Княгиня Елена Петровна (1884–1962) в пожилых годах.

 

[Часть 2] Я БЫЛА В ЕКАТЕРИНБУРГЕ
ГЛАВА V [1]
[Время умирать (Пермская тюрьма)] [2] (начало)


Так выглядела Сибирская тюрьма. – L’Illustré, 1958, № 46, 13 nov., p. 36.


Тюрьма. Пермь. Район Разгуляй. XX в.

Только лишь мы прибыли в Пермь [3], нас высадили из поезда и пешком повели до тюрьмы, расположенной в нескольких километрах от вокзала. Графиню Гендрикову, m-lle Шнейдер и меня поместили вместе в одной камере. Едва затворилась дверь, как уже принесли жалкий ужин.
Надзирательницей была женщина старорежимная. Она служила в тюрьме уже много лет и проявляла человечность, насколько позволяли обстоятельства.
Однажды она вошла к нам в состоянии сильного волнения, которое даже не думала скрывать.
– Я узнала через нашего нового охранника, – это один Монгол, только что прибывший из Екатеринбурга, – что Царь и вся Семья зверски убиты в доме Ипатьева. Он сам стоял на страже у двери в комнату, где среди ночи собрали всех членов Царской Семьи. Он видел все, всю эту бойню. Он видел, как они падали один на другого под пулями.
От этой новости у нас буквально перехватило дыхание, и никто из нас трех не мог вымолвить ни слова. Между тем, женщина продолжала свой рассказ:
– Монгол видел, как первым упал Царь, державший на руках сына. Затем, изрешеченные пулями, упали и остальные. Он видел четырех Великих княжон лежащих в большой луже крови. Красноармейцы без устали [вариант перевода: безжалостно] добивали их штыками [4]. Они даже забрали у них из-под поясов мешочки с драгоценностями [5]. Чтобы покончить и убедиться, что в живых никого не осталось, стрелял Юровский [6]. Монгол затем помогал грузить одиннадцать трупов, которые вывезли из города. Их облили разъедающим составом и затем сожгли, все одиннадцать [7].


Воспоминания П.З. Ермакова о расстреле царской семьи. (1934) ЦДООСО Ф. 41 Оп. 2 Д. 434. 143-144. Ксерокопия с автографа. Оригинал в фонде Государственного мемориального музея Я.М. Свердлова (ныне Музей истории Екатеринбурга).

[Расшифровка рукописного текста]: «/л.143/ /…/ После расправы все были уложены в грузовой автомобиль и по заранее намеченному плану автомобиль выехал за город на Верхне-Исетский завод меную [минуя] урощицу [урочище, рощицу?] на 8-[ом] километре. Где когда-то были разработаны добычи руды. В это ноч[ь] только трупы были опущены в шахту для того что[бы] скрыть от сопровождающих людей. Которые не все не должны знать. В ноч[ь] 17 июля 1918 все трупы были достаты [sic!] из шахты для того чтоб окончательно покончить [с] Романовыми и чтоб ихние друзья не думали создать святых мощей /л.144/ все трупы при помощи серной кислоты и керосина были сожжены, были крематор[…] [кремированы – ?] над коронован[н]ым разбойником. Так и белогвардейцам и всей контрреволюции над подстамент [sic!] фигуры не стало. [Урал покончил навсегда с самодержавием] [8]».

Мы слушали, оцепенев от ужаса. Первой пришла в себя графиня Гендрикова, но у нее только вырвались крики:
– Это невозможно! Это чудовищно! Неслыханно! [9]
Надзирательница молча понурила голову, и уже не нужен был никакой нажим [в дальнейшем дознании], чтобы понять, что она говорит правду.


Палачи приходят ночью

Прошло пять недель, бесконечных, мучительных, каждый новый день казался последним в нашей жизни.
Спали мы очень плохо, по большей части, вовсе не раздеваясь, на ужасных тюфяках, кишащих паразитами. Однажды ночью дверь нашей камеры со скрипом отворилась. Нас осветил луч света. В дверях – два вооруженных до зубов красных охранника, вдобавок, один из них держал лопату, а другой – кирку. При виде этих могильщиков я подскочила на своем матрасе.
Один из солдат обратился к моим спутницам:
– Следуйте за нами.
Затем повернувшись ко мне:
– А Вы нет. Еще не Ваш черед.
Когда мы втроем долго обнимались, я сказала своим подругам по-французски:
– Не надо слишком бояться. Может быть, вас переводят в другой лагерь.
Мне ответила графиня Гендрикова, к которой, казалось, вернулось все ее самообладание по мере приближения рокового момента:
– Зачем себя обманывать? В любом случае, если мне придется сегодня умереть [10], а Вы избежите этой участи, запомните адрес моей сестры, графини Балашовой [11].
Она вырвала страницу из английского романа, который повсюду носила с собой, и торопливо написала адрес сестры – в одном городе на Кавказе. Оба солдата в это время вышли в коридор и ждали свои жертвы. Ждали они недолго. Для нас всех было лучше сократить эти излияния [12].
Позже, после освобождения, я передала брату графини [13] (с которым встретилась в Белграде) последнее послание его сестры.

