Из журнала "Кадетская перекличка" № 75-76 2004-2005г.
Полк. Н. А. Андрушкевич Дальний Восток - это последняя Россия, которую мы пытались удержать от порабощения советской властью и в которой мечтали возобновить дело освобождения всей России. Мечтам нашим не удалось осуществиться, и наше дело не получило благословения Бога. В октябре 1922 г. и нам пришлось покинуть родные пределы.
События 1920-1922 годов вытекают из событий предыдущих и теснейшим образом связаны с освободительным движением, возглавлявшимся адмиралом Колчаком. Я принимал тогда некоторое участие в управлении Приморской областью и потому начинаю воспоминания с первых дней моей службы под властью Верховнаго правителя.
I. Уездная жизнь.
В ноябре 1918 года английский пароход Dunera медленно двигался от Бомбея на север. На корабле находились: батальон 9 Hempshire-скаго полка и человек 15 русских офицеров, и в числе последних - я. Мы, по-видимому, спешили восстановить фронт против немцев где-то на Урале, но в пути по радио пришло известие о мире.
Известие это было отпраздновано чинно. Всех офицеров собрали в столовую, туда же явился оркестр. Наш командир, англичанин полковник, прочел телеграмму и прокричал:
- Гип,гип, ура!
Мы ему ответили тем же.
Оркестр заиграл Good save the King. За английским гимном следовал французский, за французским - русский, «Боже, Царя храни», потом американский, японский, бельгийский - словом все.
Английские офицеры подходили к нам, русским, пожимали руки и поздравляли. Поздравляли и мы. А на душе у меня было не особенно весело. Не к чему теперь строить Уральский фронт!
А затем гвардии полковник К. встал, подошел к командиру и доложил ему:
-«Боже, Царя храни» - не есть больше русский гимн.
Англичане никогда уже больше не играли русскаго гимна.
Сейчас же после Гонг-Конга наступили холода, а в Японском море, лишь миновали Цусиму, задул леденящий ветер. Но море волновалось лишь слегка. Мы, русские, поминутно выбегали на палубу, ждали появления берега и, не дождавшись, скрывались от ветра.
Наконец пришли. Кто-то уже увидел берег. Темнело. Мы, и русские, и англичане, столпились на палубе у борта и жадными глазами впивались в ту сторону, где была Россия. Протяжно лязгнула цепь, тяжелый якорь свалился в воду, и винт перестал работать.
О чем думали в ту пору англичане, я не знаю, но нас, русских, охьатили странныя чувства. Итак, наконец, мы у ворот родного дома. Дни вежливаго, но холоднаго гостеприимства в рядах английских войск - кончились. Теперь англичане будут нашими гостями. А что последует дальше?
Пароход застыл на внешнем рейде Владивостока. Слева, то вспыхивая, то потухая, светили огни маяка, а огни города показались лишь глубокой ночью, когда ветер разогнал туман. Спалось плохо. На рассвете подняли якорь, обогнули мыс и медленно пошли вдоль всего Владивостока по бухте Золотой Рог.
Пароход, наконец, пристал. С шумом спустили сходни. Первым сошел оркестр, потом англичане, а мы, русские, на русскую землю сошли последними.
Англичан встретили и русския, и английския власти, и сейчас же повели в казармы, а мы оказались сиротливо одинокими, предоставленными самим себе среди пустырей в так называвшемся Гнилом Углу Золотого Рога. Постояли и пошли, кого-то встретили, кого-то расспросили и дошли до линии трамвая.
Найти комнату в Владивостоке оказалось делом трудным. Все, Что было лучшее, и все гостиницы оказались отобранными для господ иностранцев. А главная улица Владивостока, Светланская, не казалась вовсе улицей русскаго города; казалось, что на этой длинной и красивой улице не было дома, на котором не развевался бы иноземный флаг. Кое-где среди флагов великих держав торчали флаги совершенно неизвестные: польские, чешские, грузинские, латвийские. Звание консула великих республик давало множество преимуществ, например, в квартиру его никто из иностранцев не решался «уплотниться».
