К концу лета 1919 года в Владивостоке было, вероятно, больше военных, чем гражданских лиц, а в начале, сейчас же после объявления указа о призыве интеллигенции, - интеллигенция чрезвычайно боялась призыва, и приходилось устраивать на нее облавы. Отряды стрелков и юнкеров перегораживали улицу и требовали у прохожих предъявления удостоверений о выполнении воинской повинности.
Таким путем было набрано тоже мало солдат. Тут же на улице всех задержанных сажали на грузовые автомобили и отвозили в казармы воинскаго начальника, а через несколько дней они уже лихо маршировали по улицам, распевая песни о соловье-пташечке. А еще через некоторое время почти все они рассасывались по учреждениям, созданным для обороны...
Стараниями полковника Сахарова, впоследствии главнокомандующаго, в Владивостоке, на английския деньги было учреждено военное училище. В училище, кроме рот юнкерских, были еще роты и офицерския, для офицеров производства военнаго времени. Командиром батальона был полковник Плешков, сын известнаго командира 1-го Сибирскаго корпуса.
Училище производило отличное впечатление, а офицеры военнаго времени, несомненно, нуждались после революционной расхлябанности в дополнительной подготовке.
Иванов-Ринов сообщил своим ближайшим помощникам, что его главнейшая цель - это приведение в порядок атаманов. И действительно, через некоторое время, а именно спустя несколько месяцев после того, как Семенов объявил о своем неподчинении Верховному правителю, было объявлено, что оба атамана подчинились, и один из них, именно Калмыков, даже отправляется на фронт.
Сообщение о Калмыкове было встречено с большим недоверием, так как отъезд Калмыкова означал потерю им его положения. И действительно, Калмыков и сам не тронулся на фронт, и не отправил туда свои войсковыя части - шесть сотен и две батареи - все силы Уссурийскаго войска.
Было ясно, что Семенов за свое подчинение что-то выговорил лично для себя, но что именно - долго было неизвестно. (В книге Гинса «Сибирь, союзники и Колчак» приведено целиком соглашение Семенова с правительством). Но населению стало известно, что Семенов получил чин генерал-майора, Забайкальская область была выделена в особый военный округ, а командующим этим округом назначен тот же Семенов. И население расценило подобное подчинение Семенова как его победу.
Слово «атаманщина» стало общим и распространенным. Им определялось всякое самовластие, злоупотребление властью и произвол. Наличие атаманщины доказывало, что правительство Верховнаго правителя не так сильно, как надо. Опыт атаманов показал далее, что можно дерзать на все. Именно после победы Семенова стали как-то болезненно заметными проявления атаманщины. На фронте обнаружилось самовластие и непокорность Гайды, потом бунт Гайды в Владивостоке, непокорность и ослушание Верховному правителю генерала Розанова в Владивостоке и т. д. Я лично считаю, что начало развала нашего дела в Сибири было положено атаманом Семеновым.
Семенов и его приближенные усердно распространяли мнение, что они неуязвимы, благодаря поддержке японцев. Это мнение вольно или невольно подтверждалось действительностью на каждом шагу. Адмирал Тонака, представитель Японии при Верховном правителе, впоследствии председатель совета министров, приобретший известность как ярый поборник захватнических действий Японии в Китае, в Маньчжурии и Монголии, намекал в то время в Омске на необходимость соглашения с Семеновым и даже справлялся, не будет ли Семенов произведен в генеральский чин.
Весь Восток относится к Японии в высшей степени подозрительно, поддержка же японцами атаманов в то время, как Верховный правитель определил атаманов, как не признающих закона и власти, утверждало нас, русских, в мысли, что Япония явно стремилась помешать возрождению русских военных сил и что атаманщина благоприятствует скрытым намерениям Японии и потому ею и поддерживается.
Управляющий областью И. И. Циммерман оставил свой пост в апреле. Подавая прошение об отставке, он предложил мне занять его место, выражая уверенность, что Верховный правитель согласится на мое назначение.
Старшие чины областного управления уже поздравляли меня, младшие были приветливо любезны. Но я попросил И. И. откровенно высказать мне причины, побуждающия его к уходу.
Оказалось, что И. И. Циммерман не поладил с помощником Верховнаго уполномоченнаго по гражданской части Глухаревым. Глухарев был до революции военным прокурором в одной из армий.