Вспоминает Т.Е. Мельник (рожденная Боткина), со слов П. Жильяра и баронессы С.К. Буксгевден (а те, очевидно, со слов камердинера Императрицы Александры Феодоровны, А.А. Волкова, бежавшего из-под расстрела в Перми):

Татьяна Мельник (рожденная Боткина). Воспоминания о Царской Семье и ее жизни до и после революции (12/25 июня 1920 г. Владивосток). Машинопись. Подпись – автограф. – ГАРФ, ф. 1837, оп. 1, д. 2, л. 47.


Расстреляны

Дверь закрылась на два поворота ключа после их печального ухода. Оставшись одна в темноте, я ждала наступления рассвета, который долго не наступал, заглушая боль ходьбой по камере.
Затем пришла тюремщица, как и каждое утро. Но на этот раз ее сопровождал охранник. Поставив на пол дымящийся самовар, она осмелилась шепнуть мне:
– Их расстреляли [14], я так боюсь за Вас [15].
– Лучше умереть, чем видеть такие ужасы, – ответила я, стараясь сдержать свой гнев.


Могила графини А.В. Гендриковой и Е.А. Шнейдер на Ново-Смоленском кладбище Перми. 1919 г. См. также: https://sergey-v-fomin.livejournal.com/255669.html?noscroll

Женщина ушла, повернув ключ на один оборот. Чуть позже ко мне пришел председатель военного суда:
– Ваша судьба еще не решена, – сказал он. А пока Вас переведут в камеру, где уже сидят двенадцать женщин, двенадцать осужденных уголовниц, отбывающих наказание.
Затем он добавил с насмешкой:
– У Вас будет случай познакомиться с народом по-настоящему. Такая возможность у Вас бывала не часто.
– Вы ошибаетесь, – сказала я, вся красная от гнева. В Сербии Король постоянно общается с народом. Сотни крестьян сидят за его столом. Я знаю народ так же хорошо, как и вы.
Он усмехнулся и исчез.

