Эта необъявленная война на Кавказе началась еще при Александре I, когда новым наместником края был назнач боевой генерал, прославивший себя в Отечественной войне 1812 года, Алексей Петрович Ермолов. Она продолжалась когда на престол взошел Николай I и многие офицеры участники декабрьского восстания были отправлены рядовыми в действующую Кавказскую армию. Она стала уже привычной составной частью русской жизни во времена Лермонтова, Толстого и нашла свое отражение в их творчестве.
Миновала крымская эпопея 1854- 55 гг. По указу Александра П в 1861 в России было отменено крепостное право, а Кавказская война все шла.
Зачем она велась, если задолго до ее начала многие народы Северного Кавказа обращались к России с просьбой о покровительстве? В 1812 году практически весь Дагестан принял подданство России. В чем причина ее возникновения, если во время войны России с Персией и Турцией в начале прошлого века горцы не поднялись против нас, а наоборот вступали в русские войска?
Объясняется это тем, что Россия, беря под защиту горские народы, в те времена не спешила распространить на них и административную власть. Вопрос об окончательном присоединении Северного Кавказа возник после вхождения в состав России Закавказья, когда стало необходимым обеспечить тесную и надежную связь с этими территориями.
Но как только начались попытки навязать вольным горцам российские законы и порядки, среди них стало быстро расти недовольство.
Намерения русских, казалось, были самые благородные: распространить законность и просвещение, прекратить междуусобицы и набеги. Но встречая сопротивление, у русской военной администрации сложилось мнение, что «и добро надо делать насилием». Естественно, предпринятые Ермоловым жесткие меры против горцев были восприняты ими как посягательство на их свободу. Вооруженное сопротивление постепенно переросло в затяжную войну. Интересно мнение об этой войне одного из рядовых участников с русской стороны. Это слова простого кубанского казака Пимена Пономаренко о черкесах, с которыми ему довелось воевать: «Самый еройский народ. Та и то треба сказать... свою ридну землю, свое ридно гниздечко обороняв. Як що по правде говорыты, то его тут правда була, а не наша».
Более 45 лет продолжалась Кавказская война. Ее вдохновителем долгое время оставался имам Шамиль, с именем которого связан наиболее упорный период борьбы горцев против России на Северном Кавказе. И в то же время на примере его судьбы можно проследить, как через трагедию и бессмысленные жертвы этой войны постепенно менялось мировоззрение горцев и русских в вопросах взаимного понимания и уважения.
Шамиль родился в 1799 году в аварском ауле Гимры. Назвали его в честь деда — Али. Он был самым слабым ребенком, часто болел, и родители, следуя поверью, дали сыну новое имя Шамиль (точнее Шамуил — «услышанный богом»). Мальчик постепенно поправился и вырос здоровым и крепким юношей. С детства его товарищем был Кази Мулла. Они жили друг от друга через два дома и были дружны, как родные братья, но не походили один на другого. Кази Мулла был старше Шамиля на 4 года. Еще отроком он изучил арабский язык и знал наизусть весь Коран. Занимаясь науками, он часто уединялся и затыкал уши воском, чтобы не отвлекаться ничем посторонним. Шамиль, напротив, отличался живым характером, после страсти к науке его любимым занятием были физические упражнения, в которых он достиг совершенства. Никто не мог догнать его на бегу, побороть в любом состязании.
Кази Мулла и Шамиль вместе росли в Гимрах, вдвоем ходили в школу, вместе потом учились несколько лет в Кизляре, вместе начали воевать за свободу горцев. Судьба столкнула этих людей и повела их рука об руку на жизнь и на смерть. В этой борьбе Кази Мулла стал руководителем и духовным наставником горцев. Он был выбран первым имамом Чечни и Дагестана. Шамиль сражался рядом со своим другом, разделяя с ним все опасности и превратности судьбы. Друзья помнили, что Коран обещает рай под тенью шашки тому, будет убит на войне с неверными.
Погиб Кази Мулла при осаде родного аула Гимры русскими войсками в 1832 году. Незадолго до смерти он видел сон который открыл ему имя будущего преемника: «По реке плыли два бревна, одно из которых принадлежало мне, а другое Шамилю. Мое бревно река унесла вниз, а бревно Шамиля оказалось выброшено на берег, причем это был можжевельник, а ведь сказано, что польза от можжевельника сохраняется навечно».