Незадолго до нашего прибытия в Омске произошла перемена власти. Власть Директории из пяти лиц, из которых трое были социалисты-революционеры, - была заменена единственною властью адмирала Колчака. Но это событие мало волновало граждан Владивостока. За последние полтора года они перевидали множество правительств - Керенского; большевиков; Кости Суханова - сына владивостокскаго вице-губернатора; аптекаря Дербера; земской управы; чехов; генерала Хорвата - и достаточно устали от всех этих перемен.
Колчак и его правительство были далеко. На Урале сражалась с большевиками молодая армия, но это было еще дальше. А в Владивостоке почти все лучшия казармы бывшаго гарнизона крепости были заняты иностранными войсками. Японцы стояли часовыми у русских пушек на русских фортах. Японцы вообще преобладали. Держали себя скромнее всех, но время в праздности не проводили.
На некоторых перекрестках улиц стояло сразу по три милицейских: кроме растерзаннаго русскаго, еще долговязый, разбитной американец и маленький, коренастый японец. По всем улицам свободно разгуливали наши военнопленные. Они частью донашивали то одеяние, в котором были взяты в плен, и странно было видеть посреди русских и английских солдат - солдат австрийских. Чехи, одетые в русское, имели растерзанный и неприятный вид: погоны, кокарды и пуговицы были ими сорваны, а на рукава и фуражки были нашиты нелепыя, красно-белыя тесемочки.
Впрочем, часть казарм осталась за нами. Возле казарм, занятых нашими ротами добровольцев, шли учения. Было невыразимо приятно видеть старых солдат в порядке, подтянутых, опрятно одетых, в погонах.
Настроение в городе было спокойное и уверенное. Никто не допускал возможности возврата большевиков. С объединением Сибири и Дальняго Востока и сосредоточием власти в руках адмирала Колчака закончилась нудная, говорливая и бестолковая власть социалистов-революционеров. Последние продолжали оставаться в земстве и в кооперативах, но на них, на их воззвания и речи уже мало обращали внимания.
Стоимость рубля несколько поднялась, так, стоимость иены, дойдя до четырех рублей, теперь упала на 3 руб. 25 коп. Торговля шла бойко. Денег у всех, как будто, было много. Иностранцы поражались дешевизной жизни и сорили деньгами.
Светланская улица с утра до поздняго вечера была переполнена народом. Кондитерския были всегда полны. Чтобы пообедать, нужно было дождаться очереди. А возле почты стояли хвосты чуть ли не в течение круглых суток. Дело в том, что в Западной Сибири был голод на мануфактуру, и вот эта-та мануфактура и отсылалась туда из Владивостока почтовыми посылками. Из Владивостока ежедневно отправлялось 9 почтовых вагонов с посылками. Торговля эта, как говорили, давала до 500 процентов прибыли.
В ту пору генерала Хорвата, Верховнаго уполномоченнаго правительства на Дальнем Востоке, не было в Владивостоке, и я представился генералу Романовскому, как представителю Верховнаго правителя при союзном командовании. Узнав, что я не только кадровый военный, но и юрист и бывший земский начальник, генерал Романовский посоветовал мне представиться помощнику генерала Хорвата по гражданской части, Глухареву.
В течение войны командуя ротой и батальоном, я был ранен четыре раза, а в декабре 1916 года я был признан негодным к службе вообще и подлежащим увольнению в отставку. Но за истекшие два года я как будто оправился и мог бы, пожалуй, пойти снова в строй. Но я устал, утомился. Пусть будет то, что будет.
Я представился Глухареву в его вагоне на путях станции Владивосток. Речь зашла о назначении меня на должность помощника приморскаго областного правительственнаго комиссара. Гражданское управление, сталкиваясь с особенностями управления казачьих войск, разнаго рода военными нуждами, а в Владивостоке и с многочисленными иностранными войсками, особенно нуждалось в военных, в то же время знающих и опытных в деле гражданском.