Публикация, перевод и комментарии В.В. СЕРАФИМОВА


Примечания

[1] Перевод с французского по машинописи: USA. Columbia university library. Rare Book & Manuscript Library. Helene Romanoff Papers. BAR Gen Ms Coll/Hʹelène Romanoff, sheet 29 reverse – 33 reverse (p. 44-52). Разночтения, иллюстративные материалы по изданию: L’Illustré, 1958, № 46, 13 nov., p. 35-36.
[2] Глава V не имеет авторского заголовка, который мы возстанавливаем по содержанию, применив принцип аналогии с Главой III, где общее заглавие дублируется в подзаголовке одного из разделов, ключевого по ходу фабулы повествования: «Увидеть Царя» (см.: https://sergey-v-fomin.livejournal.com/797308.html).
[3] Старшим над конвойной командой, сопровождавшей этих арестованных из Екатеринбурга в Пермь, был сотрудник Уральской Областной ЧК Г.И. Сухоруков, накануне принимавший участие в сокрытии трупов Царской Семьи и Её слуг. – Жук, 2015.
[4] Мы здесь имеем новое неизвестное свидетельство «Монгола» по вопросу о применении холодного оружия при убийстве Царской Семьи и ее окружения, подтверждающее ритуальный характер этого преступления века. – Подробно см.: П.В. Мультатули. Николай II. Дорога на Голгофу. Свидетельствуя о Христе до смерти. Ч. 4. Гл. 3. Екатеринбургское злодеяние в свете ритуального убийства. https://docs.yandex.ru/docs/view?tm=1717105909&tld=ru&lang=ru&name=nik2.pdf&text
Просим принять во внимание следующие аргументы.
1) Судя по показаниям и «воспоминаниям» участников преступления, в убийстве были задействованы то ли один, то ли два штыка от винтовок, которыми закололи членов Царской Семьи и комнатную девушку Анну Демидову. Разговор с сестрой разводящего Дома особого назначения А.А. Якимова К.А. Агафоновой, который пересказывает показания охранников Клещева и Дерябина. Те говорили, что в убийстве принимали участие два человека из Чрезвычайки, которые были вооружены винтовками с одетыми на них штыками. Сказано только, что ими были заколоты Анна Демидова и Великая княжна Анастасия.
«/…/Когда все они лежали, их стали осматривать и некоторых из них достреливать и докалывать. Но из лиц Царской Семьи, я помню, они называли одну только Анастасию как приколотую штыками». – Гибель Царской Семьи: Материалы следствия по делу об убийстве царской семьи (Авг. 1918 – февр. 1920) / Сост. Николай Росс. Frankfurt a. M.: Посев, Cop. 1987, с. 341–342.
2) В «Воспоминаниях Юровского» использование штыков описано в 2-х вариантах:
2.1) «Тов. Ермаков хотел окончить дело штыком. Но, однако, это не удавалось». – Воспоминания коменданта дома Ипатьева Я.М. Юровского «Последний царь нашел свое место» (Апрель-май 1922). Архив Администрации Президента Российской Федерации. Ф. 3, оп. 58, д. 280, л. 13.
2.2) «/…/ одну из девиц пытались доколоть штыком». – «Воспоминания» Юровского Якова Михайловича /…/ коменданта Дома особого назначения в Екатеринбурге [1920-е гг.] – РГАСПИ. Ф. 588, оп. 3с, д. 11, л. 11 (с. 3).
3) Свидетельствует караульный Дома Ипатьева А.А. Стрекотин: «Тов. Ермаков, видя, что я держу в руках винтовку со штыком, предложил мне доколоть оставшихся в живых. Я отказался, тогда он взял у меня из рук винтовку и начал их докалывать. Это был самый ужасный момент их смерти. Они долго не умирали, кричали, стонали, передергивались». – Воспоминания красногвардейца караульной команды дома Ипатьева А.А. Стрекотина о расстреле царской семьи. – ЦДООСО Ф. 221, оп. 2, д. 849, л. 11 (с. 10).
4) Важные детали мы узнаем из осмотра места происшествия, проведенного в 1918-1919 гг. следователями И.А. Сергеевым и Н.А. Соколовым: «Сергеев пришел к твердому выводу, что эти следы оставлены штыками или штыком, так как он обозначил эти следы надписями: “шт.”, то есть “штык”. В своей книге “Убийство Царской Семьи” Соколов добавляет сведения о еще трех ударах штыком: “На лицевой стороне доски имеются совершенно ясно видимые четыре штыковых удара”». – П.В. Мультатули. Николай II. Дорога на Голгофу. Свидетельствуя о Христе до смерти. Ч. 4. Гл. 3. Екатеринбургское злодеяние в свете ритуального убийства. https://docs.yandex.ru/docs/view?tm=1717105909&tld=ru&lang=ru&name=nik2.pdf&text
5) Дивеевская блаженная Мария Ивановна, как вспоминали очевидцы, «в ночь с 3 на 4 июля 1918 года, т.е. в ночь мученической кончины Царской Семьи, страшно бушевала и кричала: "Царевен штыками! Проклятые жиды!» – В гости к батюшке Серафиму / сост. С.В. Фомин. М.: Паломник, 1997, с. 381.
6) Батюшка Николай (Гурьянов) Старец Псковоезерский, которому в его детстве непосредственно было открыто Господом все происходившее с Царской Семьей 17-18 июля 1918 г. повторял и плакал: «Как Их мучили! Помните об этом, и не забывайте: Царственный Мученик Своими страданиями СПАС НАС. ЕСЛИ БЫ НЕ МУКИ ЦАРЯ, РОССИИ БЫ НЕ БЫЛО!! Царь очень жалел и любил Россию и спас ее Своими мучениями. Он отдал на заклание Наследника Алексия, отраду и утешение своего сердца». – Царский Архиерей. Слово истины. Духовному отцу слово любви / сост. Схимонахиня Николая (Гроян). М.: Русский Вестник, 2004, с. 145.
Таким образом, если Царская Семья и ее близкие были заколоты штыками (или, как предполагают некоторые исследователи, кинжалами), то тогда становятся понятными и большое истечение крови, и длительное умирание жертв, что соответствует предположению о ритуальном характере данного преступления.
[5] Ср. показания А.А. Стрекотина: «При выносе трупов, некоторые из наших товарищей по команде стали снимать находящиеся при трупах разные вещи, как-то: часы, кольца, браслеты, портсигары и другие вещи…» – ЦДООСО Ф. 221, оп. 2, д. 849, л. 11 (с. 10).
[6] Юровский сам на себя свидетельствует об этом:
1) «Вся процедура [убийства] включая “проверку” (щупанье пульса и т.д.) взяла минут 20». – «Воспоминания» Юровского Якова Михайловича /…/ коменданта Дома особого назначения в Екатеринбурге [1920-е гг.] – РГАСПИ. Ф. 588, оп. 3с, д. 11, л. 11 (с. 3).
2) «/…/ Наконец, мне удалось установить, что многие еще живы /…/ Я вынужден был по очереди расстреливать каждого». – Воспоминания коменданта дома Ипатьева Я.М. Юровского «Последний царь нашел свое место» (Апрель-май 1922). – Архив Администрации Президента Российской Федерации. Ф. 3, оп. 58, д. 280, л. 13.
[7] Настоящее свидетельство «Монгола» подтверждает версию Н.А. Соколова о полном сожжении всех останков Царской Семьи и их близких.
Данная версия обезпечена, в частности, следующими вещественными уликами и личными свидетельствами:
1) Генерал-лейтенант М.К. Дитерихс, назначенный адмиралом А.В. Колчаком старший военный начальник по Делу об Убийстве Царской Семьи и членов Императорской Фамилии на Урале, заключает в своей итоговой книге (1922): «При повторном обследовании уже летом 1919 года было обнаружено еще большее количество обгоревших предметов, принадлежащих царской семье. А главное – 12 кусков какого-то беловатого вещества, смешанного с глиной. Вещество издавало сильный запах сала и легко крошилось в руках. «По внешнему виду, очень похоже, что это растопленное, со сжигавшихся тел, сало, смешавшееся с глиной из-под костра». Следователь Соколов, проведший огромную работу по розыску жертв убийства, приходит к выводу, что они были уничтожены до пепла при помощи огня, керосина и серной кислоты. Предварительно тела были расчленены, головы отрезаны и увезены в Москву. “Мы вашего Николку и всех там пожгли”, – заявляли крестьянам пьяные боевики из отряда Ермакова, когда отступали на Тагил. Аналогичную версию высказал захваченный белыми большевик А. Валек. Сведения о полном уничтожении Царской Семьи путем сжигания наиболее распространены и среди старожилов деревни Коптяки и прилегающих к ней населенных пунктов». – Дитерихс М.К. Убийство Царской Семьи и Членов Дома Романовых на Урале. М.: Скифы, 1991, часть 2, с. 263-269.
