25 октября 1917 года в Петрограде большевики свергли Временное правительство. Переворот этот произошел почти безболезненно. Бой был только у Зимнего дворца, который защищали в ночь с 25 на 26 октября женский батальон и юнкера. Жители города, выйдя 26-го утром на улицы, не знали даже, что власть уже в руках большевиков.

Не то было в Москве. Начавшееся там 27 октября восстание продолжалось неделю (по 4 ноября), в продолжение которой между войсками Временного правительства и большевиками велся ожесточенный бой. Вся Москва обстреливалась тяжелой и легкой артиллерией, по улицам рылись окопы, и не было дома, на котором не осталось бы следа семидневного кровопролития. В этих боях должна была принять участие и наше бригада, на которую Временное правительство возлагало большие надежды.

Двинутая в конце октября 1917 года из района города Старо- Константинов, где она стояла в армейском резерве, бригада наша погрузилась на станции Шепетовка. Командовал бригадой полковник князь Эристов (командир улан Его Величества), уланами Его Величества временно командовал полковник Домонтович (погиб в армии адмирала Колчака).
Гродненскими гусарами командовал полковник Лазарев и 3-й гвардейской конной батареей — полковник Лагодовский (описание пути следования бригады в Москву и прибытие ее в Гжатск взяты из записок полковника Лагодовского).

О движении бригады в Москву стало известно повсюду, и железнодорожники делали все, чтобы затормозить движение эшелонов. Многие узловые станции, через которые проходил путь бригады, были стоянками запасных батальонов, наиболее распропагандированных и вообще потерявших уже воинский вид. Во избежание нападения таких вооруженных толп на отдельные эшелоны бригада двигалась так, что каждый эшелон шел на хвосте у предыдущего. Таким образом, на каждую станцию приходила почти вся бригада, представляя собой такую внушительную организованную силу, что напасть на нее никто не осмеливался. Но такой способ движения сильно замедлял скорость переброски бригады.

Шла бригада почему-то не кратчайшим путем через Киев, а кружным — через Смоленск. Прохождение через эти два пункта было особенно трудным. В Смоленске стояло несколько запасных батальонов и были получены сведения о том, что бригаду через Смоленск не пропустят. Когда эшелоны бригады уже находились на запасных путях станции Смоленск, вокзал и все кругом кишело серой толпой в солдатских шинелях. На перроне был выставлен караул от уланского полка и посланы унтер-офицерские патрули от всех частей бригады — улан, гусар и батареи — для наблюдения за порядком. Часть офицеров (по очереди) была отпущена в станционный буфет закусить. В своих воспоминаниях полковник Лагодовский пишет:
«В буфет мы шли среди густой толпы солдат запасных батальонов, еле раздававшихся, чтобы дать нам пройти. Чести никто из них не отдавал. Три четверти часа спустя мы возвращались обратно в вагоны: на перроне была почти полная пустота и лишь виднелись красные погоны наших уланских и малиновые гусарских патрульных в полной боевой амуниции. Изредка встречались отдельные фигуры, боязливо отдававшие честь солдат смоленского гарнизона, менее часа тому назад нагло и вызывающе глазевших на нас, не отдавая чести. Понадобилось меньше часа времени на то, чтобы в районе вокзала был восстановлен полный порядок и чинопочитание».

Несколько тысяч (как говорили — более десяти) солдат Смоленского гарнизона не решились привести в исполнение свои угрозы и никаких враждебных действий по отношению к нам не предпринимали.
Почти то же самое произошло и в Вязьме. Местный гарнизон не хотел пропустить бригаду дальше, но грозный вид эшелонов пулеметами, выставленными в окнах вагонов, воздействовал, гарнизон не посмел препятствовать дальнейшему движению.
Так бригада благополучно дошла до Гжатска. Здесь она был встречена делегацией от московских эсэров, человек 5-6, большинстве студентов, которые устроили митинг с речами в стиле Керенского о завоеваниях революции, свободе, о мире без аннексий и контрибуций, об измене большевиков, о революции в опасности и т. д. Этим они, вероятно, думали раздуть военный пыл бригады для предстоящих уличных боев в Москве.

В разгар митинга слева, со стороны Москвы, показался дымок, к станции подошел паровоз, скрывавшийся под украшавшими его красными флагами. С паровоза слезли три каких-то человека. Один из них, лет 40-45, в форме инженера путей сообщения отрекомендовался: «Делегация Викжеля» (Всероссийский исполнительный комитет железных дорог).

