Эту и другие книги можно заказать по издательской цене в нашей лавке: https://vk.com/market-128219689?screen=group

Во время Корниловского похода всех раненых возили с собой на подводах. Только после смерти ген. Корнилова тяжело раненых начали оставлять среди населения.

В станице Дядьковской было оставлено 107 человек.

Кроне раненых, были оставлены: доктор Иванов (хирург), две сестры, два санитара и два большевика-заложника (Лиманский и Корякин). Заложники дали обещание командованию, что защитят нас от самосуда передового отряда красногвардейцев.

На рассвете стали свозить нас в здание школы. Лежали в классных комнатах и коридоре, на соломе. Трогательно было прощание с оставлявшими нас друзьями. Они, как бы чувствуя свою вину, смотрели в землю. Мы оставались одни и с минуты на минуту ожидали прихода красногвардейцев. Душевные страдания сильнее физических. Мы забыли про голод, не чувствовали болей, связанных с ранением, и отказывались от перевязок. Тяжело было сознание своей беспомощности. Заложникам не верили. Оставалась надежда только на Бога.

«Чем скорбь сильней, тем ближе Бог».

Продлит ли Он наш земной путь?

«Да будет воля Твоя!» Заглянули внутрь себя; расположили дела по степени их важности для вечности и увидели, что, подойдя к последней черте земной жизни, оказались, как «неразумные девы», - без масла в светильниках. Откроет ли Господь двери? Надо молиться и стучать...

Около 12 часов дня на площади появился шум. Раздалось несколько выстрелов. Потом, уже около самой школы, послышалась отборная ругань и выкрики: «Добить гадов! На свалку и перестрелять!»

Окна были открыты, и мы услышали голос одного из заложников:

- Товарищи! Вы отвлекаетесь от прямых обязанностей. Надо преследовать вооруженного врага. Эти от нас не уйдут. Мы, как члены революционного комитета, заверяем вас, что они будут осуждены со всей строгостью революционной законности.

Крики то стихали, то снова усиливались...

- Только через наши трупы переступите порог! - выкрикнул второй заложник. Но дело сказалось проще: защитников оттянули в сторону, и группа красногвардейцев ворвалась в школу. Казалось, что одни из них были одержимы звериной жестокостью и местью; другие интересовались больше наживой. Первые - искали эмблемы Корниловского полка, истязали или добивали тех, у кого их находили; вторые - охотились за часами, кольцами и новым обмундированием. Много стоило труда командиру отряда собрать свое «войско» и выступить в поход.

Оставшиеся в живых вздохнули: ни ропота, ни стона. Заложники уехали в Екатеринодар к прислали комиссара (на должность начальника госпиталя) и сестру (секретного осведомителя). Госпиталь приобрел некоторую законность. Жители собрали для нас продукты, и питание готовилось при школе.

Началась больничная жизнь. В нашей комнате раненого в челюсть кормили с помощью резиновой трубки; двум - наложили гипсовые повязки; мне - дренировали раны. Гимназисту Жене ампутировали ногу. Сиделок у тяжело раненых не было, и лежал он, лихорадящий, беспомощный. Как не доставало ему ухода матери!... А мать далеко - в Москве.

И слышит она голос сына: будто едет он, забинтованный, на тряской подводе, бледный, с запекшимися губами, просит воды - и некому прийти на помощь. Она хочет броситься к нему, но ноги не движутся. Хочет крикнуть - не может произнести ни звука. В ужасе просыпается. Боже, если бы это был только сон! Надо ехать. Надо торопиться...

Прошло уже около двух недель нашего пребывания в Дядьковской, когда к нам в комнату вошла лет сорока дама в сопровождении господина с чеховским пенсне на носу. И вдруг... Женя зарыдал. Женя оказался сыном известного писателя Евгения Чирикова. Отец с матерью - где поездом, где на пароходах, где пешком, обходя линии фронта, рискуя жизнью, - добрались из Москвы до Ростова-на-Дону. Там они узнали, что сын, раненый, оставлен в станице Дядьковской.

Снова линии фронта, аресты, допросы, и наконец - они у сына. Нельзя выразить словами сложное чувство радости и горя родителей, обретших сына, потерявшего ногу. Мать утешала сына, старалась скрыть волнение, и только когда выходила в коридор, давала волю слезам.

От писателя мы узнали, что на Украине немцы; что ген. Краснов провел мобилизацию казаков и освобождает Донскую область от большевиков, а Добровольческая Армия, соединившись с Дроздовцами, наступает на Кубань.

Целые дни отец с матерью проводили у постели сына и только на ночь уходили к местному священнику, отцу Николаю, давшему им временный приют. Оттуда они приносили нам книги. Некоторые места мы читали вслух.

«Настанет год, России черный год,

Когда царей корона упадет...

И станет глад сей бедный край терзать,

И зарево окрасит волны рек»...

«Мир устанет от мук, захлебнется в крови,

Утомится безумной борьбою

И поднимет к Любви, к беззаветной Любви

Очи, полные скорбной мольбою»...

И казалось нам, что это писалось не пятьдесят и не сто лет тому назад, а совсем недавно и специально для нас. И верилось, что скоро наступит срок Господень и избавит нас и нашу Родину от нависшего кошмара...