2) Один из убийц П.З. Ермаков: «Около часу ночи, автомобиль с трупами направился через В. Исетск по направлению дороги Коптяки, где мною было выбрано место для зарытия трупов, но я заранее учел момент, что зарывать не следует, ибо я не один, а со мной есть еще товарищи. Я вообще мало мог кому доверить это дело и тем паче, что я отвечал за все, что я заранее решил их сжечь, для этого приготовил серную кислоту и керосин, все было устроено, но не давая никому намека сразу, то я сказал, мы их спустим в шахту… /…/ Когда все это было закончено, то уже был полный рассвет, около 4-х часов утра. Это место находилось совсем в стороне от дороги, около 3-х верст. Когда все уезжали, то я остался в лесу, об этом никто не знал. С 17 на 18 июля я снова прибыл в лес, привез веревку, меня спустили в шахту, я стал каждого по отдельности привязывать, по двое ребят вытаскивали. Когда всех вытащили, тогда я велел класть на двуколку, отвезти от шахты в сторону, разложили на три группы дрова, облили керосином, а самих серной кислотой, трупы горели до пепла, и пепел был зарыт. Все это происходило в 12 часов ночи с 17 на 18 июля 1918 года. После всего 18-го я доложил». – Воспоминания П.З. Ермакова «Расстрел бывшего царя». Заверенная копия. Машинопись [не позднее 1952]. – ЦДООСО Ф. 221, оп. 2, д. 774. л. 11-12.
3) Разводящий Дома особого назначения А.А. Стрекотин: «Куда были увезены трупы, для меня и всей [расстрельной] команды в это время не было известно. Подробности я узнал совершенно случайно в декабре 1918 года в г. Вятке – ныне Кирове – от “брата” шофера автомашины, на которой был увезены трупы. Есть такие людишки, у которых, как говорят, “рот нараспашку, язык до плеча”. Пьяный разболтал мне (что у трезвого на уме, то у пьяного на языке) – многое, и между прочим, что трупы были сожжены в ямах около деревни Коптяки /…/» – ЦДООСО Ф. 221, оп. 2, д. 849, л. 11 (с. 10).
[8] Зачеркнуто в рукописи.
[9] Вспоминая о графине А.В. Гендриковой, бывший председатель Совета Министров Российской Империи граф Владимир Николаевич Коковцев (1853–1943) писал: «… едва ли кто-либо из непосредственного окружения Императрицы был ей так глубоко предан, как это кроткое, и в полном смысле слова прекрасное существо. Она мало выдвигалась на внешнюю близость к Императрице, но она была одной из самых близких Императрице и её детям…» – Граф Коковцев В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания 1903–1919 гг. В 2-х книгах. М.: Наука, 1992, кн. 2, с. 285.
[10] Чуть позже в ту ночь перед гибелью графиня Гендрикова, как будто, поверила версии о переводе в другую тюрьму. Весьма яркую нравственную характеристику графини А.В. Гендриковой приводит в своей книге генерал М.К. Дитерихс: «Анастасия Васильевна Гендрикова, как глубоко религиозный человек, не боялась смерти и была готова к ней. Оставленные ею дневники, письма свидетельствуют о полном смирении перед волей Божьей и о готовности принять предназначенный Всевышним Творцом венец, как бы тяжёл он ни был. Она убеждённо верила в светлую загробную жизнь и в Воскресение в последний день, и в этой силе веры черпала жизненную бодрость, спокойствие духа и веселость нрава для других. Она любила Царскую Семью и была любима Ею, почти как родная дочь и сестра». – Дитерихс , 1991, ч. 2, с. 263.
[11] Графиня Александра Васильевна Балашова (1884–1919), урожденная графиня Гендрикова, фрейлина Высочайшего Двора. Революция застала ее в Кисловодске, где она лечилась от туберкулеза, от которого вскоре умерла.
[12] Генерал Дитерихс пишет: Наибольшую бодрость в тяжёлом тюремном заключении проявила графиня Гендрикова, которая иногда даже пела, дабы развлечь тоску сильно грустившей по мужу Княгини Елены Петровны». – Дитерихс, 1991, ч. 2, с. 263.
[13] По-видимому, речь идет о младшем брате Анастасии Васильевны графе Петре Васильевиче (1883–1942), последнем Орловском губернаторе. Он в 1922 г. был в Белграде, как раз в то время, когда в столичном сербском журнале «Нови живот» вышли в свет отрывки из мемуаров княгини Елены Петровны. В 1922 г. в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев шли споры о том, какую политическую окраску должна принять Российская армия в эмиграции, кого она должна поддерживать. В марте 1922 г. граф П.В. Гендриков приехал в Белград, где в тот момент пребывал Главнокомандующий Русской армией генерал-лейтенант барон Петр Николаевич Врангель (1878–1928). По этому поводу Никанор Васильевич Савич (1869–1942), бывший депутат III и IV Государственной думы, государственный контролер в крымском правительстве Врангеля (1920), записал в своем дневнике: «Гендриков /…/ уж очень распоясался в критике Врангеля, его вызвал [А.Ф.] Трепов [1862–1928, статс-секретарь, министр путей сообщения Российской империи] и заявил, что правые поддерживают армию и потому, если он хочет быть в их среде, он должен прекратить свою агитацию» – Савич Н.В. После исхода: Парижский дневник. 1921-1923. – М.: Русский путь, 2008, с. 204.
Однако, в 1929 г. граф Петр Васильевич вспоминал: «Последние сведения [о сестре Анастасии] мне сообщил г. Вильтон (ныне покойный), корреспондент газеты “Times”, с которым я был близко знаком и который лично присутствовал на похоронах моей сестры в Перми». – Двуглавый Орел. Париж, 1929, № 30. https://sergey-v-fomin.livejournal.com/274637.html.
Вероятно, «последние» здесь следует понимать в том смысле, что речь идет о погребении смертных останков сестры, тогда как княгиня Елена Петровна передала ему в 1922 г. в Белграде последнюю от нее прижизненную весточку: адрес (в Кисловодске) другой, тоже уже покойной, их сестры Александры Васильевны – см. здесь прим. 11.
[14] Генерал М.К. Дитерихс дает следующее заключение по Алапаевскому делу: «7 мая 1919 года, через семь месяцев после убийства, тела Анастасии Васильевны Гендриковой и Екатерины Адольфовны Шнейдер были разысканы, откопаны и перевезены на Ново-Смоленское кладбище в Перми для погребения. Перед погребением тела были подвергнуты судебно-медицинскому осмотру. /…/ Тело графини А.В. Гендриковой ещё совершенно не подверглось разложению: оно было крепкое, белое, а ногти давали даже розоватый оттенок. Следов пулевых ранений на теле не оказалось. Смерть последовала от страшного удара прикладом в левую часть головы сзади: часть лобовой, височная, половина теменной костей были совершенно снесены и весь мозг из головы выпал. Но вся правая сторона головы и всё лицо остались целы и сохранили полную узнаваемость». – Дитерихс, 1991, ч. 2, с. 269.
[15] 1) К исходу лета 1918 года расстрелы лиц, содержащихся в Пермской губернской тюрьме, заметно участились, особенно после 8 октября, что, конечно же, не могло не отразиться на общем душевном состоянии всех узников, в том числе и княгини Елены Петровны, с минуты на минуту ожидавшей своего вызова на казнь. – Смирнов С.Н. В плену у цареубийц / Подготовка текста, комментарии и общая редакция К. Ичин. Белград: Логос, 2016, с. 106.
2) В письме к Великой княгине Виктории Феодоровне Елена Петровна дополнительно сообщает: «Описывать тебе, что это была за тюрьма [я думаю], нет необходимости. Но материальная сторона дела была сущим пустяком по сравнению с душевным состоянием. Представь себе, что такое ожидать смерти 4 месяца подряд, ведь каждую ночь из этой тюрьмы уводили мужчин и женщин на расстрел! /…/ Одним словом, с утра до вечера началась вереница расстрелов, по сравнению с которой Петроград и Москва – это ничто по количеству жертв, которых со свирепой жестокостью уничтожали в Перми». – Рукописная копия письма княгини Елены Петровны Сербской Великой княгине Виктории Феодоровне 26 декабря 1918 г. Saltsjöbaden: https://sergey-v-fomin.livejournal.com/298532.html