— Прошу слова, товарищи! — заявил он совершенно охрипшим очевидно, от речей голосом.
— Слово предоставляется товарищу председателя делегатов Викжеля, — провозгласил уланский унтер-офицер, председатель бригадного комитета.
И охрипший инженер начал свою речь, которую закончил призывом перебить всех офицеров и идти на Москву, где борьба между «реакцией» и революцией уже закончена, для усиления рядов международного пролетариата.

Присутствовавшие на митинге солдаты бригады стояли молча, потупив головы.
Наведенные по телефону справки подтвердили, что бои в Москве закончились победой большевиков. Теперь вопрос шел уже не о подавлении восстания, а о свержении большевиков, захвативших власть.

Положение офицеров было тоже затруднительным. Обстановка изменилась, и временно командующий бригадой командир уланского полка полковник князь Эристов, не беря на себя ответственности выполнять прежнюю задачу при сложившейся новой обстановке, решил запросить ставку Верховного Главнокомандующего.
Во избежание всяких недоразумений, подозрений и кривотолков во время разговоров, проходивших по прямому проводу с самим Верховным Главнокомандующим генералом Духониным, в телеграфную комнату станции Гжатск командующим бригадой были приглашены командиры полков, командир 3-й гвардейской конной артиллерии и председатели комитетов, бригадного, полковых и батарейного.
Верховному Главнокомандующему было доложено, что Викжель отказывается везти бригаду дальше и что, если прежнее приказание остается в силе, бригада должна будет двигаться на Москву походным порядком. Ввиду полученных сведений о прекращении борьбы в Москве и захвата власти большевиками, испрашиваются дальнейшие указания.

Затаив дыхание, смотрели все присутствовавшие на безмолвствующий аппарат. Проходили минуты, казавшиеся бесконечными. Наконец аппарат застучал.
— У аппарата генерал Духонин, — медленно читал телеграфный чиновник. — При создавшейся новой обстановке не считаю возможным отдать приказ о выполнении прежней задачи. Прошу вас передать мою благодарность обоим полкам и батарее. Возрожденная Россия не забудет имен тех частей, которые в эти тяжелые минуты разрухи и развала беспрекословно исполнили приказ своего Верховного Главнокомандующего и, несмотря ни на какие трудности и препятствия, прошли с далекого юго-западного фронта почти до самой Москвы, оставаясь до конца непоколебимо верными долгу Перед родиной и своей присяге. Недаром командование избрало для этого похода именно вашу бригаду. Оно в ней не ошиблось. Возрожденная Россия не забудет ни вас, ни ваших частей.

Поход на Москву был окончен. Бригада разгрузилась в Гжатске и в первых числах ноября разместилась в окрестных деревнях. Дальнейшее показало, что делать здесь было абсолютно нечего. Когда проезд в Москву стал возможен, из полка уехали полковник князь Эристов — в Грузию, полковник Гершельман — на Дон. В командование бригадой вступил полковник Домонтович 1-й, уланами командовал полковник Домонтович 2-й. Перед отъездом князю Эристову были устроены офицерами скромные проводы. Хоры песенников и балалаечников сами просили спеть и сыграть в последний раз командиру полка (отмечаю этот случай, так как с начала революции он был единственным). У офицеров, присутствовавших на проводах, на глазах стояли слезы. Не радостное и бодрое чувство навевали теперь чудные песни эскадрона Его Величества, грустно было их слушать.
Вспоминался старый славный родной полк.

Остановлюсь на причинах неудачи движения бригады на Москву для подавления восстания большевиков. Бригада была послана слишком поздно и по длинному, тормозившему движение пути. Кроме того, Временное правительство имело случай еще раз порадоваться своим революционным нововведениям в армии - резолюциям комитетов, переговорам, разговорам, голосованиям и т. д. - все это тогда сыграло на руку большевикам и не дала правительству возможности воспользоваться своими наиболее надежными частями войск. Верховное командование, то есть ставка в решительную минуту показала свое безволие и чуть ли не предложила комитетам частей принять дальнейшее решение.

