V.
Послѣ обильной попойки “для храбрости”, отягченные винными парами, идутъ новые заговорщики на свое дѣло. И вдругъ бросаются въ вразсыпную, напуганные громкимъ карканьемъ вороньей стаи, внезапно взлетѣвшей съ крыши Михайловскаго замка.
— Съ тѣхъ поръ, — по сказу народному, — ежегодно въ часъ цареубійства, невѣсть откуда слетается стая вороновъ-оборотней — черныя души убійцъ Императора Павла Петровича, и имъ въ укоризну въ блистающей бѣлоснѣжной мантіи возстаетъ окровавленный призракъ Самодержца-Мученика.
Паленъ поджидалъ заговорщиковъ въ самомъ замкѣ, “засидѣвшись” на половинѣ Наслѣдника Цесаревича Александра, не посвящая его въ планы предстоящей ночи. Нѣсколько разъ Паленъ куда-то уходилъ, являлся обратно и снова уходилъ, пока не исчезъ окончательно…
— Сперва онъ рѣшилъ было во время переворота остаться у Александра, и въ случаѣ неудачи арестовать Цесаревичей, явясь такимъ образом въ глазахъ Императора Павла героемъ-спасителемъ отъ заговора…
— Но потомъ передумалъ: если только все провалится, при слѣдствіи и допросѣ участниковъ заговора, къ тому же руководимымъ Аракчеевымъ, роль его не можетъ не обнаружиться. Не былъ Паленъ увѣренъ и въ томъ, что пьяные заговорщики, — а одного Беннигсена на всѣхъ будетъ мало, — безъ его, Палена, руководства, не сорвутъ весь тщательно разработанный планъ. У Александра онъ будетъ, какъ въ ловушкѣ, а такъ еще можетъ спастись на англійскую яхту…
— Смерть Павла — его спасеніе; спасеніе Павла — его смерть.
— У входа въ императорскую опочивальню два вѣрныхъ камеръ-гусара, два простыхъ русскихъ человѣка, вступаютъ въ отчаянную борьбу съ ворвавшейся бандой цареубійцъ изъ осыпанныхъ царскими милостями вельможъ и измѣнниковъ-офицеровъ. Недолго длится борьба. Пронзенный шпагами, мертвымъ падаетъ одинъ изъ камеръ-гусаръ. Другой, Перекрестовъ, вырвавшись изъ рукъ убійцъ, мчится къ караулу и поднимаетъ тревогу…
— Заговорщики бросаются искать Павла, но нигдѣ не находятъ и съ ужасомъ думаютъ, что ему удалось спастись. Первый, кто обращаетъ вниманіе на упавшій гобеленъ, — а не на ширму, о которой ошибочно всюду говорится, — былъ Беннигсенъ. “Lе ѵоіІа” — хладнокровно указываетъ онъ другимъ на Павла.
— Одинъ противъ пьяной ватаги, стоитъ безоружный Павелъ, въ полумракѣ опочивальни, всматриваясь въ своихъ палачей. Безстрашно глядитъ Онъ въ глаза смерти…
— Согласны ли Вы на отреченіе отъ престола? — предлагаетъ вопросъ Беннигсенъ. Павелъ не отвѣчаетъ. Что отвѣчать на праздный вопросъ?…
Не они ли всѣ приносили мнѣ присягу? Не они ль клялись “вѣрно и нелицемѣрно служить и во всемъ повиноваться, не щадя живота своего до послѣдней капли крови”?…
— Что я вамъ сдѣлалъ? — единственно, что спрашиваетъ Павелъ…
— Не разговаривай! — сипло перебиваетъ Павла Петровича Николай Зубовъ и ударяетъ Императора по рукѣ. Императоръ съ силой отталкиваетъ отъ себя пьянаго негодяя…
Озвѣрѣвшій Зубовъ, размахнувшись, ударяетъ тяжеловѣсной золотой табакеркой, подаркомъ Екатерины, въ високъ Павла Петровича, и Онъ съ громкимъ стономъ падаетъ на гобеленъ…
Все разом, какъ почуявшіе кровь хищники, набрасываются на Него цареубійцы. Бульдожьей мертвой хваткой Паленъ обѣими руками впивается ему въ горло…
Во всемъ ужасѣ оправдывается французская поговорка, еще ранѣе подсказанная Паленомъ заговорщикамъ: “Pour fаіre unе omlette il faut casser les oeufs”.
— Возня надъ тѣломъ бездыханнаго монарха все еще продолжается. Мигомъ слетаетъ весь налетъ культуры. Сказывается годами затаенная ненависть и злоба. Мертваго Императора колютъ шпагами, плюютъ на Него, попираютъ ногами…
Паленъ чувствуетъ сзади чей-то сильный пинокъ и приходитъ въ себя.
— Что вы дѣлаете! — слышится его негодующій голосъ. — Вмѣсто Павла, вашей ногой вы ударили меня…
Паленъ чувствуетъ, будто его руки мокры и оттираетъ ихъ о какую-то плотную матерію, — вѣроятно коверъ, на которомъ лежитъ тѣло удушеннаго имъ Императора Павла…
— И вдругъ, средь кровавого безумія, все сразу стихаетъ. Всѣ цѣпенѣютъ. “Сюда спѣшитъ караулъ! “ — проносится сзади. Пьяный угаръ вылетаетъ изъ головы, и начинаются взаимные попреки. “Мы отрѣзаны. Съ нами расправятся на мѣстѣ”.
