Верховный правитель объявил призыв новобранцев, и призыв этот в губерниях Уральских и Западной Сибири прошел, по имевшимся у нас сведениям, в общем гладко, и армия получила много пополнений. Решение же вопроса о распространении призыва и на области Дальняго Востока было передано совещаниям областных и уездных управляющих. Эта мера была принята потому, что атаманы Семенов и Калмыков объясняли нежелание свое отправить казаков на фронт тем, что крестьянское население края, якобы, настроено чрезвычайно большевицки и казаки нужны на местах.
В совещании управляющих Приморской областью преобладало вначале мнение - о необходимости отсрочить призыв; не по причинам болыневицкаго настроения, а по причине общей неустроенности. Я решительно воспротивился этому мнению, указывая на необходимость скорейшаго вовлечения крестьянскаго населения в круговорот государственной жизни. Когда новобранец отправится в воинское присутствие на призыв - это будет означать, что крестьянское население вместе с нами участвует в строении государства.
Мое мнение разделял председатель совещания И. И. Циммерман, а затем после недолгих споров оно было принято и всем совещанием.

Когда вопрос о призыве был решен, управляющий Ольгинским уездом доложил совещанию о появлении в его уезде красных шаек.
В сущности, в Ольгинском уезде давно, если не всегда, существовали разбойничьи шайки, созданныя по образцу шаек хунхузских, а именно, беглые каторжане и арестанты и вообще всякие отбросы, избегающие встречи с полицией и правосудием, бродят по необозримым пространствам от деревни к деревне и требуют пропитания и женщин.
Помочь населению нет возможности, ввиду крайняго недостатка полиции. Сельския власти даже не извещают полицию о разбойничьих шайках, ибо полиция шайку изловить не изловит, а деревня сгорит. В настоящее же время шайки эти обнаглели до крайности, объявляя, конечно, что они - за народную советскую власть. Были правдоподобныя указания, что сбежавшие из Владивостока, после своего падения, большевики присоединились к шайкам, вошли в их состав, усилили их собою и реорганизовали их в нечто стройное.

Сообщение это было весьма тревожно. Управляющие уездами заволновались, как бы эта зараза не проникла и к ним. Повсюду было много и разбежавшихся каторжан, и распущенной солдатни, вернувшейся с фронта, избалованной безделием и не желающей возвращаться к труду, а пример хунхузов был весьма соблазнителен. Из дальнейшаго сообщения о делах в Ольгинском уезде выяснилось, что при преследовании их шайки отходят в горы. Уезд расположен узкой полосой между горами Сихота-Алинь и побережьем океана, вытягиваясь в длину свыше чем на тысячу верст. Поэтому преследование шаек нужно вести от горных проходов к морю, т. е. гнать шайки к берегу.
Всех проходов было 2-3, но наиболее удобный - южный, частью населенный старообрядцами, и по которому еще до войны было предположено проведение железной дороги. Но для этого предприятия нужны были значительныя воинския части. Во всяком случае, совещанием была признана необходимость скорейшаго и самого решительнаго уничтожения в Ольгинском уезде имевшихся там шаек, дабы и в других уездах области не появилось бы того же.

Совещание просило меня, как военнаго, немедленно отправиться к командующему войсками округа генералу Иванову-Ринову, сообщить ему о положении дела и просить принять неотложно самыя решительныя меры.

Генерал Хорват носил звание Верховнаго уполномоченнаго Всероссийскаго правительства на Дальнем Востоке и имел двух помощников по гражданской и по военной части. Помощником по военной части на правах командующаго войсками округа был генерал Иванов-Ринов, только что назначенный и прибывший в Владивосток из Омска. Из секретнаго сообщения Омска управляющему областью, по поводу этого назначения, можно было понять, что генерал Иванов-Ринов человек беспокойный и пребывание его в Омске нежелательно, а потому, и ввиду его особых заслуг, он получил назначение в Владивосток, где будет всецело подчинен Хорвату.