В этом бою Шамиль совершил подвиг, обративший на него внимание всех горских племен. Когда Гимры пали, Кази Мулла вместе с Шамилем и пятнадцатью самыми преданными ему мюридами заперся в башне, окруженной со всех сторон солдатами. Не видя спасения, он предпринял отчаянную вылазку. С шашкой наголо он первым бросился вон из башни, но тотчас был заколот штыками. Шамиль, увидев у дверей двух солдат с ружьями, готовыми выстрелить по следующему смельчаку, выпрыгнул из окна над выходом, и так ловко и далеко, что оказался позади этих двух солдат. Он мигом изрубил их шашкой и бросился на третьего солдата. трелять в Шамиля не решались, боясь в тесноте боя попасть в своих. К нему подбежал четвертый солдат и ударил его штыком в грудь так сильно, что штык вышел в спину у правой лопатки и правая рука была парализована. Тогда Шамиль перехватил шашку левой рукой и одним ударом разрубил солдату голову.
Изумленные необычайной силой и отчаянным мужеством Шамиля, солдаты отхлынули от него. В этот момент, пользуясь тем, что всеобщее внимание было сосредоточено на Шамиле, из башни выскочил мюрид Магомет-Али и с криком: «Аллах, Аллах!» и кинулся на помощь Шамилю. Вдвоем они добежали до находившихся неподалеку густых деревьев и скрылись.Но дальше Шамиль бежать не мог, он упал, и из его рта хлынула кровь. Русские сочли его убитым, а Магомет-Али, отбежав в сторону, наблюдал за ним издали. Когда наступила темнота, он вернулся к Шамилю, перевязал его раны и отвел в ближайший аул Унцукул, где жил тесть Шамиля, известный своим искусным врачеванием. Более трех месяцев Шамиль находился между жизнью и смертью. Но судьба благоволила ему и понемногу он оправился.
Пока Шамиль залечивал раны, движение мюридов возглавил Гамзат-бек, а после его гибели в 1834 году третьим имамом горцы выбрали Шамиля, и Кавказская война приобрела затяжной и ожесточенный характер.
Приняв под свою руку Дагестан и Чечню, Шамиль заявил себя не только отличным воином, но и талантливым правителем. Он разделил подвластную ему территорию на наибства (около тысячи дворов в каждом), из наибств составлялись области. Все горцы обязаны были нести военную службу с 16 до 60 лет, и каждый должен был иметь винтовку, пистолет и шашку, а более богатые и лошадь. Сборы на войну были поголовные и частые и приводились в исполнение с удивительной быстротой и послушанием. Порох, хотя довольно плохого качества, выделывался в Дагестане, пороховые заводы были в аулах Ведено, Гуниб, Унцукул. Сера добывалась в горах. Умелый кузнец Джебраиль Унцукульский научился отливать пушки, которые не разваливались при стрельбе.
Себя Шамиль окружил стражею из самых приверженных мюридов (до 600 человек). Строгость жизни, обязательная сначала для одних мюридов — последователей учения пророка Мухаммеда, сделана была обязательною для всех: запрещены были пение, танцы, табак и самое ничтожное употребление хмельного. Шамиль повелел карать смертью за измену, разбой и грабеж, но также и за сопротивление мюриду, за несовершение пяти молитв в день, за неотчисление процента имущества в пользу бедных. Такими вот мерами Шамиль сумел объединить необузданных горцев в один народ и с самыми ничтожными средствами сопротивлялся русским почти четверть века. В военных делах Шамиль действовал жестко, а нередко и жестоко, и не только в сражениях с русскими войсками, но и в походах для присоединения к имамату новых районов, в карательных экспедициях против непокорных аулов. Он без сожаления казнил «отступников», дотла сжигая целые поселения. Где силой оружия, где мудрыми уговорами Шамиль выступал за прекращение междуусобных войн, которые отвлекали от борьбы против русских. Своим противникам он говорил: «Я и вы — братья по религии. Две собаки дерутся, но когда увидят волка, то, забыв свою вражду, вместе бегут на него. Хотя мы и враги между собою, но русские — волки наи, а поэтому прошу соединиться со мною и сражаться против общего врага; если вы не поможете мне, то Бог — моя в помощь.
И все больше горцев присоединялось к Шамилю, и все меньше оставалось покорных своим ханам и русскому царю.
В 1839 году русским войскам удалось блокировать Шамиля в его резиденции — ауле Ахульго. Более двух месяцев длилась осада крепости. При кровавом штурме Ахульго силы горцев истощились до предела. Летописец имама Мухаммед Таир Карахский писал об этих страшных днях защитников крепости:
«...смерти больше не избегали, а искали, как высшего блага, как окончания всех мук и пыток...»
Шамиль предлагал начальнику русского отряда генералу П. X. Граббе перемирие, выдав заложниками восьмилетнего сына Джемала-Эддина и двух племянников. Генерал потребовал полной капитуляции. После долгого раздумья Шамиль ночью, захватив с собой второго сына и других членов семьи, бежал. Он спустился к обрыву в одну из пещер над рекою Койсу, где скрывался три дня. Раненного в ногу шестилетнего сына Кази Мухамада - названного так в честь его погибшего друга Кази Муллы вынес на себе.