Паленъ и Беннигсенъ, единственно не потерявшіе самообладанія, спѣшно покидаютъ спальню, идя навстрѣчу караулу…
— Не о себѣ, не о своемъ спасеніи думалъ вѣрный Перекрестовъ. Мысль его была: “Только бы не опоздать. Только бы успѣть спасти Царя”. И далече по замку разносится его отчаянный вопль:
— Караулъ, на помощь! Убиваютъ Государя! На помо-ощь!..
— Караулъ, въ ружье! — раздается четкая команда начальника караула. Но Семеновцы и сами, заслышавши крики Перекрестова, не дожидаясь команды, ринулись къ оружію. Съ ружьями на перевѣсъ, караулъ грозно устремляется по парадной лѣстницѣ къ опочивальнѣ Его Величества…
Наверху лѣстницы Паленъ и Беннигсенъ. Беннигсенъ — огромный, спокойный, серьезный, какъ Пушкинскій Каменный Гость. Паленъ почему-то прячетъ руки…
— Караулъ, сто-ой! Къ но-гѣ! Смир-но-о! — послѣдовательно командуетъ Беннигсенъ.
Разумѣется, начальникъ караула могъ бы и не исполнить команды, и тогда-бы заговорщики оказались всѣ на Семеновскихъ штыкахъ. Но Паленъ разсчиталъ психологически вѣрно. Надо знать, какъ вымуштрованы были офицеры и солдаты того времени, что такое была дисциплина, дабы понять, почему команда была выполнена безпрекословно…
Караулъ неподвижно замеръ на мѣстѣ. Беннигсенъ объявляетъ:
— Волей Божіей Его Императорское Величество Государь Императоръ и Самодержецъ Всероссійскій Павелъ Первый скоропостижно скончался сей ночью отъ апоплексическаго удара… На престолъ вступилъ Его Императорское Величество Государь Императоръ Александръ Первый.
Паленъ оставляетъ Беннигсена одного на лѣстницѣ и спѣшитъ къ Александру — объявить о кончинѣ Отца и убѣдить показаться караулу…
— Вы убили Его! Гдѣ ваша клятва Мнѣ? — рыдаетъ Александръ…
— Полно ребячиться! Насъ всѣхъ поднимутъ на штыки. Лишь Вы еще можете спасти положеніе, — рѣзко говоритъ Паленъ и принуждаетъ Александра выйти къ караулу…
— “Все будетъ при Мнѣ, какъ при Бабушкѣ”, весь въ слезахъ и съ дрожью въ голосѣ, говоритъ Александръ. Но, вмѣсто привѣтствія, караулъ угрюмо молчитъ. Молчитъ караулъ отъ Его Семеновцевъ…
Полторацкій, солдаты всматриваются въ Александра, лицо котораго отражаетъ весь ужасъ переживаній. Тутъ же, съ Александромъ, Паленъ и Беннигсенъ — двое изъ наиболѣе довѣренныхъ лицъ скончавшагося Государя…
— Никто ничего не понимаетъ. Каждый тщетно пытается разобраться, что случилось въ самомъ дѣлѣ? Дѣйствительно ли Императоръ Павелъ скоропостижно скончался отъ апоплексическаго удара, или Его умертвили? Если правъ поднявшій тревогу камеръ-гусаръ, почему новый Императоръ, сынъ покойнаго, не отдастъ тотчасъ же приказанія обыскать весь замокъ и найти цареубійцъ, гдѣ бы они ни притаились? Чувствуется что-то роковое и нехорошее…
По кончинѣ Императора Павла Петровича, — мыслитъ Полторацкій, — присяга моя преемственно переходитъ къ сыну Его, Александру, который отнынѣ новый Законный Императоръ. Долгъ мой повиноваться только Ему, что Онъ прикажетъ. А Онъ уже Самъ во всемъ разберется…
Но Александръ не отдаетъ никакихъ распоряженій и удаляется, а Беннигсенъ приказываетъ Полторацкому увести караулъ, выставивъ часовыхъ у личныхъ покоевъ почившаго Императора, не пропуская никого внутрь, кто бы то ни былъ…
“Вотъ мой талисманъ, съ которымъ я никогда не разстаюсь”, сказалъ мнѣ какъ то за бесѣдой Царь Фердинандъ Болгарскій, такой-же почитатель Императора Павла Петровича, какъ и я. И вынувъ изъ жилетнаго кармана, показалъ мнѣ рубль-крестовикъ…
— А скажите, кто, по-вашему, задушилъ Императора Павла? Скорятинъ своимъ шарфомъ?
— По моимъ даннымъ, Ваше Величество, это былъ не Скорятинъ, а Паленъ. И задушилъ онъ Императора Павла не шарфомъ, а руками…
— Совершенно точно. Когда я былъ еще молодымъ принцемъ Кобургскимъ, умиралъ графъ Паленъ, сынъ цареубійцы. Это былъ кристальной чистоты человѣкъ, рыцарь чести и палата ума. Я часто бывалъ у его постели и мы очень сблизились. И, умирая, онъ открылъ мнѣ страшную, всю жизнь тяготившую его тайну — “Исторія лжетъ, сильно волнуясь сказалъ онъ. Императора Павла Петровича задушилъ не Скорятинъ, а мой отецъ. Понимаете? Задушилъ собственными руками… “ Кто же станетъ клеветать на своего отца, да еще на смертномъ одрѣ?..
