12], я должна была ехать за детьми и привезти их в Алапаевск [13]. Пока я в очередной раз размышляла, в чем в данном случае состоит мой долг, мой муж произнес категоричным тоном:
– Ты должна уехать. Дети может быть уже на улице. Лучше нам теперь быть всем вместе!
Без сомнения, он был прав. Но с тяжелым сердцем я отправилась в Алапаевский Совет. Меня принял комиссар Павлов [14]. Он был вежлив, но предъявленный мною пропуск от Троцкого не возымел своего действия.
– Я не имею права разрешить вам уехать в Петербург, – сказал он. – Все, чем могу помочь, это позволить вам поездку в Екатеринбург. Там товарищ Белобородов решит, дать Вам разрешение на поездку в Петербург или нет.
Стоило ли в таких условиях предпринимать столь дальнее путешествие, оставляя здесь всех своих, без малейшей уверенности, что я смогу соединиться с детьми? Тем не менее, было решено, что я должна ехать. Надо сказать, что это было, скорее, не мое собственное решение, но просто я смирилась с мнением большинства. Через несколько дней перед школой остановился тарантас. В виде исключения, по моей просьбе, охранники разрешили моему мужу, его братьям, дяде и Великой княгине выйти за пределы школы. Это был единственный раз с момента нашего приезда. Поэтому мы смогли попрощаться за оградой. Когда повозка, влекомая лошадью, уже тронулась, я обернулась. Я увидела, как все наши стояли окруженные охранниками. Меня охватила страшная тревога, и мне показалось, что их выстраивают, словно для казни.
– Я не хочу ехать, – крикнула я кучеру. – Остановитесь!
Несомненно, наши догадались о моих терзаниях. Сделав несколько энергичных ободряющих жестов, все они двинулись по направлению к дому. Дверь за ними закрылась. Я осталась одна. Я уехала [15].




Возвращение в Екатеринбург

На станции я не без труда нашла себе место в вагоне, битком набитом солдатами. Мне было страшно оказаться среди этих пьяных и грубых мужчин, развалившихся на грязных скамьях. Я постаралась одеться как сестра милосердия, и рассчитывала, что этот наряд поспособствует, чтобы меня оставили в покое. Поезд тронулся. Солдат, сидевший напротив меня, положил ноги на сиденье рядом со мной. Его сосед сделал то же самое с другой стороны. И я оказалась между их сапогами. Я встала.
– Очевидно, я мешаю вам. Поэтому я буду стоять до самого Екатеринбурга, чтобы вашим ногам было просторно.
Эффект оказался мгновенным. Оба убрали ноги, и можно было снова сесть. Я подумала было, что меня, наконец, оставят в покое, но, подмигнув друг другу, эти двое бедняг принялись распевать непристойные песни. Я закрыла глаза, притворившись спящей. К счастью, оба солдата вскоре последовали моему примеру, но уже по-настоящему, – сраженные содержимым бутылок, которые они неустанно опустошали с самого отъезда.
Мы приехали в Екатеринбург около пяти утра [16]. Я сразу же отправилась в гостиницу Атаманова, где мы квартировали до отправки в Алапаевск. У меня было с собой несколько писем от всех Великих князей и от Великой княгини Елизаветы, которые я должна была передать адресатам по прибытии в Петербург. Не знаю, как хозяйка гостиницы смогла догадаться, но она сказала глядя мне прямо в глаза:
– Только не везите с собой эти письма, это Ваш смертный приговор.
Затем она открыла печь и бросила в нее все письма, которые я ей протянула.