Комиссаром Приморской области был бывший владивостокский городской голова Иван Иннокентьевич Циммерман, выдвинутый на эту должность владивостокской общественностью, но, по словам Глухарева, нетерпимый в этой должности, ввиду своей независимости, своенравия и плохого знания дела. Циммерман было подал в отставку, но взял ее обратно по просьбе многочисленных общественных организаций. Мне предстояло добиться ухода Циммермана и затем занять его место.
Я не возражал против высказанных предположений; общественное мнение не всегда бывает право. Я представился И.И. Циммерману.
Узнав, что я от Глухарева, И. И. Циммерман насторожился, но очень скоро мы поняли друг друга. Он посоветовал мне прямо: не идти к нему в помощники и не зарываться в ворохи бумаг, а идти на живое дело - управление уездом. Имелась свободная должность правительственнаго комиссара Иманскаго уезда, тем более ответственная, что в этом уезде распоряжался Уссурийский атаман Калмыков, не признавая никаких гражданских властей. Быть может, мои полковничьи погоны несколько охладят этого подъесаула, с одной стороны, а с другой - мое знание военнаго быта и службы помогут гражданской власти войти в равновесие с властями военными.
Я с радостью согласился на предложение Циммермана. Быть самостоятельным, стоять у живого дела мне улыбалось больше, чем сидеть в канцелярии. Уездные правительственные комиссары равнялись по положению помощникам губернских комиссаров. Их права и обязанности определялись положением о губернских и уездных комиссарах, изданным Временным правительством. В начале января 1919 года правительственные комиссары были переименованы соответственно в управляющих областями, губерниями и уездами, а права и обязанности их продолжали определяться положением о комиссарах.
Временное правительство, упразднив губернския и уездныя власти, учредило должность губернскаго и уезднаго комиссара, сделав его представителем правительства. Распоряжениям комиссара должны были подчиняться все губернския и уездныя учреждения всех ведомств. Дела ведомства внутренних дел были частью выделены, и для ведения ими были учреждены особыя должности - начальника губернской и уездной милиции, административная судьи и т. д.
Вот этим-то положением о комиссарах, совершенно новым в русской жизни, мне и предстояло руководствоваться на новой службе.
Любезный комендант станции позаботился об удобстве моего пути и отвел мне целое отделение вагона. Я заперся, и мне стало скучно. В пути предстояло быть двадцать часов; от Владивостока до Имана расстояние такое же, как от Москвы до Нижняго. Поезд, по-видимому, был переполнен. Даже в вагоне перваго класса не было мест, и я слышал, как кто-то жаловался, что все полно, а чин, стороживший дверь ко мне, стойко стоял на своем посту.
Я открыл дверь. Перед мною оказался некто в меховой поддевке и в шапке с наушниками. Человек крепкий, кряжистый, по-видимому, природный сибиряк. Я пригласил его к себе.
Я был очень рад своему спутнику. Он оказался живой историей края, и от беседы с ним я почерпнул весьма многое и ценное. Но прежде чем мы разговорились, мой спутник достал корзину с провизией и пригласил разделить с ним трапезу. Я только что пообедал, но, право, не мог отказаться от тех вкусных яств, что находились в корзине. Здесь были и фазан, и навага, и красныя ноги краба, и икра, и пирог из рыбы, вкусом похожей на сардину. Русский стол вообще не имеет в мире соперника, а по обилию блюд уступает только столу китайскому. Дальний Восток особенно обладает обилием съестного. Множество всевозможной рыбы, крабы, устрицы, дичь делают этот русский стол особенно разнообразным и вкусным.
Рыба, например, во время метания икры заходит в реки материка и расходится на тысячи верст по всем малым речушкам в таком изобилии, что лодка с трудом плывет по реке, и рыбу можно вынимать руками прямо из реки. Население тогда запасается рыбой на целый год. Но еще больше рыбы ловится на промыслах в устьях рек, где тут же разделывается, обрабатывается, а потом поступает на рынки Японии, Китая и Европы. Наша рыба нужна особенно Японии, как продукт питания и как удобрение для полей. Рыба шла раньше и к японским берегам, но японцы так хищнически ее вылавливали, что, как говорят, отучили рыбу от японских вод, и теперь японцы зависят всецело от русской рыбы. Вот причина рыболовной конвенции между Россией и Японией, и вот почему японцы подлинные хозяева почти всех рыбных промыслов на наших берегах и работают при помощи подставных русских там, где по закону заниматься рыболовством иностранцам воспрещается.