Узнав, что полк в Гжатске, я с нетерпением ждал возможность вырваться из Москвы и вернуться в полк. Царившие в те дни полный хаос и растерянность самих же большевиков позволили мне сразу выехать из Москвы. Вообще вначале я свободно ходил по Москве,не сняв своих погон. Только при выходе из Кремля, где жили мои родители, меня останавливали караульные и угрожали, видя погоны. Я понял, что долго оставаться в Москве нельзя. И вот после моего отъезда еще из района Старо-Константинова я снова увидел полк и немногих остававшихся там офицеров уже в Гжатске.

В конце сентября 1917 года, когда полк стоял на позиции местечке Гжималув, практиковавшееся в других частях выражение доверия и недоверия солдат к своим офицерам проникло и в наш полк. Доверие и недоверие выражались солдатами официально, через эскадронные и полковые комитеты, как того требовал революционный порядок, — голосованием. Это было введено Керенским, разрешившим для поддержания якобы спайки, единения и боеспособности частей, удалять из частей офицеров, коим выражено недоверие. Здесь Керенский несколько ошибся-недоверие стало выражаться, главным образом, только настоящим офицерам, начальникам. Но этот приказ имел все-таки и положительную сторону, так как дал возможность многим офицерам уехать, избавившись от кошмарной обстановки, царившей в полках в то время. Начался разъезд офицеров и из нашего полка. Офицеры поляки воспользовались тем, что имели право перейти в свои части.

В то же время отношение улан к оставшимся в полку немногим офицерам стало исключительно хорошим. Полковой комитет с председателем своим, унтер-офицером Соболевым, относившийся еще недавно с таким недоверием и враждой к офицерам, увидел, что большевики окончательно разваливают части, что отсутствие офицеров только ослабляет полк. Начавшееся же в бригаде «украинское» движение заставило вожаков как-то опомниться. Многие офицеры должны были уехать с украинцами, таким образом в полку оставалось не более 5-6 офицеров. Полковой комитет стал выносить резолюции с выражением полного доверия остающимся и с просьбой не покидать полка, а совместно поддерживать дисциплину...

Но сохранить после национальных отделений, только красными погонами с синим кантом напоминавшими когда-то славный лейб-гвардии уланский Его Величества полк, вряд ли уже было возможно. Об этом говорило все, и это видели оставшиеся в нем офицеры во главе с полковником Домонтовичем 2-м, который взял на себя нелегкую задачу покинуть полк последним, дав предварительно всем офицерам возможность под разными предлогами уехать. Когда бригада стояла в Гжатске, в частях проводился приказ о выборах в Учредительное собрание. Уланы, за редким исключением, голосовали за большевистские списки. Тяжела была жизнь офицеров в этом полку. Нелегко было быть свидетелями гибели своего родного полка, и каждый с нетерпением ждал очереди уехать. Все чаще доходили слухи о восстаниях на юге, становилось ясно, что в своих частях делать было нечего. Оставалось одно: искать другой путь для спасения России, на котором могли бы объединиться с оружием в руках одинаково мыслящие патриоты. Для этого надо было любыми способами пробраться в южную часть России, где обстановка еще позволяла осмотреться и принять решение.

Поэтому офицеры полка решили попасть на юг, восстановить Фронт против немцев и не допустить позорного мира.

Немалую роль в истории полка во время революции сыграло Украинское движение. Еще несколько месяцев назад Временное правительство разрешило украинцам постепенно формировать свои национальные части.
В описываемое время, в конце октября и начале ноября 1917 года, украинизация прогрессировала, как и во всей революционной стране. Солдат украинцев это как нельзя больше устраивало. Они таким образом попадали к себе домой. О том, что это ослабляло фронт, что эшелоны с формирующимися частями забивали железные дороги, свободные граждане не задумывались. Большевики, сменившие Временное правительство, вначале не препятствовали этим формированиям.
Украинским движением воспользовались и офицеры нашего полка. Половина солдат в нашем полку были украинцы. У гродненцев было примерно то же самое. Они решили на полковых радах организовать отдельную часть для отправки на Украину. В начале октября делегаты от полковых рад поехали в Москву, чтобы переговорить там с представителями Краевой рады и получить разрешение на отделение, которое и было получено. Из нашей бригады разрешалось сформировать украинскую бригаду из двух полков с батареей. Уланы должны были сформировать Сердючный запорожский конный полк, гусары — полк гетмана Сагайдачного, а 3-я гвардейская конная батарея — батарею еще какого-то гетмана.