Мы здесь не знаем Троцкого

На следующий день [17] я явилась в Уральский Совет и попросила о встрече с его председателем Белобородовым. Меня принял секретарь и попросил подождать, так как председатель был занят. Наконец, тот прибыл и спросил, что мне нужно.
– Я не имею никаких известий о своих детях, – сказала я. И я хочу поехать в Петербург, чтобы забрать их с собой в Алапаевск.
Если бы я попросила его достать с неба луну, он бы не больше удивился. Без сомнения, он не мог и вообразить подобной просьбы от такого сорта заключенных, как мы. Я показала ему пропуск, который дал мне Троцкий. Он взял его, повертел в руках, потом вернул мне и сказал:
– Невозможно, Вы не можете уехать за пределы Урала.
– Разве подпись Троцкого здесь не действительна? – с возмущением спросила я.
Он указал на карту на стене.
– Смотрите, – сказал он. Это Сибирь. Здесь у нас Уральская Республика. Там – Петербург. Между ними нет ничего общего. Везде свои законы.
– В таком случае мне придется вернуться в Алапаевск.
– Нет.
– Тогда что же мне делать?
– Вы останетесь здесь, пока не решится Ваша участь.
– Значит, вам угодно, чтобы я не была ни с мужем, ни с детьми?
– Вы бросили своих детей. Так хорошая мать не поступает.
– Это не Ваш вопрос. Только дети будут иметь право судить меня, когда вырастут.
Он окинул меня угрюмым взглядом, давая понять, что разговор окончен. Но было еще кое-что, о чем я хотела его попросить.
– Раз уж мне придется остаться здесь, не могу ли я увидеться с Царем в вашем присутствии или в присутствии комиссара? Разумеется, я обязуюсь говорить только по-русски. Я не намерена говорить с ним о политике, просто хочу нанести ему дружеский визит.
– Все посещения запрещены, – отрезал он. Это приказ из Москвы.
Я хотела было указать ему на то, что его ответ полностью противоречит тому, который он дал мне минуту назад, показывая карту. Но я сочла за лучшее ничего не говорить, чтобы не привлекать лишнего внимания. У меня был свой план.


Я хочу увидеть Царя

В отчаянии я вернулась в гостиницу. «Это не люди», – твердила я себе, – но мысль о встрече с Царем не покидала меня, как раз наоборот.
Однако я по-прежнему не знала, где находится дом Ипатьева, где держали в заключении Царскую Семью. Я рассчитывала, что меня снабдит информацией хозяйка гостиницы.
– Какое безумие, – вскричала она. – Вы все-таки хотите, чтобы Вас расстреляли...
Но уже с давних пор у меня была привычка оставлять за собой последнее слово. Еще в детстве отец часто подшучивал над моим упрямством, говоря мне по-сербски «Стрижено-кошено» (отсылка к сербской народной сказке, в которой последнее слово всегда остается за женщиной, даже если она не права) [18].
Я все равно узнаю, – сказала я хозяйке. Если уж мне суждено умереть, то пусть лучше я погибну при исполнении своего долга.
Но хозяйка тоже умела быть упрямой.
– Это безумие, это безумие, – повторяла она, качая головой.
Если вы не хотите сказать, мне придется спрашивать у первого встречного на улице, а это еще хуже, потому что можно попасть на большевика.
– Если все сербы такие же упрямые, как Вы, они не проиграют войну, – проворчала она, сдаваясь. Затем она сообщила нужную мне информацию, не возобновляя на этот раз советов о соблюдении осторожности, в которых, надо сказать, я не нуждалась. Я уже дорого заплатила, чтобы узнать о преимуществах этой добродетели.