Генерал Алексеев, еще в начале 1918 года, завязывая сношения с Дальним Востоком, отправил Глухарева к Хорвату, и Глухарев так понравился последнему, что сделался его помощником по гражданской части. В законе не было указаний о взаимоотношениях управляющего областью с помощником Верховнаго уполномоченнаго.
Руководствуясь точным указанием положения о правительственных комиссарах и считая себя, на основании этого закона, оком правительства, И. И. Циммерман сносился с правительством непосредственно, а Глухарев требовал подчинения себе.
Вследствие этого, отношения создались невыносимый. Помимо этого, Циммерману было трудно ладить с разнаго рода начальством военным. В сущности, управляющий областью не был хозяином в вверенной ему области, и терпеть такое положение Циммерман не мог. Для меня стало ясно, что, будучи в сравнительно невысоком военном чине, я не буду иметь веса в глазах именно военных, приобретших за время войны и революции склонность к своеволию, и что всякого рода осложнений при мне будет еще больше.
Поэтому я отказался от предложения Циммермана.
Управляющим областью был назначен бывший Тургайский губернатор Эверсман, человек пожилой и уставший.
Генерал Иванов-Ринов был внезапно уволен от занимаемой должности командующаго войсками, занимая ее всего около трех месяцев, но заместителя ему не прислали. В исполнение обязанностей командующаго войсками вступил начальник штаба округа генерал Соколов, который, по-видимому, был совершенно равнодушен ко всему происходящему и был вечно погружен в какия-то собственныя думы.
Красныя шайки тем временем росли и в числе, и в численности состава. Ольгинский уезд, ограбленный дочиста, был ими оставлен в покое, и шайки перекочевали в богатейшия волости южной части Иманскаго уезда и северной - Никольскаго. И если население спокойно и, пожалуй, радушно принимало, питало и берегло небольшия шайки разных Гришек, то теперь оно застонало под игом шаек, достигавших тысячнаго состава.
Шайки, действуя именем советской власти, забирали всю молодежь, кормились на счет населения и для своих передвижений широко пользовались крестьянскими подводами, не считаясь ни с каким страдным временем. Населению стало столь тяжко, что оно просило помощи у власти, не разбираясь уже, колчаковская она или нет. Сами крестьяне помогали теперь войскам, и если были достигнуты некоторые успехи в истреблении шаек, то только благодаря местному населению. Так благодаря указаниям крестьян был пойман известный красный разбойник Шевченко, брат другого известнаго Шевченко, прапорщика из вахмистров, который тоже был начальником красной шайки.
Наступило снова благоприятное время привлечь к себе крестьянское население.
Но для этого были нужны действия быстрыя, решительныя и умелыя. Между тем, штаб округа обычно предварительно запрашивал, какой численности шайка орудует в такой-то волости, и затем делал расчет: на каждую тысячу красных назначал полуроту. Полурота прибывала из Никольска обычно плохо снабженная и не приспособленная к долгому походу.
Красныя шайки немедленно отходили, не вступая в бой с полуротой. Полурота, пройдя верст 20-30, голодная, уставшая, возвращалась и доносила, что никаких щаек не обнаружила.
Можно было бы подумать со стороны, что красныя шайки - просто фантазия досужих людей, если бы не обязательная порча железной дороги, ежедневно, одновременно в разных местах, на всем протяжении от Владивостока до Хабаровска.
Вся тяжесть борьбы с красными шайками легла на молодыя, только что созданныя части, еще совершенно не втянувшияся в службу. Из более старых частей в Приморье была только одна рота, присланная с далекаго фронта и составленная из рабочих уральских заводов - ярых врагов большевиков. Она больше всего и работала, все время перебрасываясь из одного края области в другой. Затем весьма усердную службу нес конно-егерский полк, под командою полковника Враштила, составленный наполовину из добровольцев.
Какой-то рок тяготел над нами. К шайкам прибыли советские комиссары и дали шайкам некое подобие воинскаго устройства, а также идею: шайки боролись по приказанию народной власти, находящейся в Москве, с насильниками колчаковцами. Красные устроили базу в селе Анучино, расположенном в широкой долине, покрытой лесом, в 85 верстах от Никольска, и укрепили это село. Я полагал необходимым широкое окружение шаек и загон их в село Анучино.
Войск для этого хватило бы. Шайки, даже рассыпавшись по тайге, направлялись бы к Анучину, так как тысячи людей в лесу без продовольствия провести много времени не могут. Но выполнить этот план я не мог, так как, во-первых, у меня не было войск, а во-вторых, Анучино находилось не в моем уезде.