Из окна вагона виднелись сопки - то голыя, то покрытыя чернолесьем. Дорога шла по берегу Амурскаго залива, мимо чудесных дачных местностей, густо населенных и зимой. На тридцатой версте дорога оставляла Муравьев-Амурский полуостров, сплошное владение города Владивостока, и выходила на материк, в богатейшую долину реки Сейфун. Проехали станцию Угольная, откуда шла ветка на Сучанския копи, с углем, превосходящим по качеству знаменитый кардифский уголь Англии. Мелькали села. Село Раздольное тянулось на протяжении нескольких верст и имело поэтому помимо станции, еще и платформу для остановки поезда вблизи Приморскаго драгунскаго полка. Долго тянулся олений питомник Яновскаго. Олени, столпившись кучками, разглядывали пробегавший мимо поезд. Яновский славился хозяйством, у него, между прочим, были огороды, засеянные жень-шеном, за корни котораго китайцы платят бешеныя деньги. Здешние крестьяне особенно богаты - они наделены стодесятинным наделом на душу. Крестьянская семья здесь, в сущности, семья помещичья. Земля вокруг тучная, лесовая, привольная для пшеницы, а еще лучше для культуры технических злаков: мака, свеклы, конопли, бобов и т. д. В низинах, близ воды, растет рис, давая сказочные урожаи; но русский крестьянин не может сам заниматься рисоразведением, так как для этого требуется работать по колено в грязи, в воде. Рисовыя поля, поэтому, обычно сдаются в аренду корейцам.
Поселения корейцев вперемешку с русскими раскинуты преимущественно в части Южно-Уссурийскаго края, тяготеющаго к Посьету - на берегу обширной бухты. Немногочисленное племя гольдов расположено в верховьях рек, в горах, и занимается скотоводством, но не знает вкуса молока. А русския села вытянулись - редко вдоль берега океана и несколько гуще вдоль Уссурийской железной дороги, идущей рядом с китайской границей. В узкую полосу между дорогой и границей втиснулись казаки. В глубину области села расположились не больше 80 верст от дороги. Здесь уже густая тайга, преимущественно из кедра. А весь остальной промежуток Приморской области, между побережьем океана и русскими поселениями вдоль железной дороги, занят могучим хребтом Сихота-Алинь, тянущимся свыше тысячи верст.
Всего только два-три исследователя прошли Сихота-Алинь в двух-трех местах. В остальных же просторах гор еще не бывала нога ни русскаго, ни вообще белаго человека. Но и столь скудное обследование Приморских гор обнаружило, что долины рек - золотоносны, а недра Сихота-Алинь полны угля, железа, серебро марганца... Наш лес идет не только на рынки Азии, но и на рынки Австралии, Африки и доходит до Европы. Наша лиственница особенно нужна для постройки флота. Лес, растущий на противоположном берегу океана в Калифорнии, выше леса нашего, мощнее, отдельныя деревья там много толще, но зато калифорнийский например, прославленная оригонская сосна, много мягче нашего леса и по качеству значительно хуже. Крестьянския поля наши поросли осиной, и осина эта питает всю спичечную промышленность восточной Азии. Словом, куда ни ткнись - всюду лежат богатства, в количествах почти неисчерпаемых, и нужно только уметь их поднять и ими воспользоваться.
Приморский край, лежащий к югу от нижняго течения Амура, между океаном и пограничной теперь с Китаем рекой Уссури и до границ Кореи, был присоединен к России, благодаря неутомимой деятельности генерал-губернатора Восточной Сибири Муравьева, получившаго за этот труд титул графа Амурскаго. История приобретения края, когда в его водах рыскал английский флот, изучая побережье и подыскивая для себя стоянки - весьма поучительна. Настоящие русские поселенцы появились в крае лишь в 1883 году, это были малороссы, и они придали облюбованному ими степному Южно-Уссурийскому краю некое подобие Малороссии - белыя хаты, широко раскинутыя села; но малороссийкое наречие свое местное население уже утеряло и теперь почти повсюду говорит наречием русским.