Солдаты новой бригады просили полковника Домонтовича 1-го принять командование. Он согласился и приступил к формированию. Уланы- украинцы тоже приглашали к себе наших офицеров, что совпадало с желанием последних пробраться на юг. Часть офицеров таким образом могла уехать. У полковника Домонтовича 1-го была мысль попасть на Украину, в казачьи области. Там он хотел подробнее узнать о движении, начавшемся ю Дону.
На предложение служить в Запорожском полку согласились ротмистр Стасюлевич, штабс-ротмистр Ковалинский, штабс-ротмистр Борзенко, штабс-ротмистр Афанасьев, поручик Полянский, граф Ферзен и прапорщик Арцимович.

Каждый эскадрон уланского полка выделял в Запорожский полк 40-50 шашек. Имущество тоже делилось пополам.
Так произошло разделение полка на две части. В конце ноября предполагалась отправка бригады на Украину.
Одновременно и поляки получили разрешение на выделение бригады своих солдат в отдельный эскадрон, отправлявшийся в Польшу. Формировать его приехал поляк — ротмистр Масловский. В этот польский эскадрон ушли из полка его командиром штабс ротмистр барон Бистром, поручик Фаневич и прапорщик Велиовейский.

В эскадронных комитетах вызвало большие споры еще и формирование, происходившее в полку, а именно — отряда особого назначения для охраны посольств и консульств в Персии. На этом формировании стоит остановиться подробнее, так как оно тесно связано с началом существования улан Его Величества в Добровольческой армии.
В конце августа 1917 г., после неудачи корниловского выступления (28 августа), много офицеров, командированных от частей в ставку для участия в нем, не могли вернуться обратно в свои полки. От нас ездили в ставку офицеры: полковник Домонтович 1 и штабс-ротмистры Алексеев, Хан Нахичеванский 2-й, Линицкий, И. Н. Фермор и поручики Муханов и Головин.
Хан Нахичеванский был послан генералом Корниловым с письмом к генералу Каледину, каковое и доставил.
Чтобы устроить хоть часть этих офицеров, Генерал Алексеев ходатайствовал о разрешении Главковерха на формирование вышеназванного отряда. Местом формирования предполагался город Новочеркасск. Но донские казаки отклонили это, и был выбран гор. Ставрополь. Истинное назначение отряда сводилось к созданию надежной части, без комитетов, которую можно было бы использовать для борьбы с анархией. Близость места формирования к восставшим уже казакам должна была способствовать осуществлению замысла.

Сформировать дивизион в два эскадрона с пулеметной командой было поручено ротмистру 4-го гусарского Мариупольского полка Л. Д. Яновскому, позже — полковнику, командиру 4-го Кубанского казачьего полка в Добровольческой армии.
Офицеры нашего полка, принимавшие участие в корниловском выступлении, сразу зачислялись в дивизион. Как будет видно ниже, дивизиону так и не суждено было существовать, но печать его была, находилась у штаб- ротмистра И. Н. Фермера, намечавшегося в адъютанты, и многих офицеров выручила. С ее помощью они могли свободно перемещаться, а коменданты городов в творящейся безалаберщине едва ли знали, есть такая часть или нет. Ротмистр Яновский приехал к нам в конце ноября для набора солдат в дивизию. С разрешения полкового комитета он обходил эскадроны, предлагая записываться в дивизион, указывая, что служба в нем будет нестись по старому уставу и без комитетов, так как в Персии, то есть за границей, разрешено части находиться только на этих условиях. Это должно было удержать нежелательный элемент от поступления в дивизион. Как ни странно, полковой комитет после долгих прений принял резолюцию, что не будет препятствовать желающим поступать в этот дивизион.

