1929 год запомнился современникам и потомкам как год начала Великой депрессии в США и как Великий кризис в Европе. И как год великого перелома в СССР.  Что ж, перелом в Советском Союзе действительно имел место – впрочем, не совсем тот, о котором трубила советская печать. 

Через колено были переломаны и сам русский народ, и традиционная крестьянская жизнь, и свободное предпринимательство нэпа, которое оказалось абсолютно несовместимым с борьбой властных кланов внутри партии большевиков.

В итоге в 1929 году вся советская экономика была парализована, а ответом на экономические трудности стало усиление террора и поиска внешних врагов. Поэтому можно смело сказать, что советский эксперимент, плоды которого всем нам хорошо знакомы, начался не в 1917 году, а в 1929-м. 

«Стол» решил воссоздать портрет того времени – из газетных публикаций, дневников, писем и воспоминаний участников событий.

* * *

1929 год начался с того, что 10 января ЦК ВКП(б) принял решение о высылке Л.Д. Троцкого из СССР за антисоветскую работу.

Собственно, решительная борьба с троцкистами началась ещё с декабря 1927 года, когда на XV Съезде ВКП(б) впервые прозвучали слова «троцкистско-зиновьевский блок». Именно на этом съезде были отправлены в опалу самые популярные вожди, выражавшие настроения леворадикальной и самой фракции большевиков: руководитель Коминтерна и ленинградского губкома партии Александр Зиновьев и вождь Красной армии Лев Троцкий – фактически второй человек в партии и стране после Ленина.

Спор за лидерство в партии протекал под видом дискуссии об индустриализации.

«Левые» – то есть троцкисты – настаивали на том, что страну ради победы мировой революции нужно скорее ломать через колено, невзирая ни на какие людские и финансовые потери. Потому что скоро в мире разразится глобальный финансово-промышленный кризис, который создаст идеальные условия для начала революционной борьбы. И грех не воспользоваться таким шансом! 

«Правые» (то есть Бухарин, Рыков, Томский) и «центристы» (Сталин, Молотов) были не против мировой революции, но возражали против форсированных темпов индустриализации. Дескать, страна ещё не окрепла, поэтому промышленность развивать надо поэтапно, иначе мы устроим революционный подъём масс не в Европе, а у себя дома.

Тем не менее генеральный секретарь партии Иосиф Сталин как настоящий центрист сначала обрушился с гневной критикой на «левых», а затем вдруг призвал взять их план на вооружение: 

– Если года два назад можно было и нужно было говорить о периоде некоторого равновесия и «мирного сожительства» между СССР и капиталистическими странами, то теперь период мира уходит в прошлое, уступая место периоду подготовки интервенции против СССР!

Поэтому, заключил, товарищ Сталин, «важнейшая задача партии – двигать индустриализацию всеми мерами дальше». 

Сталинский манёвр, как вспоминал художник Игорь Грабарь, разгадала жена Троцкого – Наталья Седова-Троцкая: Сталин решил сам стать «левым», чтобы вывести настоящих «левых» из игры. 

Правым и центристам понадобилось два года интриг, чтобы окончательно избавиться от лидера оппозиции, которого ещё в январе 1928 года отправили в ссылку – в далёкую Алма-Ату.

* * *

Из воспоминаний Льва Троцкого: «В течение 1928 года оппозиция, несмотря на необузданную травлю, явно росла, особенно на крупных промышленных предприятиях. Это привело к усугублению репрессий и, в частности, к полному прекращению переписки ссыльных. Мы ждали, что за этим последуют дальнейшие меры того же порядка, и мы не ошиблись. 16 декабря прибывший из Москвы специальный уполномоченный ГПУ передал мне от имени этого учреждения ультиматум: прекратить руководство борьбой оппозиции во избежание таких мер, которые должны будут меня “изолировать от политической жизни”... 