В доме Ипатьева



Получив от хозяйки желаемое, я тут же бодро зашагала по направлению к указанному ею мрачному дому. Вскоре я увидела высокий до самой крыши забор, который скрывал жильцов от глаз прохожих [19].
Грузовики, пулеметы, охранники-красноармейцы. – Я стояла перед Царской тюрьмой. Мое сердце вдруг сжалось сильно, до боли.
Я была еще примерно в пятидесяти метрах, как часовой уже двинулся навстречу, со штыком наперевес.
– Стой!
Я повиновалась. Солдат сделал еще один шаг вперед.
– Вы что здесь делаете?
При виде его свирепого лица я растеряла остатки смелости.
– Я бы хотела встретиться с комиссаром этого дома, – пробормотала я.
Когда Царь находился в заключении в Царском Селе, комиссар Кондратьев [20], назначенный Керенским, вел себя корректно, даже более чем корректно, казалось, он нарочно представлялся революционером, чтобы уберечь Царя от настоящих революционеров. Мы с мужем виделись с ним, он сообщал нам сведения о Царской Семье и даже передавал, как в одну сторону, так и в другую, наши послания с выражением дружеских чувств и почтения. Он сообщил нам о желании Царя иметь косу, чтобы косить траву в парке. Мы передали эту косу и впоследствии узнали, что это стало одним из любимых занятий Царя. Я надеялась и здесь в Екатеринбурге снова увидеть Кондратьева.
Весьма удивленный, солдат некоторое время смотрел на меня, а затем сказал:
– ХОРОШО. Не двигайтесь, другие могут выстрелить при малейшем движении с вашей стороны. Я схожу за комиссаром.
Через несколько минут он вернулся, но с ним был не Кондратьев.


Комендант дома Ипатьева

Лицо коменданта было напряженным, что не сулило ничего хорошего, когда он подошел ко мне. Я снова почувствовала, что меня оставляют последние силы.
– Кто Вы? Зачем Вы сюда пришли? – спросил он тоном, который никак нельзя было назвать обнадеживающим.
– Я родственница генерала Татищева, адъютанта Царя [21], и хотела бы что-нибудь о нем знать, – ответила я, не зная, что Татищева уже расстреляли.
– Татищева здесь больше нет, а Вы до сих пор не сказали мне, кто Вы такая.
Собрав все свое мужество, я решилась сказать правду:
– Я жена одного из Романовых, сосланных в Алапаевск. Но я также дочь Короля Сербии.
Он, казалось, опешил и спросил меня чуть более мягко:
– Ну и что же Вы здесь делаете?
Пришло время показать пропуск от Троцкого. Что я и сделала, пояснив при этом:
– Я добровольно сопровождаю своего мужа. Теперь мы не имеем абсолютно никаких известий о наших детях, и я хотела бы вернуться в Петербург и забрать их. Белобородов отказал мне в разрешении и велел оставаться здесь. Как родственница Царя, я приехала узнать о нем и, если Вы позволите, увидеться с ним, конечно, в Вашем присутствии.
Авдеев, так звали комиссара [22], дал мне тот же ответ, что и Белобородов:
– Москва запретила любые встречи с царем и членами его семьи.
Я чувствовала, что настаивать совершенно безполезно, но хотела довести дело до конца:
– Надеюсь, вы поймете те чувства, которые побудили меня просить Вас об этой милости. Но поскольку приказ официальный – и я обязана ему подчиниться, могу ли я попросить Вас передать Царю и его Семье, что Елена Петровна находится проездом в Екатеринбурге, что она просит Царя и его Семью принять от нее заверения в уважении и благодарность, а также наилучшие пожелания, и что она желала бы знать, не нужно ли что-нибудь детям, – и она могла бы им это послать.
Поскольку он, казалось, колебался, я решилась добавить:
– Как видите, в этом нет ничего политического, это просто проявление человеческих чувств. Мне показалось, что на его жестком, напряженном лице появилась улыбка, и я услышала его ответ.
– Я передам ваше сообщение, – сказал он.
Передаст ли, подумала я. Тем не менее, я почти лишилась чувств от радости, услышав его ответ. Я поблагодарила его.
Уже уходя, он повернулся ко мне:
– Где вы живете?
Я сказала ему, и он ушел, не сказав больше ни слова.

