Денис Васильевич Давыдов – одно из немногих имён, которое вызывает радость и чувства добрые даже у тех, кто не читал его стихов и не заглядывал в биографию героя, не говоря уж о «Военных записках». Не меркнет легенда, как будто не утих отзвук сабельного скрежета и звона бокалов.
Достаточно сказать: «Гусар!» – и в памяти оживает образ Дениса Давыдова. Бесшабашного и остроумного офицера, которые способен не только на «кровавый бой» и решительные гулянки, но и на осмысление истории Отечества. Ведь Денис Давыдов – не только солдат, полководец и поэт, но и проницательный теоретик военного искусства.
А какие воспоминания о Суворове он оставил! Вгляделся в великого полководца детскими глазами, на всю жизнь запомнил, а в зрелости постиг гений Суворова, о котором сказал: «Суворов положил руку на сердце русского солдата и изучил его биение». Умел сказать – а, значит, умел додуматься, несмотря на баснословное гусарское легкомыслие.
Легкомысленные, вольнодумные стихи принесли ему – ещё совсем молодому человеку – первую славу. Там прочитывалась и сатира на деспотизм, и воспевание дерзкого ухарства.
В 1812-м Давыдов оказался не только в гуще сражений, но и в центре сложных военно-политических интриг. Он находился подле князя Багратиона, перед которым преклонялся: вот истинный герой, ученик Суворова, несгибаемый солдат, решительный генерал. А в кругу Петра Ивановича Багратиона к военному министру и командующему 1-й армией относились не просто неприязненно. Летом 1812-го Барклай был для них предателем. Считалось, что он – ох, эти злокозненные иностранцы – умышленно уступает дорогу врагу.
Немного воодушевило «русскую партию» Багратиона назначение Кутузова главнокомандующим. Тогда-то и представил Давыдов свой план партизанской войны.
Сначала поделился им с Багратионом. Тот идею одобрил – и настала очередь Кутузова. Михайло Илларионович поступил двусмысленно: благословил Давыдова, но штыков ему дал – всего ничего. 50 гусар и 80 казаков – первый давыдовский летучий отряд. Начинания могло остаться на обочине войны: масштабы не те. Тут-то и проявился талант Давыдова – истинного вожака.
Известно, что вскоре Давыдов попал в плен… к русским крестьянам, которые приняли гусар за французов. Когда недоразумение раскрылось – Давыдову пришлось отпустить бороду и забыть французские словечки. Ему по душе пришлась такая русификация. В одном из первых боёв Давыдов отбивает у французов 200 русских пленных, и 37- французов взял в плен. Освобождённые примыкали к давыдовскому отряду. В согласии с ним действовали и крестьяне.
После Бородинского сражения несколько недель партизаны тревожили Великую армию сильнее, чем регулярные войска. Тут и Кутузов прислал подкрепление. Отряд разросся до тысячи сабель. Наполеон бросил на поимку Давыдова двухтысячный отряд , началась настоящая охота, в которой русские оказались победителями. Ни одной схватки не проиграл Давыдов.
Разумеется, находились оппоненты, считавшие, что Денис Васильевич преувеличил свою роль в партизанском движении. Но почему именно он стал в 1812-м всеобщим героем? Молва подхватила его имя, а лубочные художники растиражировали образ. У самого Вальтера Скотта хранился гравированный портрет Дениса Давыдова из серии портретов русских деятелей 1812 г., которая была выпущена художником Дайтоном, вероятно, вместе с его же портретами Александра I и Платова.
На гравюре Дайтона Денис Давыдов изображен в облике могучего воина, с черной кудрявой бородой и шапкой волос, в меховой шкуре, накинутой на плечи и застегнутой пряжкой у ворота, с шарфом вместо пояса и шашкой в руке. Подпись гласила: «Денис Давыдов. Черный капитан». Давыдов будет польщён чрезвычайно, узнав об этом из переписки с английским классиком.
«Имя мое во всех войнах торчит, как казацкая пика», — говаривал он. Известно, Денис Васильевич не прочь был прихвастнуть, но послужной список его впечатляет. Сражался он не только с наполеоновцами и турками, но и с поляками, персами… Дослужился до высокого чина – умер генерал-лейтенантом. А на литературной ниве – сперва бился с рутинёрами, а после наполеоновских войн – с безоглядными западниками, которые вошли в моду.
В 1830-м запылала вольнолюбивая Польша. Война начиналась с чувствительных щелчков по имперскому самолюбию России. Многим собратьям Давыдова по перу – партизанам вольнолюбивой богемы вроде князя Вяземского – польская война казалась несправедливой, позорной для России.
Душа Давыдова не покрылась коростой антиимперского снобизма. Позором он считал слабость и поражения державы, а стремление к защите интересов России воспринимал как должное. В автобиографии Давыдов напишет хлёстко: «Тяжкий для России 1831 год, близкий родственник 1812, снова вызывает Давыдова на поле брани.
И какое русское сердце, чистое от заразы общемирского гражданства, не забилось сильнее при первом известии о восстании Польши? Низкопоклонная, невежественная шляхта, искони подстрекаемая и руководимая женщинами, господствующими над ее мыслями и делами, осмеливается требовать у России того, что сам Наполеон, предводительствовавший всеми силами Европы, совестился явно требовать, силился исторгнуть – и не мог!».