Назначение это в военных кругах произвело неприятное впечатление.
Дело в том, что Иванов-Ринов, происходя из сибирских казаков, всю свою службу провел в полиции в Туркестане, начав ее становым приставом. Революция отправила его на фронт.
Весной 1918 года полковник Иванов оказался в Омске и здесь, скрываясь от большевиков под фамилией Ринов, совместно с Гришиным-Алмазовым организовал добровольческие офицерские отряды. Гришин-Алмазов в Сибирском правительстве был военным министром, когда же социалисты-революционеры с ним расстались, то его место занял Иванов, произведенный тем же правительством в генерал-майоры.

Иванов-Ринов принимал деятельное участие в перевороте Колчака и в своих объявлениях грозил, что он расстреляет всякаго, кто осмелится пойти против Верховнаго правителя. Благодаря столь шумной деятельности Иванова-Ринова, за ним установилось мнение, что он человек волевой, решительный и самоотверженный, но все-таки все это не давало ему данных для командования войсками, в то время, когда эти войска предстояло еще собрать, обучить и воспитать.

Генерал жил в вагоне. Его адъютант провел меня в приемное отделение. И через несколько минут я услышал, как в соседнем отделении началось чтение сводки боевых действий на далеком Уральском фронте. Сводка была крайне длинная и изобиловала сообщениями о самых мельчайших происшествиях. Сводку читал громко начальник штаба, Иванов-Ринов громко задавал вопросы. Чтение тянулось почти час. Я рассердился и поднялся уходить. В это время Иванов-Ринов быстро вошел ко мне и начал извиняться: у него такое множество дел!

Я объяснил генералу цель своего посещения и изложил мнение нашего совещания. Иванов-Ринов, выслушав меня, сказал:
- Передайте, пожалуйста, господам управляющим, что я прошу их быть совершенно спокойными, что я искореню с лица земли всех большевиков! Я не потерплю в округе никаких шаек!
Говорить больше было не о чем. Я раскланялся. Но Иванов-Ринов задержал меня в проходе вагона, сообщив, что предположено учреждение должности уполномоченнаго по охране государственнаго порядка в Уссурийском крае, с пребыванием в Имане. Не соглашусь ли я занять эту должность, оставаясь в должности управляющего уездом. Я ответил, что от службы не отказываюсь и на службу не напрашиваюсь, но по поводу его предложения считаю необходимым посоветоваться с управляющим областью.

И. И. Циммерман посоветовал мне принять должность в интересах самого дела. Он сослался на пример Никольска-Уссурийскаго.
Там и уполномоченный, и управляющий - люди весьма почтенные, пожилые, уравновешенные, один старый начальник дивизии, другой - старый судья, а между тем у них все время происходят трения.
Один требует соблюдения законности и осторожности, а другой думает, что это лишь разводит преступников. Если я откажусь от предлагаемой должности, то назначат кого-либо другого, и я стану в зависимое положение.
С этими доводами я согласился.

Через несколько дней, вернувшись в Иман, я получил телеграмму, извещавшую о моем назначении уполномоченным по охране государственнаго порядка в Иманском уезде.

Должность уполномоченнаго по охране государственнаго порядка и общественной безопасности являлась продуктом государственнаго творчества социалистов-революционеров. Став у власти в Сибири, эта партия поняла, что заниматься уговариванием преступников - дело бесполезное.
А потому ими был восстановлен закон об исключительных положениях. Была восстановлена власть временных военных генерал-губернаторов, но дать должности старое название постеснялись и не решились, и выдумали уполномоченнаго, не учитывая, что название должно соответствовать духу должности и быть понятным населению. В длинном ряду всевозможных уполномоченных: по снабжению, продовольствию, по топливу, Краснаго Креста и т. д. - уполномоченный по охране казался сугубо мирным человеком и одним своим званием внушения не оказывал, хотя имел право учреждать военно-полевые суды и приговоры сих судов утверждать.
Положение об уполномоченных, в общем, являлось сокращенным и исковерканным сколком с стараго закона о военном положении.

В сущности, с введением должности уполномоченнаго по охране в Имане ничего не изменилось. Я получил в свое распоряжение несколько офицеров и мог их иметь, сколько хотел, требуя прикомандирования от войсковых частей. Но нужды в них не было.

Я счел долгом съездить в Никольск-Уссурийский познакомиться с уполномоченным по Никольскому уезду генерал-лейтенантом Кордюковым. Мы работали с ним вполне дружно, добрососедски, и мне часто впоследствии пришлось прибегать к его любезной помощи.