— Саблуковъ, а за нимъ, въ началѣ нашего столѣтія, Энгельгардтъ, подробно описалъ отчаяніе Императрицы Маріи Ѳеодоровны, когда черезъ графиню Ливенъ[ 3 ] Паленъ сообщилъ ей о кончинѣ Царственнаго Супруга. Внѣ себя отъ горя, ничего не соображая, полураздѣтая, бросилась Она изъ опочивальни Императора Павла Петровича. У входа въ личные покои, Ей преградили путь, скрестивъ ружья, часовые. Рыдая, тщетно умоляла Она пропустить Ее внутрь, становилась на колѣни…
— Бѣдная Ты, Матушка Царица! — сами чуть не плача, отвѣчали часовые Семеновцы. Ужъ прости Ты насъ: ничего не можемъ, таковъ приказъ. Не бойся ничего, мы всѣ Тебя любимъ…
— Бережно обнявъ Императрицу, графиня Ливенъ почти силой уводитъ Ее къ себѣ…
— Императрица Марія Ѳеодоровна сообщаетъ о Своемъ отказѣ признать сына Императоромъ, пока Ее не допустятъ къ тѣлу мертваго Супруга. Но какъ покажешь Его въ такомъ ужасномъ видѣ Императрицѣ? А потомъ, по обычаю, надо будетъ выставить прахъ для послѣдняго поклоненія народу? Какъ быть? Что скажетъ народъ? Онъ такъ любилъ Императора Павла…
— Ни одного изъ цареубійцъ больше нѣтъ. Осторожно, по одиночке, они незамѣтно выведены различными ходами изъ замка. И неслышно скользя, какъ тѣни, въ страхѣ разбрелись въ разныя стороны по пустыннымъ улицамъ обледенѣлаго Петербурга…
— Лейбъ-медикъ баронетъ Вилліе, вмѣстѣ съ другими врачами и художниками, “бальзамируетъ” тѣло почившаго Императора Павла Перваго. Старательно подкрашиваютъ и гримируютъ подъ естественный цвѣтъ разбитое, изувѣченное лицо. Лицо изсине-багровое. Високъ проломленъ “апоплексическимъ” ударомъ табакерки Николая Зубова.[ 4 ] Тѣло проткнуто шпагами…
— Помимо врачей и художниковъ, здѣсь еще и Паленъ. Стоитъ, наблюдая жуткую работу. Торопитъ въ нетерпѣніи: “Скоро ли? Скорѣе, скорѣй”…
Но сложная работа подвигается медленно. Проходятъ часы, и вотъ уже брезжитъ разсвѣтъ. Вилліе смотритъ на свою луковицу: безъ пяти шесть!..
— Кое-какъ готово… Собираясь идти доложить о томъ Императорской Фамиліи, Паленъ отдаетъ послѣднія распоряженія:
— Положите тѣло въ постель… Да снимите съ постели окровавленное бѣлье… Покройте чѣмъ-нибудь другимъ… И приведите тутъ все въ порядокъ, чтобы не было слѣдовъ.
Убіеннаго Императора облекаютъ въ мундиръ Преображенскаго Лейбъ-Гвардіи полка, въ формѣ коего съ Петра Великаго погребаютъ Самодержцевъ Всероссійскихъ…
— Съ постели сбрасываютъ бѣлье, ищутъ чѣмъ бы ее покрыть, и, не найдя ничего другого, покрываютъ здѣсь же лежащимъ гобеленомъ…
— Тѣло Государя переносятъ на постель. Нахлабучиваютъ низко на лобъ трехуголку, чтобы скрыть проломленный високъ. Скрещиваютъ Ему руки и кладутъ въ нихъ Мальтійскій гроссмейстерскій крестъ. Зажигаютъ три свѣчи, и въ отблескѣ ихъ еще жутче, еще страшнѣе выглядитъ ликъ умученнаго Монарха…
— Все ли готово? — спрашиваетъ вернувшійся Паленъ. Сейчасъ сюда прибудетъ Императорская Фамилія…
Онъ окидываетъ взглядомъ постель, гдѣ въ рукахъ покоющагося Государя вдругъ замѣчаетъ Мальтійскій гроссмейстерскій крестъ…
Ни на что болѣе не смотритъ Паленъ. Не замѣчаетъ и гобелена, на которомъ лежитъ Императоръ Павелъ Петровичъ. Мальтійскій крестъ словно приковалъ къ себѣ все его вниманіе. Онъ ощущаетъ, какъ впервые теряетъ душевное равновѣсіе…
Напрасно гонитъ онъ прочь внезапныя мысли. Словно стая мстительныхъ фурій, онѣ непрерывными цѣпями атакуютъ палача у гроба его Вѣнценосной жертвы. Помимо воли, ему представляется эта же опочивальня, испытующій взоръ Павла, собственная лжеклятва и предостереженіе Мальтійскаго креста…
— Легенда ли — чудотворная сила таинственнаго креста, о которой не разъ онъ слышалъ отъ Павла и другихъ Мальтійскихъ рыцарей? Развѣ графъ Литта, чрезвычайный посолъ Ордена Мальтійскихъ Рыцарей, — позже командиръ Преображенскаго Лейбъ-Гвардіи полка,— не разсказывалъ, что когда онъ ѣхалъ отъ имени Мальтійскихъ Рыцарей съ челобитной къ Императору Павлу принять подъ Свое Высокое покравительство Орденъ, ему было подобное и, непостижимое уму видѣніе. Но тогда въ чудотворномъ пламени креста зажглось — не какъ ему, Палену, — грозное “саѵе”, а въ знакъ благоволенія — “аѵе”, т. е. “здравствуй”.