Весть от Царя

Эта встреча, как ни коротка она была, все же оказалась выше моих сил. Я вернулась в гостиницу совершенно разбитой.
Хозяйка, которой я пересказала свой разговор с Авдеевым, смотрела на меня с сочувствием:
– На этот раз, – воскликнула она, – Вас, без всякого сомнения, расстреляют. Посещая одного комиссара за другим, Вы подписали себе смертный приговор.
– Посмотрим. Никто не избегнет своей судьбы, – ответила я. И я искренне так думала.
В тот же вечер, когда я сидела за столом с хозяйкой и ее мужем, дверь внезапно открылась, и вошел красноармеец.
– Кто из вас сербка? – спросил он, переводя глаза с хозяйки на меня.
– Я, – ответила я.
– Бывший царь и бывшая царица благодарят вас, приветствуют и говорят, что у них всех все очень хорошо и что они ни в чем не нуждаются.
Выпалив одним духом это сообщение, как если бы оно жгло ему губы, солдат бросился бежать со всех ног.
Из всех впечатлений полного волнениями дня, это было самое сильное. Так приятно было узнать, что Царь понял, что его не все бросили!
Слезы навернулись мне на глаза. Я дала им полную волю – они были первыми, которые я пролила с момента нашего изгнания.
Они были сладкими. После получения этой вести моя собственная участь больше меня не интересовала. И я заснула в тот вечер глубоким сном, вполне умиротворенная.
Едва рассвело, как меня разбудили громкие стуки в дверь гостиницы. Вскоре уже стучали и ко мне. Два красноармейца вошли без моего приглашения и показали мне приказ.
Уральский Совет принял решение меня арестовать. Солдаты должны были немедленно доставить меня в революционный трибунал.