[Часть 2] Я БЫЛА В ЕКАТЕРИНБУРГЕ
ГЛАВА V
[Время умирать (Пермская тюрьма)] (окончание)

Двенадцать товарок по несчастью

Спустя несколько часов меня отвели в камеру, о которой он мне говорил. Там действительно сидели двенадцать женщин, двенадцать существ, опустившихся и отупевших от долгих лет, проведенных в пороке и нищете. На их руках и лицах виднелись отвратительные язвы, не оставлявшие сомнений в их происхождении [1]. Тесное соседство с этими женщинами было постоянной угрозой, и я говорила себе, что лучше быть расстрелянной сейчас же, чем подвергаться такому риску. Но дверь за мной уже закрыли, не спросив моего мнения.
Прошло два или три дня, и никто из заключенных не сказал мне ни слова. Лежа на ужасных тюфяках, мы оказывались лицом к лицу, немые, размышляя кто о своем страхе, кто о ненависти. Иногда та или иная, будучи местной, получала от родственников или друзей немного хлеба. Они делили его между собой, никогда не приглашая меня. Но я уже привыкла к скудному рациону советских тюрем и была слишком занята своим моральным состоянием, чтобы думать о голоде.


Омская проститутка делает первый шаг

На четвертый день ко мне подошла молодая женщина, почти девушка, бледная, без кровинки в лице, больная той болезнью, насчет которой ошибиться было невозможно [2]:
– Почему Вы здесь? Что Вы сделали?
– Я ничего не сделала, – ответила я. Меня забросила сюда ненависть. А Вы?
– Пять лет за повторную кражу.
– Что Вы украли?
– Я была в омском борделе. Я напаивала богатых клиентов и обворовывала их.
Вот так она поведала мне о своей жизни, жизни очень несчастной. Едва ей, дочери священника из северной Сибири, исполнилось шестнадцать, как ее отдали на подработку к местному пекарю.
Как это часто бывает, сын хозяина соблазнил ее. Когда уже должен был скоро родиться ребенок, ей пришлось признаться во всем родителям, в надежде, что они помогут ей и защитят ее. На самом же деле, возмущенные, те ее выставили за дверь. Не более справедлив или жалостлив оказался и соблазнитель. «Если бы я должен был жениться на всех девушках, которых соблазнил, у меня бы был целый гарем», – усмехался он. Что касается ее, то она нашла, на что прожить, пока ждала, когда ее положат в больницу, где она и произвела на свет своего малыша. Выписавшись, она оставила его у дверей родительской избы, надеясь, что они примут его, – так и случилось. С тех пор у нее не было другой судьбы, кроме судьбы девушки-матери, позора для своей деревни и своей семьи. В конце концов, как и многие другие, она попала в дом терпимости, где мелкое воровство довело ее до тюрьмы. Слушая этот рассказ, трудно не найти известного оправдания ее падению.


