Княгиня Елена Петровна (1884–1962) в пожилых годах.

[Часть 2] Я БЫЛА В ЕКАТЕРИНБУРГЕ
ГЛАВА IV [1]
Комиссар с кровавыми руками

Два красных солдата отвели меня в штаб ЧК, и я предстала перед трибуналом [2]. Он состоял из пяти человек, включая, как я узнала позже, комиссара Войкова, который был потом убит (кажется, в Лозанне) [3], и Медведева [4], одного из палачей Царской Семьи.
– Зачем Вы приехали в Екатеринбург? Что вы делали вчера перед домом, где содержится бывший царь? Зачем вы пытались его увидеть? Какое сообщение Вы ему передали?
Вопросы поступали так быстро, что я не успевала на них отвечать. Наконец, мне удалось объясниться, представляя те же доводы, что раньше Белобородову и Авдееву, не зная, что последний был уволен и заменен Юровским Яковом [5] сразу после того как он позволил [красноармейцу] передать мне весть от Царя [6].
Мои ответы показались удовлетворительными, и меня вывели из комнаты, пока мои судьи совещались. Когда я снова предстала перед ними, Войков протянул мне лист бумаги и сказал:
– Вы свободны. Но вы должны немедленно покинуть Екатеринбург. Вот Вам пропуск для проезда до Петрограда [7].
С радостью в сердце я бегом вернулась в гостиницу. Хозяйка не смогла удержаться от удивленного возгласа:
– Так Вас не расстреляли?
– Похоже, что нет, – сказала я. Пока нет.
Когда она узнала, что мне дали пропуск в Петербург, то сначала выразила бурную радость, но почти сразу же вернулась к своему обычному тону, в котором сквозило недоверие, свойственное в то время многим:
– Прежде всего, – посоветовала она, – молчите, ничего им не рассказывайте. Вы с ними никогда не поладите, а поскольку за ними сила...


Появляется сербский офицер

Мне не составило большого труда собрать свой небольшой чемодан, и в тот же вечер, поблагодарив хозяйку и ее мужа, я уже была в дверях, когда остановилась как вкопанная, решив, что у меня галлюцинации.
Передо мной стоял сербский офицер в форме, с саблей и револьвером. На нем были погоны, в отличие от русских офицеров, с которых их сняли красные. Рядом с ним стоял Смирнов, наш управляющий в Павловске, а за ним два сербских солдата, тоже в форме [8].
От неожиданности я никак не отреагировала. Я даже подумала сама в себе, не лишилась ли я рассудка из-за переживаний последних дней [9]. Первым вышел из положения офицер.
– Ваше Высочество, разрешите представиться, – сказал он. – Майор Жарко Мичич [10], адъютант сербского военного атташе [11].
Значит, мне не приснилось: с волнением, выдававшим его радость от встречи со мной. Наконец ко мне вернулся дар речи:
– Но что вы делаете в Екатеринбурге?
Они объяснили мне, что уже давно разыскивают меня по просьбе нашего посланника Спалайковича. Последний находился тогда в Мурманске [12], как и американские, английские и французские дипломаты, уехавшие в этот всеми забытый, но свободный уголок Ледовитого океана после разрыва отношений с Москвой.
Что касается Смирнова, то он получил сербское подданство и дипломатический паспорт. Это была, как я уже знала, весьма распространенная мера, хотя и совершенно незаконная, с помощью которой Спалайкович смог облегчить беженство многих русских. Как позже мне довелось узнать, благодаря ей, в частности, удалось бежать Керенскому – с сербским паспортом на имя купца Марковича [13].
– У нас есть разрешение от советского правительства, – объяснил Смирнов, – увезти Вас с собой в Санкт-Петербург, а оттуда сопроводить Вас в Мурманск с Вашими детьми [14].
Я была ошеломлена.
– Но я отказываюсь, – воскликнула я. – Я не уеду из России без моего мужа. Я собиралась теперь ехать за детьми и привезти их к нам в Алапаевск.
– Но это же чистое безумие... – воскликнул майор, который, впрочем, тут же извинился за этот словесный промах.
– Мы переживаем безумное время, – сказала я, – и я могу позволить себе совершить подобный поступок. Поблагодарите посланника и сообщите ему о моем намерении остаться в России с мужем.
Моя решимость их озадачила и привела в замешательство. Они меня неожиданно нашли, но столь же неожиданно их планы рушились. Я понимала это. Но что было делать?
– По крайней мере, раз у Вас есть пропуск, не согласитесь ли Вы поехать с нами до Петербурга? – спросил майор [15].


