Приобрести книгу СЛАВА РОССИИ в нашем магазине:

https://vk.com/market-128219689?w=product-128219689_4862174

Страшно начинался год 1918-й… Не успели отпраздновать Рождество, как уж на другую ночь Ялту захватили большевики. Уже в полдень было объявлено, что отныне единственной властью в городе является местный совет, а под вечер прибывшие из Севастополя матросы принялись за повальные обыски. Похолодело сердце Ольги, когда раздались грубые крики на Нижне-Массандровской, а через несколько минут удары кулаков и прикладов обрушились на ворота дачи семьи Иваненко.
- Ваше высокопревосходительство, там матросы! – сообщил перепуганный дворецкий. – Требуют впустить их для производства обыска. Мандатом тычут… И кабы только мандатом! Так ведь ещё пулемётами и штыками!
- Ты прав, Фёдор, - спокойно отозвался Пётр, лишь недавно вернувшийся с фронта, полностью деморализованного большевистской пропагандой, - пулемёт более увесистый аргумент, чем мандат… Впусти их, иначе они выломают ворота.
Через несколько мгновений в дом вошли шестеро разбойников, обвешанных, точно рождественские ёлки, гирляндами пулемётных лент и гранатами.
- Оружие есть? – рявкнул один из них.
- Ищите, - пожал плечами Пётр. – Если найдёте, ваше.
Оружие они с ольгиным братом, Мишелем, ещё поутру надёжно спрятали в подвале и на чердаке. Не быть же глупцами, чтобы сдавать его, как велено, самозваным советам! Пожалуй, куда как пригодится ещё…
- Петруша, а не сыграть ли нам в пикет? – обратился Пётр к старшему сыну, невозмутимо располагаясь за карточным столиком.
Семилетний мальчик, старавшийся держаться так же спокойно, как отец, на коего был он удивительно похож, присоединился к нему и принял поданные карты. Вокруг «революционный народ» уже переворачивал мебель…
- Ишь ты, контра! Погоди! Ещё всех вас на штыки подымем!
Пётр пропустил эту угрозу мимо ушей, делая вид, что занят игрой. Прозрачные глаза его, однако же, смотрели вовсе не в карты, но пристально следили за погромщиками, дабы они, пользуясь своим мандатом, не украли что-нибудь… Зная вспыльчивый характер мужа, Ольга боялась, что наглые выпады матросов спровоцируют его на неосторожное слово, и тогда всё может закончится бедой. Она хорошо помнила, как совсем недавно, когда озверевшие молодчики ещё в разгар «бескровной» революции избивали и убивали офицеров лишь за наличие погон, её муж проехал с фронта до революционного Петрограда, не снимая оных. Более того, несколько дней ходил в них по улицам революционной столицы. Когда же в поезде какой-то дезертир посмел оскорбить даму, Петруша попросту схватил его могучими руками за шиворот и вышвырнул прочь из вагона… В этом было столько силы и неколебимой решимости, что никто из приятелей вышвырнутого негодяя не посмел за него заступиться и напасть на генерала.
Однако, на сей раз Пётр сумел сохранить совершенное самообладание, и молодчики ушли ни с чем.
На третий день Ялта была разбужена орудийной стрельбой. Два прибывших из Севастополя миноносца обстреливали город, который с другой стороны пытались отбить спустившиеся с гор крымские драгуны. Несколько осколков снарядов попали в сад, а следом за ними в саду вновь появились незваные гости. На сей раз было их уже пятнадцать человек – матросов и штатских. Они бесцеремонно выставляли караульные посты у входа в усадьбу.
Петруша вместе с братом Мишей вышел на балкон, крикнул своим зычным командным голосом:
- Кто здесь старший?
Вперёд вышел сбитый, коренастый матрос в бескозырке набекрень.
- Ну, я старший!
- В таком случае заявляю вам, что я генерал, а это, – Пётр кивнул на Михаила, – тоже офицер – ротмистр. Знайте, что мы не скрываемся!
- Это хорошо, - сказал матрос, судя по всему, не отличавшийся особой кровожадностью. –Заявляю и я вам, что мы никого не трогаем, кроме тех, кто воюет с нами.
- Это точно! – подал голос его товарищ. - Мы только с татарами воюем. Матушка Екатерина еще Крым к России присоединила, а они теперь, вишь, отлагаться удумали!
- Матушка Екатерина… - покачал головой Петруша, возвращаясь в дом. – Извольте-ка полюбоваться на этого сознательного интернационалиста! Несчастные люди, сведённые с ума мерзавцами…
- Они ничем не отличаются от тех бедолаг-солдат, что на Сенатской площади ратовали за Константина и жену его Конституцию, - вздохнул Мишель, закуривая.
- В смысле сознательности несомненно. Но в жестокости они успели много превзойти своих предшественников.
- Просто предшественников поставили на место в тот же день. А нынешним бузотёрам позволили пьянеть от крови месяцами. Если бы эта вакханалия была остановлена сразу, сколько жизней и душ было бы спасено! А теперь… - брат махнул рукой. – Уходить надо, Петя. В горы к татарам или к чёрту на кулички – всё едино. Иначе, помяни моё слово, выведут нас с тобой «в расход» без церемоний.
- Вероятно, ты прав, - согласился Пётр. – Проберёмся на Украину, а там видно будет…
Этому намерению, однако, не суждено было исполниться. Уже на следующее утро разбойная ватага явилась вновь и на сей раз ворвалась прямо в дом.
- Где хозяин? – грозно спросил старший у побелевшего, как мел, дворецкого.
Старик указал дрожащей рукой в сторону спальни хозяина, и шестеро вооружённых до зубов молодчиков без стука вошли в неё. Пётр, страдавший сердечными спазмами от недолеченной контузии, ещё лежал в постели. Двое матросов подбежали к нему с винтовками:
- Ни с места! Вы арестованы!