Вспоминается Палену и то, какъ въ его присутствіи, Литта торжественно передалъ вновь избранному Главѣ Ордена, — нынѣ имъ удушенному Императору, — вмѣстѣ съ этимъ крестомъ еще и другія Мальтійскія святыни — образъ Божіей Матери Влахернской[ 5 ] (Филермской), писанный Апостоломъ и Евангелистомъ Лукою и Десницу Святаго Іоанна Крестителя. Онъ самъ свидѣтель, съ какимъ благоговѣніемъ склонился ницъ и облобызалъ Павелъ эти заповѣдныя святыни…[ 6 ]
Паленъ начинаетъ прозрѣвать значеніе пророческой угрозы себѣ: за кровь Павла его ждетъ судъ Божій, какъ цареубійцу и убійцу Рыцарей Креста Господня…
Въ траурную опочивальню, въ сопровожденіи Цесаревича Константина, входитъ Императоръ Александръ. Въ лицѣ его ни кровинки. И Онъ, и Цесаревичъ Константинъ преклоняютъ колѣна, лобызая потомъ руку Отца. Отходя, Александръ вздрагиваетъ, съ ужасомъ смотря на покрышку постели. На ней Онъ замѣчаетъ отпечатки чьихъ-то окровавленныхъ пальцевъ, а потомъ узнаетъ и самъ гобеленъ…
— Господи, кровь… Гобеленъ… — чуть слышно вырывается у него…
Теперь и всѣ обращаютъ вниманіе на слѣды окровавленныхъ пальцевъ, видитъ ихъ и Паленъ…
— Паленъ чувствуетъ, какъ въ немъ стынетъ кровь. Вѣдь эти окровавленные пальцы — его собственные пальцы. И, самъ не помня себя, рѣзко вскрикиваетъ:
— Уберите сейчасъ-же этотъ проклятый гобеленъ…
Всѣ невольно переглядываются. Что съ нимъ? Можно ли въ присутствіи Его Величества отдавать подобное приказаніе? И какъ тотчасъ убрать покрышку съ постели, на которой покоится тѣло Государя?..
Иные объясняютъ, что послѣ всего пережитаго, у Палена, пользовавшагося столь исключительнымъ благоволеніемъ почившаго Императора, не выдержали нервы при видѣ гобелена, подтвердившаго собой фатальное значеніе подарковъ Людовика XVI и Маріи-Антуанеты. Цесаревичъ Константинъ окидываетъ Палена полнымъ моральнаго отвращенія взглядомъ…
Какъ отзвукъ крайняго напряженія, въ опочивальнѣ проносится шопотъ: Ея Величество! Ея Величество!..
— Медленно входитъ, въ сопровожденіи графини Ливенъ, Императрица Марія Ѳеодоровна. Лицо Ея носитъ слѣды слезъ, но Она владѣетъ Собою. Ставъ на колѣни, Императрица погружается въ молитву. Затѣмъ съ любовью гладитъ и цѣлуетъ руку покойнаго Супруга. Всматривается въ Его изуродованное, плохо подкрашенное лицо. Хочетъ, видимо, погладить волосы и, приподнимая трехуголку, видитъ зіяющую на вискѣ рану, Императрица вновь надвигаетъ шляпу, и, оборачиваясь, въ упоръ бросаетъ Александру: “Поздравляю!.. Вы теперь — Императоръ”…
Александръ шатается и, прежде чѣмъ кто-либо успѣваетъ Его поддержать, падаетъ безъ чувствъ. Антично прекрасная голова Его съ глухимъ стукомъ ударяется о полъ…
Въ ту же ночь, подъ прикрытіемъ кавалергардовъ, Императоръ Александръ Павловичъ и Императрица Елизавета Алексѣевна переѣзжаютъ изъ Михайловскаго замка въ Зимній Дворецъ. Михайловскій замокъ навсегда перестаетъ быть Императорской резиденціей. Вся обстановка и вещи изъ него перевозятся частью въ Зимній Дворецъ, частью въ Павловскъ или Гатчину. Павловскій же гобеленъ исчезаетъ безслѣдно, болѣе не украшая стѣнъ ни въ одномъ изъ дворцовъ. На мѣстѣ опочивальни Императора Павла Петровича впослѣдствіи устраивается церковь. Тамъ, гдѣ Онъ палъ подъ ударами убійцъ, воздвигается алтарь…
Такъ погибъ гуманнѣйшій Государь, кромѣ добра Россіи и народу ничего не желавшій. Приблизительно до девятисотыхъ годовъ, т. е. столѣтія кончины Императора Павла Перваго, въ Россіи было строго запрещено касаться въ печати обстоятельствъ цареубійства 11 марта 1801 года. Подъ запретомъ были и “записки генерала Саблукова”. Въ полномъ собраніи Пушкина нельзя было встрѣтить стихотворенія на смерть Павла Перваго “Молчитъ невѣрный часовой”. Въ учебникахъ исторіи, съ недоброй руки Беннигсена, молодымъ поколѣніямъ преподносилась трафаретная ложь, что “Императоръ Павелъ скоропостижно скончался отъ апоплексическаго удара”…
Императоръ Павелъ Петровичъ все еще былъ популяренъ. Опасались, что вину Его убійства народъ припишетъ высшимъ классамъ, а главное, что будутъ возможны нареканія на память Императора Александра Перваго, чѣмъ могъ бы быть подорванъ въ глазахъ народа авторитетъ Династіи…
— Императоръ Павелъ Первый царствовалъ четыре года, четыре мѣсяца и четыре дня, и былъ убитъ на сорокъ седьмомъ году жизни. Сорокъ семь буквъ находится и въ девизѣ, помѣщенномъ по Его повелѣнію надъ главнымъ порталомъ Михайловскаго Замка: “Дому Твоему подобаетъ святыня Господня въ долготу дней”. Еще при жизни Павла Петровича въ народѣ говорили, что онъ не проживетъ болѣе сорока семи лѣтъ, и смерть Его произойдетъ въ 1801 году…
“Скажи ми, Господи, кончину мою, и число дней моихъ, кое есть: да разумѣю, что лишаюся азъ”.