Николай I откровенно сожалел о неудавшейся попытке пленения Шамиля, но... наградил генерала П. X. Граббе Георгиевским крестом, а всех участников штурма медалью "За взятие Ахульго штурмом 22.8.1839 г.» В России торжествовали победу, но через восемь месяцев имам Шамиль вновь объявился во главе своих верных мюридов.
Испытывая на себе давление со стороны царских войск, Чечня обратилась к Шамилю с просьбой или защитить ее, или разрешить покориться русским. Но зная, что за отступничество Шамиль карает смертной казнью, чеченские послы побоялись напрямую обратиться к нему и прибегли к помощи его матери, подккрепив свою просьбу 200 туманами. Шамиль был поражен тем, чт мать согласилась на это предложение, нарушив закон Магомета. Обладая двумя качествами, которые особо ценились горгцы — бескорыстием и правосудием, Шамиль несколько дней провел в раздумьях и молитвах. Как поступить, если наказанию подлежит его собственная мать? Наконец «услышал» решение Аллаха — за постыдное намерение виновному дать 100 ударов плетью! Но он смог ударить мать лишь пять раз и упал без чувств. Когда же очнулся, то объявил:
«Я просил Аллаха о помиловании, и он приказал, чтобы остальные 95 ударов я принял на себя. Бейте меня, и если кто пропустит хоть один удар, того я заколю тотчас!»
Чеченских послов он заставил прочесть отходные, предсмертные молитвы — и отпустил домой.
Против хорошо вооруженных многочисленных русских отрядов Шамиль выбрал верную тактику: не биться лоб в лоб, а заманивать вглубь, в горы, загораживая дорогу завалами и обстреливая с гор. Каждый куст, каждое дерево, каждый камень грозит смертью. Людей не видно, слышны только выстрелы, вырывающие из фронта солдат.
Такую же тактику в то время применяли афганцы против вторгшихся из Индии англичан. Шамиль умело маневрировал своими силами.
Интересны в этом отношении выдержки из записки воевавшего на Кавказе генерала Пассека, который так характеризовал действия противника:
«Соображения горцев здравы, дальновидны, всегда основаны на знании местности и обстоятельств. Когда угрожает опасность одному неприятельскому пункту, они обращаются туда, где их не ожидают, в ту часть края, которая обнажена от войск, таким образом отвлекают наши силы и ободряют своих».
Необходимо было искать новые способы ведения боевых действий против Шамиля. Но пока царь менял только главнокомандующих. Назначив в 1844 году на пост наместника Кавказа князя М. С. Воронцова, Николай I напутствовал его пожеланием через год покончить с Шамилем. И вот весной следующего года новый главнокомандующий возглавил печально знаменитую Даргинскую экспедицию, цель которой была одним ударом разгромить Шамиля в его новой резиденции -- ауле Дарго. Мы уже знаем подробности этого похода, когда войска, углубившись в горы, оказались в окружении и с трудом пробились обратно, понеся огромные потери.
«Горцам Достались богатые трофеи. Кто не имел осла, — писал очевидец, — приобрел несколько лошадей и оделся в суконную доху, кто прежде и палку в руках не держал, добыл хорошее оружие».
Эта боевая операция не дала никаких положительных результатов. Хотя аул был разгромлен, территория осталась под властью Шамиля. После Даргинской экспедиции командование русских войск в корне изменило свою тактику.
А пока Шамиль праздновал победу. Он обосновался в селении Ведено в западной части Чечни. Шамиль построил просторный дом для своего семейства, а для себя небольшой флигель. Рядом находилось помещение для мюридов, которые охраняли имама. Дома были окружены рвом и стеной с пушками на ней. Фактически резиденция имама был превращена в крепость.
Согласно устным преданиям, день его начинался с одинокой прогулки по берегу реки. Считалось, что если утром поклониться текущей воде да еще съесть яблоко из своего сада, то день будет удачным. Но это предания. Обычно же выход Шамиля из дома обставлялся торжественно и его везьде сопровождали мюриды- телохранители. Когда он шел в мечеть, они выстраивались шпалерами вдоль его пути.
Время от утренней трапезы до обеда он посвящал приему посетителей. В комнату Шамиля разрешалось входить только его сыновьям и наиболее близким людям. Остальных принимал в особой комнате для гостей — кунацкой. После приема посетители приглашались к обеду. Иногда на нем присутствовали дочери Шамиля — Наджибат. Софиат и Баху-Меседу. Сам имам обедал на полу, сидя на маленькой скамеечке. Во второй половине дня Шамиль обсуждал со своими советниками вопросы по организации войск, назначении наибов, взиманию податей и многое другое. Приходилось заниматься и судебным разбирательством.