Публикация, перевод и комментарии В.В. СЕРАФИМОВА


Примечания

[1] Перевод с французского по машинописи: USA. Columbia university library. Rare Book & Manuscript Library. Helene Romanoff Papers. BAR Gen Ms Coll/Hʹelène Romanoff, sheet 13 reverse –24 (p. 23-33). Разночтения, иллюстративные материалы по изданию: L’Illustré, 1958, № 44, 30 oct., p. 30-31.
[2] Елизавета Феодоровна основала в Москве в 1909 г. Марфо-Мариинскую Обитель милосердия.
[3] Великая княгиня Елизавета Феодоровна прибыла в Екатеринбург 11 мая (н. ст.) 1918 г. с сестрами Марфо-Мариинской обители Екатериной Петровной Янышевой (1870–?), вдовой действ. стат. сов. Л.И. Янышева, сына духовника Царской Семьи, и Варварой Алексеевной Яковлевой (1879–1918, Алапаевск).
[4] 18 (5) мая 1918 года представители Дома Романовых получили предписание УралОблСовета о высылке их из Екатеринбурга в Алапаевск. 18 мая 1918 г. сотрудник Уральской Областной Чрезвычайной Комиссии (УОЧК) А.Г. Кабанов доставил в гостиницу, где проживали Князья «Константиновичи», Князь В.П. Палей и Княгиня Елена Петровна Постановление Областного Совета, в котором под личную подпись каждого из них им предписывалось быть готовыми к 9 ⅟2 часам утра 19 мая 1918 года для отправки на вокзал в сопровождении члена УОЧК. – ЦДООСО. Ф. 41, оп. 1, д. 149, л. 300. – Опубл.: Жук, 2015.
[5] На самом деле, это каменное здание – см. здесь ниже прим. 6 (2).
[6] 1) 20 мая 1918 г. в сопровождении четырёх сотрудников УОЧК Княгиня Елена Петровна вместе с мужем и другими родственниками, а также их слугами прибывают в город Алапаевск Верхотурского уезда, где их знакомят под расписку с постановлением Алапаевского Совдепа от 20 мая 1918 года, после чего всех вновь прибывших размещают по разным комнатам (классам) бывшей Напольной школы, т. е. в здании 3-го начального Народного училища [ГАРФ, ф. 601, оп. 2, д. 33, л. 6-6 об.], в которых поначалу не было какой-либо необходимой для проживания мебели. Поэтому всем им, из-за отсутствия кроватей, первые несколько дней приходилось спать на полу. – Жук, 2015.
2) По показаниям крестьянки А.С. Кривовой, служившей в Напольной школе кухаркой, известно следующее: «Здание школы каменное и состоит из четырех больших и двух малых комнат; во всю длину здания проходит широкий коридор. По левую сторону от входа расположена небольшая комната, в которой помещались дежурные красноармейцы, охранявшие дом; за этой комнатой идут одна за другой три большие комнаты. В первой из них помещались великий князь Сергей Михайлович и граф Владимир Павлович Палей /…/ В следующей комнате помещались князья Константин и Игорь Константиновичи, а в угловой комнате – Великая княгиня Елизавета Федоровна с монахинями Варварой Яковлевой и Екатериной Петровной [Янышевой]. Князь Иоанн Константинович с супругой Еленой Петровной помещался в большой комнате направо от входа /…/». – Гибель членов Дома Романовых на Урале летом 1918 года / ред. О.В. Лавинская. М.: Кучково поле, 2017, с. 112.
[7] Из материалов следственного дела Н.А. Соколова известно, что кухарку звали Александра Сергеевна Кривова, 36 лет, уроженка Калужской губернии. Поступить на службу кухаркой ей предложил управляющий хозяйством Великого князя Сергея Михайловича Ф.С. Ремез. Разрешение на работу дал военный комиссар Павлов, с условием, чтобы она «с князьями в разговоры не вступала и с воли им ничего не передавала». – Гибель членов Дома Романовых на Урале летом 1918 года, 2017, с. 112.
[8] Сравните иное мнение Начальника 4-й Сибирской дивизии Белой армии генерал-майора И.С. Смолина (1884–1973): «Население его [Алапаевска] почти исключительно состояло из служилой заводской интеллигенции и рабочих. Здесь, между прочим, особенно прочно привились, преимущественно среди рабочей массы, коммунистические принципы. Коммунисты считали Алапаевск наиболее прочной и надежной цитаделью коммунизма на всем Северном Урале и на этом основании избрали его местом заключения, а затем и казни некоторых Членов Царствовавшего Дома Романовых». https://sergey-v-fomin.livejournal.com/696658.html
[9] Вероятно, Елена Петровна имеет в виду китайских рабочих, которые были заняты на лесозаготовке и строительстве Алапаевской узкоколейной железной дороги. К концу 1916 г. на заводах округа работало: русских рабочих и служащих 6 275 человек, военнопленных 68 разных национальностей – 5 237 чел., китайских рабочих 1 157 чел. – Комментарий Г.И. Шевцовой (Последний свидетель, 2023, с. 178, прим. 91).
[10] Это фото 1911 г. см.: https://sergey-v-fomin.livejournal.com/795554.html
Сведения о цветах и журнале с фотографией подтверждаются С.Н. Смирновым. – Смирнов, 2016, с. 26.