Отношение к этому в эскадронах было различным. В одном кричали, что затевается ловушка, и категорически отказывались кого бы то ни было отпускать. В другом отпустили людей, но не дали лошадей и снаряжения, в третьем никому и ничему не препятствовали. Из команды связи записалась почти половина. К тому же в дивизион ехал ее начальник штабс-ротмистр Потоцкий З-й, которого солдаты любили. Всего записалось около 40 улан.
Таким образом, маленький эшелон Персидского конного дивизиона в составе трех офицеров: штабе-ротмистра Потоцкого, штабс-ротмистра Новикова (то есть меня) и поручика Головина, около 40 Улан и 40 лошадей, должен был отправиться из Гжатска по Маршруту Могилев—Киев—Ростов-на-Дону вместе с эшелонами украинской бригады, шедшей тоже на Киев.
Общая погрузка и отправка были назначены на 1 декабря.
При погрузке произошли недоразумения. Из-за того, что не было официальных бумаг ни на формирование дивизиона, ни на погрузку, то железнодорожники не давали вагонов и запрашивали Москву. Там, конечно, ничего не знали. Помог нам, как и не раз впоследствии, повсеместный хаос. Дивизиону предоставили пять вагонов. Но когда наши вагоны стали прицеплять к составу украинцев, 5 и 6 эскадронам Запорожского полка, те отказывались, говоря, что, может, это контрреволюционный дивизион и украинцы могут невольно способствовать его переброске, и что из-за этого их могут задержать в пути. После долгих увещеваний их удалось убедить.
1 декабря под вечер украинцы, поляки и зачатки Персидского дивизиона покинули Гжатск и свой старый родной полк. В Гжатске о полком остались: командующий полковник Домонтович 2-й, штабс-ротмистр Молоствов, штабс- ротмистр Салтыков, корнет Силин, прапорщик князь Меликов и прапорщик Трейдон, произведенный в время революции из вахмистров.

Нелегко им было оставаться, видя, как все разъезжаются, хот большевизм еще не проник в полк. Видно это было из следующего: в Гжатске стояли пехотные армейские части полностью большевизированные. Комитеты этих частей предлагали и нашему полку снять погоны. Но наш полковой комитет ответил, что если им нравится не носить погоны, пускай снимают, наш полк этого не сделает, и чтобы впредь с подобными требованиями во избежан недоразумений не обращались.

Орша, вторая большая станция после Гжатска на пути следования, и была камнем преткновения. Здесь закончила ее недолгое существование украинская бригада, та же участь ожидала и польский эскадрон, и Персидский дивизион. Но судьба, а скорей все тот же хаос, оказалась еще раз верным нашим помощником.
На станции Орша начальники наших эшелонов пошли узнать у коменданта, скоро ли дальнейшая отправка. Но того не оказалось на месте, он отправился в город усмирять пьяную чернь, разбившую цистерну со спиртом и перепившуюся. Примерно через час появился революционный комендант — молодой солдат-большевик в расстегнутой шинели без погон, в фуражке на затылке, сильно навеселе. На обращение украинцев он ответил:
«Украинцев? Никуда не пущу. Здесь будете разгружаться. На то есть у меня приказ главковерха Крыленко».
Полковые рады стали запрашивать Могиле ставку. Оттуда такой же ответ: украинские эшелоны на юг не пропускать!
Мы, офицеры Персидского дивизиона, думая, что украинцам все же удастся после переговоров со ставкой двинуться дальше, о себе пока не напоминали, думая проскочить незаметно. Но когда украинцы получили категорический отказ, штаб-ротмистр ПотоцкН применил тактический ход: когда же отправят нас, пять вагонов Персидского дивизиона, случайно прицепленных к украинскому эшелону?

- А это что еще такое? Насчет вас у меня никаких указаний из ставки нет, а без ее разрешения тоже не пропущу! — ответил подвыпивший комендант.
Он был прав. Относительно нас едва ли где было известно и рассчитывать на разрешение ставки не было никакой возможности. Убедить коменданта взялся штабс-ротмистр Потоцкий, пытаясь воспользоваться его опьянением, убеждая его, что тот и сам может решить простой вопрос, будучи поставленным на такой ответственный пост. Несмотря на то, что это все льстило пьяному солдату, отправить эшелон он побоялся и только разрешил Потоцкому лично переговорить по прямому проводу со ставкой. Делать было нечего, пришлось стать к аппарату и вызывать Могилев. Переговоры со ставкой прекрасно характеризуют те дни: задача главковерха сводилась тогда к тому, главным образом, чтобы пропустить или задержать, как в нашем случае, такой-то эшелон из двух-трех десятков людей и разоружить или нет какую-либо часть.

Разговор был таков:
- У аппарата начальник эшелона формирующегося конного дивизиона для охраны посольств и консульств в Персии. Прошу разрешения на пропуск, без коего комендант станции Орша не пропускает.
- У аппарата такой-то. Сейчас передам главковерху... Главковерх спрашивает, что это за дивизион и кем разрешено его формирование?
- Дивизион идет для несения службы в Персии, а формирование разрешено революционным главковерхом.