Немало времени Шамиль отводил переписке. Посылая письменные приказания подчиненным лицам, он скреплял их своей именной печатью. На этой печати стояли имена семи святых, о которых сказано в алькоране, что они бежали от преследования царя вавилонского и нашли убежище в одной пещере; им сопутствовала их верная собака Китмир; ее имя тоже стоит на печати, а ниже — Абдугу Шамуил, т. е. слуга божий Самуил (Шамиль). Письма Шамиля доставляв специальными гонцами.
Каждый из них имел особый блак за подписью имама, по предъявлении которого ему давали свежего коня, проводника, ночлег и продовольствие. У Шамиля была небольшая, но тщательно отобранная библиотека, где он проводил свободные часы за изучением шариата, чтением Корана, знакомился с арабской литературой, творчеством древних философов и поэтов. Он любил говорить, что человек создан из забывчивости и ошибок, а потому добро тому, кто слушает напоминающих забытое и предупреждающих ошибки. Но сам Шамиль тоже не избежал ошибок и забывчивости. Когда он достиг в конце 40-х г пика своего могущества, сияние власти ослепило и его. Он объявил наибам, ученым и всем «почетным людям», что делает своего сына преемником-наследником духовной власти! И в народе стали поговаривать, что Шамиль заботится только о себе и о своем возвышении.
В то же время простые горцы стали все больше убеждаться в том, что наибы-управители, которых Шамиль считал своими верными помощниками и последователями, зачастую занимаются стяжательством и в достижении своих выгод не делают различий между правыми и виноватыми. Они показно исполняют приказы имама, а на деле обманывают его. Мусульманская идея о равенстве всех людей не находила воплощения в жизни. Сам Шамиль повторял с сожалением вслед за одним арабским поэтом: «Я вижу тысячу человек, строящих здание, которое может разрушить один человек». Так что же сможет построить один человек, когда сзади по тысяче разрушителей?»
Сомнения в своих действиях возникли у Шамиля и при встрече со старшим сыном Джемал-Эддином, которая состоялась спустя 16 лет после того, как он был сдан заложником русским при осаде аула Ахульго. Тогда мальчика отправили в Петербург, где он был принят лично царем и определен для воспитания в Первый кадетский корпус. Джемал-Эддин быстро овладел русским языком. Учился прилежно, отличаясь сообразительностью и хорошими способностями. От мальчика не требовали перемены религии и разрешили в корпусе носить кавказский костюм. Он довольно скоро вошел в круг товарищей-однокашников, которые полюбили его за благородство и твердость характера.
Однажды кто-то из кадет, бывших во время перемены во дворе корпуса, нечаянно камнем разбил оконное стекло. Начальство тщетно искало виновных. Наконец был вызван Джемал-Эддин, которому тогда уже шел тринадцатый год. Генерал, начальник корпуса, сказал грозно:
— Ты был во дворе и видел, кто бросил камень. Приказываю отвечать или ты будешь жестоко наказан. Мальчик продолжал стоять молча.
— Ты знаешь и молчишь, скрывая виновного, — продолжал генерал, — я доложу о твоем поведении государю. Ты совсем потерял совесть.
— А разве я могу вернуть ее, — произнес Джемал-Эддин, "~ если предам товарища?
В восемнадцать лет, смуглолицый, стройный, ловкий, Джемал-Эддин, окончив корпус, стал корнетом и был зачислен в Уланский Его Императорского Величества Великого кв Михаила Павловича полк, который располагался тогда в Торжке Тверской губернии. Здесь в гостеприимном доме Петра Алексеевича Оленина, сына президента Академии художеств, где часто бывали офицеры полка, Джемал-Эддин познакомился с дочерью хозяина Елизаветой.
Необычайная судьба молодого корнета, его открытый нрав, романтический ореол, навеянный Кавказом, — все это поразило воображение и привлекло внимание девушки.
Личная жизнь Джемал-Эддина складывалась благополучно.
Намечалась свадьба, на которой посаженнным отцом обещал быть сам царь. Удачно продвигалась и служба - в 1852 году Джемал-Эддин был произведен в поручики.
Между тем Шамиль не забывал о сыне. В 1854 году совершили стремительный набег на Кахетию и, разгромив несколько богатых имений, взяли в плен княгинь Орбелиани и Чавчавадзе — внучек последнего грузинского царя.
Ша] предложил царскому правительству в обмен на этих плнниц вернуть ему старшего сына, еще троих родственников, взятых в заложники, и выслать сорок тысяч рублей серебром.