Край был признан за Россией по Пекинскому договору 2 ноября 1860 года, но город Владивосток был основан несколько раньше, а именно 20 июня того же года. Прапорщик Комаров, во главе 40 солдат, спустился к бухте Мэя, где было несколько корейских фанз, а корейцы ловили трепанги и собирали морскую капусту для китайской кухни, и основал здесь Владивостокский пост. Бухта же Мэя, красивая, хорошо защищенная, была названа Золотым Рогом.
За 50 лет Владивосток из жалкаго корейскаго селения превратился в цветущий город и порт. Владивосток имеет несколько средних учебных заведений, из коих коммерческое обставлено образцово, университет с факультетом восточных языков, музей и т. Дом- Музей общества изучения Амурскаго края основан в 1883 году знаменитым Буссе и помещается в собственном здании, в самой середине города, напротив арки, построенной для встречи Наследника Цесаревича Николая Александровича. А есть в Владивостоке старожилы, которые видели когда-то на том же самом месте, там прежде была чья-то деревянная баня, - великолепнаго уссурийскаго тигра...
Я слушал собеседника, его рассказы о чудесном крае, о городе Владивостоке, и мне в голову не приходила мысль, что вскоре я буду здесь председательствовать в Народном собрании, хранящем и блюдущем великодержавность России, когда вся остальная Россия изнывала в горе и бессилии, и что в то же время среди жителей Владивостока я займу место председателя его городской думы последней и законной, и затем унесу эту честь и долг на чужбину, уступая, но не покоряясь злой враждебной силе.
Я, прибыв в Иман, поселился в гостинице и в тот же день стал знакомиться с должностными лицами всех ведомств.
Во времена Керенскаго в Имане существовали все обычныя учреждения революции: совдеп, комитет общественной безопасности и проч. Затем пришли большевики, и из города бежало все, что могло бежать. Все учреждения министерства внутренних дел были разгромлены совершенно, частично были разгромлены и остальныя учреждения. Когда большевики, в свою очередь, бежали, то они увезли с собой все мало-мальски ценное, казенное имущество. Правительственныя канцелярии остались без архивов, делопроизводств, без обстановки, без пишущих машинок и т. д. Частично все это имущество обнаруживалось в весьма различных местах, иногда даже в Амурской области за тысячу верст; оно собиралось и приводилось в порядок. Младшие служащие, разнузданные свободами, подтягивались, не болтали, а работали, и притом работали честно, как будто сознавшись в былых заблуждениях. Все старые чиновники вернулись к исполнению прерванных обязанностей. Но революция изменила совершенно некоторыя учреждения и ход их работы. Некоторые старые законы были отменены, а новых не создали. Некоторыя должностныя лица совсем не имели теперь работы.
Однако, почти все возникающия затруднения постепенно превозмогались и изживались. Должностныя лица приступили к работе за совесть и просили только общих указаний. Все хотели знать: что делает Колчак? Углубляет ли он революцию или ее искореня- ет? Известно было только, что Верховный правитель ведет войну с большевиками и, в случае победы, соберет Учредительное собрание, но только не старого состава, вернее - Земский собор. Но в заявлениях правительства было много неяснаго и неопределеннаго. Затем тревожил целый ряд вопросов: почему атаман Семенов не подчинился Верховному правителю? Почему атаман Калмыков не подчиняется властям? Почему правительство отпустило заграницу членов бывшей Директории, социалистов-революционеров?