На благоприятный ответ мы почти не рассчитывали, наоборот, ждали, что нас арестуют или в лучшем случае мы разделим участь украинцев. Поэтому понятно, в каком волнении мы стояли у аппарата. Наконец телеграфист прочел ленту:
- Главковерх знает и пропустить разрешает. Сколько офицеров и солдат?
Видимо, малочисленность состава его успокоила окончательно. Едва ли товарищ Крыленко знал что-либо о нашем дивизионе, ему просто хотелось показать, видимо, что он в курсе всех дел, в особенности дел своего предшественника. Так или иначе разрешение было получено, и мы облегченно вздохнули. Теперь, когда вспоминаешь обо всех этих разговорах с комендантом и с Крыленко, находишь их достойными страниц юмористического журнала, тогда же это были жуткие минуты.

Теперь было самое время напомнить полковой украинской раде о препирательствах в Гжатске: «Из-за вас, мол, контрреволюционеров, нас задержат в пути».
Полякам в те дни большевики ни в чем не препятствовали, и они получили пропуск без затруднений. Нам было с ними по пути до Могилева, наши пять вагонов сцепили и дали паровоз. Железнодорожные маневры заняли всю ночь и часть следующего дня. Ночью из Гжатска подошел второй эшелон украинцев во главе с полковником Домонтовичем 1- м. Мы тотчас поставили их в известность о событиях. Приходилось вообще опасаться за дальнейшую судьбу украинской бригады. Полковник Домонтович решил дождаться, когда здесь сосредоточатся все украинок» эшелоны и затем пробиваться силой. Это казалось возможным, так как в Орше уже стояли донские части, которые большевики пропускали на Дон, чем казаки немало возмущались, и можно бы рассчитывать на их содействие.

Но командный состав в те времена не представлял собой ничего, все командование находилось, в сущности, в руках самих солдатских комитетов. Так было и у донцов, и у украинцев. Все были разложены и развращены революцией наравне с русскими частями. У солдат вступать в бой не было ни малейшего желания. Украинцы хотели уладить вопрос переговорами. Настроение у них было очень подавленное.

На следующий день утром в вагонах появились делегаты местного большевистского гарнизона — два-три солдата и один офицер военного времени. Держались и говорили они очень сдержанно и очень не шел к их лицам заискивающий тон, с которым они обращались к украинцам. Заметна была еще старая уланская школа, смущавшая делегатов. Возможно, им было приказано только произвести разведку о намерениях бригады. На их предложение снять погоны, украинцы ответили, что их, украинцев, большевистские приказы не касаются. Говорили также, что ее эшелоны не пропустят, то они пробьются силой.

Отправка нашего польско-персидского эшелона состоялась вечером того же дня. Мы попрощались с остающимися в Орше однополчанами. Эшелон наш двинулся на Могилев. Не думали тогда, что не увидимся уже с полковником Домонтовичем 1-м, которого расстреляли в Киеве 27 февраля 1918 года. Расстрелянный вместе с ним штабс-ротмистр Борзенко, получивший несколько ранений револьверными пулями, чудом был спасен.

На следующий день после нашего отъезда из Орши на рассвете были обнаружены залегшие по обеим сторонам железнодорожного полотна, где стояли эшелоны украинцев, сильные большевистские цепи с пулеметами. Большевики потребовали от солдат сдать оруие и конский состав. Так украинцы были обезоружены, имущество отобрано, и все они без погон были отпущены на все четыре стороны. Полковник Домонтович 1-й с офицерами проехал в Киев, назначив солдатам тот же сборный пункт. Из этого плана ничего не вышло, в январе 1918 года Киев был занят большевиками. Солдаты предпочли разойтись по домам, а некоторые вернулись даже в Гжатск. Каким- то чудом удалось проскочить на Украину только одному эшелону Запорожского полка под командованием штабс-ротмистра Афанасьева, вышедшему из Гжатска за сутки до начала общего движения.