Штаб округа, в лице нескольких молодых офицеров генеральнаго штаба, упорно пытался всем руководить непосредственно и искать открытаго боя. Затем, мое положение уполномоченнаго было неопределенное и для многих непонятное. Мой сосед, уполномоченный по Никольскому уезду, действовал, стесняясь этого сугубо мирнаго звания, просто, как начальник дивизии, вызывая, в свою очередь, недоумение среди гражданских властей, почему начальник дивизии вторгается в гражданския дела?
Я же был в обратном положении. Начальники частей дивизии, прибывая в мое распоряжение, стеснялись мне подчиняться, как молодому подполковнику и лицу, состоящему на гражданской службе.
Подобная борьба с разбойничьими шайками не вселяла в населении доверия к нам.
Населению казалось, что красныя шайки сильнее нас, а вывод, вытекающий из такого умонастроения, - ясен.
Я пробыл в должности уполномоченнаго по охране до августа месяца, и за это время только раз какая-то красная шайка, застигнутая врасплох, вступила в бой с полуротой стрелков. Превосходя полуроту в численности раз в десять, шайка не выдержала огня и бежала, оставив убитых. В другой раз какая-то шайка была обнаружена на работе - развинчивала гайки рельс, готовя крушение поезда.
При этом деле были схвачены члены шайки в числе, кажется, одиннадцати человек.
Военно-полевой суд приговорил их к расстрелу. Прежде чем утвердить приговор, я пожелал видеть приговоренных. Предо мною оказались деревенские парни, на вид лет 15-20, глупые, невежественные, неграмотные.
Они тупо смотрели куда-то в пространство, ошеломленные всем случившимся. У меня не поднялась рука оборвать их молодую жизнь. Все захваченные парни были призывного возраста, и я приказал отправить их в Амурскую область, в распоряжение благовещенскаго воинскаго начальника, для зачисления в войска.
Еще раз я не утвердил приговора военно-полевого суда по следующему случаю.
В Имане, возле вагонов, занятых под постой батальона стрелков, стрелками же был задержан иманский мещанин, сапожник по ремеслу, Краснобай, проповедовавший стрелкам необходимость перебить всех офицеров.
Военно-полевой суд в тот же день приговорил его к расстрелу. Но к дверям моего дома пришла жена Краснобая, с кучей ребятишек, мал мала меньше. Плакала несчастная женщина, ребятишки бессмысленными глазами смотрели на меня, прижимаясь к матери. Кто их кормить будет, рыдала женщина.
В течение целых суток я не имел душевнаго покоя. Обходя тюрьму, я зашел в камеру Краснобая. Краснобай бросился в ноги. Дрянной, грязный, вечно пьяный, с взлохмаченной бородой. Он умолял, плакал, клялся, что сделал преступление по темноте своей.
Я пощадил его ради его детей. Впоследствии Краснобай был советским комиссаром, и на его совести лежит очень много осиротевших детей.
Безуспешная борьба наша с шайками привела последних к решению напасть на большую железнодорожную станцию Мучная, возле которой находилась военная мельница. И мельница, и станция были разгромлены, а кстати был обстрелян и почтовый поезд, подошедший к станции во время ея разгрома. Было убито и ранено свыше 30 ти в чем не повинных людей.
Охранять железную дорогу становилось все труднее. Не проходило ночи, чтобы где-нибудь не был бы испорчен путь: сожжен мост или развинчены гайки. Сами по себе повреждения пути не были значительны и быстро исправлялись, но докучали оне сильно.
Поставить часовых на каждый мостик мы не могли. И поэтому союзное командование взялось за охрану наших железных дорог.
Распоряжения по этому поводу были даны Верховным правителем, а союзное командование, принимая дороги для охраны, еще раз торжественно сообщило населению Сибири и, пожалуй, целому миру, что союзныя войска пребывают в пределах России с исключительной целью охраны передвижений чехов к портам.
Эта охрана чехов чуть ли не всеми державами мира вызывала всеобщия насмешки. Как будто они сами не могли себя охранять.