По указанию царя было поручено спросить Джемала-Эддина, согласен ли он возвратиться к отцу. Шамиль ставилил условия, что в противном случае он имеет намерение навсегда отречься от сына. Вопрос был неожиданным и трудным. После долгих раздумий чувства сыновней любви все же провозмогло и Джемал-Эддин дал согласие.
10 марта 1855 года на рассвете из Куринского укрепления выступила колонна войск в составе Кабардинского пехотного полка и трех сотен донских казаков. Рядом с начальником колонны, генерал-майором Николаи, ехал на горячем карабахском жеребце Джемал-Эддин. Но он был невесел.
Подойдя в полдень к пограничной речке Мичик, колонна остановилась. На противоположной стороне в полуверсте от берега расположился имам Шамиль, окруженный толпой конных горцев. Шестеро всадников с белым парламентским значком на пике, отделившись от толпы, поскакали к реке и быстро переправились через нее. Впереди на вороном коне в малиновой черкеске ехал пожилой с крючковатым носом чеченец. Казаки признали в нем Талгика, одного из самых храбрых и любимых наибов Шамиля. Сойдя с коней, Талгик и мюриды приблизились к генералу и через переводчика уверили его в своем почтении. Затем они окружили Джемал-Эддина. приветствуя его и выражая ему всяческие почести. Встретив других родственников имама, возвращаемых из России, и осмотрев доставленные для уплаты кожаные мешки с серебром, Талгик известил Шамиля, что со стороны русских все условия выполнены. Вскоре началась переправа через Мичик грузинских княгинь и всех захваченных с ними лиц. А Джемал-Эддин все прощался с провожавшими его товарищами, двое их которых были его однокашниками по корпусу. Прощание было тяжелым. Обнимая и целуя своих товарищей, Джемал-Эддин просил:
— Не забывайте меня... Присылайте книги, газеты. Я упрошу отца, он разрешит... Иначе я умру от тоски.
Через генерала Николаи, находившегося с ведома Шамиля в переписке с Джемал-Эддином, стало известно о его дальнейшей судьбе.
Джемал-Эддин не изменился в своих чувствах к русским. Он пытался внушить отцу, что силы не равны, что у русского царя большая армия и огромные богатства, и просил помириться с Россией. Очевидно, эти разговоры не остались без последствий. Когда летом 1855 года войска Кавказского корпуса стали стягиваться к границе Турции, союзники по Крымской войне тщетно призывали горцев воспользоваться случаем и напасть на общего врага. Войска Шамиля с гор не спустились.
Отец женил Джемала-Эддина на дочери своего любимого наиба Талгика. Молодые поселились в высокогорном ауле Карата. Но здоровье Джемал-Эддина стало ухудшаться, у него обнаружилась чахотка.
В отчаянии Шамиль через своих лазутчиков обратился к Русскому командованию с просьбой прислать врача и предложил оставить в качестве заложников трех своих наибов. Был послан лучший на Кавказе врач, полковой лекарь Пиотровский, однако он уже ничего не смог сделать.
И в июне 1858 года Шамиль потерял своего старшего сына. Война на Кавказе продолжалась, но менялся ее характер. Русские военачальники отказались от практики карательных экспедиций и вернулись к начатой Ермоловым системе создания просек, крепостей, переселения казаков для освоения занятых районов. Уроки Даргинской экспедиции не прошли даром. Шаамиль отлично понял грозившую ему опасность. В беседе с И. Громовым — чиновником, посланным в 1855 году в Ведено для переговоров об обмене пленных грузинских княгинь, Шамиль говорил:
«Я не смею равняться с могущественными государями, простой татарин Шамиль; но моя грязь, мои леса и ущелья делают меня сильнее многих государей. Если бы я мог, умастил бы драгоценным маслом каждое дерево моих лесов, грязь дорог смешал бы с благовонным медом — так дорожу я моими лесами и моими дурными дорогами: они- то и составляют мое могущество. Великий царь русский, который не хочет покориться трем царям, со мной ничего не может сделах хотя и не перестает посылать ко мне свои войска. Впоследствии, живя в Калуге, он говорил:
«Как только Воронцов начал рубить леса, я увидел, что русские вышли на настоящую дорогу».
Русские научились воевать в условиях гор. Появились воечальники, которые буквально выросли и специализировались на Кавказе.
Достаточно упомянуть солдатского сына — графа Евдокимова или генерала Аргутинского-Долгорукова, совершившего однажды переход через Кавказский хребет, который современники ставили в один ряд со знаменитым переходом Суворова через Альпы. После Крымской войны русская армия получила нарезное оружие с большой дальностью и меткостью стрельбы. Все это способствовало перевесу в военных действиях на Кавказе в пользу русских.