Новый арест

У меня не было причин отказываться, и, в сущности, я была очень рада путешествовать вместе с ними. Мы решили выехать на следующий день вечером. Майор Мичич предупредил об этом телеграммой своего начальника.
Наступило время отъезда. Мы расположились в пустом вагоне [16]. Это не был гражданский состав – рядом с нашим стоял вагон полный красноармейцев. Через несколько минут, показавшихся нам бесконечно долгими, локомотив со свистом, кашлем и шипением тронулся с места. Но наш вагон оставался совершенно неподвижным. Его отцепили без нашего ведома.
Почти сразу же в вагон, окруженный со всех сторон красноармейцами, забрались два из них. У них приказ арестовать нас, – сказали они. И они отвели нас к комиссару вокзала, который сообщил нам о приказе Уральского областного совета «немедленно арестовать сербскую княгиню и всех лиц ее свиты» [17].
Комиссар добавил:
– Товарищ Белобородов берет на себя всю ответственность за этот арест. Я уполномочен только выполнять его приказы.
Затем он повернулся к майору Мичичу:
– Сдайте вашу саблю и револьвер, – сказал он.
– Я отдам их только моему Королю, – гордо ответил майор.
Комиссар не более преуспел, когда попытался заставить его снять погоны с вензелем моего отца. Я почувствовала гордость за нашу армию, волны национальных чувств заливали мне в лицо.
– Вы можете делать с нами все, что хотите, – сказала я комиссару. – Знайте лишь одно, – я горжусь тем, что со всеми русскими разделяю их судьбу. Я могла бы поехать с этими господами, но отказалась. Я не хочу покидать Россию.
Он ничего не ответил. Солдаты вывели нас, посадили на извозчиков и отвезли в здание ЧК, где раньше был отель «Америка», и там нас разделили [18].
Вскоре я предстала перед начальником, чье жестокое выражение лица, подчеркнутое закрученными усами и глубоко посаженными глазами, внушало уверенность, что настал мой последний час.
Я еще не знала, что его зовут Яков Юровский и что он станет одним из убийц Царской Семьи.
Он приказал одной женщине обыскать меня и убедиться, что у меня нет при себе никаких документов.
Женщина подошла [19].
– Не трогайте меня, – вскричала я. – Я сама разденусь.
Что я и сделала, оставив только рубашку и чулки.
– Вы удовлетворены? – спросила я Юровского.
Я едва успела одеться, как меня отвели в комнату на втором этаже, где сразу заперли. Вот и вся моя на тот день встреча с Юровским. Но сколько чувств переполняло меня! Мне грезилось, как в кошмаре, что я спускаюсь в безконечный туннель, из которого не было выхода.
Женщина, которая должна была меня обыскивать, принесла мне суп и немного хлеба, и на этом закончился мой первый день заключения.