И в самом деле, чехи не имели воинскаго вида. Пополневшие, округлившиеся на русских хлебах, на сибирском масле, чехи имели вид добродушных, туповатых пивоваров, чего угодно, но только не солдат. Кстати, и генералы их были удивительными генералами: например, Чечек, австрийский прапорщик, был до войны представителем одной автомобильной фирмы, чешский главнокомандующий Сыровой, еще за год до генеральских погон, был тоже прапорщиком.
По моим наблюдениям и выводам многих, живших с чехами бок о бок, чехи уже не обладают мужеством, героизмом души, способностью к подвигу; все это им как будто незнакомо и чуждо, они вечно погружены в расчеты и размышления о выгодах.
Чехов не любили. Но сказать «не любили» - мало. Трудно передать чувство русских к чехам. Разочарование, досада на самих себя и презрение к «братьям» переплетались в этом чувстве. Любопытно было наблюдать отношения иностранцев к чехам. Англичане их сторонились, как, впрочем, сторонились всех. Французы смотрели на чехов с покровительственным высокомерием и как будто проверяя самих себя: выгодную ли сделку они сделали, приобретя таких друзей, а чехи на каждом шагу подчеркивали, что французы и они - совсем одно и то же. Было смешно.
И поэтому я лично был очень удовлетворен, когда за охрану Уссурийской железной дороги, на помощь нам, взялись не чехи, а японцы и американцы.
Путешествие чехов по Сибири, как я уже упоминал, охраняли почти все державы мира. Здесь были и сербы, и румыны, и итальянцы, и поляки, и французы, и англичане, и канадцы, и даже китайцы, и анамиты. Но все эти иностранныя части были весьма незначительны и тонули в количестве американских и, особенно, японских войск.
Японцы высадили четыре дивизии. (Японская дивизия равна, приблизительно, нашему старому корпусу и насчитывает до 50 тысяч человек). Этих войск было, пожалуй, вполне достаточно для уничтожения всех большевицких армий и занятия Москвы, так как болыпевицкия армии 1919 года не обладали ни стойкостью, ни упорством. Японския же войска дошли только до Иркутска.
Значительно меньше, всего, кажется, около 10 тысяч, было американцев, и занимали они, преимущественно, только Приморскую область.
Японцы приучались к нашим морозам: одетые в полушубки из длинношерстаго козьяго меха, они обучались даже стрельбе на морозе. Внутренняя служба неслась японцами крайне строго. Японский солдат всюду: и в казарме, и на улице, и даже в веселом доме- чувствовал себя солдатом и не распускался.
Совсем не то было у американцев. В местах расположения американских войск был сплошной разгул и днем, и ночью. В Спасске одна из казарм была приспособлена американцами под тюрьму или арестный дом для своих солдат. Арестованные жили припеваючи, играли в карты день и ночь, бросали кости, распевали негритянския песни и имели вволю женщин и вина. Наиболее частым проступком арестованных была продажа своего вооружения, преимущественно револьверов Кольта, скупавшихся китайцами.
Американские солдаты бродили толпами, и одним из любимых ими удовольствий было - сбрасывание впереди идущих китайцев ударом ноги под спину. Китаец падал, кричал, ругался, а американцы от души смеялись.
У американцев была своя полиция, но и наша имела немало возни с ними.
Но при всем том, американский солдат, несомненно, явится на войне сильным противником. Американец - не чех. Американец преисполнен сознания своего превосходства и силы и с этим сознанием не легко расстанется. Плохо обученный, без прошлаго, американский солдат в грядущей войне будет драться стойко, хладнокровно, стиснув зубы. Не возьмет он врага искусством - возьмет измором. Американский флот несравненно выше сухопутной армии.
Впоследствии, в бытность мою председателем Народнаго собрания, мне пришлось побывать на американском крейсере, прибывшем в Владивосток. Любезный командир показал мне некоторыя упражнения матросов, но и без этих упражнений я глазом стараго военнаго увидел многое. Видна была дисциплина, и служба неслась строго.
Из остальных иностранных войск в Сибири, англичане выделялись своею внешностью и обычным сознанием своего достоинства.
Все их желания исполнялись беспрекословно. Генерал Нокс сумел убедить, что Англия самый искренний наш друг. В каждом скором поезде был отведен вагон исключительно для англичан, на всех крупных станциях были английские коменданты. Англичане держали себя так, как будто они были в своей колонии. От нас сторонились, но были вежливы.
Французов было очень мало, хотя французский генерал Жанен считался главнокомандующим всех союзных войск.