Двадцать семь ударов ножом из-за кошки

Другая была раньше кухаркой, и осуждена за то, что убила соседку, нанеся ей двадцать семь ножевых ранений, потому что кошка соседки пришла полакомиться куском мяса, который она повесила за окно.
– Как Вы могли убить женщину по такой пустяковой причине?
– Она уже не в первый раз приводила меня в ярость. Хотите посмотреть, как я это сделала?
И, не дожидаясь моего ответа, она бросилась на меня, нанеся мне двадцать семь ударов кулаком, от которых я защищалась, как могла.
Другие убивали своих мужей, своих любовников. Некоторые были поджигательницами. Должно признать, что благодаря их откровениям, я открыла для себя мiр, о существовании которого с его ужасами и бедствиями и не подозревала.
– Я не знаю, закончится ли когда-нибудь эта революция, ни того, уцелею ли я в ней. Но если да, то я прошу каждую из вас, когда вы выйдете из тюрьмы, приехать ко мне в Петербург.
Я дала им свой адрес в Мраморном и в Павловском дворцах.
Я обещаю вам, – сказала я, – что дам вам работу в наших имениях и помогу наладить вашу жизнь. Обещаю также, что никто, кроме меня, не узнает ничего о вашем прошлом. Я также войду в сношения с полицией, чтобы ваши приговоры не были указаны в ваших удостоверениях личности.
Я не ожидала, что они выразят мне столько благодарности, да еще таким образом: одна из них, потом другая, потом все сразу бросились меня обнимать. А я не могла оторвать глаз от их ужасных язв и мыслей – от того, что они означали. Но не хотелось и унизить их, показав свое отвращение. Меня спас некий порыв вдохновения:
– Минуточку, – нашлась я. – Позвольте мне рассказать вам кое-что еще.
– Никто и никогда не говорил с нами так, как Вы, – сказала одна, и все согласились.
К беседе на эту тему присоединились все, затем она перешла на некоторые другие, и они забыли свои порывы нежности, о чем я ничуть не сожалела.
И в течение пяти месяцев, что мы прожили вместе, я прекрасно ладила со своими сокамерницами [3], ни на один день не прерывая нравственных бесед, говоря с ними о человеческом достоинстве и о Боге, о существовании Которого они не знали или же забыли [4].


Время умирать

Однажды утром, надзирательница, открыв дверь, сообщила, что меня вызывают к начальнику тюрьмы [5]. Мои товарки тут же начали причитать и голосить. Их стенания ничуть не укрепляли моего мужества. Мне, как и им, казалось, что я догадываюсь о причинах этой встречи. Однако через мгновение, вопреки всем ожиданиям, по мере того как их жалобы становились все громче, я почувствовала, что становлюсь спокойнее, и почти безмятежно, как мне кажется, ответила на их крики: «Вас расстреляют, расстреляют...»:
– Пришло время умирать, – сказала я. – А уж как – это не имеет значения.
Затем двое охранников и надзирательница отвели меня к начальнику. Этот был новый, и у меня еще не было случая его увидеть [6]. Прежнего я видела только один раз, когда приехала. То был человек старого режима, и вскоре он был расстрелян [7].
Новый был литовец, этот акцент было нельзя спутать. Его твердое лицо имело такое выражение холодной, жестокой решимости, что я не сомневалась: настал мой последний час.
Внимательно наблюдая за ним, я не заметила сначала еще одного человека, чье лицо было бы совершенно нормальным и улыбающимся. Указав на него, начальник сказал на ломаном русском языке:
– Этого человека прислало ко мне норвежское консульство, которое имеет попечение обо всех иностранцах, живущих на территории России. Поскольку Вы королева Сербии и Вас разыскивают, мы собираемся препроводить Вас в Москву.
– Я не Королева Сербии, – возразила я. И никогда ею не стану, слава Богу. У меня есть братья, которые будут царствовать после смерти моего отца. Кроме того, на моей Родине женщины не могут занимать престол.
– Так кто же Вы?
– Я уже сто раз говорила: я дочь Короля Сербии и по мужу Романова. Могу я поговорить с этим господином?
– Да, но только по-русски.
Так я узнала, что посланник Спалайкович добился от Ленина, чтобы меня разыскали и вывезли из России [8]. Норвежский посланник, единственный иностранный дипломат, еще работавший в Москве [9], взялся за это и, узнав, что я нахожусь в Перми, послал ко мне человека, стоявшего передо мной [10]. Через несколько дней, благодаря ему, меня должны были отвезти в Москву, в норвежское консульство, где мне должны были выдать дипломатический паспорт, оформленный на мое имя.
Я не могла поверить своим ушам, – так долго я привыкала к мысли о том, что закончу свои жалкие дни в советских тюрьмах.
Норвежец протянул мне плитку шоколада:
– Вы, наверное, давно его не ели, – сказал он, улыбаясь.
Но как только я протянула руку, чтобы ее взять, начальник выхватил плитку у него из рук и начал разрывать обертку, несомненно, думая найти внутри какое-нибудь секретное послание. Ничего не было. Он вернул мне шоколад.
– Я подарю его несчастным женщинам, которые сидят со мной в тюрьме, – сказала я. – Они, наверное, никогда в жизни его не видели [11].
Начальник отпустил меня, и я с некоторым беспокойством распрощалась с норвежцем, все еще сомневаясь, что его усилия смогут вырвать меня из рук судьбы. И, в сопровождении своих охранников, вернулась в камеру. Не буду вдаваться в подробности того, как меня приняли заключенные. Когда я объявила о своем намерении разделить с ними плитку шоколада, они пришли в безумный восторг. Видя это, я разделила на двенадцать порций свое маленькое сокровища и раздала им. Большинство из них совершенно не знали, что это такое.