Приближение Белой армии

Таким образом прошли почти две недели. Как-то утром, принеся мне чай, женщина пустилась в непривычные откровенные разговоры:
– Якобы Белая армия адмирала Колчака приближается к Екатеринбургу, а другая армия подходит из Оренбурга. Говорят также, что все пленные в Алапаевске освобождены белыми и уехали на Дальний Восток.
При этих словах в моем сердце разлилась мягкая теплота. «Мой муж спасен», – сказала я себе, и мне показалось, что на Земле наступил новый день Творения. Но внезапно меня вновь охватила тревога. «А что, если это всего лишь провокация?»
И я заставила умолкнуть все слишком скороспелые надежды.
– Что с Царем и его Семьей?
– Они все еще здесь, – ответила женщина.
Затем она ушла, закрыв за собой дверь, как обычно. А я весь день разрывалась между надеждой и радостью от осознания того, что мой муж в безопасности, и мрачными предчувствиями, которые меня обуревали со всех сторон.
На следующее утро, около четырех часов [20], дверь в мою комнату внезапно распахнулась, и в нее ворвался Юровский, бледный как смерть, с дрожащей челюстью.
– Одевайтесь скорее. За Вами придут через четверть часа.
Волнение Юровского и то, что он сам пришел предупредить меня, заставили меня опасаться самого худшего. «Они собираются расстрелять меня в отместку за побег мужа», – говорила я себе.
Но я и понятия не имела о том, что мой муж не уехал на Дальний Восток, так и о той страшной трагедии, которая разыгралась в эту ночь с 16 на 17 июля 1918 года, и ни о том, что на дрожащих руках Юровского еще, конечно, оставались следы крови.


Одна из последних фотографий Царицы и Ее Дочерей, сделанная незадолго до Октябрьской революции. В центре Княжна Анастасия. – L’Illustré, 1958, № 45, 6 nov., p. 43.

Так как я всегда спала одетая, то сразу ответила:
– Я готова.
– Хорошо. Следуйте за мной.
За дверью ждал «тарантас», запряженный тощей лошадью. На сиденье – комиссар Войков. Место кучера занял какой-то большевик. Оба были вооружены револьверами, на поясах висели гранаты.
Не говоря ни слова, я заняла место рядом с ними, и мы отправились в совершенно незнакомом мне направлении. Некоторое время мы ехали молча, пока я пыталась справиться со своим волнением. Через некоторое время Войков сказал мне:
– Мы едем на станцию. Вы поедете в Москву со всеми Романовыми.
Я еще не знала, что все Романовы к этому часу были мертвы, но хорошо отдавала себе отчет, что мы едем не в сторону вокзала. В Екатеринбурге был только один вокзал, и я его хорошо знала.
Вскоре мы въехали в огромный лес, где становилась все мрачнее и темнее. Дороги больше не было, и лошадь с трудом пробиралась, петляя между колеей и пнями. С этого момента я ни на минуту не сомневалась, что настал мой последний час. По мере углубления в чащу деревьев, которые воздымались к небу, как огромные корабельные мачты, и их густые кроны застилали от нас небо, я ждала выстрела, который меня сразит.
Затем, после очередного поворота, лес вдруг посветлел. Бледный свет забрезжил между стволами и зарослями. Повозка выехала на пышный зеленый луг, куда уже пробивались первые робкие лучи восходящего солнца.


Среди заложников

В глубине в клубах белого пара дымился паровоз. Вокруг него толпились люди, которые, казалось, находились здесь целую вечность. И в целом – невыразимое впечатление опустошенности.
Видя мое удивление и, возможно, догадавшись, о чем я думаю, Войков сказал мне:
– Мы находимся на Горно-Заводской линии [21] (станция на линии, предназначенной для перевозки металлов и угля). Люди, которых вы видите, – это заложники, которых мы взяли в Екатеринбурге перед наступлением белых. Вы тоже заложница, и вас вместе с остальными повезут в Москву [22].
«Еще одна ложь», – подумала я. Но наш «тарантас» уже остановился. Меня высадили прямо возле двух единственных женщин, которые здесь находились.
К своему великому изумлению, я сразу же узнала их. Одна из них была графиня Гендрикова [23], фрейлина Императрицы, добровольно разделившая заключение Царской Семьи в Тобольске. Другая – лектрисса Царицы, m-lle Шнейдер [24]. Обе были так худы и бледны, что я стала колебаться, думая, что обозналась.