“Краткое царствованіе Павла Перваго, — свидѣтельствуетъ въ своихъ запискахъ де Сангленъ, — замѣчательное тѣмъ, что Онъ сорвалъ маску со всего прежняго фантасмагорическаго міра, произвело на свѣтъ новыя идеи и новыя представленія. Съ величайшими познаніями и строгою справедливостью Павелъ Петровичъ былъ рыцаремъ временъ прошедшихъ. Онъ научилъ насъ и народъ, что различіе сословій ничтожно”.
На слѣдующее утро послѣ цареубійства рядъ полковъ Гвардіи и первая Конная Гвардія, отказались принести присягу новому Императору, пока не увидятъ мертвымъ Императора Павла Петровича. Это объясняется невѣдома откуда взявшимся слухомъ, что Онъ вовсе не умеръ, а кѣмъ-то захваченъ въ плѣнъ. Послѣ того лишь, какъ къ тѣлу Его было допущены выборные изъ солдатъ, въ томъ числѣ и отъ эскадрона Саблукова, полки принесли присягу…
Неистовымъ ликованіемъ встрѣтили общество и чиновный Петербургъ извѣстіе о смерти Императора Павла. На улицахъ сразу демонстративно появились круглыя шляпы и длинныя дамскія платья, а на Невскомъ проспектѣ закружились было въ вихрѣ вальса пары. Все это было строжайше запрещено Павломъ, какъ внѣшнее проявленіе симпатій къ революціонной Франціи, гдѣ эти нововведения появились впервые…
Но народъ не потерпѣлъ подобнаго глумленія у гроба своего любимца — Царя. Сбиваемыя палками, слетали съ головъ франтовъ круглыя шляпы, и столь основательно проучивались вальсировавшія пары, что модницы не дерзали появляться на улицахъ съ непомѣрно длинными шлейфами…
Настроеніе “дней Александровскихъ начала” было тревожное. Народъ, хмурясь твердилъ межъ собой, “что бары извели Царя и украли Золотую Грамоту”. Можно было ждать вспышекъ недовольства. На улицахъ столицы дежурили сильные отряды отъ гвардейскихъ частей…
На третій день послѣ цареубійства, хоронили убитаго камеръ-гусара. Похороны были скромныя, но на гробъ возложилъ живые цвѣты лично самъ Александръ. Императрица Марія Ѳеодоровна прислала крестъ изъ бѣлыхъ розъ, среди которыхъ выдѣлялось нѣсколько пунцовыхъ, символически означавшихъ жертвенно пролитую имъ кровь…
Я зналъ фамилію этого Царскаго слуги-героя, но сейчасъ, къ сожалѣнію, не помню. Мои попытки возстановить ее за границей успѣхомъ не увѣнчались…
Второго камеръ-гусара, Перекрестова, взяла къ Себѣ Императрица Марія Ѳеодоровна, а по кончинѣ Ея, въ 1828 году, онъ получилъ изъ личныхъ Ея Величества средствъ пожизненную пенсію…
Съ отданіемъ всѣхъ почестей, но съ принятіемъ мѣръ предосторожности, тѣло почившаго Государя было перевезено изъ Михайловскаго замка въ Петропавловскій Соборъ, гдѣ и выставлено на поклоненіе народу.
Народъ валомъ валилъ отдать послѣдній долгъ Императору Павлу Петровичу. Перебывали не сотни и тысячи, а десятки, а то и сотни тысячъ. “Было словно мощамъ святымъ поклоненіе”. Задерживаться у катафалка не разрѣшалось. Можно было лишь поклониться Царскимъ останкамъ, проходя мимо…
Въ тотъ годъ Пасха Христова была ранняя, приходилась на 24-е марта, и похороны были назначены на Страстную субботу. И въ этомъ народъ усмотрѣлъ, что въ самомъ погребеніи его любимый Царь получилъ отъ Бога первое Свое прославленіе. Ибо “Христу сопогребенные — совоскреснутъ съ Христомъ”…
Торопили еще не успѣвшихъ поклониться останкам. Приложившись къ Плащаницѣ, шли прощаться съ прахомъ Императора Павла Петровича. Набережная противъ Петропавловской крѣпости была запружена народомъ, и съ его безмолвной печалью сочетается траурный салютъ со старинныхъ крѣпостныхъ верховъ…
Начиная съ Петра Великаго, Русскіе Императоры и Императрицы, кромѣ Петра Второго, похороненнаго въ Москвѣ, — погребались въ Петропавловскомъ Соборѣ противъ образа Святого Апостола Петра. Императоръ Павелъ первымъ погребенъ противъ образа Святого Апостола Павла, начиная Собою, какъ Императоръ-Родоначальникъ, послѣдующія поколѣнія Самодержцевъ Россійскихъ.