Было тихо, мирно и спокойно. Жизнь устанавливалась после революционной встряски. И если было что-то, что смущало и тревожило, так это поведение атаманов.
Семенов распоряжался в Забайкальской области, Калмыков в Хабаровске и в казачьих поселках. И оба они по любому поводу повторяли, что не подчиняются Верховному правителю.

Верховный правитель еще 1-го декабря 1918 года издал строгий приказ, коим атаман Семенов смещался с должности командующаго 5-ым отдельным Приамурским корпусом и одновременно со всех должностей, им занимавшихся, а генералу Волкову повелевалось привести к повиновению всех, не повинующихся Верховной власти, действуя по законам военнаго времени. Но шли месяцы, атаман Семенов продолжал оставаться в Чите, о действиях же генерала Волкова ничего не было слышно.

Положение было удручающее. Что это за Верховная власть, приказ которой не выполняется.
Не чувствуя ни узды, ни страха, атаманские офицеры продолжали свои безобразия.
Они отличались от остальных офицеров нашивками на рукавах: на щитке желтаго сукна были отбиты черной краской буквы - А. С. или А. К.

Чита, Хабаровск и Забайкальская железная дорога продолжали оставаться во власти произвола. Человеческая жизнь там, по-видимому, не ценилась.
Подруге Семенова, харбинской певице, известной под именем Машка Шарабан, понравились как-то бриллианты одной дамы, и эта дама была убита вместе с мужем, полковником.
Об этом дальневосточныя газеты много писали, а газета, издаваемая Семеновым, «Русский Восток», всячески поносила адмирала Колчака и выставляла в Верховные правители... Семенова.

Все это творилось под видом борьбы с большевиками. Понятие же о том, кто большевики, было, по-видимому, слишком неопределенным. Газеты пестрели сообщениями о порках учительниц, начальников станций и телеграфистов, и что удивительно: это проделывали те же самые учителя и телеграфисты, предпочитавшие семеновские чины есаулов и полковников - скромному чину прапорщика.
Калмыков, сам себя называвший младшим братом Семенова, от Семенова не отставал. При его штабе была военно-судебная комиссия, на совести этой комиссии лежало много грязи и крови. Калмыков расстрелял всю комиссию в полном составе, признав ее виноной в грабеже и вымогательстве.

Генерал Хорват силой разоружил Калмыковский отряд, располагавшийся в Гродекове, а Японское командование немедленно обратилось к Хорвату с просьбой больше этого не делать.
Мысль о разоружении Калмыковскаго отряда в Хабаровске пришлось оставить.

Однажды утром ко мне прибыл комендант города полковник Худяков и доложил, что, распоряжением управления железной дороги, на станции Иман задержан поезд Калмыкова, так как последний выбрал на станции Хабаровск лучшие вагоны, окрасил их желтой краской, разрисовал буквами А. К. и получил «собственный атамана Калмыкова поезд».

Но управление дороги, не признав действия Калмыкова законными, потребовало возвращения вагонов в Хабаровск.
Калмыкопришел в негодование.
Не успел я с полковником решить, что делать, как от Калмыкова явился офицер и сообщил, что атаман хочет меня немедленно видеть. Казалось бы, что ему, как офицеру, следовало прийти ко мне самому, но заниматься вопросами вежливости было некогда. На станции пахло кровью, и я отправился туда.

На вокзале на платформу, возле которой останавливаются поезда, был вкачен автомобиль, таким образом, чтобы Калмыков прямо из вагона мог в него сесть. Кругом глазела толпа мальчишек и китайцев. Начальник станции волновался.

Войдя в вагон, я встретил гробовую тишину, но мне было ясно, что шум лихой молодежи прекратился только сию минуту, когда я входил в вагон. Какой-то офицер встретил меня и проводил в одно из отделений вагона. Было грязно. Куски сахара, окурки, пепел, корки мандаринов, обгрызки сыра валялись на полу, под окнами и на диванах.

Вошел Калмыков. Я видел его в первый раз. Маленький, тщедушный человек. Поздоровались и молча сели. Калмыков забился в угол и маленькими, бегающими глазками пристально рассматривал меня.