Началась полоса поражений и полупобед, от которых, по выражению Пушкина, «потирали руки» недруги России. Фельдмаршал Дибич, давний знакомец Давыдова, действовал против поляков так неудачно, что на его смерть Денис Васильевич откликнется чуть ли не злорадно. «Клеймо проклятия горит на его памяти в душе каждого россиянина», – так оценивал Давыдов действия Дибича в кампании 1831-го. Давыдов был назначен в корпус генерала Крейца, командиром отдельного отряда, составленного из Финляндского драгунского и трех казачьих полков. Войска Давыдова займут Владимир-Волынский. «Я поставил здесь все вверх дном и отбил навсегда охоту бунтовать». 28 августа, на берегу Вислы, Давыдов дал последнее в своей жизни сражение.
За польскую кампанию Давыдов будет награждён щедро: орден Анны первой степени, Владимира – второй… В окончательную отставку уйдёт в более, чем достойном чине. Вскоре он напишет записки о польской войне 1831-го – не вполне объективные (хладнокровия Давыдову не хватило), но блистательные. Военную прозу Давыдова будут читать и в ХХII веке, она не ветшает. Многоликий герой был и признанным поэтом на несравненном Парнасе русского литературного Золотого века. В эпицентре лихой гусарской лирики Давыдова – водка, вакхические забавы:
А завтра – черт возьми! – как зюзя натянуся,
На тройке ухарской стрелою полечу;
Проспавшись до Твери, в Твери опять напьюся,
И пьяный в Петербург на пьянство прискачу!
Это написал в 1818-м году заслуженный генерал с седой прядью в чёрных волосах, отец многодетного (десять детей!) семейства. Вовсе не пропойца. Ведь уже очень скоро, в 1819-м году Денис Васильевич раз и навсегда женился на Софье Николаевне Чирковой, генеральской дочке.
Напрасно не самые осведомлённые современники приравнивали реального Давыдова к его неугомонному лирическому герою. Конечно, и Денису Васильевичу случалось участвовать в попойках и романтических похождениях. Но куда прилежнее он штудировал военную литературу, отстаивая суворовскую науку побеждать.
Буяном и гулякой, воспевающим пьянство, Давыдова считали и в кругах, близких к императору. Всякий раз доброжелателям Дениса Васильевича приходилось объяснять почтенным чиновникам, что подлинный Давыдов – человек просвещённый и умеренный в гульбе. Не верили. Слишком убедительно звучали гусарские песни:
Деды! помню вас и я,
Испивающих ковшами
И сидящих вкруг огня
С красно-сизыми носами!
Временами Давыдов снимал маску простодушного усача-гусара. Тогда он включался в войну идей, обличал влиятельных либералов и русофобов (в те годы это слово писали с двумя «с» – «руссофобия»). И сочинил «Современную песню» – остроумный и язвительный приговор либералам, оторвавшимся от почвы. Актуальный во все времена, стоит только заменить кое-какие «приметы времени»:
Всякий маменькин сынок,
Всякий обирала,
Модных бредней дурачок,
Корчит либерала
А глядишь: наш Мирабо
Старого Гаврило
За измятое жабо
Хлещет в ус дав рыло.
А глядишь: наш Лафайет
Брут или Фабриций
Мужиков под пресс кладет
Вместе с свекловицей
И весь размежеван свет
Без войны и драки
И России уже нет,
И в Москве поляки
Но назло врагам она
Все живет и дышит,
И могуча, и грозна,
И здоровьем пышет…
Россия тогда возвышалась, но идеологическая система оказалась шаткой. Это – давний политический, идеологический спор, конца ему не видно. Самое наивное и вредное – считать, что только в России есть прослойка интеллектуалов, презрительно оценивающий прошлое Отечества, его традиции.
Это – один из расхожих соблазнов: сначала ты ставишь себя выше ближних, потом – выше государства с его машинерией, потом – выше культуры, которая «тебя вскормила». Своего рода комплекс «злого сына», а проще говоря – игрища гордыни. И в Англии имеются такие господа, и в Штатах. Страшно, когда они достигают начальственных кабинетов: невозможно рачительно управлять теми (тем), кого (что) презираешь.
Наверное, есть поприща, для которых снобы и нарциссы пришлись бы ко двору. Но трудно с ними. И Давыдов, отбросив рассудительную дипломатию, пришёл в негодование от их «манифеста» — чаадаевского философического письма.Но не только общественные баталии занимали Давыдова в отставные годы. Он понимал, что ярость «кровавого боя» не заменит вечного приглушенного сражения в душе человека:
В ужасах войны кровавой
Я опасности искал,
Я горел бессмертной славой,
Разрушением дышал;
И, в безумстве упоенный
Чадом славы бранных дел,
Посреди грозы военной
Счастие найти хотел!..
Скачет непобедимый гусар по России, по кавказским долинам, по дорогам Германии и Франции. Гусарский дух не затеряется, не сотрётся, а Давыдову удавалось, отбросив классический ментик, показать и мудрость, и нежность.