- Могу я осведомиться, что происходит? – невозмутимо спросил Пётр.
Маленький прыщавый матрос, старший в этой шайке, наставил на него револьвер:
- Одевайтесь, генерал!
– Уберите ваших людей, вы видите, что я безоружен и бежать не собираюсь. Сейчас я оденусь и готов идти с вами.
– Хорошо, – кивнул матрос, – только торопитесь, нам некогда ждать.
Перепуганные слуги жались по углам, многие плакали. В саду арестантов ожидали ещё десять негодяев, а с ними – так и бросило Ольгу в жар от гнева – бывший помощник садовника её матери! Этот пьяница и хам однажды оскорбил Ольгу, и Петруша, услышав это, ударил его тростью и выгнал взашей. Теперь торжествующий мерзавец тыкал в него пальцем, крича:
- Вот, товарищи, этот самый генерал возился с татарами, я свидетельствую, что он контрреволюционер, враг народа!
- Да побойся Бога! – воскликнул проживавший по соседству грек, человек правдивый и сердечный. - Они ни в чем не виноваты, и в бою не участвовали!
- Там разберутся! – коротко ответил один из матросов, отстраняя непрошенного адвоката.
Перед глазами Ольги всё плыло. Вот, из ворот вывели Петрушу и Мишеля. Столпившиеся зеваки приветствовали их улюлюканьем и бранью… Некоторые, впрочем, сочувствовали. Когда арестантов подвели к автомобилю, Ольга бросилась следом и, вцепившись в дверцу, попыталась также сесть в салон, но матросы преградили ей путь штыками.
- Пустите меня! – крикнула Ольга с рыданиями. – Я хочу быть арестованной вместе со своим мужем!
- Вот, будет приказ, тогда и арестуем! А сейчас отойдите!
- Я никуда не уйду!
- Олесинька, прошу тебя, останься, - взволнованно сказал Петруша. – Подумай о детях!
- Нет! – отчаянно замотала головой Ольга. – Я никуда тебя не пущу, я поеду с тобой!
- Чёрт с ней, пусть едет! – махнул рукой прыщавый командир разбойничьей ватаги. – Ей же хуже…
Штыки раздвинулись, и через мгновение Ольга уже уткнулась заплаканным лицом в плечо мужа.
«Вместе в печали и в радости, пока смерть не разлучит», - эти слова были для неё не ритуальной формулой, но законом всей её жизни с самой первой встречи с Петром…
Ольга Михайловна Иваненко, внучка знаменитого издателя и публициста Каткова и дочь камергера Двора Его Величества, она ввиду знатного происхождения получила шифр фрейлины и была близка с Государыней Императрицей Александрой Фёдоровной. Государыня всегда с большой заботой относилась к своим дамам, хлопотала об устроении их судьбы. И её материнское сердце огорчало, что красавица и умница Ольга долго не выходит замуж, отвергая предложения претендентов. Ольга и в самом деле не спешила с замужеством. Она изучала медицину, поступила на курсы медицинских сестёр и мечтала стать врачом. Мечта эта сбылась. Она сделалась второй в России женщиной-врачом после княжны Гедройц, будущей руководительницы Царскосельского госпиталя.
Но одновременно явилось то, что навсегда затмило мечту…
Синеватые, прозрачные глаза, аквамарин, осколочки льда, вдруг начинающие плавиться и сиять… Таких глаз нет ни у кого больше. И не было. И не будет. Они могут метать молнии, а могут – наперекор льдистости своей! – обогреть такой лаской, что невозможно вместить сердцу. И это удивительное лицо, тонкое, благородное. Рыцарское лицо, словно из средневекового альбома. Барон Пётр Николаевич Врангель… Вся родня его – именитые герои многочисленных войн, а также прославленный мореплаватель… Дядя, семипалатинский прокурор – ближайший друг Достоевского. Даже с Пушкиным он в дальнем родстве, хотя, глядя не него, едва верится в это. Сам же он – пока всего лишь поручик. Но зато герой Русско-японской войны, о которой опубликовал он прелюбопытные записки, а также… горный инженер. Военная карьера Петруши в самом начале её едва не оборвалась. Молодой и горячий гвардеец после знатного кутежа изрубил саблей любимые деревца своего командира, представив их врагами. Пришлось осваивать мирную профессию. И в этом отличник военных дисциплин преуспел не меньше. С отличием окончив Горный институт, он некоторое время работал в Сибири, но грянувшая война возвратила его в строй.
Отличником оказался инженер-гвардеец и в танцах. На памятном балу, который познакомил их, Ольга танцевала лишь с ним, чувствуя себя невесомой в его сильных руках. А он, высокий, тонкий, гибкий, легко кружил её по зале, словно гипнотизируя льдинками невозможных глаз…
Ольга была покорена однажды и навсегда. Вскоре она стала баронессой Врангель. Первые годы брака были нелёгкими. Молодой офицер не тотчас отстал от гвардейских привычек, нередко предпочитая весёлую пирушку с друзьями домашнему уюту. Но Ольга была терпелива и знала, как добиться своего. Самая худшая стратегия – это пытаться командовать мужчиной. Тем более таким, который привык быть лидером сам. Большая женская нечуткость – пытаться решать возникающие трудности скандалами и обидами. Это лишь отдалит мужчину, утомит его, разрушит доверие. А помимо любви, доверие, уважение, взаимные интерес – основа брака. Любовь, оставшись в одиночестве, может погибнуть, но имея таких союзников, будет крепче стали. Ольга стала методично приучать мужа к дому. В какое бы время не возвратился он, она всегда ждала его. И не с вопросами и укорами, но неизменно – приветливая и радостная, нарядная и с ужином наготове. Этот заботливо создаваемый уют, это любовное внимание, наконец, перевесили «гвардейские замашки», и Петруша обратился в образцового мужа и отца.