Почему эти социал-революционеры выставляют себя заграницей подлинными демократами и истинными выразителями нужд русскаго народа, а правительство вступает с ними в препирательства? Все эти вопросы были неоднократно мне задаваемы,как правительственному комиссару, и я ничего не мог на них ответить. Высланные заграницу члены Директории: Авксентьев, Зензинов и близкий им Аргунов, снабженные к тому же казенными деньгами, - доказывали в иностранной печати, что они явились жертвой насилия со стороны некоторых офицеров, и всячески поносили правительство Верховнаго правителя, выставляя самих себя подлинными выразителями дум народа, а местныя газеты перепечатывали эти сообщения и их обсуждали. В то же время правительственныя газеты подчеркивали, что председатель совета министров Вологодский - социалист-революционер, однако, вот он пошел служить вместе с Верховным правителем! Вот это-то подчеркивание демократизма новаго правительства, его левизны, сообщения, что адмирал Колчак отнюдь не монархист - смущали многих. Боялись продолжения революции на многие годы. И в то же время ни левые, да, пожалуй, и вообще никто не верил в искренность заявлений новаго правительства.
Особенно волновал вопрос о Семенове. Кто такой атаман Семенов? Откуда он взялся и что он собою представляет? На этот вопрос никто и ничего не мог ответить толком.
О Семенове говорили уже целый год, и болыиевицкия и небольшевицкия газеты были полны сведений о подвигах Семенова, и поэтому Семенов представлялся в глазах обывателя чем-то значительным и уже, во всяком случае, стойким, отважным и вполне определенным борцом за старую Россию.
Как известно, атаман Семенов объявил, что он не желает подчиняться Верховному правителю, если таковым останется адмирал Колчак, и предложил (хотя его никто не спрашивал) на этот пост или Хорвата, или Дутова. Оба последних генерала немедленно ответили Семенову письмами, полными укоризны. Оренбургский атаман Дутов в том же письме открыто обвинял Семенова в присвоении грузов, идущих по железной дороге в адрес Оренбургскаго казачьяго войска. О деятельности Семенова на Забайкальской Железной дороге говорили открыто. Теперь же обвинение было брошено Семенову и со стороны власти. Эта история весьма всех смущала. К ней отнеслись по-разному. И если старики осуждали Семенова и требовали решительных мер воздействия на него, молодежь, воспитанная в свободных нравах войны и революции, приветствовала Семенова!
Молодые офицеры, отправляемые воинскими начальниками на фронт, открыто, в подавляющем большинстве случаев, говорили что они сойдут в Чите и присоединятся в Семенову; офицеры постарше, но потрусливей, также слезали в Чите. Семенов всех принимал с распростертыми объятиями, и потому-то отряды Семенова быстро распухали. Семенов объявил о формировании «5-го Амур. скаго корпуса» и сам себя сделал командиром этого корпуса. Мало того, он учредил в Чите военное училище и целый ряд штабов и воинских управлений. В окружении Семенова был член Государственной Думы Таскин, который в то же время считался и правительственным комиссаром Забайкальской области; у Семенова служило и несколько старых генералов.
О непокорности правительству, вслед за Семеновым, объявил и атаман Уссурийскаго казачьяго войска, подъесаул Калмыков. Получались государства в государстве. Командир казачьей сотни Уссурийскаго войска, подъесаул Ширяев, явился ко мне и заявил, впрочем, весьма благопристойно, что он не признает меня за представителя власти, как «колчаковца». Семенов приказал областному управлению государственными имуществами подчиняться распоряжениям только его штаба. Калмыков, подражая, объявил, что если иманские лесничие появятся в лесничествах, то они будут расстреляны.
Подобное положение требовало решительных и быстрых мер. А время шло. На совещании должностных лиц мне прямо был поставлен вопрос: будут ли укрощены атаманы и как скоро?
Я не имел оснований сомневаться, что правительство примет решительныя меры и атаманы будут поставлены на свое место в весьма ближайшем будущем, что и высказал в ответ на заданный вопрос.
Верховный правитель издал весьма строгий приказ по поводу Семенова, смещал его с должности, а ввиду продолжающейся непокорности, послал отряд войск, под командой генерала Волкова. Отряд, действительно, выступил походом в Забайкалье, но дальнейших сведений об этом отряде не было. И все осталось на многие месяцы по-старому.