Московский посланец ГПУ Волынский оставался всё время в Алма-Ате, ожидая инструкций. 20 января он явился ко мне в сопровождении многочисленных вооружённых агентов ГПУ, занявших входы и выходы, и предъявил мне нижеследующую выписку из протокола ГПУ от 18 января 1929 г.: “Слушали: Дело гражданина Троцкого Льва Давидовича по ст. 58/10 Уголовного Кодекса по обвинению в контрреволюционной деятельности, выразившейся в организации нелегальной антисоветской партии, деятельность которой за последнее время направлена к провоцированию антисоветских выступлений и к подготовке вооружённой борьбы против советской власти. Постановили: Гражданина Троцкого Льва Давыдовича выслать из пределов СССР”... 

На требование сообщить, как и куда меня собираются выслать, я получил ответ, что об этом мне будет сообщено в пределах европейской России представителем ГПУ, который выедет навстречу...

Газеты в пути приносят нам отголоски новой большой кампании против троцкистов. Между строк сквозит борьба на верхах вокруг вопроса о моей высылке. Сталинская фракция спешит. Ей приходится преодолевать не только политические, но и физические препятствия. Для отправки из Одессы назначен пароход “Калинин”. Но он замёрз во льдах. Все усилия ледоколов оказались тщетны. Москва стояла у телеграфного провода и торопила. Срочно развели пары на пароходе “Ильич”. В Одессу наш поезд прибыл 10-го ночью. Наш вагон подали к самому пароходу. Стоял лютый мороз. Несмотря на глубокую ночь, пристань была оцеплена агентами и войсками ГПУ... “Ильич” без груза и без пассажиров отчалил около часа ночи. На протяжении 60 миль нам прокладывал дорогу ледокол. Свирепствовавший здесь шторм лишь слегка захватил нас последним ударом крыла. 12 февраля мы вышли в Босфор…» 

Русская эмигрантская газета «Социалистический вестник» саркастически усмехнулась: «Крестным путём тысяч русских эмигрантов, бежавших от войск Троцкого через Чёрное море к Босфору, последовал теперь и сам бывший диктатор и вождь, гроза белой армии, русской буржуазии и иностранных интервентов. В ледяную стужу “Ильич” привёз в Стамбул драгоценный груз, охраняемый четырьмя молодцами, ненужный и опасный для Советской России. Но в отличие от деникинских и врангельских эмигрантов Троцкий не привёз с собой ничего из того, что составляло их движимое имущество, вместо бриллиантов и нарядов – десяток адресов “левых коммунистов”, а вместо орденов и чинов – воспоминания без конца... Больше ничего не осталось от былой славы и могущества… Давно отстранённый от дел, Троцкий ни в какой степени не влиял в последнее время на реальный курс московской политики, а небольшая “коммунистическая оппозиция”, вождём которой он был, продолжает и далее существовать, поскольку она не разгромлена и ожидает от своего вождя общих указаний того же рода, что он давал из Алма-Аты. Мало что в этом отношении изменится теперь. Но день прибытия Троцкого в Стамбул делается и навсегда останется исторической датой, ибо высылка его приобретает симптоматическое значение. Диктатор, которому нет места в рамках диктатуры своей же собственной партии; проповедник беспощадного террора, который делается объектом того же красного террора; гонитель эмиграции, которому не осталось на свете другого места, как в эмигрантской общественности; учитель теории диктатуры, который превращается в мученика своей же собственной теории».

* * *

Сразу после высылки Троцкого по всей стране началась кампания против «левой оппозиции». 

Из доклада председателя Моссовета Константина Уханова на пленуме Моссовета 1 февраля 1929 года: 

– В последнее время у нас наблюдается обострение классовой борьбы. Мы наблюдаем довольно организованные выступления чуждых нам элементов. Классово враждебные нам элементы произвели, так сказать, мобилизацию своих сил, объединив для антисоветской подрывной работы кулака, нэпмана, спекулянта, попа, сектанта, вредителя и пр. Всем этим враждебным вылазкам мы должны будем противопоставить мощную силу нашей пролетарской диктатуры. Готовясь к перевыборам, мы в этом году усиленное внимание обратили на строгий отбор тех, которые не должны и не имеют права участвовать в выборах. Мы дали директиву провести эту важнейшую классово-политическую задачу со всей жестокостью. Количество лиц, лишённых избирательных прав, выросло в Москве по сравнению с перевыборами 1927 года на 46 процентов и превышает 60 тысяч человек.