В Четырнадцатом сомнений у Ольги не было. Хотя на руках у неё было уже трое детей, и младшей, Наташе, едва исполнился годик, она была свято убеждена: её место рядом с мужем. На фронте. Не зря же училась она врачебному искусству! Пора и вспомнить свою первую мечту, своё первое призвание, соединив его с призванием главным.
Три года длились фронтовые будни Ольги. Чреда походных лазаретов, передвижные летучки, операции под грохот идущих совсем близко боёв, нескончаемый поток раненых… «Ангел Ольга» - так прозвали её они. Слава Богу, Петруша во всё время войны избежал ранений. Даже в смертоносной Каушенской битве в первые дни войны, когда полегла в атаке на немецкие позиции славная русская конница, он оказался одним из немногих уцелевших. Хотя прошёл слух, будто бы ротмистр Врангель убит, но на самом деле убит был лишь конь под ним, а сам он, прорвавшись на вражеские позиции, оседлал немецкую пушку и рубил наседавших на него солдат противника! И ведь – победил! Взята была батарея непреступная! И из всех офицеров первый в той войне орден святого Георгия именно Петруша за свой подвиг получил!
Конечно, в эти годы они не всегда были вместе. Отнюдь не всегда… Но каким же великим счастьем были встречи! В самый канун революции судьба свела их в Кишенёве. Это было что-то вроде привала на обочине войны… Балы в губернаторском доме… И уже не юный поручик, но молодой генерал с прежней лёгкостью отплясывал гавоты, кадрили и вальсы со своей сменившей монашеский наряд милосердной сестры на подобающее случаю платье красавицей-женой. Тогда казалось, что до победы осталось подать рукой…
Но грянула революция, не стало Царя, и бездарные самоуверенные временщики в считанные месяцы умудрились обрушить в хаос великую ещё вчера Россию. Разложившаяся и утратившая всякие ориентиры армия бежала, наводняя страну бандами дезертиров. В этих условиях Ольге пришлось оставить фронт и отправиться в Ялту, где жила вместе с внуками её мать. Вскоре к ней присоединился и Пётр.
И, вот, теперь «новая власть» пыталось отнять его у неё! Могла ли она допустить это? Она три года следовала за мужем по всем фронтам. Последовала и теперь. В тюрьму, на плаху – всё равно, лишь бы вместе. И, укреплённая в этой мысли, Ольга осушила слёзы и крепко сжала руку Петра.
Автомобили быстро домчались до мола, где гудела огромная толпа. На пристани лежали в луже крови несколько растерзанных тел… Завидев новых арестантов, озверевшие убийцы взревели:
- Вот они, кровопийцы! Золотопогонники! Что там разговаривать, в воду их!
Похолодело сердце Ольги. Она уже внутренне смирилась с самой печальной участью, с расстрелом, но такая чудовищная расправа!.. Скользнули глаза по бледным от бессильного гнева лицам мужа и брата: Господи Всемогущий, защити!
Матросы вскинули винтовки, предостерегая толпу от самосуда, арестантов быстро возвели по сходням на миноносец и проводили в каюту, куда следом вошёл какой-то растерянный человек в офицерской форме без погон, оказавшийся капитаном этого судна.
Ольга немедленно бросилась к нему:
- Скажите, что с нами будет?! Мой муж и мой брат, они ни в чём не виноваты! Их оклеветал один из наших бывших слуг из мести!
Капитан смущённо мялся и отводил глаза.
- Вам нечего бояться, если вы невиновны, - бормотал он. - Сейчас ваше дело разберут и, вероятно, отпустят…
При этих словах дверь распахнулась, и ватага матросов огласила каюту своим звериным рёвом:
- Подавай сюда контру! Утопим и дело с концом! Нечего тянуть!
- Товарищи! – широко раскинул руки капитан, словно заслоняя ими арестантов. – Их дело должен рассмотреть наш революционный суд!
- Какой там ещё суд генералам! На штыки и в море!
В этот миг Ольге показалось, что первым поднимут на штыки, как совсем недавно несчастного Духонина, этого капитана, никакого не командира, а заложника своих матросов. На его и узников счастье их сторону взяли несколько матросов, ещё не вовсе потерявших человеческое обличье.
- Цыц, братва! Здесь наша власть, советская! И суд наш, революционный! Иль не так? Вы что же, нашему же суду не доверяете? Своим товарищам, которых мы сами выбрали?!
- Доверяем!..  
- Тогда обождём, когда они свой вердикт скажут! А тогда и на штыки, коли так решат!
Когда озверевшая банда бывших матросов ушла, Пётр взял жену за плечи и заговорил, неотрывно глядя ей в глаза:
- Олесинька, родная моя, послушай меня, пожалуйста! Здесь ты помочь мне не можешь, а там ты сможешь найти свидетелей и привести их, чтобы удостоверили мое неучастие в борьбе! Никто, кроме тебя, не сможет этого сделать, а это единственное, что может нас спасти! Умоляю тебя, сделай это ради нас! Ради меня!
Он умел убеждать, умел говорить так, что невозможно было противиться его воле… Слёзы снова потекли по щекам Ольги:
- Хорошо, я сделаю, как ты скажешь…
Петруша быстро снял с руки часы-браслет, которые она подарила ему ещё невестой и которые с той поры он никогда не снимал:
- Возьми это с собой, спрячь! Ты знаешь, как я ими дорожу, а здесь их могут отобрать.