Он начал жаловаться на то, что ему наносят оскорбление и не пропускают его собственный поезд! И что удивительно: творится это именно в Имане, где я старший и военный, и гражданский начальник.
Я не особенно возражал. Калмыков, несколько отойдя, стал выражать свое удивление, как это я одновременно и генерал-губернатор, и в то же время заседаю в суде.
Дело в том, что незадолго до этого я огласил в приказе телеграмму, сообщавшую, что Верховный правитель утвердил определение сената об избрании меня почетным мировым судьей. Пришлось объяснить, что ни в каком суде я не заседаю, а если бы и заседал, то в этом не было бы ничего ужаснаго.

Калмыков окончил Тифлисское военное училище, предварительно пройдя Владикавказскую духовную семинарию. По окончании училища в 1913 году, вышел в 1-ый Восточно-Сибирский саперный батальон. Но на войне Калмыков принял участие уже в составе Уссурийскаго казачьяго полка, откуда, вследствие происшедших недоразумений, он был отчислен по войску.

Большевицкая революция застала подъесаула Калмыкова в Уссурийском крае. Но Калмыков там не ужился и уехал в Харбин. В Харбине он предложил Дальневосточному комитету активной защиты родины свои услуги и, собрав отряд добровольцев силою около 200 человек, стал беспокоить большевиков у станции Пограничная.
После падения большевиков в Приморье, Калмыков, сопровождая поезд генерала Хорвата, направившагося из Харбина в Владивосток, вошел в пределы Уссурийскаго края и несколько усилился в численности.

Когда японцы двинулись вдоль Уссурийской железной дороги из Никольска в Хабаровск, вместе с ними отправился и Калмыков. По дороге в Имане казачий круг объявил Калмыкова атаманом Уссурийскаго войска и произвел его в генерал-майоры.

Были казаки, которые настаивали на том, что круг в Имане - незаконный круг, и что не Калмыкову следует быть атаманом войска.
За такие разговоры последовали расстрелы. Все видные степенные казаки были расстреляны. Был расстрелян и полковой товарищ Калмыкова молодой князь Хованский, как кажется, последний отпрыск этой фамилии.

Часть казаков роптала, возмущалась, но ничего поделать не могла.
Калмыков держал в руках все войско при помощи «отряда имени атамана Калмыкова», численностью в 300-400 человек. В нем было много молодежи, окончившей и не окончившей Хабаровский кадетский корпус и другия средния учебныя заведения.
И вот теперь в вагоне я сидел напротив этого человека и, вместо всяких иных действий, вел с ним утомительный разговор о законности. Тем временем управление дороги, испугавшись угроз, решило пропустить в Владивосток собственный атамана Калмыкова поезд.

В области был объявлен указ Верховнаго правителя о призыве новобранцев. Указ был отпечатан по-старому - на огромных листах красной бумаги. Это было хорошо. Если подпись адмирала Колчака ничего не говорит мужику, то, быть может, на него повлияет привычный и знакомый вид указа о призыве!

Я волновался. Причин для волнения было много. Если новобранец пойдет - быть нам в Москве, - думал я, - крестьянин вовлечется в ход государственной машины, и вся работа наша пойдет много легче. Но в селах и деревнях теперь не было сельских старост, на обязанности которых лежало собрать и препроводить новобранцев в волость.
Теперь были сельские комитеты и председатели сих комитетов. Всякое предписание, приходящее в село, не выполнялось немедленно, как бывало раньше, а подвергалось обсуждению в комитетах.
Для возбуждения воли к тому или другому действию необходим волевой толчок. Таким толчком, бывало, прекрасно служил сельский староста. Надев на себя должностный знак, он приказывал, и всякий знал, что староста выполнял службу царскую. С ним в спор не вступали. А решения сельских комитетов не имели значения непреложности. С ними спорили, пререкались, и их не слушались.

Чтобы дать деревне толчок идти на призыв, я разослал по деревням всю милицию.
Но многаго милиция сделать, конечно, не могла. Кроме того, на уезд, равный по пространству европейской губернии, было всего три стана, а на каждую волость полагалось по 2 милицейских. Милиция доносила, что крестьяне к призыву готовятся, показателем чего служит то обстоятельство, что крестьянские парни загуляли.