Одновременно русская администрация повела более доброжелательную политику в отношении простых горцев, для которых были открыты на пограничной черте обменные пункты и базары, куда они могли беспрепятственно приезжать для торговли с русскими. Затяжная война с ее поборами уже не пользовалась у горцев большой популярностью. Дни Шай были сочтены.
Медленно, но неотвратимо смыкалось кольцо руссских гарнизонов вокруг горной резиденции Шамиля — аула Ведено. Шамиль успокаивал своих соратников:
«Не пугайтесь русских. Когда я вышел из Ахульго, со мной было лишь семь человек, а теперь я вот каким сделался с помощью вас. Не думайте, что я вас оставлю без всякой помощи и уйду в горы, нет, я здесь, на земле нашей. Вы такие смелые и храбрые!»
Он поклялся со своими наибами и сотенными начальниками сражаться с русскими до конца. Но 1 апреля 1859 года после непродолжительной осады столица имама Ведено была взята русскими войсками. Чечня была покорена.
Шамиль с остатками верных мюридов отступил в Дагестан. По дороге покинувшие Шамиля горцы ограбили его обоз с казной. На надежную охрану у Шамиля уже не хватало сил. По словам одного из его сподвижников, у имама не осталось ничего, «кроме оружия, которое было у него в руках, и лошади, на которой он сидел».
Шамиля неотступно преследовали, и он вынужден был, наконец, всего с 400 мюридами и четырьмя орудиями уйти в свое последнее убежище — Гуниб. Сюда же августа 1859 года подошли все войска во главе с главнокомандующим, князем А. И. Барятинским.
Чтобы получить представление о Гунибе, воспользуемся старым путеводителем:
«Гуниб, гора-плато, стоит отдельно от других гор. Крутые ее скаты оканчиваются наверху отвесным каменным поясом в несколько десятков сажен вышины. Внизу окружность горы порядка 60 верст, верхняя площадь горы составляет около 100 квадратных верст и к ней ведет только одна тропинка. На Гунибе находится аул, березовые рощи, мельницы, пастбища, пахотные поля и все, что необходимо для жизни человека».
Шамиль укрепил единственную тропинку на Гуниб высокой стеной с бойницами. Он рассчитывал удержаться в этой природной крепости до наступления холодов в надежде, что они заставят русских отступить от Гуниба, а дальше — что Бог даст. На предложение сдаться Шамиль ответил отказом. «Рука смочена, шашка вынута, а помощь только от Бога», — таковы были слова имама. Но малочисленный гарнизон не мог долго сопротивляться. И когда охотники из солдат взобрались на веревках по, казалось бы, недоступной расщелине на плато и встретившие их мюриды были все переколоты, когда главнокомандующий послал повторное предложение о сдаче, выставляя на вид бесполезность новых жертв штурма, когда все семейство Шамиля стало умолять его о спасении, — железная воля имама сломилась и он согласился на переговоры с Барятинским.
Шамиль просил при сдаче не снимать с него оружия, не разлучать с семьей и отпустить на поклонение в Мекку.
Первые две просьбы имама князь Барятинский согласился охотно исполнить, а о третьей обещал ходатайствовать перед государем, так как своей властью князь не вправе был дать разрешение; однако уверял, что Государь не откажет в его просьбе.
25 августа 1859 года Шамиль прекратил сопротивление. Он вышел из аула навстречу князю Барятинскому, окруженный вооруженными мюридами. Он не верил до конца, что его оставят в живых, и более всего боялся унижения побежденного. В случае оскорбления он даже намеревался заколоть себя кинжалом. Войска были построены на некотором удалении от аула. При виде Шамиля раздалось оглушительное единодушное «ура». Войска ликовали долгожданную победу. Шамиль в тревожном недоумении хотел уже повернув обратно, но сопровождавший его полковник Лазарев, желая успокоить Шамиля, крикнул: «Разве ты не понимаешь, чз войска приветствуют тебя по приказанию государя!. Находчивость Лазарева спасла положение. Шамиль продолжал свой путь.
В роще, расположенной в полутора верстах от аула, Шамиля встретил главнокомандующий. Теплый, дружелюбный прием, самое искреннее внимание и уважение, проявляемые к нему всех сторон, — все это явилось для него полной неожиданностью. На первых порах он даже растерялся, а потом сдержанно, с достоинством обратился к Барятинскому с такими словами: «Я тридцать лет дрался за религию, но теперь народы изменили мне, а наибы разбежались, да и сам я утомился; я стар, мне шестьдесят три года... Поздравляю Вас с владычеством над Дагестаном и от души желаю Государю успеха в управлении горцами, для блага их».