Графиня Анастасия Васильевна Гендрикова

– Вы их знаете, – сказал мне Войков, – потому что они из круга придворных дам. Вы можете поговорить с ними. Впрочем, у вас будет для этого до Москвы достаточно времени.
Я подошла к ним, и мы обнялись с невыразимым чувством. Потом они рассказали мне, как их арестовали, когда Царскую Семью переводили из Тобольска в Екатеринбург. В это самое утро их выпустили из тюрьмы. От них же я узнала, что князь Долгорукий [25] и генерал Татищев, добровольно последовавшие за Царской Семьей в Тобольск, были расстреляны сразу же по прибытии в Екатеринбург.
Эти известия о боли и крови пугали нас. Если бы мы только знали о кровавой бойне минувших часов, совершившейся в Алапаевске и в Екатеринбурге!
Вскоре среди окруживших нас красногвардейцев с винтовками за плечами поднялась большая суматоха. Короткие приказы, крики. Нас погрузили в зарешеченный вагон, в котором раньше перевозили осужденных, чьи нацарапанные инициалы и фамилии можно было читать на стенах нашей клетки.
Нас было около сорока человек из так называемой «интеллигенции», и почти у каждого из них была корзина с едой, взятая из дому. Общее несчастье располагает к щедрости – и мы втроем смогли воспользоваться содержимым корзин наших соседей, среди которых я узнала хозяина гостиницы Атаманова (который впоследствии был расстрелян вместе с другими).
В другом вагоне ехала сербская миссия. Я едва успела их разглядеть, но, по крайней мере, отметила, что у майора Мичича все еще были на месте его прекрасные погоны, и это вызвало у меня чувство гордости и почти утешения.
Наш состав тронулся, за ним другой, в котором разместились важные большевики: Белобородов, Юровский, Войков и другие, которых я не знала. Вскоре прошел слух, что впереди нас идет еще один состав, для разведки предполагаемых диверсий со стороны белых. Предосторожность оказалась не напрасной, так как в течение трех дней и трех ночей нашего следования поезд не раз останавливался и шел кружными путями из-за диверсий.


Царские сокровища в Англии

Во время этой поездки графиня Гендрикова рассказала мне по-французски о событиях в Царском Селе и затем в Тобольске в период заточения Царской Семьи. Так я узнала о причинах, которые заставили Царя отречься.
Однажды вечером в Тобольске, когда пленники некоторое время находились без охраны, князь Долгорукий позволил себе задать Царю этот вопрос.
– Я знаю, что, на самом деле, не имел на это права, – ответил Царь. – Царская власть вручается по закону Права Божественного, и Царь не может по своей воле сложить с Себя бремя, возложенное на Него Богом.
Но когда Я понял, что Меня уже все оставили [другой вариант перевода: от Меня все отреклись. – В.С.], что Я больше не могу рассчитывать даже на армию, в которой все командующие один за другим уклонились от своих обязанностей или просили Меня отречься во имя спасения России, – Я решился пойти на это, чтобы спасти наш народ от гражданской войны и истребления.
В другой раз [в Тобольске] графиня [Гендрикова] сама спросила Царя:
– Надеется ли Ваше Величество, что Императорская Семья сможет найти убежище в Англии?
Король Георг V, напомним, был двоюродным братом Царя. Император ответил с усталым жестом:
– Я не знаю, примет ли нас английское правительство. Но что я знаю, так это то, что в начале войны я сам изъял все деньги, которые были вложены в Английский банк еще Императором Павлом I [26]. У нас больше нет ни копейки за границей [27].
На самом деле перед войной на Царском счету в Банке Англии находились десятки миллионов фунтов стерлингов. Закон, принятый в начале военных действий, воспрещал русским хранить активы за границей. Царь был первым, кто последовал этому закону. Однако в другой раз Царь сказал своим дочерям:
– Если нам когда-нибудь удастся уехать за границу, мы с матерью будем жить за ваш счет. После вашего рождения, я положил в Банк Англии по десять миллионов золотых рублей на имя каждой из вас [28].
Улыбнувшись, он добавил:
– Мы рассчитываем на вашу благотворительность.
Ни Царь, ни графиня, ни я не знали тогда, что большевики нашли квитанции об этих вкладах в личном архиве Царя и сумели изъять все деньги, находившиеся в них.
20 июля наше путешествие, наконец, подошло к концу – перед нами раскинулся неизвестный город, о котором мы ничего не знали, кроме того, что это точно не Москва. Чуть позже мы узнаем, что это Пермь (впоследствии носившая имя Молотова – до опалы этого последнего) [29], уральский город на Каме, притоке Волги. Большевики снова солгали нам о месте назначения и о многом другом...