Полностью сбылось предсказаніе прозорливаго инока Александро-Невской Лавры Авеля, — прозваннаго “Вѣщимъ”, — сдѣланное имъ лично Императору Павлу Петровичу:
“Коротко будетъ царствованіе Твое, и вижу я, грѣшный, лютый конецъ Твой. На Сафронія Іерусалимскаго отъ невѣрныхъ слугъ мученическую кончину пріемлешь, въ опочивальнѣ Своей удушенъ будешь злодѣями, коихъ грѣешь Ты на Царственной груди Своей. Въ Страстную субботу погребутъ Тебя… Они же, злодѣи сіи, стремясь оправдать свой великій грѣхъ цареубійства, возгласятъ Тебя безумнымъ, будутъ поносить добрую память Твою. Но народъ русскій правдивой душой своей пойметъ и оцѣнитъ Тебя, и къ гробницѣ Твоей понесетъ скорби свои, прося заступничества и умягченія сердецъ судей неправедныхъ и жестокихъ”…
За это предсказаніе свое инокъ Авель Вѣщій, по распоряженію Санктъ-Петербурскаго военнаго губернатора Палена, былъ заточенъ въ Петропавловскую крѣпость “за возмущеніе душевнаго спокойствія Его Величества”. Въ ней онъ пережилъ исполненіе своего пророчества и былъ освобожденъ по приказанію Александра Перваго, какъ только Ему доложили объ этомъ случаѣ…
Какъ всякаго убійцу, Палена неудержимо влекло къ гробу своей коронованной жертвы. Есть какой-то особый мистическій законъ, которымъ пользуются даже сыщики, чтобы поймать убійцу…
Когда онъ стоялъ у гроба, видъ его вызывалъ невольное сожалѣніе.
Про него, не зная, можно было сказать: “вотъ кто дѣйствительно любилъ покойнаго Государя”, если бы многимъ не было уже извѣстно о роли его въ заговорѣ и цареубійствѣ. Но Палену уже безразличенъ былъ судъ человѣческій…
Паленъ былъ приблизительно въ томъ состояніи, какъ раскаявшійся Іуда, пришедшій къ первосвященникамъ и старѣйшинамъ и возвратившій тридцать серебренниковъ, говоря:
“Согрѣшилъ я, продавъ Кровь невинную. Они же сказали ему: что намъ до того? Смотри самъ”… (Мф. 27, 34).
У преждевременнаго гроба Императора Павла предъ Паленомъ развернулась книга совѣсти. Запись за записью, одна страшнѣе другой…
Что, кромѣ хорошаго, видѣлъ онъ отъ Павла? И чѣмъ онъ, Паленъ, отблагодарилъ за все своего благодѣтеля? Не права ли Ливенъ, бросившая первой ему въ лицо тяжкое оскорбленіе: “Я не подаю руки цареубійцамъ”. Та самая Ливенъ, которой онъ обязанъ своимъ возвышеніемъ и довѣріемъ Павла, такъ какъ на него указала именно она. Благодаря ему, трагедія ея не меньшая, чѣмъ самой Императрицы…
И, не умолкая, въ ушахъ Палена звучитъ послѣдній вопросъ Павла: “Что я вамъ сдѣлалъ”?…
Внутренній переломъ въ Паленѣ, однако, велъ не къ доброму, а къ надрыву души и къ тому же отчаянію, что у Іуды. Въ такомъ случаѣ человѣкъ обреченъ, и спасенія нѣтъ. Онъ кончаетъ самоубійствомъ или, если цѣпляется за жизнь, рано или поздно сходитъ съ ума. И черныя крылья безумія незримо осѣняли собою Палена…
Цареубійцы чувствовали себя героями. Имъ пришла мысль устроить товарищескій ужинъ участниковъ заговора…
Раскошно сервированный у Зубовыхъ столъ ломился подъ серебромъ и хрусталемъ, на которыхъ игралъ отблескъ свѣчей въ канделябрахъ. Проворно сновала многочисленная прислуга, разнося вокругъ стола напитки и яства…
Первымъ провозглашается тостъ “за истинную душу всего дѣйства” — сэра Чарльза Уитворта, потомъ поочередно пьютъ за Жеребцову, Палена, Беннигсена, Зубовыхъ и другихъ цареубійцъ. Каждый бокалъ пьется до дна, и вскорѣ всѣ сильно навеселѣ. Къ концу ужинъ превращается въ пьяную оргію. Не обращая вниманія на прислугу, дѣлятся воспоминаніями о минувшемъ “дѣйствѣ” и стараются затмить другъ друга, кто что сдѣлалъ.
Прислуга съ ужасомъ слушаетъ, что говорится за столомъ. “Умертвили Царя, да еще и празднуютъ… — рѣзко осуждаетъ она своихъ баръ. Кромѣ того, — чего и въ голову никому не приходило, — среди прислуги вкраплены опытные соглядатаи правительственнаго сыска. Запоминается каждое слово…
Подъ гулъ одобренія поэтъ-памфлетистъ Маринъ читаетъ свои ядовитые стихи на покойнаго Государя. Николай Зубовъ разсказываетъ, какъ онъ “такъ саданулъ Павла въ високъ, что Онъ такъ и брякнулъ”; кто-то хвастаетъ, что онъ проткнулъ Его шпагой…
Слушаетъ и ушамъ своимъ не вѣритъ, но не оспариваетъ Паленъ, о том, какъ сильно подвыпившій Скорятинъ повѣствуетъ подробно, какъ шарфомъ своимъ задушилъ Павла. “Какой счастливый случай — такого и не придумаешь даже” — думаетъ Паленъ. Другой, добровольно, пьяной похвальбы ради, принимаетъ на себя всю вину его? И вдругъ острой болью его всего опять пронизываетъ мысль: “Это предъ людьми, ну — а передъ Богомъ?”…
Много лишняго было сказано за ужиномъ, товарищи-цареубійцы бахвалились безъ конца…
А не вышло-бы, сѣли-бы на англійскую яхту и поминай какъ звали. Золота-бъ хватило… Что тамъ Александръ… Мальчикъ… Мы теперь господа всего! Даромъ что-ли возвели Его на престолъ?..