Ольга взяла часы, молча обвила шею мужа и, поцеловав в последний раз, вышла. Едва помня себя, плохо видя из-за застилающих глаза слёз, она поднялась на палубу и в ужасе остановилась. Из подъехавшего к миноносцу автомобиля обезумевшая толпа вытащила какого-то полковника. Дикий бранный рёв, плевки, беспорядочные удары, и, вот, поверженная жертва исчезла в клокочущем море палачей… Прошли секунды, море расступилось и обнажило зрелище ещё более кошмарное: кровавое месиво и разбросанные части изрубленного в куски, растерзанного тела…
Ольга не лишилась чувств, но точно оледенела. С трудом переставляя ноги, она вернулась в каюту. Пётр с тревогой вскочил ей навстречу:
- Что с тобой, родная? Почему ты вернулась? На тебе нет лица…
Ольга протянула ему часы и несколько мгновений молча всматривалась в дорогое лицо. Неужели с ним будет то же… Неужели… Да ведь он знает это! Он понял всё раньше неё! Для того и отослал прочь, чтобы не на её глазах…
- Я поняла, все кончено, – тихо прошептал Ольга, – я остаюсь с тобой!
Крупна рука мужа легла на склонённую голову, тёплые губы коснулись лба. Он ничего не ответил, лишь крепко-крепко прижал к себе, приняв её решение-жертву.
Ближе к вечеру в каюту явилось несколько матросов и какой-то лохматый молодой человек в пенсне.
- Врангель Пётр Николаевич, признаете ли вы себя виновным? – спросил он, приняв театральную позу и высоко вскинув голову с острым, гладко выбритым подбородком.
- В чем? – приподнял бровь Петр.
- А за что вы арестованы? – наивно полюбопытствовал юнец-комиссар.
– Это я должен был бы спросить вас, но думаю, что и вы этого не знаете, - усмехнулся Пётр. - О настоящей же причине я могу только догадываться. Помощник нашего садовника позволил себе низким образом оскорбить мою жену, будучи пьян. Я ударил наглеца, и он отомстил мне ложным доносом. Я не знаю, есть ли у вас жена, но думаю, что если есть, то вы ее также в обиду бы не дали.
Жены у комиссара, по-видимому, не было. Поэтому, записав показания, он распорядился лишь, чтобы заключённых перевели к остальным арестантам, в здание таможни, где разместилась новая тюрьма. По счастью толпа, не то пресытившись невинной кровью, не то замёрзнув под ледяным дождём, разошлась, и переход в новые «апартаменты» прошёл без происшествий. В огромном зале бывшей таможни с выбитыми стёклами и заплёванном полом собралось самое разнообразное общество: генералы и гимназисты, татары и офицеры, интеллигенты и сущие оборванцы… Снаружи пленников сторожили матросы и солдаты, чья неумолчная матерщина заглушала негромкие разговоры и вздохи узников.
- Когда они поведут нас на расстрел, - тихо сказал Пётр Михаилу, - мы не будем вести себя как бараны, которых гонят на убой. Постараемся отнять винтовку у одного из них и будем отстреливаться, пока не погибнем сами. По крайней мере, умрем сражаясь!
Мишель согласно кивнул. А Ольга подумала, что, если бы все находившиеся в зале офицеры и мужчины, способные носить оружие, поступили бы таким же образом, то ещё неизвестно, кто бы взял верх. По крайней мере, это и впрямь был бы бой, а не жуткая гибель от рук обратившихся в бесов людей.
Утром допрашивать арестантов явился «революционный трибунал» в лице ночного лохматого юноши, комиссара с гоголевским именем «Вакула» и сопровождавших их матросов. «Трибунал» переходил от одного арестанта к другому, производя допросы.
- Это тот самый генерал, о котором я вам говорил, - шепнул юноша Вакуле, когда тот приблизился к Петру и Ольге.
- За что арестованы? – спросил «председатель трибунала».
- Вероятно за то, что я русский генерал, другой вины за собой не знаю, - пожал плечами Пётр.
– Отчего же вы не в форме, небось раньше гордились погонами, - усмехнулся Вакула и повернулся к Ольге. - А вы за что арестованы?
– Я не арестована, я добровольно пришла сюда с мужем, - ответила она.
– Вот как? – удивился комиссар. - Зачем же вы пришли сюда?
– Я счастливо прожила с ним всю жизнь и хочу разделить его участь до конца.
Вакула подбоченился, обвёл присутствующих многозначительным взглядом. Видимо, театральщина была в крови этого сорта людей. Словно бы они перешли на революционные посты с подмостков скверных провинциальных театров. После истинно театральной паузы и с таким же эффектом комиссар объявил:
- Не у всех такие жены – вы вашей жене обязаны жизнью, ступайте! – картинный жест протянутой руки указал на дверь…

***
…Их рубили на ставших сколькими и красными от крови палубах… Сбрасывали с привязанным к ногам грузам с волноломов… Пришедшие в Ялту немцы нашли у её берегов целый лес трупов. Такова была участь многих арестованных в жуткие январские дни, кошмарными снами время от времени настигавшие Ольгу. Вот, и этой ночью привиделись растерзанные тела на ялтинском молу, заплёванный зал таможни, комиссар Вакула, оказавшийся любовником матушкиной прачки… Милая, славная мама! Это она тогда, не страшась никого и ничего, привела делегацию соседей и прислуги в защиту зятя и сына, а в приватной беседе с «председателем ревтрибунала» употребила главный довод: прачка Маня больше не пустит его на порог, если он не освободит её добрейших хозяев. Довод оказался убедительным, а Маня - не четой пьянице-доносчику, но барыне своей душою верной. Этот-то комиссарский «лямур» и решил исход дела. Чудо и только! Перекрестилась Ольга. Всякий день теперь за чудо это Бога благодарить… Но содрогается, обливается кровью сердце от мысли, что в это самое время ялтинская бойня повторяется вновь, но в масштабах куда более страшных, по всему Крыму идут расправы над теми, кто остался на родной земле, не решившись уйти на чужбину. Господи всемогущий, защити их!..