Сопротивление призыву со стороны уездной земской управы пришлось встретить даже в самом Имане. В земской управе, между прочим, было сложено имущество, делопроизводство и архив воинскаго присутствия.
С восстановлением воинскаго присутствия не спешили, но когда решено было его восстановить, то вновь назначенный воинский начальник никак не мог получить из земской управы имущество присутствия. В управе сначала заявили, что воинское присутствие должно подчиняться земству и помещаться в комнатах земской управы, потом заявили, что никакого имущества присутствия в управе нет и т. д.

По закону, председатель земской управы или его заместитель должен присутствовать во всех многочисленных уездных присутствиях, но председатель Иманской управы, расстриженный дьякон Попов, не считал возможным присутствовать в колчаковских правительственных учреждениях ни для себя лично, ни для своего заместителя, как лицам, принадлежащим к партии социалистов-революционеров, хотя в то же время не гнушался получать содержание именно от колчаковскаго правительства.
Земская управа отказалась иметь своего представителя в заседаниях воинскаго присутствия.
Мне это, наконец, надоело. Я пригрозил применением закона о военном положении и приказал своему адъютанту передать председателю управы, что если военно-полевой суд признает состав земской управы виновным и приговорит к расстрелу, то приговор суда будет утвержден и приведен в исполнение.

Земская управа немедленно выдала казенное имущество, делопроизводство и архив, и в качестве члена воинскаго присутствия и члена всех других присутствий от земской управы - прибыл ко мне заместитель председателя управы, член управы, бывший волостной старшина, и потому человек, знакомый с работой присутствий, дельный, но уже напичканный демократизмом донельзя.

Призыв новобранцев, несмотря на все принятыя меры, не удался. Причины выяснить я не мог. Вернее, причин было много, и заключались они, прежде всего, в общем нездоровом положении. Были указания, что толпы новобранцев, направлявшихся в Иман, были встречены на дорогах какими-то лицами и повернуты обратно.
Арестовать никого не удалось, точно так же, как и не удалось обнаружить какия-либо воззвания, кроме старых воззваний областной земской управы о неподчинении адмиралу Колчаку.

Итоги призыва по Приморской области выразились так: в Хабаровском уезде призыв прошел вполне хорошо, в Никольском много хуже, в Иманском уезде очень плохо, а в Ольгинском уезде и того хуже. В общем, призыв дал только 30-40 % ожидавшихся новобранцев.
Значительно лучше призыв прошел в соседней Амурской области.

Были восстановлены 33, 34, 35 и 36-й Сибирские стрелковые полки, и все наши новобранцы пошли на пополнение этих полков, куда были направлены также и старые офицеры тех же полков Императорскаго времени.

Разбойничьи шайки появились и в Иманском уезде. И появились они из достаточно уже ими ограбленнаго и теперь голодающаго Ольгинскаго уезда, пройдя горы по тому именно перевалу, о котором я говорил выше. Несмотря на все настояния, генерал Иванов-Ринов не распорядился поставить заставу на этом перевале и на хуторах старообрядцев. Правда, трудно было бы держать связь с этой заставой и ее продовольствовать, и не было достаточно крепко спаянных войск.

Ольгинский уезд - растянутый, бедный и замкнутый уезд: с одной стороны - море, а с другой - непроходимыя горы.
Теперь же шайки вышли в богатейшия волости Иманскаго и Никольскаго уездов и вышли на простор - к городам и железным дорогам, имея всегда в тылу тайгу и горы, где можно было легко скрываться от преследования.

Но прежде чем появились шайки из Ольгинскаго уезда, одна шайка образовалась в Иманском уезде, вполне самостоятельно. Какой-то беглый каторжник, Гришка Хромой, на деревянной ноге, перешел из своей в соседнюю волость и там в одной из деревень объявил себя начальством, действующим по приказу из Москвы.
Показал какия-то бумажки с печатями. Ему в помощь дали нескольких парней. В следующей деревне Гришка Хромой произвел уже мобилизацию. Ослушаться его уже не смели: непокорным грозил немедленный расстрел рукой самого Гришки. Таким-то образом шайка Гришки Хромого возросла до численности в несколько десятков человек.