Вдребезги пьяные, по окончаніи ужина, гости схватили за четыре угла скатерть со всѣмъ, что только было на столѣ, и выкинули черезъ окно на площадь. Стоналъ, разбиваясь о камни мостовой, хрусталь, летѣли осколки. Жалобно звенѣло серебро…
Императору Александру подробно доложили о “товарищескомъ” ужинѣ убійцъ Его Отца. Въ голубыхъ глазахъ Александра засверкали огоньки глубокаго негодованія и отвращенія. Чаша терпѣнія Его переполнилась. Онъ рѣшилъ положить предѣлъ…
“Я бы повѣсилъ всѣхъ этихъ мерзавцевъ” — воскликнулъ Цесаревичъ Константинъ Павловичъ. Какъ жаль, что опоздалъ Аракчеевъ. Я-бъ никогда не хотѣлъ царствовать. Бѣдный Александръ”.
Цесаревичъ Константинъ Павловичъ искренно любилъ своего Отца. Онъ, продѣлавшій съ Побѣдоносцемъ Россійскихъ Войскъ, Генералиссимусомъ Суворовымъ весь итальянскій походъ и въ награду за то получившій титулъ “Цесаревича”, думалъ какъ Императорскій солдатъ, какъ долженъ думать вѣрный сынъ Россіи…
Первымъ, кто испыталъ на себѣ волю молодого Государя, былъ Паленъ. Въ одинъ мигъ, какъ нѣкогда и взошло, закатилось все его могущество. И никто, какъ самъ же Паленъ, подтолкнулъ свое собственное паденіе…
Вскорѣ послѣ трагической кончины своего Царя-Благодѣтеля, старообрядцы поднесли въ утѣшеніе Вдовствующей Императрицѣ Маріи Ѳеодоровнѣ образъ, съ многозначительной надписью “3амврій, Замврій, гдѣ убійца господина твоего? “…
Надпись эта была сдѣлана ими на основаніи III Книги Царствъ, глава XVI стихи 9-18, гдѣ повѣствуется, какъ Замврій, воевода царя Илы въ Оерсѣ, составилъ заговоръ и умертвилъ Илу, а затѣмъ сѣлъ на его мѣсто…
Въ Замвріѣ Паленъ усмотрѣлъ самого себя и приказалъ удалить икону изъ церкви, куда она была помѣщена по личному указанію Императрицы Маріи Ѳеодоровны. Это уже было слишкомъ для вдовствующей Императрицы, и Она потребовала отъ Императора-Сына выбрать между Ею и Паленомъ.
На слѣдующій день, Паленъ, какъ всегда, подъѣхалъ къ вахтпараду. Но не успѣлъ онъ даже выйти изъ коляски, какъ къ нему подошелъ флигель-адъютантъ и объявилъ во всеуслышаніе:
— Ваше сіятельство, по личному повелѣнію Его Императорскаго Величества вамъ надлежитъ немедленно покинуть Петербургъ и безвыѣздно пребывать въ вашемъ Курляндскомъ имѣніи…
— Прошу доложить Его Императорскому Величеству, что Его Священная воля будетъ мною точно выполнена, — замѣтно волнуясь, отвѣтилъ Паленъ…
Какъ и Паленъ, остальные цареубійцы тоже убѣдились, что они не “господа всего”, а молодой Государь — не “мальчикъ”. Александръ разогналъ ихъ вонъ изъ Петербурга…
Поздно осознали они, что присяга не одинъ лишь обрядъ, а страшной силы и великаго дѣйствія навѣки связующій обѣтъ. “Революція пожираетъ своихъ дѣтей” — сказалъ Робеспьеръ, что полностью относится также и къ дворцовымъ переворотамъ. Думали, — такъ и пройдетъ, “имѣя въ виду — по выраженію Растопчина — “остаться въ огромныхъ барышахъ”. Но во всей силѣ сказалось значеніе высшихъ міровыхъ законовъ, и ихъ всѣхъ погубило ими же вызванное зло.