Чувствуя, что сон уже не вернётся, она вышла из каюты, глубоко вдохнула прохладный ночной воздух. Море было на редкость покойно после недавнего шторма, его посеребрённая светом месяца гладь лишь едва колебалась ленивыми волнами. В этот час, среди водной бескрайности, чудилось, будто время – закончилось, уступив место вечности… Но это лишь мираж. Через считанные часы на смену ночи явится день, пробудятся спящие вповалку на палубе измученные люди, а корабль причалит к чужим берегам… И иллюзия вечности рассеется под жестоким напором пугающе уплотнившегося, беспощадного времени. Но в этом времени вновь соединится Ольга с тем, с кем поклялась быть, «пока смерть не разлучит».
За мужем она следовала от Ялты до Кубани… Получив под своё начало дивизию, Петруша совсем скоро призвал на фронт и её:
«Здесь все болеют всякой дрянью – тифом, инфлюэнцей, малярией и т.д. Сегодня у меня поднялся сильный жар, кашель и озноб, а затем пот. Операция затягивается до бесконечности – сюда прибыла вся 3-я дивизия Дроздовского, атаковала, но безрезультатно и понесла большие потери. Наша санитарная летучка, импровизированная, без всяких средств, закрывается и в дивизию назначена форменная, земская. Всё это вместе заставляет меня предложить Тебе, Киська, приехать ко мне – сперва частным человеком, а там – увидим. Не говори, пожалуйста, никому, что я болею – это лишние разговоры. Захвати, если приедешь, градусник, антипирин и т.д. – всякую дрянь, здесь даже и термометра нет. Киська! Не думай, что я сильно болею и от того Тебя выписываю, но очень тоскливо без Тебя».
Само собой, Ольга тотчас примчалась на этот зов – лечить мужа, организовывать походный лазарет, выхаживать раненых… Возвратились фронтовые будни: снова её санитарная летучка возникала на самых опасных участках фронта, спасая драгоценные жизни. Это служение страждущим, сердечность в обращении с людьми, открытость им стяжали ей всеобщее уважение. Когда после освобождения Северного Кавказа перебрались всей семьёй в станицу Константиновскую, Ольга сделалась почетной гражданкой оной наряду с мужем.
В одну из ночей на лазарет напали красные. Большинство медсестёр имели с собой ампулы с ядом, чтобы принять его в случае необходимости и тем самым избежать пыток и насилия. Имела такую ампулу и Ольга, но это крайнее средство на последний миг приберегла. Казаки, бывшие при лазарете, и способные держать оружие раненые приняли бой. Закипела в ночном мраке ожесточённая перестрелка. Между тем, один из раненых поскакал в располагавшийся неподалёку штаб…
Уже совсем-совсем рядом раздавались выстрелы, когда что-то мгновенно переменилось. Разом ослаб натиск красного отряда, и куда-то в сторону сместилась пальба…
- Наши! – раздались радостные крики.
Закрестились сёстры и тяжёлые раненые:
- Спасены, слава Тебе, Господи!
Ударила красным во фланг подоспевшая белая конница, срочно примчавшаяся на выручку. И тут уж стрельбой дело не ограничилось, но быстро до рубки дошло. Получаса не прошло, как разглядела Ольга мчащегося прямо на неё из темноты всадника. Высокую фигуру мужа в казачьей папахе и бурке она узнала сразу.
- Петруша, как же ты вовремя! – радостно простёрла к нему руки Ольга, едва лишь он осадил коня, останавливаясь перед ней.
- Вовремя? – лицо Петра подёргивалось от едва сдерживаемого гнева. Покосившись на подъехавших следом казаков, он перешёл на французский, не желая, чтобы сторонние поняли семейный разговор. – Ты считаешь, что это «вовремя»? Ещё каких-нибудь десять минут, и ты была бы мертва!
- Вот, тогда было бы не вовремя… - резонно откликнулась Ольга, также переходя на французский.
 Муж с досадой сжал хлыст:
- Вот что, моя дорогая, я не намерен ждать, когда случится это «не вовремя», и наши дети останутся сиротами! У меня и без того довольно дел, чтобы ещё постоянно волноваться о том, не грозит ли опасность моей жене! Я чуть с ума не сошёл, когда примчавшийся казак сообщил, что красные напали на лазарет!
- Петруша, но ведь ты сам поручил лазарет моим заботам!
- Это была моя ошибка!
- Но всё же обошлось!
Пётр отшвырнул хлыст в сторону:
- Нет! Не обошлось! Теперь работа налажена и будет продолжаться без твоих забот!