Так закончилось правление Шамиля на Кавказе, но жизнь, полная неожиданностей и превратностей судеб, продолжалась. Плененного Шамиля вместе с семьей перевезли в Темир-Хан-Шуру, а оттуда отправили в Россию. Путь лежал через Ставрополь, Ростов-на-Дону, Чугуев, Москву, долгий путь через всю Россию (удивившую его своими размерам) в Петербург. В пути его все еще не оставляли сомнения, действительно ли его везут в столицу, а не прямо в Сибирь. Он наблюдал по компасу направление дороги, и всякое отклон на восток возбуждало у него тревогу. Во всех городах и населенных пунктах, гце останавливался Шамиль, он вызывал общее любопытство. Это был легендарный Шамиль, о котором многие слышали еще от своих отцов и дедов. Перенесемся на мгновение в то время и посмотрим на Шамиля глазами ставропольского мальчика, впервые повстречавшего грозного имама:
«Наутро мы, детвора, бросились к "Бабиной роще". Я подбежал в тот момент, когда Шамиль выходил из ворот на улицу. Волоса стали дыбом и ноги подкосились, когда чуть не в упор налетели мы на грозного пленника, перед именем которого привыкли трепетать. На всю жизнь запечатлелась и гордая осанка пленника, белая черкеска, папаха с чалмой, и большая рыжая борода. Впечатление этой неожиданной встречи было так сильно, что оно вытеснило все остальное, и я ничего другого из этого дня не помню.
Впоследствии я узнал, что Шамилю в роще, в «ротонде», был устроен офицерский обед. Выходил он из рощи в ворота, стоящие по Александровской улице» (из записок Г. Прозрителева, местного краеведа).
В Чугуеве Шамиля встретил Александр II, который проводил там смотр войск. Наблюдая стройные колонны пехотных, кавалерийских и других полков, проходивших перед царем, Шамиль, несомненно, вспомнил слова недавно умершего старшего сына о неравных силах противоборствовавших сторон. Все это наводило имама на раздумья. Новый император России Александр II оказал своему пленнику — гордому и свободолюбивому человеку — достойный прием. Он понимал, что пребывание Шамиля в России может помочь установлению мира и дружбы между народами Кавказа и русскими.
В Москве Шамиль изумлялся высотой каменных домов, красотой русских храмов, многолюдьем на улицах, но более всего его поразили тамошние мостовые:
— Если бы я не видел, что все проезжают по ним, я думал бы, что они назначены только для проезда военнопленных, — сообщил он сопровождавшему его генералу.
По просьбе Шамиля он встретился в Москве с Ермоловым. Бывшему наместнику Кавказа было тоща уже 82 года, он жил в отставке, в собственном доме на Пречистенке. Ермолов был рад видеть такого высокого гостя с Кавказа и имел с ним продолжительную беседу. Шамиль поразился его памяти, а также знанию мелочей кавказской жизни.
— Когда, в мою бытность ребенком, ты проезжал через наш аул, я долго бежал за тобой, мне очень хотелось посмотреть на чудо, которое в наших горах было известно под именем Ермол-паши, — сказал вождь горцев.
~~ А мало разве наших бегало за тобой, — на любезность гостя любезностью ответил хозяин дома.
Попрощавшись с Ермоловым, Шамиль так отозвался о нем известному знатоку восточных наречий полковнику Богуславскому:
— Настоящий старый лев!
В Петербурге Шамиль был любезно принят Государыне Марией Александровной. Бывшему властителю полудикого Кавказа здесь были показаны сокровища европейской культуры и достопримечательности столицы: Исаакиевский собор, Публичная библиотека. Инженерный замок, Кронштадт, театр... Посетил Шамиль и Первый кадетский корпус, в котором когда-то воспитывался его сын.
Местом жительства Шамиля в России была определв Калуга. Поселился он с семьей (всего 22 человека с прислугой) в двухэтажном каменном особняке Сухотина. При доме был сад и флигель, где Шамиль принимал гостей. Во дворе для него построили небольшую мечеть. Он получал 15 тысяч рублей годового содержания и летом имел даровую дачу в окрестностях Калуги. Началась размеренная, спокойная жизнь. Шамиль стал достопримечательностью Калуги. По утрам он занимался у себя дома. О своей войне с русскими войсками он оставил подробные записи на арабском языке, которые потом хранились у его сына Кази Мухаммеда. Днем совершал прогулки по городу.
Шамиль имел обыкновение при встрече с нищим подавать ему то, что попадалось под руку в его кошельке — была ли это ассигнация, или золотой, или серебряный рубль; и когда его спрашивали, зачем он подает так много, то он обыкновенно отвечал:
— Я не могу подать нищему медную монету, потому что может случиться, что ему в тот день никто не подаст ничего. Чем же тогда он будет сыт в этот день?