Окрашенный въ черную краску, — единственный изъ всѣхъ въ Петербургѣ, — мрачно высится домъ графовъ Зубовыхъ на Исаакіевской площади. “Что за странная окраска? — при взглядѣ на него, невольно думали многiе.— Что это означаетъ?”…
Домъ Зубовыхъ окрашенъ такъ по повелѣнію Императора Александра Перваго — въ особое напоминаніе и назиданіе потомству. Въ немъ находился очагъ заговора — салонъ Жеребцовой. Онъ служилъ сборнымъ пунктомъ для заговорщиковъ въ кровавую ночь 11 марта, и отсюда вышли они на свое злодѣяніе. Здѣсь же происходилъ и товарищескій ужинъ цареубійцъ…
Рука неумолимой судьбы поразительно быстро настигала убійцъ Императора Павла, и въ теченіе ближайшихъ лѣтъ большинства изъ нихъ уже не было въ живыхъ. Въ народѣ говорили, что Царская кровь требуетъ ихъ на судъ Господень…
Три главныхъ цареубійцы — Николай Зубовъ, Беннигсенъ и Паленъ сошли съ ума. Злостно ославили безумнымъ Императора Павла Петровича и сами кончили дни свои въ безуміи…
Ужасенъ конецъ Зубова. Онъ пожиралъ собственные отбросы, пока однажды не испустилъ духъ, катаясь въ зловонной пѣнѣ…
Беннигсенъ, уже послѣ Отечественной войны, выѣхалъ разъ на парадъ въ Высочайшемъ присутствіи въ одномъ бѣльѣ. Его окрутили и удалили прочь. Оказалось, что онъ лишился разсудка…
Съ начала своей высылки и до самой смерти въ 1826 году, Паленъ ходилъ мрачный, какъ туча, и никто ни разу не видѣлъ улыбки на его лицѣ. Въ каждую годовщину зловѣщаго 11 марта, къ десяти часамъ вечера, онъ напивался до полной потери сознанія, чтобы придти въ себя только на слѣдующій день. Къ концу жизни Паленъ сталъ обнаруживать явные признаки душевнаго разстройства. Пересыпая изъ одной руки въ другую драгоцѣнные камни, онъ въ въ ужасѣ вопилъ: “Кровь, кровь”, и требовалъ убрать мерещившійся ему всюду гобеленъ…
Гобеленъ этотъ, дѣйствительно, заслуживаетъ наименованіе “Павловскаго”. Много видѣлъ онъ на своемъ вѣку, и недаромъ отъ него предпочли избавиться, какъ отъ нежелательнаго свидѣтеля…
Какъ вѣстникъ рокового жребія, отъ Короля-мученика Людовика гобеленъ переходитъ къ будущему мученику — Императору Павлу… Павелъ Петровичъ смѣняетъ Императорскую корону на вѣнецъ мученическій… Свидѣтель Его предсмертныхъ мукъ, запечатлѣнный Царской Кровью гобеленъ тутъ же, на мѣстѣ преступленія, предъ всѣми обличаетъ Палена, а въ лицѣ его и прочихъ цареубійцъ… И сейчасъ внезапно появляется изъ своей болѣе чѣмъ вѣковой темницы…
— Павловскій гобеленъ несомнѣнно долженъ въ какой то степени обладать чудесной силой, — промолвилъ мой покойный начальникъ-другъ. — С той страшной ночи, какъ онъ освятился жертвенной кровью Императора Павла, считать его зловѣщимъ болѣе не приходится. Черезъ орудія пытокъ христіанскихъ мучениковъ, пропитанныхъ ихъ праведной кровью, всегда проистекала благодать и сила чудотвореній. “3ане душа всякій плоти кровь его есть” — гласитъ о великой тайнѣ крови Священное Писаніе. Вмѣстѣ съ кровью на бездушныхъ вещахъ почіетъ какъ бы частица ихъ святой души… (Левит. 17, 11.)
Ты самъ, какъ гобеленъ, связанъ какими-то духовными нитями съ жизнью и правленіемъ твоего любимаго Царя. Гобеленъ и меня невольно увлекъ въ миръ Императора Павла Перваго. Я чувствовалъ себя сейчасъ точно въ караулѣ Его Величества въ Михайловскомъ замкѣ: что мы теперь тоже страдаемъ отъ дворцоваго переворота, — вдумчиво заключилъ мой другъ. Надъ всеми нами также тяготѣетъ, — надъ одними болѣе, другими менѣе, — свой черный мартъ и власть неисповѣданнаго грѣха. И до сихъ поръ мы не можемъ найти покоя…
— Ибо, “Не прикасайтесь Помазаннымъ Моимъ” — глаголетъ Господь. (Пс. 104, 15)
[ 1 ] По повелѣнію Императора Александра Перваго эскадронъ Саблукова за свою вѣрность Императору Павлу Первому получилъ особое отличіе, позже распространенное на всю Гвардейскую Кавалерійскую Дивизію — Андреевскую звѣзду съ надписью: “3а Вѣру и вѣрность«, на вольтрапы. Вдовствующая Императрица Марія Ѳеодоровна потребовала эскадронъ Саблукова для Своей личной охраны.
[ 2 ] Ѳ. И. Тютчевъ, — “На смерть Муравьева« 1886 г.
Слова эти, приведенныя Столыпинымъ въ одной изъ его рѣчей въ Государственной Думѣ, позже помѣщены на памятникѣ ему въ Кіевѣ.
[ 3 ] Графиня Шарлотта Ливенъ, воспитательница дѣтей Императора Павла: въ теченіе пятнадцати лѣтъ была близкикъ другомъ Императрицы Маріи.
[ 4 ] Золотая табакерка эта до 1917 года хранилась въ Москвѣ, въ Гранатномъ переулкѣ, въ домѣ Леонтьевыхъ, ранѣе бывшемъ Зубовыхъ, гдѣ лежала на бархатной подушечкѣ, подъ стекляннымъ колпакомъ. Леонтьевы являются родственниками и наслѣдниками Зубовыхъ по женской линіи.
[ 5 ] Возможно здесь неточно. Надо понимать Филермской.
[ 6 ] Послѣ Императора Павла Петровича святыни Мальтійскаго Ордена хранились въ Гатчинскомъ дворцѣ и были вывезены заграницу Государыней Императрицей Маріей Ѳеодоровной. По кончинѣ же Ея, переданы въ Каѳедральный Воскресенскій | 