Эмигрантская газета «Последние новости» писала: «Судьба “лишенцев”, т.е. тех граждан СССР, которые лишены права участия в выборах советов, беспокоит даже руководителей советской власти. Лишенцев оказалось так много, что в некоторых местах, по отдельным деревням и сёлам, большинство взрослого населения было лишено избирательных прав. В самой Москве, в целом ряде районов, районные избирательные комиссии вычеркнули из списков избирателей ряд граждан, которые даже и по советским законам не могли быть лишены избирательного права... Так оказался в числе лишенцев академик Ипатьев, состоящий членом ВЦИКа (высший законодательный орган РСФСР. – Авт.). Целый ряд специалистов, работающих в экономических органах советского правительства, во главе с профессором Абрикосовым, также зачислены в лишенцы...  Часто члены избирательной комиссии сводили старые счёты при помощи лишения избирательных прав. Художника Лисснера, “общественника, удостоенного за свою революционную деятельность персональной пенсии от советского правительства”, тоже лишили избирательных прав за то, что он не поладил с кем-то из домоуправления: “пусть побегает”...

Таким образом, к обычному составу лишенцев, заключавшему в себе “врагов советской власти”, т.е. людей, принадлежавших раньше к высшему чиновничеству, буржуазии и поместному классу, присоединены теперь природные пролетарии, коммунисты и советские служащие. Понятно, что такое поведение избирательных комиссий вызывает ряд недовольств и жалоб, и если иметь в виду, что лишение избирательных прав в сов. России соединено с целым рядом других неприятностей, так как исключение избирателя из списков влечёт за собою целый ряд мер: исключение из кооператива, из жилищного товарищества, исключение из вуза и даже увольнение со службы, то легко представить себе озлобление рабочих и советских служащих…»

Но газета «Правда» продолжала бить в набат: «Чистка кадров государственно-кооперативного аппарата стала настоятельной необходимостью. Наша задача заключается вовсе не в том, чтобы выбросить из аппарата возможно больше народу; выбросить нужно только тех, кто действительно является нетерпимым сейчас в советском аппарате. В погоне за большим числом вычищенных, естественно, исчезает необходимая тщательность, комиссии устремляются по линии наименьшего сопротивления, начинают изгонять из аппарата по формальным мотивам. Так, из 16 970 человек, вычищенных в 24 местах Союза, по данным на 15 февраля 1929 года, за бюрократизм изгнано всего несколько сотен человек, большинство же остальных приходится на бывших белых офицеров, бывших крупных чиновников, бывших владельцев, дворян и т. д. Конечно, большая часть всех этих остатков бывших командующих классов совершенно непригодна к работе в нашем аппарате, многие присосались к нему, немалая доля среди них сознательно искривляет нашу линию – и их изгонять из аппарата необходимо. Но совершенно ясно, что если чистка пойдёт только по линии изгнания “бывших”, то мы оставим в стороне, не затронем огромный слой настоящих бюрократов новой формации, не принадлежащих к старому чиновничеству, офицерству и т.д.».