[11] Этот эпизод описан со слов княгини и у С.Н. Смирнова. 15 мая княгиня Елена Петровна сделала неудачную попытку получить разрешение у военного комиссара Павлова на поездку к детям. Спустя два дня, 18 мая, она пишет по-сербски открытку секретарю сербского посольства Анастасиевичу с просьбой сообщить сведения о детях и помочь выехать из Алапаевска. Именно это послание и вынесла кухарка из школы, спрятав за корсаж и с большим риском доставив к поезду. Смирнов, 2016, с. 26-27.
[12] Поначалу все «жители школы» имели полную свободу передвижения в черте города и его окрестностях: посещали храм, гуляли в пригороде, а Князь В.П. Палей даже записался в местную библиотеку. – Жук, 2015.
[13] На самом деле, дальнейший план состоял в том, что Елена Петровна с Иоанном Константиновичем и их детьми должны были добиться разрешения на переезд в Вологду, под покровительство Сербского посланника М. Спалайковича. Елена Петровна отправляет прошение на имя последнего, который через представителя Сербского правительства в РСФСР доктора М. Шайновича обращается с официальным письмом к Председателю ВЦИК Я.М. Свердлову:
«Милостивый Государь!
От имени посланника Сербии г[осподина] д[октора] М. Спалайковича, имею честь обратиться через Ваше посредство с покорнейшей просьбою к Советской власти, не отказать в выдаче надлежащего распоряжения, чтобы дочь Сербского Короля Елена Петровна вместе со своим мужем Иоанном Константиновичем и детьми могла переменить место своего пребывания (Екатеринбург) и чтобы в будущем могла постоянно жить вместе с семьёй господина Спалайковича (в данное время в Вологде), так как это желание их старого родителя. Принимая во внимание, что Елена Петровна дочь Сербского Короля, посланник Сербии г[осподин] Спалайкович надеется, что Советская власть пойдёт навстречу этой просьбе. – С совершенным почтением д[октор] Минаач Шайнович». – ГАРФ, ф. 1235, оп. 94, д. 58, л. 67. – Опубл.: Жук, 2015.
[14] Сергей Алексеевич Павлов (1892–1919), военный комиссар г. Алапаевска (с марта 1918), ему был поручен надзор за ссыльными представителями Дома Романовых.
[15] Елена Петровна выехала из Алапаевска в Екатеринбург, по ее собственному официальному свидетельству, 18 (5) июня 1918 г. – ГА СО, ф. 1913, оп. 1, д. 2, л. 17. – Опубл.: Жук, 2015.
21 июня 1918 года Алапаевским узникам резко ужесточили режим пребывания в связи с исчезновением («побегом») из Перми Великого князя Михаила Александровича.
[16] Елена Петровна приехала в Екатеринбург 20 (7 ст. ст.) июня. – Смирнов, 2016, с. 24.
[17] Посещение Еленой Петровной дома Ипатьева состоялось, по-видимому, не «на следующий день» после прибытия 20 июня ст. ст. а спустя 14 дней – 4 июля по н. ст., – просто она в данном случае путает счет и, пользуясь своими старыми записями, за давностью времени «пропускает» 13 дней своего вторичного пребывания в Екатеринбурге. День ее посещения дома Ипатьева совпал с днем увольнения с должности комиссара ее благодетеля Авдеева, что выглядит вполне логично.
[18] В русском варианте эта сказка называется «Брито-стрижено»: мужик сбрил бороду и говорит жене: «Смотри, как я чисто выбрился!». Но жена возразила, что не побрился, а постригся. Они стали спорить, никто не хотел уступать. Мужу это надоело, и он пригрозил жене, что, если она не перестанет спорить, он ее утопит. Но жена стояла на своем. Муж потащил ее на водоем, стал окунать в воду и требовать, чтобы она сказала, что брито. Жена не уступала. Взбешенный, муж взял жену за шею и довольно долго держал ее под водой, не давая говорить. Тогда жена, уже захлебываясь, подняла из воды руку и двумя пальцами показала ножницы: «стрижено!» – Комментарий Г.И. Шевцовой (Последний свидетель, 2023, с. 185, прим. 98).
[19] В период заключения в нем Царской Семьи дом Ипатьева был обнесен двумя заборами. Первый проходил почти у самых стен дома, закрывая его вместе с окнами. Второй шел на некотором расстоянии от первого, образуя как бы дворик между заборами. Он совершенно закрывал весь дом с воротами. Стража «Дома особого назначения» делилась на наружную и внутреннюю. У наружной охраны было семь постов (позже к ним добавилось еще три) по всему периметру и во внутреннем дворе. – Соколов Н.А. Убийство Царской Семьи. Екатеринбург: Уральский рабочий, 2015. С. 155, 157-158.
[20] Елена Петровна здесь путает фамилию. – Речь идет, очевидно, о гв. полковнике Царской армии Евгении Степановиче Кобылинском (1875–1927, Москва), позже сопровождавшем Семью в Тобольск и отстраненном от должности за несколько дней до ее перевода в Екатеринбург; впоследствии расстрелян красными.
[21] Граф Илья Леонидович Татищев (1859–10 июля 1918) – генерал-лейтенант, генерал-адъютант Свиты. Сопровождал Царскую Семью в Тобольской ссылке. В Екатеринбурге 10 (23) мая заключен в тюрьму и затем расстрелян.
[22] Александр Дмитриевич Авдеев (1887–1947, Москва), революционер-большевик, комендант Дома особого назначения до 4 июля 1918 г.

https://sergey-v-fomin.livejournal.com/797308.html