В ночной темноте, в степи, среди разгорячённых боем казаков, бросающих на своего генерала и его жену любопытствующие взгляды, этот эмоциональный французский диалог был так комичен, что Ольга не удержалась и звонко рассмеялась, чуть прикрывая ладонью рот. Петр вспыхнул и, помянув французского чёрта, пришпорил коня так, что тот встал на дыбы, и ускакал прочь…
Из лазарета всё же пришлось уйти, дабы не испытывать терпение мужа. Вскоре, однако, уже ему самому понадобилась сестра милосердия… Тиф нещадно выкашивал как ряды армии, так и мирное население. Эпидемия развивалась с чудовищной скоростью. Станции были сплошь забиты составами, переполненными умершими и умирающими, лежавшими вперемешку без врачебной помощи, так как врачи заболевали также, а иные бежали. Не обошла стороной болезнь и Петра… На пятнадцатый день врачи отчаялись спасти его и признали положение безнадёжным. Но когда священник пришёл исповедать и причастить умирающего, тот неожиданно пришёл в себя и в полном сознании приобщился Святых Тайн. Спустя два дня кризис миновал… Долгие недели болезни, в которые Ольга безотлучно находилась при муже, показали, какой любовью и уважением пользовался он решительно во всех слоях населения. Врачи и различные поставщики отказались от вознаграждения за свои услуги. Неизвестные присылали вино и фрукты, справлялись о его здоровье. Ряд освобождённых им станиц избрали его почётным казаком, а Кубанская Чрезвычайная краевая рада наградила учреждённым недавно крестом Спасения Кубани 1-й степени…
Ещё не оправившись, Пётр возвратился на фронт, дабы открыть армии путь к Волге. Битва на Маныче, подобная величайшим сражениям прошлого, продолжалась несколько дней. Генерал Улагай наголову разгромил кавалерийский корпус красного командира Думенко. Полки белых несли тяжёлые потери. Был момент, когда возникла угроза отступления на одном из направлений, и тогда Пётр отдал приказ своему конвою на месте расстреливать дезертиров и паникёров. Командующий Кавказской армии неделями ночевал в степи, положив под голову седло и укрывшись буркой… С железной решимостью вёл он свои войска на штурм, лично объезжая полки и подавая пример мужества и воли к победе, и уверенности в ней. Так была освобождена Великокняжеская, а следом – Царицын…
День 19 июля ярко вставал в памяти Ольги. Ещё шли бои на окраинах города, ещё доносились залпы орудий, но движимые робкой надеждой на освобождение от красного ига, жертвами которого стали 12000 невинных, люди уже стекались отовсюду на главную площадь, к собору, где шла благодарственная служба. Ослепительно сияло солнце, словно приветствуя победителя. Когда же явился он сам, подтянутый, энергичный, сосредоточенный, площадь буквально взорвалась восторженными криками. Освобождённые люди приветствовали своего героя. А он возвышался над ними, стоя на лестнице собора, и не то молился, не то размышлял о чём-то. Он не упивался своим триумфом, слишком тяжело и дорого дался этот триумф армии, и слишком много предстояло дел впереди. И всё же ещё более обычного высохшее после болезни и тягот последних сражений лицо, почти прозрачное и потемневшее от загара, светилось, и сияли аквамариновые льдинки-глаза…
- Вам тоже не спится, Ольга Михайловна? – к стоявшей у борта Ольге приблизилась генеральша Шатилова.
- Да… Мне, знаете ли, только теперь отчего-то припомнился Царицын. Помните?..
Софья Фёдоровна грустно улыбнулась. Эта добрейшая женщина, не имея детей, питала великую привязанность к кошкам. И в освобождённом Царицыне принялась она спасать бедных животных, натерпевшихся голода не меньше, чем люди, обратив свой дом в настоящий кошачий приют.
- Помилуй Бог, зачем вам все эти кошки?! – возмутился убеждённый собачей Петруша, зайдя как-то на квартиру своего начальника штаба. – Давайте я лучше подарю вам одну хорошую собаку!
«Угрозу» он сдержал. И на другой день к ужасу кошек генеральши Шатиловой бравый адъютант доставил ей подарок – огромного красавца-пса.
Улыбнулась и Ольга, вспомнив этот курьёз и пса, встречавшего её заливистым лаем, и перепуганных кошек, вынужденных привыкать к косматому соседу…
- Неужели мы никогда больше не увидим Царицына?.. И Севастополя?.. И… – вырвался у Софьи Фёдоровны вопрос, терзавший сердца всех пассажиров белой эскадры.
Ольга не ответила. Когда она покидала родные берега год назад, сомнений в возвращении у неё не было. Тогда армия ещё продолжала сражаться, а Пётр вынужден был покинуть её из-за конфликта с генералом Деникиным, чья стратегия неуклонно приближала конец Белого дела. Эта стратегия, превращавшая Царицынский триумф в Пиррову победу вызывала у Петруши глухое отчаяние.
- Бездарность, уверенная в своей непогрешимости, и на этот раз свела на нет сразу весь успех доблестнейших войск... – сокрушался он. – Больно и бесконечно жаль невинных жертв неспособности и бездарности....
Эти настроения разделяли многие в армии. В итоге Главнокомандующий обвинил «соперника» в интригах против себя и потребовал, чтобы он покинул Россию…
Тогда же покинул Родину и Павел Шатилов, ближайший друг Петра ещё со времён Японской войны.
Прошло совсем немного времени, и армия была практически разгромлена. После катастрофы Новороссийска, где из-за хаоса и неспособности организовать эвакуацию была брошена на расправу масса людей, Деникин вынужден был оставить пост Главнокомандующего и пригласить изгнанника на военный совет, который должен был избрать нового вождя. Умирающая армия уже в агонии призвала своего героя в последней отчаянной надежде, что он сможет сотворить чудо и спасти безнадёжно загубленное дело…
Приглашение на военный совет в Константинополь доставили англичане и, вручая оное адресату, предупредили, что их правительство отказывает в поддержке Белой армии, показав соответствующую ноту…
- Благодарю вас, - сказал на это Пётр. – Если у меня могли быть ещё сомнения, то после того, как я узнал содержание этой ноты, у меня их более быть не может. Армия в безвыходном положении. Если выбор моих старых соратников падёт на меня, я не имею права от него уклониться.
- Ты с ума сошёл! – воскликнул Шатилов, вскакивая с кресла, в котором дотоле сидел молча, с видом самым сумрачным. - Ты знаешь, что дальнейшая борьба невозможна! Армия или погибнет, или вынуждена будет капитулировать, и ты покроешь себя позором. Ведь у тебя ничего, кроме незапятнанного имени не осталось! Ехать теперь – безумие!