* * *

Из дневника писателя Михаила Пришвина: «Луначарский, присоединяясь к разгрому Академии, говорит, что “всякая наука вне марксизма есть полунаука”. Возмущение охватывает от этих слов, когда собираешь в себе свой естественный разум: отбросив даже теоретическую науку, трудно человека, работающего над туберкулёзной бациллой, обязать марксизмом. Но понимать надо все эти фразы с ключом: Луначарский хочет сказать, конечно, что половина работы учёных в капиталистических условиях попадает на войну и роскошь, тогда как в условиях осуществлённого марксизма вся наука целиком будет помогать людям жить. Такое упование, и ему должна подчиняться наука. Но с точки зрения учёного, “марксизм” такая же наука, как, например, “геология”. И ему непонятно, почему же одна дисциплина должна подчиняться другой, столь несродной. А если признать марксизм верой, то тем более понятно, что наука не хочет повторять давно пережитое в средних веках. Самое же главное сопротивление является из самого процесса творчества учёного: дерзновение на открытие нового питается непременно чувством личной свободы с обладанием абсолютной истины. Пусть разум учёного говорит об относительности всех истин и незначительной роли личности в истории, но гипотеза необходима, а гипотеза есть уже не коллективная, а личная догадка, и смелость для этой догадки питается силой, которую понять невозможно, потому что эта сила – мы сами, и мы не имеем возможности где-нибудь установиться, чтобы это исследовать, как землю не можем сдвинуть только потому, что не имеем опоры для рычага. 

Развитие наук в истории связано вернее всего не с оскудением веры в Бога, а с бременем постижения Его лично. Учёный часто говорит “нет Бога!”, но это значит: нет Бога, в котором насильственно должна исчезнуть его личность. Такого рабовладельца он отвергает и занимается “законами” в тайном уповании, что и тут всё – Бог. Учёный извне, “политически”, атеист, а в творчестве непременно теист. Словом, учёный осуществляет свою веру методом, а не догматом. “Марксизм” же свой догмат выдаёт за научный метод, “закон” и тем самым вечно ищет в своём догматическом единстве овладеть творческим разнообразием жизни. Вот истоки столкновения коммунистов с Академией наук. Луначарский прав, печатая статью  “С огнём не шутят”. На огонь обыкновенно льют воду. И учёный, желая отстоять свою дисциплину, должен влить на огонь некоторое количество воды политграмоты…»

* * *

Другой международной новостью стало подписание 9 февраля в Москве представителями СССР, Эстонии, Латвии, Польши и Румынии протокола о досрочном введении в действие «пакта Келлога» о запрещении войны.

Эмигрантская газета «Дни» писала по этому поводу: «Ещё совсем недавно, осенью 1928 года, представители великих и малых держав съезжались в Париж для того, чтобы подписать здесь в торжественной обстановке договор (так называемый пакт Келлога), объявляющий на вечные времена войну как орудие национальной политики вне закона… Тогда – ещё совсем недавно, осенью 1928 года, – по указке из Москвы все европейские коммунисты объявили этот договор новым заговором империалистов против СССР. Французские служащие Сталина пытались даже в самый день провозглашения дипломатами-”заговорщиками” войны вне закона устроить на улицах Парижа демонстрацию “негодующего пролетариата”... Европейские радикалы, демократы и социалисты, признававшие великое нравственное значение договора Келлога, объявлялись в московской казенной печати “сугубыми предателями пролетариата”, “укрывателями империалистических против Москвы заговорщиков”.

Но вот не прошло с тех пор и полугода, как московские вдохновители заграничных коммунистических простофиль превратились в самых яростных поклонников того же самого  “империалистически-капиталистического” договора Келлога (подписали москвичи заговорщический против самих себя документ ещё тогда же, осенью, как только – правда, во вторую очередь – их поманили присесть у кончика стола, за которым заседали великодержавные дипломаты)...».

Но власть оправдывала своё участие в «пакте Келлога» необходимостью усыпить внимание империалистов. 

Из речи Николая Бухарина перед рабочими Бухаринского трамвайного парка: «В Соединённых Штатах, крупнейшей мировой державе, оказывающей гигантское влияние на все европейские дела, недавно избран новый президент – крупный капиталист Гувер. Этот факт означает усиление настойчивой активности американского империализма. Американский капитал с ещё большей наглостью будет класть ноги на европейский, азиатский и прочие столы. США показывают сейчас самые высокие цифры развития промышленности, сопровождающегося строительством огромного военного флота. Это обозначает, что американский капитализм готовится к захвату важнейших европейско-азиатских рынков...