Публикация, перевод и комментарии В.В. СЕРАФИМОВА


Примечания

[1] Перевод с французского по машинописи: USA. Columbia university library. Rare Book & Manuscript Library. Helene Romanoff Papers. BAR Gen Ms Coll/Hʹelène Romanoff, sheet 24 reverse – 29 (p. 34-43). Разночтения, иллюстративные материалы по изданию: L’Illustré, 1958, № 45, 6 nov., p. 42-43.
[2] Это событие имело место, очевидно, 5 июля н. ст.
[3] Петр Лазаревич Войков (1888–1927) – один из главных организаторов операции по уничтожению Царской Семьи, еврей, был убит в Варшаве русским патриотом – мстителем за гибель Царя Борисом Софроновичем Ковердой (1907–1987, Вашингтон).
[4] Михаил Александрович Медведев (Кудрин) (1891–1964, Москва) – революционер, чекист, член коллегии Уральской областной ЧК в Екатеринбурге, непосредственный участник расстрела Императора Николая II, его Семьи и приближённых в доме Ипатьева.
[5] Яков Михайлович Юровский (1878–1938) – В ночь на 17 июля непосредственно руководил убийством Царской Семьи, а затем уничтожением останков и вывозом ценностей в Москву. Еврей, проходил в качестве обвиняемого по Царскому Делу, ведшемуся следователем Н.А. Соколовым.
[6] См.: https://sergey-v-fomin.livejournal.com/797308.html (гл. II).
[7] Елена Петровна опускает, по крайней мере, еще одну, более раннюю, встречу с екатеринбургскими властями в 20-х числах июня н. ст., когда она, узнав от проезжавших через Екатеринбург отпущенных большевиками слуг Алапаевских узников об ужесточении режима содержания последних, – заявила Белобородову, что эта новая ситуация заставляет её пересмотреть прежнее решение и отказаться от поездки в Петроград, поскольку она понимает, что в данной ситуации ей необходимо находиться рядом с супругом и подписала следующий документ:
«Расписка Княгини Елены Петровны, выданная Председателю Президиума Исполкома Уральского Областного Совета А.Г. Белобородову. Я, гражданка Королевства Сербского Елена Петровна, по мужу Романова, желая разделить тюремный режим мужа, добровольно возвращаюсь в Алапаевск, где обязуюсь переносить тот режим, принимая на себя все расходы по своему содержанию. Я обязуюсь не обращаться к защите иностранных посольств, а если таковые сделают шаги в мою пользу, я отказываюсь воспользоваться результатами этих шагов». – Текст расписки приводится в соответствии с личными записями С.Н. Смирнова, представившего таковые следователю Н.А. Соколову 16 марта 1922 г. – Опубл.: Ю.А. Жук. Претерпевшие до конца. Судьбы Царских слуг, оставшихся верными долгу и присяге. Москва, Берлин: Директ-Медиа, 2015. Часть IV. Княгиня Елена Петровна и её Крестный Путь в Советской России. Глава 1. Заложница долга и чести. Далее: Жук, 2015.
[8] Вопреки свидетельству С.Н. Смирнова (Смирнов, 2016, с. 27), который пометил приезд сербской миссии в Екатеринбург 4-м днем июля н. ст., по расчету времени, они прибыли 5 июля.
[9] Елена Петровна была в курсе о том, что из Петрограда от Спалайковича ей на помощь пробирается сербская миссия (Смирнов, 2016, с.27-30), ее крайнее удивление, действительно, следует объяснять эмоциональным перевозбуждением тех бурных для нее дней.
[10] Жарко Константинович Мичич (1873–?) – майор. Представитель Сербской дипломатической миссии в Москве.
[11] Сербский военный атташе (начальник Сербской военной миссии) в России – полковник Бранислав Лонткиевич.
[12] В июле 1918 года посланник Спалайкович находился в Архангельске.
[13] 1) Один из лидеров Белого движения генерал от кавалерии Петр Николаевич Краснов (1869–1947) в своих мемуарах «На внутреннем фронте» вспоминает о том, что Керенский просил у него помощи, чтобы эмигрировать из России: «Отъезд состоялся в конце мая [1918 г.] через порт в Мурманске. Друзья сделали Керенскому документы на имя сербского офицера, а генеральный консул Великобритании в Москве поставил визу». https://vk.com/wall-196111283_61139