Вечерами Шамиль посещал иногда местное дворянское собрание, где он не раз шутя говорил предводителю дворянства Щепкину о своей жизни в Калуге:
— Если бы я знал, что мне здесь будет так хорошо, давно убежал из Дагестана!..
Конечно, Шамиль лукавил. Душою он был в родных горах и никогда не забывал о родине. Но, вспоминая о прожитом, он по новому оценивал свои деяния. В обращении к народам Чечни и Дагестана Шамиль писал:
«...Бедный мой народ, вы вместе со мной искали покоя в войнах, переживая одни несчастья. Оказывается, покой можно найти только в мирной земной жизни и не только здесь, а и там, в горах... В отношении с русскими следуйте моему примеру, ибо их деяния, если поставить на чашу весов справедливость, перетянут больше в сторону добра.
Бедный раб Шамиль».
Казалось бы, что такое послание мог написать только человек, переживший плен. Но Шамиль всегда действовал по убеждению. Его нельзя было сломить силой. Он говорил то, чему верил сам. Подтверждением этому могут служить строки из его личного письма Александру П:
«...Мой священный долг внушить детям моим их обязанности перед Россией. Я завещал им быть верноподданными России и полезными слугами второму нашему Отечеству. Успокой мою старость и повели, Государь, где ты укажешь (в Калуге, Москве, Петербурге), принести мне и детям моим присягу на вечное верноподданство. Я готов принести ее всенародно. В свидетели верности и чистоты моих помыслов я призываю всевышнего Аллаха, великого пророка Махаммеда, и даю клятву перед недавно остывшим телом моей любимой дочери Нафисат на священном Коране».
По принуждению таких слов от верующего и сильного человека, каким был Шамиль, добиться нельзя. А это означало, что, пересмотрев свою прожитую жизнь, свои взгляды, Шамиль пришел к выводу: мир и дружба с Россией — благо для его народа.
В 1870 году Государь отпустил Шамиля на поклонение в Мекку. Его с почтением встретили в мусульманском мире. Турецкий султан на торжественном приеме, каким он удостаивал только царствующих особ, при всех поцеловал ему руку. А когда Шамиль проезжал или пешком проходил по улицам Константинополя, исламисты падали пред ним ниц. Так велико было преклонение турок и других восточных народов перед человеком, который почти 25 лет провоевал с могущественной Российской империей; в то время как Турция, начиная войны с Россией, вынуждена была заканчивать их невыгодным для нее миром по истечении года или самое большее двух лет.
В Мекке за Шамилем ходили толпы поклонников. Умер Шамиль вскоре после переезда в Медину — неудачно упал с коня. Девятнадцать ран холодным оружием и три пулевых ранения не помешали ему прожить до 74 лет. Похоронен он в Медине, на местном кладбище Джаннат-Эм-Баки.
Судьба распорядилась так, что два сына Шамиля стали турецкими офицерами, а два других служили в русской армии. Это уже знакомый нам Джемал-Эддин и Магомет-Шефи. Когда последний, будучи генерал-майором русской армии, приезжал в начале века отдыхать на Кисловодском курорте, по ближайшим аулам быстро проходил слух о приезде сына Шамиля.
«И вскоре в аллеях Кисловодского парка, — вспоминает очевидец тех дней, писатель И. Н. Захарьин, — появлялись совсем необычные посетители вод — седые, но все еще статные и величавые старики горцы в своих живописных национальных костюмах, выжидавшие возможности взглянуть «на сына Шамиля». И Бог весть, какое чувство западало в души этих былых героев, закалившихся в своей давно минувшей героической, чисто легендарной борьбе с Россией, когда перед ними проходил сын их бывшего духовного владыкИ неограниченного светского повелителя, одетый в обыкновенную военную тужурку с генеральскими погонами!..»
Тот же Захарьин, лично познакомившись в Кисловодске с сыном Шамиля, рассказывает о нем:
«Уж кажется, как нелегко быть гостеприимным и хлебосольным в номере гостиницы, но и здесь он ухитрялся потчевать и принимать с необычайным радушием, причем лично ему приходилось исполнять роль хозяйки — разливать резать хлеб и прочее. Никакие силы не могли отклонить и уговорить Магомета-Шефи, чтобы он не снимал с вешалки пальто гостя и не подавал бы его сам. На мои укоризны по этому поводу генерал отвечал очень серьезно:
— Гость твой господин, а ты — его слуга, — это говорил мне покойный отец, и я, услуживая вам, исполняю, между прочим, его завет и приказ».
Самый младший сын Шамиля Мухаммед-Камиль, генерал турецкой армии в отставке, умер уже в наше время, в 1951. Как иногда близко от нас проходит сама история!
https://web.archive.org/web/20220626053548/http://xxl3.ru/kadeti/kavkaz.htm |