Когда он в конце осени 1918г. прибыл в Владивосток, его встречали чуть ли не по-царски, русские, конечно. Ему было оказано внимание и радушие до предела, до забвения собственнаго достоинства. Про- ливали вино и речи говорили в изобилии. Как кажется, Жанен добивался быть главнокомандующим и над русскими войсками, но был обрезан Колчаком. Выдав адм. Колчака, в конце того же года, руками чешскаго генерала Сырового, в руки социалистов-революционеров и большевиков, Жанен незаметно выехал во Францию. Французов не любили и с ними ссорились.
Хмурые, нелюдимые сербы были скромны. Итальянцы оставили после себя, пожалуй, наилучшия воспоминания, с ними легко сходились и дружили. Над робкими румынами посмеивались.
Поляки тоже охраняли чехов, причем им пришлось охранять «братиков» на деле, а не на словах. Как известно, именно польская дивизия шла в ужасные морозы в конном строю сзади поездов, переполненных чехами. Сдерживая натиск красных, польская дивизия погибла полностью, заодно с польскими женщинами и детьми, поезд с которыми чехи держали последним в длинной ленте поездов, спешивших на восток. Поезд этот был захвачен красными.
На Дальнем Востоке и в Сибири было много поляков. Они служили на русской службе офицерами, судьями, врачами, инженерами, лесничими. Жили хорошо, и вряд ли они охотно покидали весною 1919 года насиженныя места, выезжая в Польшу.
Впрочем, уезжала больше чиновная братия, а торговопромышленники покуда оставались.
Уезжали и русские из западных губерний. Звали и меня, как уроженца Вильны. Прощались тепло и расставались друзьями.
Отношение японцев к русским властям и населению было скорее грубое. Торчащие повсюду японские жандармы, японские флаги, рассованные повсюду кстати и некстати, обилие японских войск без видимой и ясной цели и т. д. не настраивали русских на благожелательное отношение к японцам. Раны русско-японской войны не были еще залечены.
Думаю, впрочем, что грубость эта была грубостью природной, азиатской, а не злобной, не проистекающей из чванливаго превосходства, а потому простительной. Наоборот, японцы, как все азиаты, чувствовали превосходство наше, как европейцев. Рядовые японские офицеры как будто были искренно и дружелюбно расположены к нам и гордились, что помогают России. Японские правящие верхи колебались в русском вопросе, в зависимости от положения дел у русских. Японцы вначале как будто бы сознавали необходимость дружбы с Россией, ввиду натянутости своих отношений с англосакским миром.
Но установлению дружеских отношений с Японией и даже взаимному пониманию, вероятно, больше всего мешал сам адмирал Колчак и его министр иностранных дел Сукин, по всякому поводу подчеркивая свое расположение к американцам и, одновременно, полупренебрежительное, полуподозрительное отношение к Японии.
Отсюда, вероятно, и вытекало явное внимание японцев к Семенову, истинную сущность котораго они не могли не знать. Отсюда же вытекало и недовольство русских правых кругов внешней политикой Верховнаго правителя Колчака. Эти круги, разочарованные в союзниках и убежденные в коварстве Англии, согласились бы на дружбу с Японией и даже, вероятно, поступились бы кое-чем в пользу Японии, за ея помощь России.
Когда я наблюдал жизнь японскаго населения, а такового в крае, главным образом, в городах, было в виде мелких лавочников и ремесленников немало, мне всегда казалось, что японцы были заняты мыслью о захвате наших областей Дальняго Востока. А почти открытая враждебность в отношении Верховнаго правителя и такая же открытая поддержка атаманов лишь утверждала мое мнение о скрытых замыслах японцев.
Японцы тщательно изучали край. Не только все форты и батареи Владивостокской крепости были ими изучены в совершенстве, но и все места квартирования наших войск, и все пути сообщения в крае. Однажды возле моего дома в Имане остановилось несколько повозок с японскими жандармами. Некоторые из японцев зашли ко мне, пожимали руки, кланялись, улыбались, и я понял, что японцы перед мною отнюдь не все - жандармы. Из повозок торчали ящики с научными приборами.
Японцы заявили, что они едут в село Ракитное (самое отдаленное село в предгорьях Сихота-Алинь) посмотреть, нет ли там большевиков. Я предложил им взять с собой чинов милиции, но японцы замахали руками и поскорее уселись в повозки.