2) Более точные сведения, которые совпадают с тем, что пишет княгиня Елена Петровна, содержатся в документальном сборнике «Переписка на исторические темы»: «Сербский военный атташе полковник Лондкевич [правильно: Лонткиевич – В.С.] добыл Керенскому паспорт, с помощью которого Лебедев с Патриарших прудов [предыдущий псевдоним Керенского в советской России] превратился в серба Милутина Марковича, который должен был отправиться в Англию. Теперь была нужна виза. Ее в паспорт новоявленному «Марковичу» поставил лично британский генеральный консул в Москве Брюс Локкарт [1887–1970]. Получив визу, Керенский /…/ выезжает в Мурманск в так называемом экстерриториальном поезде для сербских офицеров, которые репатриировались». – Переписка на исторические темы / сост. В. Иванов. М.: Политиздат, 1989, с.26.
[14] Отправляясь за Еленой Петровной, сербская миссия 28 (15) июня добилась разрешения Комиссариата Петроградского округа путей сообщения на специальный вагон до Екатеринбурга и обратно. Он прикреплялся к составу, следующему в нужном направлении. – Смирнов, 2016, с. 16.
[15] В дополнение к картине событий следует добавить свидетельство С.Н. Смирнова: В первой половине дня 6 июля С.Н. Смирнов направился в гостиницу, где проживала княгиня Елена Петровна, но там её не застал, так как несколькими часами ранее она была приглашена в УОЧК для дачи показаний и препровождена туда членом её коллегии М.А. Медведевым (Кудриным). Однако вскоре она вернулась и рассказала, что во время произведённого устного допроса, чекисты более интересовались не столько её персоной, сколько приездом представителей сербской миссии, пытаясь выведать у неё «подлинную» их цель приезда в Екатеринбург. – Жук, 2015.
[16] В этот же день [6 июля] Княгиня Елена Петровна перебралась из гостиницы в вагон сербской миссии, наивно полагая, что там она сможет находиться под защитой дипломатической неприкосновенности её представителей. – Жук, 2015.
[17] Этот арест состоялся 7 июля н. ст.
[18] До июня 1918 года «Американская гостиница» (угол Покровского проспекта и ул. Златоустовской) находилась под началом её владельцев – супругов Павла Васильевича и Еликониды Яковлевны Холкиных. А после того как в это помещение въехала Уральская Областная Чрезвычайная Комиссия, «профиль» этого заведения резко изменился. Комнаты нижнего этажа стали кабинетами чекистов, верхнего – прочими служебными и жилыми помещениями, а имевшиеся подвальные хозяйственные помещения превратились в тюремные камеры. После падения Екатеринбурга в июле 1918 года в этом здании расположилось одно из Отделений Чехословацкого Национального Совета в России (Временного правительства Чехословакии). – Комм. Ю.А. Жука (Жук, 2015, прим. 643).
[19] Вероятнее всего, таковой была Е. М. Бахарева, состоявшая в должности делопроизводителя УОЧК. – Жук, 2015, прим. 644.
[20] Это было утро после ночного расстрела Царской Семьи 17 июля н. ст.
[21] Уральская горнозаводская железная дорога – первая ее линия прошла из Перми через Лёвшино, Чусовой, Бисер, Кушву, Нижний Тагил, Невьянск, Верх-Нейвинск до Екатеринбурга.
[22] В рамках красного террора практиковалась система взятия заложников, которые, после пребывания в тюрьмах, расстреливались как бы в отместку за те или иные действия деятелей Белого движения. Здесь речь идет о заложниках по Делу членов Дома Романовых на Урале, которых арестовывали по ложным обвинениям в подготовке «побегов» Августейших узников.