Вначале шайка Гришки не была в тягость населению, ибо его парни кормились хлебом, взятым из отцовских закромов. Наоборот, Гришку уважали и относились к нему с почтением, Гришка стал в деревне подлинным начальством, так он дал деревне то, чего не дали мы. Он чинил суд и расправу без всякой волокиты, производил семейные разделы, учреждал опеки, к нему шли все оскорбленные и униженные.
Успех Гришки Хромого был заразителен, и во многих волостях появились подобныя же шайки.

С течением времени Гришка, видимо, решил наградить покорных крестьян, и с этой целью во главе шайки, численностью в 15-20 человек, подошел ночью на подводах к железной дороге и развинтил рельсовыя гайки. Скатившийся под откос товарный поезд был немедленно разграблен, товары были погружены на подводы, и крестьяне той волости, в которой хозяйничал Гришка, получили даром и керосин, и сахар, и муку, и многое другое.

В Имане были расположены две сотни Уссурийских казаков, но именно потому, что это были казаки, я распорядиться ими не мог. Ввиду того, что Калмыков, атаман войска, не признавал правительства и подчеркивал, что казаками могут командовать только казаки, мне приходилось делать вид, что я их не замечаю и даже как будто не знаю об их существовании, хотя и казаки, и Калмыков, и я получали содержание из одного и того же казначейства.

В Спасске была расположена Воздухоплавательная школа, под начальством полковника Старипавлова, и эта школа была единственная войсковая часть, коей я мог располагать. Школа несла большую работу, в особенности впоследствии, когда шайки возросли до тысячнаго состава и намеревались разграбить оживленный и богатый Спасск, но разбрасывать состав школы по всему краю для ловли Хромого Гришки и его последователей было невозможно. Приходилось просить командующаго войсками о присылке войск.

Лишь только появилась первая шайка, для поимки ея была отправлена из Никольска полурота стрелков. Полурота прошла по весеннему бездорожью верст шестьдесят, но шайки не обнаружила.
Шайка отходила дальше к горам или, что вернее, пряталась тут же в тайге. Население деревень с любопытством разглядывало стрелков, офицеров и солдат. Солдаты как солдаты: в погонах, вид настоящий солдатский. Принимали стрелков тепло. Полная неразбериха получилась в мужицких головах. Они спрашивали стрелков:
- Кто теперь вместо Царя?
- Адмирал Колчак.
- Стало быть, вы - колчаковцы?

С легкой руки земской управы и большевиков, крестьяне полагали, что колчаковцы - это бандиты, те же хунхузы, только русские.
И вдруг они собственными глазами видят колчаковцев! Некоторые из крестьян обратились к офицерам с жалобами и просьбами различнаго рода, каковыя и были переданы затем мне.

Но полурота ушла. Гришка с его шайкой вышел из тайги и снова начал действовать. И, как я уже говорил, подражая ему, подобныя же шайки появились во многих других волостях.
На каждую волость полагалось по два милиционера. Они жили в своих деревнях и по службе были старательны. В конце 1918 и в начале 1919 года весьма многие солдаты, вернувшиеся с войны, просились на службу в милицию. Иногда они являлись с просьбой ко мне, вместо того, чтобы обратиться к начальнику уездной милиции.
Солдат чувствовал, в какую он попадал обстановку, и преображался. На шинель нашивал погоны, подпоясывался и являлся молодец молодцом. Милиция подобралась хорошая, так как выбор был очень большой, и брали на службу почти исключительно унтер-офицеров. Но урядники не были восстановлены, и милиционеры на местах оставались почти без надзора.

С появлением шаек, милиционеры оставались на своих местах. Их никто не трогал. Они по-прежнему несли службу и доносили участковым начальникам о всем происходящем. Но с течением времени милиция стала проникаться взглядом, что красныя шайки - все равно что хунхузския шайки. Они никому не мешают, это дело крестьянское, и трогать их не стоит. Мелькнула мысль: не задобрить ли Хромых Гришек и не привлечь ли их на государственную службу, платить им жалованье? Японцы всегда пользуются услугами хунхузов и приобретают от этого большия выгоды - их тыл и стороны всегда обеспечены и освещены, а в тылу противника, наоборот, всегда беспокойно.