Однажды японский полк совершал поход из Хабаровска в Никольск походным порядком по проселочным дорогам, забирая возможно дальше вглубь страны от железной дороги. Командир полка объяснил мне, что он имеет приказание очистить местность от большевиков. Милиция мне потом донесла, что японский полк никаких большевиков и не искал, а просто двигался, изучая местность и дороги. Японские солдаты по деревням сплошь насиловали русских женщин, впрочем, это, как кажется, у японцев не считается преступлением.
Уссурийская железная дорога была разбита на участки, одни из этих участков достались для охраны японцам, другие американцам.
Японцы несли службу охраны ревностно. Часовые на мостах были действительно часовыми, и порча пути на участках, занятых японцами, - прекратилась, чего нельзя было сказать об участках, охранявшихся американцами.
То была пора Вильсона, который, как известно, приветствовал советскую власть, а подобное поведение Вильсона определяло и поведение американских представителей американской армии в наших пределах. Американские представители явно оказывали знаки внимания земской управе, разнаго рода социалистам и даже большевикам. Непринятие мер пресечения пагубной деятельности земской управы объяснялось именно опасением вмешательства американцев.
В болыпевицких воззваниях, появившихся летом 1919 года, объявлялось, что Америка дружна с советами, что американцы поддерживают большевиков и снабжают их оружием и т. д.
И население, действительно, наяву видело признаки американскаго внимания к большевикам.
Какой-то американский капитан возил каких-то большевицких представителей с Сучанских копей для переговоров с Хорватом. Население на каждом шагу видело явное пренебрежение и чванливую грубость американцев по отношению к русским властям и не могло объяснить причины такого отношения иначе, как враждебностью к России.
Русския войска были враждебны американским. Американцев раздражало внимание русских к японцам, русские это внимание назло американцам подчеркивали.
Дело иногда доходило до того, что русския и американския части, вызванныя в ружье, выстраивались друг против друга, готовыя броситься в штыки. Такие случаи произошли в Спасске весной 1919 года и в Имане осенью того же года. Но должен отметить, что всякий раз американцы, не доводя дело до кровопролития, успокаивались и уступали.
Значительная часть вины за столь неестественныя взаимоотношения русских и американцев, несомненно, лежала на представителе Америки Моррис и генерале Гревс, смотревших на русскую жизнь почему-то через социал-революционные партийные очки.
Большим злом являлись и американские переводчики, сплошь евреи, дети выходцев из России; переводчики эти служили посредниками для американских солдат при покупке вина и женщин и при столкновениях с русской полицией. Хуже было, однако, то, что переводчики эти, весьма слабо зная русский язык, служили в то же время и осведомителями американскаго начальства о русской жизни, переводили им русския газеты, т. е. переводили, что хотели и как хотели.
Красныя шайки были так уверены в благожелательном к ним отношении американцев, что однажды совершенно спокойно пришли на станцию Зеньковка, с целью разрушить путь. Американский караул, однако, воспрепятствовал шайке. Тогда обозленная шайка захватила с собой двух американских солдат и увела в тайгу. Пленники были раздеты и на ночь были привязаны к деревьям на съедение комарам.
После этого случая, американцы стали нести службу значительно ревностнее.
(От редакции: Полковник Николай Александрович Андрушкевич кончил I Московский кадетский корпус и Александровское военное училище в Москве. После недолгой военной службы, пройдя через Юридический факультет Петербургского университета, служил Земским начальником в Минской губернии. Во время Первой Мировой войны находился в строю, на немецком фронте, где был четыре раза ранен.
После революции, не признав Брест-Литовского сепаратного мира, перешел в Финляндию, где был принят в Мессопотамский экспедиционный корпус Английской армии. Сразу после окончания Первой Мировой войны попал во Владивосток, где стал Правительственным комиссаром Иманского уезда, потом Уполномоченным по охране Государственного порядка в Уссурийском крае, Председателем совета второго съезда несоциалистического населения Дальнего Востока, Председателем городской думы города Владивостока и Председателем Народного собрания.
С 1922 по 1924 год был преподавателем правоведения в Хабаровском Графа Муравьева- Амурского Кадетском Корпусе, в составе какового прибыл в декабре 1924 года в Югославию. Публикуемая выше глава II из его неизданной книги «Последняя Россия» является продолжением главы I, опубликованной в № 75 «Кадетской переклички».
https://web.archive.org/web/20230429043216/http://xxl3.ru/kadeti/pomnim3.htm#andrushkevich |