[23] Графиня Анастасия Васильевна Гендрикова (1888–1918) После ареста Царской Семьи добровольно поехала вместе с ней в ссылку в Тобольск, а затем в Екатеринбург, где была арестована и перевезена в Пермскую тюрьму. Убита в ночь с 3 на 4 сентября 1918 г. недалеко от Перми, после объявления большевиками Красного террора.
[24] Екатерина Адольфовна Шнейдер (1856–1918, Пермь) – гоф-лектрисса Императрицы Александры Федоровны. После отречения Николая II добровольно последовала с Царской Семьей в ссылку в Тобольск и Екатеринбург, где была арестована чекистами и привезена в пермскую тюрьму. Убита в ночь с 3 на 4 сентября 1918 г. вместе с графиней А.В. Гендриковой.
[25] Князь Василий Александрович Долгоруков (1868–10 июля 1918) – свиты Е.И.В. генерал-майор (1912), гофмаршал двора Е.И.В. (1914-1917). 1 августа 1917 г. добровольно последовал за Императором и Императрицей в качестве сопровождающего (вместе с графиней Гендриковой) к месту ссылки. Во время заточения всегда рядом с Государем: пилит дрова, чистит снег, копает землю. 30 апреля 1918 г. по прибытии в Екатеринбург князь Долгоруков был арестован, чекисты попытались обвинить его в планировании побега Царской Семьи из ссылки. Вместе с генерал-адъютантом графом И.Л. Татищевым был убит большевиками в Екатеринбурге 10 июля в лесу возле Ивановского кладбища.
[26] Настоящее свидетельство вносит некоторую ясность в давно обсуждаемый вопрос о существовании золотого запаса, который Император Павел переправил за границу в своих внешнеполитических целях.
[27] 1) Эксперт по данному финансовому вопросу А.Г. Мосякин пишет: «В январе 1917 г. /…/ из России в банк Англии ушла очередная партия золота на сумму 20 млн. ф. стерлингов. Из 4-х золотых траншей четвертый /…/ ушел из Владивостока уже после Февральской революции /…/ с этим последним траншем Императрица Александра Федоровна отправила в лондонский банк Barings Brothers 5500 кг. личного золота Царской Семьи, происходившего из Нерчинского рудника в Забайкалье, коим с Петра I владели Романовы. Дошло ли это золото до адресата, или его конфисковали японцы достоверно неизвестно /…/». – Мосякин А.Г. Золото Российской империи и большевики. 1917-1922 гг.: документы с комментариями и анализом. В 3-х т. Т. 1. М.: Международные отношения, 2021, с. 31.
2) Другой блестящий эксперт В.Ю. Катасонов (со ссылкой на: В.А. Сироткин. Зарубежное золото России. М.: Олма-Пресс, 2000, с. 395) утверждает, что «Последний «золотой эшелон» в США и Англию...полностью был захвачен Японией и вывезен в порт Майдзури (Япония) на крейсерах «Касима» и «Катори» как «военный трофей» (Россия и Япония в марте 1917 г. не воевали)».
https://ruskline.ru/analitika/2014/04/05/kuda_devalos_zoloto_rossii
[28] 1) Существует доклад «Состояние детей отрекшегося императора за рубежом». В верхней части доклада – надпись чернилами: «на 1 июля 1914 г.» В докладе приводятся данные о вкладах на каждого из детей Царя. Общая сумма инвестиций составила 12 862 978 руб. – В.В. Кузнецов. По следам Царского золота. – СПб.: Нева, 2003, с. 50.
2) Граф Бекендорф, гофмаршал, ключник Александровского дворца в Царском Селе, в своих мемуарах пишет, что состояние Царских детей составляло от двух до трех миллионов рублей на каждого, то есть всего примерно около 13 000 000. – Цит. по: Clarke, W.The lost fortune of the tsars. – London : Weidenfeld a. Nicolson, 1994, p. 340. (1-е изд. Вышло в 1922 г.)
Как можно видеть, цифры источников (1) и (2) сходятся. Но они резко расходятся со сведениями графини Гендриковой, которая говорит, со слов Николая II, о сумме в 50 000 000.
[29] С 1940 по 1957 год.

https://sergey-v-fomin.livejournal.com/797616.html