Подготовка нападения на наш Союз продолжается. Однако в самые труднейшие моменты нажима на нас мы не сдали свои позиции и, несмотря на трудности, линию выдержали. Мы поставили в колебательное положение ряд буржуазных партий империалистических стран и сумели использовать благоприятную обстановку, заключив ряд крупных договоров за границей...

Индустриализация страны проводится нами в обстановке полублокады и является законом нашего внутреннего развития, без этого мы не проживём, индустриализация – закон не только в отношении промышленности, но и сельского хозяйства. Наш курс – наряду с коллективизацией крестьянского хозяйства – всемерная поддержка индивидуальных бедняцких и середняцких хозяйств при решительном наступлении на возросшего кулака». 

* * *

Простому же человеку все эти новости были малоинтересны. 

Главным событием жизни СССР стало введение «заборных книжек» на хлеб (так тогда именовались хлебные карточки). 

Газета «Правда» так оправдывала дефицит хлеба: «Хозяйственный план на этот год, намеченный контрольными цифрами, “является посильным, но крайне напряжённым”. Эта напряжённость предопределяется не только особенностями предшествующего хозяйственного года (затруднения с хлебозаготовками, частичный неурожай на Украине и т.п.)... Уже в самом начале года было ясно, что ход выполнения основных хозяйственных планов будет нелёгким, что достижение поставленных целей потребует и сильнейшего напряжения усилий хозяйствующих органов, и соблюдения сверху донизу строгой плановой дисциплины, и, наконец, большой манёвренной гибкости хозяйственного руководства...»

Также в советских газетах развернулась широкая кампания по выявлению вредителей и «врагов народа». 

Из дневника писателя Михаила Пришвина: «Страшный ящик. Лёва рассказывал, что в Университете висит ящик, в который каждый студент приглашается опустить на другого донос…

Комсомольцы в Сергиеве объявили весеннюю организацию в посевной кампании с начальником штаба и т.п. С одной стороны, вспоминается фёдоровское применение военных сил в борьбе с природой, с другой – аракчеевские военные поселения.

В общественной жизни готовимся к серьёзному посту. В кооперативах теперь уже нет ничего, нельзя купить без книжки калоши и чулки, а по книжке дают на 5 человек одну пару калош… Кончилась “передышка” Ленина. Начинается сталинское наступление».

* * *

Эмигрантские издания были уверены, что именно новый продовольственный кризис – первый после объявления нэпа  – поставит крест на режиме большевиков. 

«Социалистический вестник» писал: «В хлебных очередях военного времени незримо ковался революционный молот, в феврале 17-го года страшным ударом разнёсший в щепы трёхсотлетний трон романовской монархии. В хвостах голодных 19–20-х годов копились тучи, грозой петербургской забастовки и Кронштадтского восстания опрокинувшие здание “военного коммунизма”. Ныне по улицам городов снова тянутся хвосты – хвосты “нэпа”, и змеёй ползут по ним тревожные шёпоты, прорывающиеся криками злобы и негодования...

“Мука имеется в достаточном количестве. Подвоз её идёт непрерывно. Недостатка хлеба в продаже быть не может. Всё дело в маленьких недостатках механизма, приведших к неправильному распределению муки по пекарням, в злостных спекулянтах да в том, что многие покупают хлеб в запас”. Буквальным повторением этих слов царского генерала Хабалова успокаивают население на пороге 29-го года Хабаловы коммунистические. Успокаивают и – подливают масла в огонь. Потому что если правительство, диктаторски господствующее над всей – не только политической, но и хозяйственной – жизнью страны, оказывается столь бестолковым в малом, как ждать от него толку в большом? Если – несмотря на то что “мука имеется в достаточном количестве”! – оно довело до хлебных очередей привилегированную Москву, то на что надеяться менее счастливым городам?»  