Атаман Семенов, сын казачьяго урядника, все свое детство вплоть до поступления в юнкерское училище, провел в глухой полу-бурятской деревне, вблизи Монгольской границы, в Забайкальской Области, и окончил поселковую школу. В 1911 году из Оренбургскаго казачьяго юнкерскаго училища он был-произведен в офицеры. Великую войну он провел в строю 1-го Нерчинскаго казачьяго полка к имел Георгиевское оружие за снятие вражеской заставы. Летом 1917 года 3-ий Верхнеудинский казачий полк избрал подъесаула Семенова своим командиром, но Семенов солдатскаго избрания не принял. Он просил разрешить ему организовать Монголо-Бурятский революционно-ударный полк. Испрашиваемое разрешение ему было дано, и Семенов отправился в Забайкалье. Большевицкий переворот застал Семенова в г. Верхнеудинске. Здесь в ноябре того же года Семенов с начатками своего отряда разоружил болыпевиствующия ополченския части и стал хозяином положения. Но большевики его вскоре потеснили. Семенову пришлось перекочевать к ст. Маньчжурия, а затем и в Харбин.
В ту пору в Харбине находился генерал Хорват, который представлял собою единственное должностное лицо, оставшееся на своем месте, и в качестве такового почитался многими, как законный наследник Временнаго правительства, обязанный принять меры к восстановлению законнаго порядка и законной власти. В Харбин тогда из Сибири и из областей Дальняго Востока стекались и состоятельные люди, и офицерство, и все вообще, не мирившиеся с советской властью. Там образовался «Дальневосточный комитет активной защиты родины и Учредительнаго собрания». Денег было много, людей, сидящих без дела, также. Было решено сорганизовать несколько отрядов для борьбы с большевиками, и таковые скоро образовались: полковника Орлова - этому отряду поручена была охрана Китайской железной дороги; есаула Семенова, которому поручено было действовать на западной границе у станции Маньчжурия; и подъесаула Калмыкова - для действий на восточной границе, возле станции Пограничная.
И немедленно последние два отряда встали во враждебныя °тношения с отрядом полковника Орлова. Дальневосточный комитет, вставший на путь уговоров, не имел никакого веса в глазах е°аулов, которые уговорам не поддавались. Поэтому генерал Хорват объединил все эти отряды под общей командой командира 1- го Сибирскаго корпуса ген. Плешкова, в помощь которому был учрежден «Штаб российских войск полосы отчуждения». Но генерал Плешков, привыкший к иному порядку прохождения службы, не смог утихомирить разгоревшияся страсти, и был сменен появившимся в Харбине адмиралом Колчаком.
Адмирал Колчак не уговаривал, а приказывал, и притом почти всегда в резкой форме. Есаул Семенов отказался исполнять приказания своего нового начальника. И вместо того, чтобы незамедлительно поступить с Семеновым по закону, адмирал Колчак сам отказался от должности и выехал в Японию, предложив свои услуги Англии.
Дальневосточный комитет, желая привлечь внимание союзников, всячески расхваливал свои отряды и, в частности, отряд Семенова. И действительно, сначала французы, а затем и японцы заинтересовались отрядом и стали снабжать его деньгами, прислали к нему своих офицеров. Осязая поддержку иностранцев, есаул Семенов стал тяготиться и Дальневосточным комитетом, и генералом Хорватом. Приказания последняго Семенов выполнял теперь постольку, поскольку хотел.
Когда в июле 1918 года чехи совместно с добровольцами повсеместно в Сибири сбросили власть большевиков, Семенов поспешил к Чите и занял ее совместно с чешскими частями. Генерал Хорват, желая не выпускать из рук Семенова, произвел его в войсковые старшины. Но дать Семенову еще и чин полковника Хорват постеснялся и дал ему чин зауряд-полковника. Семенов обиделся.
Семенов в Чите чувствовал себя полновластным хозяином.
Появление адмирала Колчака, вернувшагося по просьбе Англии из Сингапура в Сибирь, и притом вскоре ставшаго Верховным правителем, - было весьма не по душе Семенову.
|