Холера в тюрьме

Через два дня одна из заключенных, поджигательница, начала с криками кататься по полу. Больше нам ничего не нужно было говорить: в пермскую тюрьму проникла холера. Санитар, прибежавший на наши крики и стук кулаками в дверь, забрал больную. Не знаю, что с ней дальше случилось, потому что через два дня мне сообщили, что я уезжаю в Москву. Ко мне вновь с объятиями бросились мои товарки, но в этот раз я не смогла избежать этого и должна была выдержать их слишком бурные выражения чувств. К счастью, я вышла невредимой из этого столь тесного соседства со внушавшей мне такой ужас болезнью.
Вскоре большие железные ворота тюрьмы открылись передо мной [12]. Было ледяное утро со снегом и колючим ветром. Это было обычное для тех мест начало декабря [13], когда температура постоянно держится около двадцати градусов ниже нуля. К тому же я была одета в легкое летнее платье и обута в туфельки, уже изрядно потрепанные во всех испытаниях, выпавших на мою долю. Пальто не было, только английский плед, который я захватила с собой на всякий случай. Радость от предстоящей свободы не помогала перенести холод, и я боялась, что заболею.
Перед воротами ждала двуколка, с красноармейцем на козлах, полная фляг и плохо увязанных тюков – без сомнения, все добро солдат из моего конвоя. Их было около тридцати, специально привезенных из Москвы, чтобы присматривать за мной и – возможно? – защищать меня. Начальник передал меня им со строгими предписаниями.
Идя рядом с телегой, которая была уже сильно нагружена, мы снова преодолели весь долгий путь от тюрьмы до вокзала, который я проделала несколько месяцев назад. Я до сих пор удивляюсь, как мне удалось идти по снегу в том состоянии, в котором я была, несмотря на мою твердую решимость не показывать слабости перед красными конвоирами. Но один из них, возможно, видя мои отчаянные усилия, сжалился надо мной и посадил меня на телегу, среди этого негабаритного груза, угловатого и совершенно неудобного. И все же, каким мягким показалось мне это качкое место, избавившее меня от пытки снегом в дырявых туфлях...
Наконец показался вокзал. Через несколько минут мы все вместе сели в поезд. Через два дня и две ночи, проведенных в пути, на горизонте показалась Москва.


Княгиня Елена Сербская в 1925 году – L’Illustré, 1958, № 46, 13 nov., p. 35.