Приближался праздник Пасхи. Церковь - в центре площади, недалеко от школы. С вечера она стала наполняться молящимися.

В 12 часов ночи раздался радостный трезвон колоколов и началось шествие вокруг церкви с крестом, хоругвями, иконами, зажженными свечами и пением: «Воскресение Твое, Христе Спасе...». Не спали всю ночь. Разговлялись по-домашнему - рано, под звон колоколов.

Отец Николай прислал свяченую пасху, а казачки принесли куличи и крашеные яйца. Чувствовали, как в это же время, с рассветом, разговляются и дома. Шлют нам из родного далека Пасхальное приветствие: «Христос Воскресе!»... «Смерть, где твое жало?»... «Радуется всякая тварь, все торжествует, все исполнилось света»...

На следующий день писатель только на короткое время зашел к нам и сообщил, что в станице появился карательный отряд Юдина.

Юдин зашел к нам в сопровождении комиссара госпиталя. Расспрашивал, кто в какой части служил, какой чин имел, где ранен.

- Ну, а ты, молокосос, - обратился он ко мне, - как ты влип в эту кашу? Золотопогонники знают, за что кладут головы, но что ты понимаешь в политике? Разложить бы тебя только да выпороть!

Я, конечно, не был с ним согласен. Мы, молодежь, считали, что без нас в Армии не было бы ни юношеского задора, ни безрассудной жертвенности. Не зря же мы каждый день пели свою любимую песню:

«Смело мы в бой пойдем

За Русь Святую,

И, как один, прольем

Кровь молодую»...

А генерал Корнилов, обгоняя нас на своем «киргизике» - маленьком буланом коне - всегда приветствовал нас словами: «Здорово, орлята!» И «орлята» подтягивались, чувствовали себя уже оперившимися и готовыми на подвиг...

Потом Юдин обратился к комиссару:

- По-моему, они только хлеб зря переводят. Какую пользу вы думаете от них иметь? Чем вы их кормите?

- Население дает продукты, - ответил комиссар.

- Ах, население! Значит, покровители. Да, тут такие есть. Для рабочего класса я должен хлеб выколачивать, а этой сволочи сами несут. Жалко, что не всех перебили. Советую вам не очень заботиться о них. Езжайте-ка лучше восвояси, а мы сами разберемся, как поступить с ними.

Снова томительное ожидание неизвестного. Ходящие раненые собирались ночевать вне школы, но вечером, совсем неожиданно, отряд выступил из станицы. Ночь провели беспокойно, прислушиваясь к шорохам. А события шли своим чередом - приближался фронт, а с ним и новые тревоги.

Комиссар с сестрой уехали в Екатеринодар, захватив с собой группу выздоровевших для предания ревтрибуналу. Это была уже третья группа. Судьба двух предыдущих была нам неизвестна. Госпиталь не охранялся. Выздоровевшие могли бы уйти и избежать суда, но они не хотели подвергать остающихся новой опасности и, жертвуя собой, шли на плаху.

Мы остались одни - без представителя власти - и ждали прихода отступавших красногвардейцев. Мы уже знали, что в станице Елизаветинской раненые добиты. Пощады не ждали.

Наступило тревожное время. Уже слышны были орудийные выстрелы. В это время в школу зашли два человека в штатской одежде и, казалось, кого-то разыскивали. Не проронивши ни слова, они так же быстро исчезли, как и появились. А через полчаса нас уже развозили по садам, пряча в бурьянах. После мы узнали, что это была наша разведка.

В тот же день вечером, только что стемнело, раздался набат - звонили колокола. Нас вызывали на площадь. На край станицы примчалось несколько всадников; быстро ехали подводы с ранеными - во всем была заметна торопливость. Осталось нас человек шестьдесят. Около пятнадцати подвод, окруженных со всех сторон всадниками, на рысях выехали из станицы. Кто они, эти всадники, друзья или враги?

Успокоились только тогда, когда увидели огни станицы Кореновской и оставили позади 20 километров. Для нашего спасения был выделен взвод кавалерии, и срочность определялась положением на фронте. Привезли нас прямо на станцию, чтобы отправить в Тихорецкую, в штаб Армии. Ожидали, когда подадут классный вагон. Но неожиданно узнали, что на Тихорецкую отправляется товарный состав и один из вагонов не полностью загружен. Через несколько минут семья Чириковых и мы - около 20 человек - были уже в пути. В Штабе Армии каждому из нас дали месячный отпуск, выдали аванс в 200 рублей, и мы расстались. Через три месяца я уже читал повесть Евгения Чирикова «В поисках за сыном». Книжечку эту я всегда возил с собою. Но в 1921 году, перед моим арестом, вынужден был ее сжечь. В ней писалось и о нашем лазарете.

Ну, а те, кто остались на станции Кореновка? Они не успели погрузиться в классный вагон; на рассвете красногвардейский отряд под командой Сорокина застал их еще на станции, и часть из них поплатилась жизнью. Было ли это наказание за грехи или незаслуженное страдание, «чтобы на нем явились дела Божии»?

«Пути Господни неисповедимы».

Нам ясно было лишь одно - что тут был не слепой случай, а руководящая рука Промысла Божия.

Ф. Кудинов