Петруша помолчал, а затем спокойно ответил, положив руку на плечо другу:
- Я не тешу себя пустыми иллюзиями, Паша. Дело наше безнадёжно, но, если кончать его, то уж хотя бы без позора! Нужно попытаться остановить это позорище, это безобразие которое происходит теперь! Уйти, но хоть, по крайней мере, с честью… И спасти, наконец, то, что можно… Тех, кого можно. Словом, нужно прекратить кабак! Выиграть время, навести порядок. И если это удастся, попытаться сделать жизнь возможной хотя бы в Крыму… Показать остальной России… вот у вас там коммунизм, то есть голод и чрезвычайка, а здесь идёт земельная реформа, вводится волостное земство, заводится порядок и возможная свобода… И если слава пойдёт, что вот в Крыму можно жить, тогда можно будет двигаться вперёд… Только не так, как мы шли при Деникине, а медленно, закрепляя за собой захваченное… Чтобы отнятые у большевиков губернии были источником нашей силы, а не слабости, как было раньше… Втягивать их надо в борьбу по существу, чтобы они тоже боролись, чтобы им было за что бороться! Чтобы они знали, за что они борются.
Всё это Пётр говорил, расхаживая по комнате, уже мысленно перенесясь в Крым, уже претворяя в жизнь свой план. Весь он при этом дышал неукротимой энергией и решимостью.
Шатилов развёл руками, усмехнулся:
- И эту утопию ты называешь «не тешить себя иллюзиями»?  
- Пусть утопия, но, по крайней мере, мы восстановим честь национального знамени и, как говорят господа марковцы, умрём красиво. Одним словом, вопрос этот решённый – я отправляюсь с первым же судном!
- Ты хотел сказать, мы отправляемся?
- Но зачем же тебе, Паша, принимать участие в безумии? – прищурился Пётр лукаво.
- Ну… хотя бы из чувства долга. Ты считаешь долгом быть с армией, а я – быть с тобой.
- Я тоже считаю долгом быть с тобой! - вмешалась Ольга, всё это время даже не пытавшаяся отговорить мужа от безумного решения, зная точно, что он не изменит его. – Я еду с тобой!
- Нет, Олесинька, - покачал головой Пётр, - на этот раз нет. Рисковать тобой, самым дорогим, что осталось у меня, я не могу. И не настаивай, пожалуйста! Представь лишь, какой огромный вал работы обрушится на меня там. Неужели ты думаешь, что мне будет легче, если к нему добавится ещё тревога за тебя? Я хочу быть уверен, что с тобой всё хорошо, что ты в безопасности, это будет лучшей твоей помощью мне!
Она смирилась. Осталась. Даже несмотря на недобрый знак: с первым же судном Пётр не смог добраться до Севастополя. От нервного напряжения обострилась старая контузия, вызвавшая сердечный припадок. Пришлось возвращаться, лечиться и лишь после вновь отправляться в путь.
Софье Фёдоровне повезло больше. Ей муж не запрещал следовать за собой, и она разделила с Белым Крымом последние месяцы его бытия. Месяцы, в которые Петруша почти смог воплотить свою «иллюзию» и отчаянную веру армии в чудо. Он и сотворил чудо, отбросив большевиков, реорганизовав почти разгромленное воинство, проведя ряд реформ в гражданской сфере и обеспечив ими порядок и достаток жителям белого анклава. Если советская Россия голодала, то Крым мог даже экспортировать зерно. Если в советской России царил грабёж и беззаконие, то в Крыму господствовал закон, а всякие грабежи прекратились под страхом смертной казни. Мужики говорили, что только врангелевцы не грабят их. Даже рабочие признали белую власть и в дальнейшем много помогли эвакуации. Но мог ли клочок земли выдержать натиск громадной махины?..
Участь Крыма была предрешена. Оставалось уйти с честью. Эвакуация готовилась с первых дней. Когда же красные перешли в наступление, и стало ясно, что уходить придётся в самом скором времени, Павел Николаевич предложил жене немедленно вернуться в Константинополь. Софья Фёдоровна отказалась. На её попечении находились в ту пору все склады белья и продовольствия для госпиталей. Кроме того, надо было эвакуировать из приюта в Севастополе детей на стоящие на рейде суда. Между тем, подмога уже спешила к генеральше Шатиловой…
Едва узнав об эвакуации, Ольга с первым пароходом отправилась в Севастополь. В этот роковой час она не могла оставаться вдали от мужа. Не могла не делить с ним его заботы. И… в случае трагедии не могла остаться без него. Так и всколыхнулись перед глазами жуткие видения Ялты! Как и без малого три года назад, готова была повторить она: «Я люблю моего мужа, я прожила с ним всю жизнь и хочу разделить его участь!» С тем и ехала – разделять участь…
- Ты не должна была приезжать!
- Я не должна была оставлять тебя!
- Ты сумасшедшая…
- Я твоя жена…
- А муж и жена… - бледное от гнева лицо мягчеет ласковой иронией, плавится ледяная сталь глаз…
- Мы сумасшедшие оба. Я не могла запретить тебе ехать сюда и исполнить свой долг, но и ты не можешь запретить мне исполнить свой.
После нескольких месяцев разлуки и нескончаемых тревог что за счастье великое было вновь любимое лицо видеть и поцелуями покрывать, вновь приникнуть к груди, вновь – пусть на считанные минуты, пусть в дни горчайшие и погибельные – рядом быть!
Все эти дни был Пётр сплошным потоком энергии, животворящим всё вокруг. Он не знал отдыха. Он был везде. Трудности и опасности лишь придавали ему сил, если только не скован он был по рукам и ногам чужими бездарными решениями, но нёс всю полноту ответственности сам. Ответственность – крест слабодушных и счастье сильных… Придавало сил и уверенное чувство собственной правды и исполненного долга. Он поклялся спасти армию от бесчестья, и его армия уходила не побеждённой, не разгромленной, уходила в боевом порядке на заранее подготовленные для отступления позиции – корабли… Недаром говорят, что полководец проверяется именно отступлением, способностью организовать его, избежав хаоса.