Публикация, перевод и комментарии В.В. СЕРАФИМОВА


Примечания

[1] Имеются в виду сифилитические язвы.
[2] Сифилис.
[3] 1) Следует уточнить, что около 5-ти месяцев (с 7 июля по 5 декабря) продлилось все тюремное заключение Елены Петровны: в Екатеринбурге, Перми и Москве; из них вместе с уголовницами в одной камере она провела в пермской тюрьме менее 2-х месяцев.
2) Свидетельствует С.Н. Смирнов, сидевший в Пермской тюрьме вместе с княгиней Еленой: «Я считаю долгом отметить, что все узницы, сидевшие с Е[леной] П[етровной], всегда очень хорошо относились к ней. Когда они видели, что она сама стирает белье, они предлагали ей помочь. Они пели ей тюремные, заунывные, но такие сердечные песни. Некоторые из них, убийцы и воровки, откровенно говорили с ней о прошлом». – Смирнов, 2016, с. 115.
3) В письме к Великой княгине Виктории Феодоровне (26 декабря 1918 г.) Елена Петровна дополняет картину своего вынужденного сожительства с уголовницами: «Итак, я провела 4 месяца в этой ужасной тюрьме в обществе воровок, женщин-убийц и проституток, но, как ни странно, именно эти несчастные утешали меня и дарили мне надежду! Уверяю тебя, что такое близкое знакомство с их судьбами пошло мне на пользу, потому, что подобное наблюдение за людскими бедами делает человека лучше. Итак, эти падшие женщины были со мной очень добры: у многих из них тоже были дети, и они понимали, как я страдаю»: https://sergey-v-fomin.livejournal.com/298532.html
[4] Со слов Елены Петровны, С.Н. Смирнов записывает еще некоторые подробности: «Клептоманка оказалась очень симпатичной и интересной женщиной; она объехала всю Россию, Сибирь, была даже в Японии, но, увы, всюду не миновала тюрем и паспорт ее был испещрен тюремными штемпелями. Княгиня пыталась направить ее на путь истинный, советовала ей бросить эту жизнь, но она грустно отвечала, что кто же ее возьмет на место при ее прошлом и таком паспорте». – Смирнов, 2016, с. 115.
[5] Это случилось 27 октября н. ст. – Смирнов, 2016, с. 111.
[6] Из свидетельства С.Н. Смирнова следует, что Елену Петровну вызывал в этот день неизвестный «член Чрезвычайной комиссии» (Смирнов, 2016, с. 111) – начальником тюрьмы в это время был русский: В.Н. Захаров, бывший начальник Николаевской тюрьмы при Нижнетуринском заводе.
[7] Речь идет о Дмитрии Андреевиче Бурмакине, в Царское время офицере отдельного корпуса жандармов, надворном советнике.
1) Свидетельствует С.Н. Смирнов: «С 22 сентября 1917 г. он исправлял должность начальника пермской тюрьмы и вполне лояльно относился к княгине Елене Петровне и ее спутникам /…/ С известиями о расстреле в этот день 36 человек газета вышла через 3 или 4 дня [начало сентября 1918 г.] Против фамилии Д.А. Бурмакина в скобках стояло: б[ывший] начальник такой-то каторжной тюрьмы на Урале. Он был убит за прошлое: каторжники, бывшие там при нем, теперь были членами Советов, Ч.К., и т. д., словом, “власти”. Они-то и свели с ним счеты. Жена его приехала из г. Осы (150 верст к югу от Перми по Каме), опознала тело и похоронила». – Смирнов, 2016, с. 86, 92-93.
2) «В Инспекции частию известно, что /…/ Бурмакин /…/ расстреляны большевиками, но никаких официальных данных об этом не имеется». – Пермский губернский тюремный инспектор 28 февраля 1919 г. № 142 г. Пермь Г. [Отношение] Судебному Следователю Пермского Окружного Суда по важнейшим делам. – ГАРФ, ф. Р9440. оп. 1. д. 1. л. 14–15.
[8] Свидетельствует С.Н. Смирнов: «В записке, о которой я упомянул [переданной Смирнову после встречи с норвежским консулом], она [Елена Петровна] писала мне: “Вызвали меня в контору и вдруг член Чрезвычайной Комиссии говорит: “Норвежский консул”. Я чуть не умерла. Молодой человек показал мне принесенную им 3 дня тому назад из Москвы бумагу, кажется Чичерина или Ленина, не помню, с приказанием “отправить в Петроград Сербскую Королевну Елену Петровну, с лицами ее сопровождающими”. Потом консул сказал, что мой отец неоднократно, также и Сербское правительство телеграфировало Норвежскому Королю, чтобы сделать шаги относительно меня. Одним словом, мы спасены. Слава Богу, наконец, мы живы! Консул сказал, что придется нам ждать, пожалуй, неделю, потому что ожидают еще какие-то бумаги /…/» – Смирнов, 2016, с. 111-112.
[9] «В первой половине 1918 г. правительства иностранных держав, не признавшие Советскую власть, поручили защиту неотложных интересов своих государств, а также личных и имущественных прав их граждан норвежской миссии в Москве и Петрограде [Документы внешней политики СССР / под ред. А.А. Громыко. М., 1957, т. 1, с. 529] /…/ За разрешением ряда проблем к норвежским дипломатам постоянно обращались англичане, французы, американцы, даже сербы /…/ Одним из наиболее активных деятелей дипломатического корпуса Норвегии в революционной России являлся капитан Прютц Антон Фредерик Винтер Якхельн (Ptytz A.F.W.J.) По сведениям норвежского статс-календаря за 1918 и 1919 гг., он числился вице-консулом в Архангельске. На самом деле в это время он находился в Петрограде, а иногда выезжал по делам в Москву». – Л.В. Репневский. Норвежский дипломат Фредерик Прютц в революционном Петрограде 1918 года. – Материалы международной научной конференции «Санкт-Петербург и страны Северной Европы (1999 г.)» СПб., 1999, с. 484-468.
[10] Это был норвежский вице-консул в Перми Тэлор. С.Н. Смирнов видел ордер «Ч.К. на пропуск представителя Норвежского посольства Тэлора на свидание с Сербской Королевной Еленой Петровной». – Смирнов, 2016, с. 112.
[11] С.Н. Смирнов выяснил у Елены Петровны, что во время разговора с норвежцем она «расплакалась, и слезы подступали к горлу и она не могла говорить с Тэлором. Тот ей говорил, что он не торопится, что он очень рад поговорить с ней дольше, предлагал газеты, которые она не взяла, не отказавшись лишь от шоколада». – Смирнов, 2016, с. 112-113.
[12] История освобождения княгини Елены Петровны подробно описана у С.Н. Смирнова. По его мнению, спастись Елене Петровне и членам сербской миссии удалось «случайно». Несмотря на то, что княгине во время второго пребывания в Екатеринбурге удалось установить отношения с консульствами союзников, ее и ее спутников «потеряли». Если бы не решимость одной из родственниц жены С.Н. Смирнова, О.И. Палтовой, «случайно» встреченной им в Перми и выразившей желание добраться до сербской миссии в Петрограде, то их судьба, возможно, была бы иной. После того, как стало ясно, что княгиня содержится в пермской тюрьме, сербы подключили дипломатические каналы и, в результате, состоялся визит норвежского вице-консула. – Смирнов, 2016, с.90-116.
[13] Елена Петровна члены сербской миссии покинули пермскую тюрьму 29 (16) октября 1918 г., поэтому относительно «начала декабря» в тексте ошибка памяти или опечатка. См. также здесь прим. 18 (1).

https://sergey-v-fomin.livejournal.com/798659.html