Наш эшелон дошел до Могилева благополучно. Здесь все эшелоны задерживались и пропуска давала сама ставка. Начальника нашего эшелона вызвал к себе сам «товарищ» Крыленко. Пошел к нему командующий польским эскадроном штабс-ротмистр барон Бистром. Мы решили о себе не напоминать, а проскочить вместе с поляками. С нетерпением ждали возвращения барона Бистрома от главковерха. Придя в нашу теплушку, Бистром рассказал о свидании с Крыленко. Главковерх жил не в городе, а в великолепном штабном поезде. Охранялся поезд сильным конвоем, у дверей вагона Крыленко стояли парные часовые. Прежде чем начать разговор с Бистромом, Крыленко долго на него пронизывающе смотрел, желая, по- видимому, произвести впечатление. Затем, отчеканивая каждое слово, проговорил:
- Вы идете с поляками к себе, национализируетесь. Так, так, хорошо! Что же, поезжайте!
Это было сказано тоном, подразумевающим: «Удираете от большевиков. Ну ничего, пока мы вам не мешаем, а там посмотрим». В этих словах как бы подозревалась угроза уже всей Польше. Крыленко, по всей вероятности, только для этого и вызвал Бистрома, чтобы попугать и поиздеваться.
Так проскочили мы Могилев и дошли до станции Гомель, где расстались с бароном Бистромом и его эскадроном. Дальнейший путь нашего эскадрона был очень длинен, а продвижение стало еще более тяжелым. На станциях приходилось ждать подолгу. Уже в Киеве ходили слухи, что в районе Александровска идут бои между большевиками и казаками и путь там разобран. То одна, то другая узловые станции на пути к войску донскому переходили из рук в руки, с чем нам и приходилось сообразовывать наш маршрут.

Наши вагоны постоянно прицепляли к эшелонам донцов, ехавших на родину, и это значительно облегчало наше продвижение. Говорили, что в Александровске мы неминуемо попадем в бой. Казаки из эшелона, к которому мы были прицеплены, решили, как и мы, пробиваться хоть силой. Опасения, однако, оказались напрасными.
Действительно, за несколько часов до нашего проезда большевики наступали на Александровск и громили станцию за станцией. Но какие-то донские части отстояли ее. Каждую минуту ожидали мы, что наступление возобновится. Но проскочили благополучно и Александровск. Нужно заметить, что у казаков, с которыми мы сталкивались в пути, настроение было не воинственное, им хотелось скорее попасть на Дон и разойтись по станицам. В указанных же выше столкновениях с большевиками принимали участие, главным образом, казаки, посланные с Дона.

С кем нам приходилось выдерживать настоящие бои в пути, так это осаждавшими вагоны «товарищами». На каждой станции их была уйма, все дезертиры с фронта. Они представляли собой немалую опасность, так как все были вооружены. Они на практике выработали свои революционные способы передвижения по железным дорогам: частные лица и офицеры просто выгонялись из вагонов, их мест занимались «товарищами». Такой способ добывания плацкар получил законность с первых дней революции. На одной из станций в наш вагон 3-го класса намеревалась хлынуть такая толпа. Мы кричали из окна, что это воинский эшелон и все переполнено, вразумить толпу ничто не могло. Послышались голоса:
— Да что там разговаривать, товарищи. Наваливай, мы покажем!
Толпа солдат кинулась к дверям вагона, предусмотрителы закрытым на замок. Раздались удары кулаков и прикладов. Мы стали у дверей, вынули револьверы и приказали уланам зарядить винтовки. Товарищи кричали: «Ломай двери!» В наш адрес раздались угрозы. Через окна мы грозили ломившимся в двери солдатам открыть по ним стрельбу. Это подействовало, толпа замялась. В этот момент поезд тронулся. Ворвись толпа в вагон, с нами было бы то же, что и с сотнями офицеров в таких случаях.

Наконец 16 декабря 1917 года часть Персидского конного дивизиона благополучно добралась до Ростова-на-Дону, пробыв в пути 17 суток. На станции мы увидели сразу, что слухи, ходившие еще в Москве о каких- то офицерских и юнкерских организациях на Дону оказались действительностью. Все воинские чины носили погоны, отдавали честь. На станции — полный порядок, поддерживаемый патрулями. Поговорив со встреченными офицерами, мы узнали, что в Новочеркасске генералом Алексеевым формирует Добровольческая армия. Уже был сильный бой с большевиками под Нахичеванью, большевики были разбиты. На душе стало как-то легче.