Но я, разумеется, отогнал эту мысль. И приказал милиции всемерно содействовать войсковым частям в их работе по изловлению шаек, служить проводниками, вести наблюдение и т. д. И с течением времени я заметил, что милиционеры, особенно из дальних глухих волостей, стали отказываться от службы, а найти им заместителей становилось все труднее. Должностныя лица различных ведомств стали опасаться проникать в уезд. В то же время из деревень все реже обращались с просьбами о суде, о разборе того или иного дела, о том или ином распоряжении и о помощи. В деревне постепенно устанавливался свой порядок. Но этот порядок, конечно, весьма самобытный и упрощенный, установило не правительство Верховнаго правителя, а разный преступный сброд, объявивший себя начальством.

Собранных новобранцев оказалось недостаточно для пополнения армии, и потому Верховный правитель призвал под ружье на борьбу с большевиками интеллигенцию. Указ этот был сообщен по телеграфу. Составление указа, по-видимому, производилось с большой спешкой. Был указан длинный ряд должностей и занятий, дававших право на освобождение от призыва, но определения слова «интеллигент» дано не было. Бывало, всякий ротный фельдшер и всякий телеграфист считал себя интеллигентом, теперь же даже учитель высшаго начальнаго училища отрекался от интеллигентности.

Призыв интеллигенции не дал воинским присутствиям много работы. Пришлось наблюдать много смешных и горестных картин, как призванный в присутствие интеллигент убеждал присутствие, что он и не интеллигент вовсе.
Тогда появился новый указ, определявший интеллигентом всякаго, умеющаго читать и писать.
Это изменило положение дела. Воинския присутствия заработали. Но вряд ли и тогда армия получила много солдат интеллигентов. Прежде всего, решения воинских присутствий обжаловались. Для разбора этих жалоб была создана весьма громоздкая комиссия. Но и на решения этой комиссии опять поступали жалобы, и тогда была учреждена еще одна комиссия для рассмотрения жалоб, приносимых на первую комиссию. Разбор тянуАся месяцами.

А затем стали разбухать учреждения, работающия на оборону, и непомерно увеличиваться списки «незаменимых в тылу работников». Призванные интеллигенты отправлялись на фронт в весьма редких случаях, ибо все как-то устраивались в тылу, оставаясь служить в старых учреждениях или поступая в новыя, спешно учреждаемыя.
Так, призванные в армию сотрудники газет оделись в солдатское обмундирование и причислились к осведомительному отделению штаба округа. Они продолжали жить и работать, как жили и работали раньше, но изнашивали солдатские сапоги и получали солдатский паек и солдатское жалованье.
Все их военныя обязанности сводились к тому, чтобы давать статьи в осведомительную газету, издаваемую штабом округа. Точно так же и все артисты, призванные в армию, оставались на своих местах и лишь должны были участвовать в зрелищах, устраиваемых тем же осведомительным отделением штаба округа. Тыл был переполнен всевозможными комитетами, комиссиями и отделениями, и во всех этих квартирных комиссиях, комитетах дешевых столовых, комитетах по сбору белья, по разбору жалоб на воинския присутствия, по закупке товаров для армии и т. д. главенствовали те, кому, казалось бы, прежде всего надлежало быть на фронте.



(От редакции: Полковник Николай Александрович Андрушкевич кончил I Московский кадетский корпус и Александровское военное училище в Москве. После недолгой военной службы, пройдя через Юридический факультет Петербургского университета, служил Земским начальником в Минской губернии. Во время Первой Мировой войны находился в строю, на немецком фронте, где был четыре раза ранен.
После революции, не признав Брест-Литовского сепаратного мира, перешел в Финляндию, где был принят в Мессопотамский экспедиционный корпус Английской армии. Сразу после окончания Первой Мировой войны попал во Владивосток, где стал Правительственным комиссаром Иманского уезда, потом Уполномоченным по охране Государственного порядка в Уссурийском крае, Председателем совета второго съезда несоциалистического населения Дальнего Востока, Председателем городской думы города Владивостока и Председателем Народного собрания.
С 1922 по 1924 год был преподавателем правоведения в Хабаровском Графа Муравьева- Амурского Кадетском Корпусе, в составе какового прибыл в декабре 1924 года в Югославию. Публикуемая выше глава II из его неизданной книги «Последняя Россия» является продолжением главы I, опубликованной в № 75 «Кадетской переклички».

https://web.archive.org/web/20230429043216/http://xxl3.ru/kadeti/pomnim3.htm#andrushkevich