* * *

Ответом же на все ожидания стала презентация Пятилетнего плана – троцкистского изобретения из арсенала ускоренной милитаризации страны, который был впервые презентован на прошедшей в Москве Неделе германской техники.

Из воспоминаний посла Германии в Москве Герберта фон Дирксена: «Когда я осторожно попытался ознакомиться с обстановкой, царившей в те месяцы в русской столице, я отметил нечто неопределённое и неустоявшееся в функционировании государства и партийной машины. Сталин вытеснил Троцкого. Период НЭПа окончательно ушё в прошлое. Добровольная коллективизация сельскохозяйственных ферм провалилась, и на смену ей должна была прийти коллективизация принудительная. Русский элемент внутри партии почти готов был оказать открытое сопротивление безжалостному обращению с крестьянами. Безусловная победа Сталина, похоже, пока не была гарантирована...

Вернувшись в посольство на почти доисторическом автомобиле Наркоминдела, я стал готовиться к вечернему приёму. Дело в том, что советское правительство устроило Германскую инженерную неделю, для участия в которой было приглашено значительное число ведущих немецких инженеров и профессоров технических колледжей. Как всегда, когда они хотели начать что-либо важное, Наркоминдел и советское посольство в Берлине с огромной скоростью и не ставя заранее в известность германский МИД занялись тщательной разработкой плана, согласно которому они пригласили всех перспективных немецких гостей – каждого персонально, собрав довольно представительную компанию. И лишь прибыв в Москву, я понял, что неделя эта задумывалась как нечто большее, нежели простой конгресс. На открытии недели присутствовали вся научная элита Советского Союза и многие известные партийные деятели. Моя речь, мастерски написанная герром Хильгером, вызвала неподдельный энтузиазм, который превзошёл все наши ожидания. Приём, устроенный в германском посольстве, посетил даже Микоян, и атмосфера дружбы, уважения и энтузиазма, царившая на приёме, понравилась немецким гостям.

Постепенно стали проясняться истинные мотивы, стоявшие за этой Германской инженерной неделей: своим присутствием мы помогли провести торжественное представление первого пятилетнего плана и согласились с просьбой русских об участии Германии в индустриализации Советского Союза...

Однако вполне могло бы случиться так, что задача, поставленная пятилетним планом, оказалась на самом деле невыполнимой. Практически все условия, необходимые для претворения в жизнь этого грандиозного плана, отсутствовали. Не было наличного капитала. Квалифицированные рабочие составляли лишь ничтожный процент трудоспособного населения. Инженеры и техники были уничтожены революцией. Существующая промышленность, и так развитая незначительно, сократилась за многие годы войны и гражданской борьбы и находилась в запущенном состоянии. Иностранную помощь из Франции и Великобритании принимать было опасно, а Соединённые Штаты предпочитали другие рынки, которыми было легче управлять, чем загадочной революционной и далёкой Россией. Вот почему взоры людей в Кремле повернулись к Германии...

Непосредственное воздействие, оказанное пятилетним планом на русско-германские экономические отношения, ограничивалось главным образом растущим наплывом германских специалистов и технических работников – как результат наступления, начатого СССР Германской инженерной неделей. По крайней мере пять тысяч из них были разбросаны по многочисленным промышленным предприятиям на всей огромной территории Советского Союза. Многие из них осели в Москве, работая в качестве экспертов в министерствах и плановых организациях, но большинство трудилось за Уралом, в бассейне Дона, на Кавказе и даже в более отдалённых областях. Среди них было много высококвалифицированных специалистов, хотя большинство из них были просто обычными людьми, потерявшими работу в Германии вследствие усиливающейся экономической депрессии, и потому были рады найти работу в далекой России…»

Владимир Тихомиров

https://s-t-o-l.com/material/47208-god-velikogo-pereloma-konchilas-peredyshka-lenina/