Как уже было сказано выше, в дивизион записалось около 40 улан. В дороге несколько человек отпросилось в отпуск, обещая потом догнать эшелон. Должно быть, желая попасть домой, они и записались в дивизион, так как никто из них эшелона, конечно, не догнал. Осталось у нас человек 30. Что они собой представляли? Наиболее надежными были уланы команды связи и наши вестовые.
В районе Добровольческой армии должны были находиться из наших офицеров: полковник Гершельман, штабс-ротмистр Алексеев и поручик Фермор, уехавшие на Дон еще в ноябре, чтобы подробно ориентироваться и решить нашу судьбу. Мы пошли в город их разыскивать. Полковника Гершельмана мы нашли в одном из штабов, штабс-ротмистр Алексеев и А. Фермор находились в Новочеркасске, где А. Фермор набирал добровольцев в формировавшийся полковником В. С. Гершельманом кавалерийский дивизион. Он очень обрадовался нашему прибытию: состав Персидского дивизиона давал существенное пополнение и начало кавалерийскому дивизиону Добровольческой армии. У нас был и офицерский состав, и люди, и лошади, и оружие в количестве достаточном, чтобы называться эскадроном. К тому же Ставрополь, где должно было идти формирование отряда особого назначения, был занят большевиками. Переговорив с В. С. Гершельманом, мы решили выгрузиться в Ростове и положить начало кавалерийскому дивизиону, войдя в него уланским эскадроном старого полка. Офицеров улан набралось немало: полковник Гершельман, штабс-ротмистр С. Потоцкий, штабс- ротмистр Алексеев, штабс-ротмистр Новиков, поручик А. Фермор и приехавший вскоре корнет Мейер.

Дивизион выгрузился и разместился в Таганрогских казармах. Через несколько дней приехал из Новочеркасска поручик Фермор с добровольцами, преимущественно юнкерами и вольноопределяющимися. Теперь было кому передать лошадей. Объяснив уланам назначение Добровольческой армии, мы предложили желающим остаться служить в ней. Остались трое, а остальным мы, как и обещали, выдали увольнительные билеты.
Добровольцы дивизиона были вооружены и посажены на лошадей. Из казармы Таганрогского полка перешли в отведенный для 1-го кавалерийского дивизиона полковника Гершельмана Проскуровский госпиталь номер 10. Так 31 декабря 1917 года был сформирован 2-й эскадрон 1-го кавалерийского дивизиона, в котором на офицерских должностях были уланы Его Величества.

В оставшемся в Гжатске после всех национальных разделений уланском полку комитеты решили выжидать дальнейших событий. Эта нерешительность комитетов находила в их глазах оправдание в предстоящем в ближайшее время созыве Учредительного собрания, которое, мол, разберет, кто прав, кто виноват, и всех успокоит без всякой борьбы. Захвата власти большевиками не признавали. Держали в страхе большевистски настроенный местный гарнизон и неоднократно заступались за офицеров.
Полковой комитет просил командующего полком полковника Домонтовича 2-го достать в Кречевитских казармах эвакуированные из Варшавы парадные формы полка. По получении этих форм песенники и трубачи выступали в старом парадном обмундировании в городском саду Гжатска и имели большой успех. Это была последняя красивая страница в жизни полка.

Красный главнокомандующий Москвы прислал приказание бригаде перейти в район Курска для реквизирования хлеба. Комитеты очень резко ответили, что никаких мураловых не признают, повиновались Духонину, а после его убийства, ввиду отсутствия впредь до созыва Учредительного собрания какой-либо законной власти, считают себя в своих действиях самостоятельными. Эмиссары от комитета были в Москве. Вернувшись, ощ предупредили, что Муралов, узнав о решении бригадного комитет заявил, что поступит с бригадой как «нож с картошкой», и грозит послать из Москвы красные эшелоны. В Гжатске были приняты мер охранения и отданы распоряжения на случай боя. Но угроз Муралова осталась лишь на словах.

После разгона большевиками Учредительного собрания бригадный комитет решил ввиду невозможности принести какую-либо пользу для восстановления порядка ликвидировать остатки бригады. Была назначена ликвидационная комиссия в составе командиров эскадронов и членов комитетов. Решили разъехаться по домам обозами, часть лошадей раздали крестьянам, артиллеристы спрятали орудия и погребах Гжатска и замуровали их. Оставшим офицерам были выданы документы, благодаря которым они смогли уехать. Полковник Домонтович 2-й, ротмистр Молоствов и пору Головин 1-й, пробрались в армию адмирала Колчака.

Так закончил свое столетнее (после разделения на два половины) существование (7 декабря 1817 года — декабрь 1917 года) родной по трем поколениям лейб-гвардии уланский Его Величества полк.

С. Новиков