- Я отплываю на крейсере «Корнилов», вас взять с собой не смогу. Со мной поедет лишь дочь генерала Корнилова. За вами же прислал катер адмирал Дюмениль, вы отправитесь на его корабле! – это были последние слова мужа, которые слышала Ольга на родном берегу. С того момента она не видела его. Главнокомандующий на катере до последнего мига лично инспектировал все порты, проверяя все ли желающие смогли погрузиться. Он дал слово, что не покинет Крыма, пока последний желающий не ступит на борт спасительного судна. И конечно сдержал его, дождавшись, пока погрузятся последние казаки, а на горизонте замаячат первые красные разъезды…
Впрочем, и Ольга не многим отстала от мужа. После краткого сообщения Петра, тотчас ушедшего, она с горячностью сказала генеральше Шатиловой:
- Мы не можем уехать так просто… Идёмте скорее в храм! Помолимся в последний раз на родной земле!
В соборе Святого Владимира было в тот час практически пусто. Сжалось горечью сердце при взгляде на могилы четырёх славных адмиралов – их-то, пусть и упокоившихся давно, оставляли теперь во власти врага!.. Скорбный батюшка благословил нежданных прихожанок и с готовностью согласился отслужить напутственный молебен. По щекам Софьи Фёдоровны текли слёзы. Не могла их сдержать и Ольга. Обе женщины опустились на колени, молясь каждая о своём и об одном, для всех уходящих общем…
Когда молебен уже завершался, в собор вбежал запыхавшийся адъютант Главнокомандующего. Увидев молящихся дам, он с видимым облегчением вздохнул и объявил:
- Его превосходительство приказал, чтобы я немедленно проводил вас к катеру адмирала Дюмениля и проследил, чтобы вы погрузились!
- Мы уже идём!
При этих словах какая-то невыносимая тяжесть легла на сердце. Всё кончено. Пусть с честью, пусть красиво, но кончено. Кончено!.. И какое отчаяние охватывает душу от этой мысли! Столько жертв, столько трудов и надежд… И что станет теперь с Россией? С Севастополем? И с теми, кто уходит теперь?
Последний поклон. Последние лобзание родной земле – плитам священного собора. Последние благословение едва сдерживающего слёзы священника… Господи, благослови!
И, вот, уже уносил катер двух генеральш прочь от родных берегов, и на чужестранном судне приветствовал их галантный французский адмирал…   
- Я, пожалуй, вернусь в каюту, меня что-то знобит, - подёрнув плечами, сказала Софья Фёдоровна. – Да и вам бы отдохнуть, впереди тяжёлый день.
- Впереди – очень много тяжёлых дней, - отозвалась Ольга. – Но мы всё выдержим, не правда ли? Мы, как всегда, исполним свой долг столь же достойно, как наши мужья…
Софья Фёдоровна молча кивнула и, пожав подруге руки, удалилась. Ольга вновь осталась одна. Вглядываясь в ночную тьму, пыталась различить она очертания «Корнилова». Она была уверена, что Петруша также не спит теперь, занятый бесконечными трудами, и пыталась представить его, угадать, чем именно он занят.
Совсем скоро взойдёт солнце, а на горизонте покажутся увенчанные полумесяцами минареты. Константинополь! Чужбина! Многотысячная армия изгнанников, за судьбу которой отвечает один человек – её муж, генерал Врангель. Какая неподъёмная простому смертному кладь! Но Петруша – не простой смертный, он вынесет. А она поможет ему в этом, разделит ношу. И всегда-всегда, что бы ни было, будет рядом. Пока смерть не разлучит…

__________________

В эмиграции баронесса Ольга Михайловна Врангель стала вернейшей сподвижницей мужа, посвятив себя заботе о беженцах. В Константинополе, всюду, где звучала русская речь, можно было услышать: «Вы не видели Ольгу Михайловну?..», «Ольга Михайловна поможет...», «Ольга Михайловна напишет... скажет... достанет... придет... сделает...». И она делала: писала, хлопотала, помогала, никогда не отказывая, всегда доброжелательно, быстро и без суеты... По воспоминаниям современников, никто не мог с таким искренним участием поговорить с простым казаком, солдатом, офицером, ставшим инвалидом, с безутешными матерями и вдовами, как это делала она. Ее сердце было распахнуто детям, и они отвечали ей взаимностью.
Уже перебравшись в Сербию, Ольга Михайловна решила организовать санаторий для больных туберкулёзом. Находясь проездом в Париже, она получила приглашение поехать в США для сбора необходимых средств. Мужу была послана срочная телеграмма с просьбой разрешить поездку. Спустя несколько часов пришел ответ: «Ты сошла с ума. Желаю удачи и счастливого пути! Петр».
Перед американской публикой она выступала дольше полутра часов – это было первое её публичное выступление. Люди аплодировали ей стоя. Собранных денег хватило на организацию целых двух здравниц – в Болгарии и Сербии. В дальнейшем Ольга Михайловна собирала средства и на обучение русских студентов. Америку она изъездила вдоль и поперёк.
При такой огромной общественной работе и трудном финансовом положении собственной семьи (чтобы содержать её Главнокомандующий Русской Армии вынужден был вспомнить свою старую профессию и устроиться на работу простым инженером) эта удивительная женщина родила в эмиграции четвёртого ребёнка, сына Алексея.
«Я прожила с ним всю жизнь и хочу разделить его участь…» - говорила Ольга Врангель в 1918 году. Судьба распорядилась иначе, судив ей пережить мужа на целых сорок лет. Прирождённый вождь, полководец, администратор, политик, человек ясновидящей интуиции, генерал барон Пётр Николаевич Врангель был слишком опасным противником для советской власти. В 1928 году он был отравлен агентами ОГПУ. Ольга Михайловна скончалась в 1968 году, в США, где проживала со старшей дочерью.