1 апреля (19 марта). По «Известиям» Свердлов простудился на митинге в Орле. По слухам ему не дали говорить, даже учинили насилие, и он бежал с митинга без пальто и простудился. Н. сегодня говорил, что на днях не дали говорить рабочие на митинге Рязанову. В Самарской губернии крестьянские восстания; разрушен мост через Волгу.
В Брянске, как говорят, неорганизованный, почти стихийный бунт солдат. Он не ликвидирован и «ликвидировался» сам — бунтовщики разбежались. Впрочем, говорят, со стороны усмирителей и бунтовщиков около 150 жертв.
По-видимому, городская и деревенская мелкособственническая стихия начинает борьбу с б[ольшеви]змом. Ясно, что борьба будет очень тяжёлая. Уже потому, что у неё нет вождей и организаторов. Интеллигенция в своей массе или утопична, противогосударственна, социалистична, или совершенно чужда этой народной стихии культурно. Стихия — без вождей. Т[аким] о[бразом] ей либо придётся пробиваться с величайшими жертвами и усилиями самой, либо примкнуть, после кровавой анархии, к средней и крупной буржуазии.
3 апреля (21 марта). Дела б[ольшеви]ков на востоке плохи: оставлена Уфа и Глазов, под Астраханью дезертируют целые части; на севере, по словам В. И. С-ва, фронт Колчака соединился с английским. По слухам, главный удар Колчака направлен на Казань и Самару. На западе не лучше: Митава оставлена, и во многих местах отступление. Зато на юге Одесса накануне захвата её б[ольшевика]ми. На Дону продвижение как будто остановилось.
Грызня и взаимоистребление в рядах революционной демократии вспыхнули с новой силой. Теоретически, перед угрозой контрреволюции, они требуют единения, правильно указывают на гибельность раскола в рядах революционных элементов, т. к. прекрасно видят, что всем им быть в одном мешке, но на деле не могут не грызть и не пожирать друг друга. Недавно прикрыта меньшевистская «Всегда вперёд», а вчера арестован их Ц[ентральный] К.[омитет]. Начала выходить эсеровская «Дело народа», но несомненно, что вскоре тоже будет закрыта. В 1-м номере ее ряд сильных и резких выпадов по адресу б[ольшеви]ков. Стервятники, коршуны и вороны дерутся из-за падали. Отвратительное зрелище.
В основе несознательного большевизма масс, совершенно чуждых политическим партиям и незнакомым с их программами, лежала наивная надежда стать самим, как их господа, разграбив их имущество, и уровняв их с собой. (Это отмечено в революции 1848 г. у Токвиля в его Воспоминаниях). Отсюда — лёгкость и быстрота, с которыми массы были охвачены идеей равенства. Это могучее стихийное движение было настолько бессознательным, что его можно назвать физиологическим. Что народ не понимал таких очевидных истин, что нельзя большинству разбогатеть, ограбив меньшинство и бросив работать, что даже удачно произведённый грабёж не сделает их «господами», в этом значительная доля вины лежит на интеллигенции, одержимой идеями распределительного и потребительного социализма и всегда относившейся с непониманием, с брезгливостью сектанта, боящегося оскоромиться, с злобой и презрением к процессам производства. В литературе: «кулаки», «хищники», Разуваевы, Колупаевы и т. п. Путь для ленинцев, объявивших 9/10 крестьянства кулаками и врагами страждущего человечества, был давно подготовлен нашей литературой, и притом не только так наз.[ываемой] литературой «с направлением».
11 апреля (29 марта). Все, с кем встречаешься, чего-то ждут, и ожидают перелома в положении дел. На чём это основывается, трудно сказать. Преувеличивают значение событий на востоке. Вероятно, преувеличивают также волнения в армии. На евреев сильное впечатление производят погромы, которые с юго-запада перебрасываются на восток и север. Мои знакомые евреи ждут погрома и в Москве. Если распад б[ольшевистс]кой власти примет характер анархии, то это очень возможно. Это будет достойное завершение нашей славной мировой революции.
Я совершенно не могу работать научно. Время проходит изо дня в день бессмысленно и бесплодно. Все мысли и силы сосредоточены на том, чтобы быть сытым, не заболеть и поддерживать свою семью.
15 апреля (2 апреля). Известия пусты и бессодержательны более, чем когда-либо. Читая их, мы ничего не знаем, что происходит не только в провинции, но и в Москве и Петербурге. Слухи о волнениях среди рабочих, крестьян и солдат, по-видимому, преувеличены, но всё-таки положение становится всё более и более тревожным. Есть ли это очередная судорога умирающей России или предвестники возрождения, мне неясно. Очень многие уверенно говорят о близком конце большевизма, но я не решаюсь этому поверить. Слишком уж велики общее утомление, пассивность безнадёжности и распылённость всех элементов.
Я нахожусь в каком-то состоянии анабиоза. Не думая ни о чём, просыпаюсь, пью кофе, иду в Управление Архивным делом, сижу там до 4 час., возвращаюсь домой и т. д. Не думаю ни о семье, ни о будущем. Вяло, как переутомлённая лошадь, тяну свою лямку. Изредка в глубине души просыпается злоба ко всей мерзости, которую видишь и о которой слышишь, и к гнусным отбросам общества, которые утвердили свою тиранию на самых дурных инстинктах масс и на их невежестве. К страданиям и вымиранию последних я отношусь совершенно равнодушно, а по временам с нехорошим, пожалуй, злорадством. Они проявили такую моральную низость, которая никак не может быть извинена их невежеством, прошлым бесправием и т. п. Всё пережитое так ожесточило меня, что я перестал видеть в них людей, таких людей, которые вызывали сострадание и сочувствие. Трусость их и беспомощность в защите своих интересов превосходят, пожалуй, моральную низость. Они доверчивы, когда обман сулит им выгоды, и тупо недоверчивы, когда слышат независимое и искреннее слово. Честное и прямое отношение вызывает в них недоверие и безразличие. Циникам и негодяям они верят и идут за ними, но когда наступит отрезвление и придёт расплата, то все мерзости, которые они наделали, они поставят в вину не себе, а своим временным вождям. Они их выдадут головой и будут мстить, как только почувствуют, что это можно будет сделать безнаказанно.
16 апреля (3 апреля). Гаду наступили на хвост. В сегодняшних и вчерашних газетах истерические вопли и бешеные угрозы по адресу врагов. Красная армия, краса и гордость республики, учиняет еврейские погромы. Раньше все, и крайние левые, и либералы обвиняли в погромах самодержавие и чёрную сотню. А теперь кто виноват? Пожалуй, у наших заправил-евреев остаётся немного времени подумать об этом. Теперь уже мало будет винить чёрную сотню. Скорее придётся признать, что те массы всякого сброда и широкие массы населения вообще и есть эта «чёрная сотня». Надо надеяться, что эти объятые святым революционным гневом массы покажут до конца свои хулиганские и грабительские инстинкты.
Рост антисемитизма везде и погромы на юге и западе, во всяком случае, свидетельствуют с несомненностью о глубоко реакционном настроении масс населения. Собственно, наша революция с самого начала страдала почти полным отсутствием действительного революционного пафоса, и это давало мне основание говорить, что у нас происходит не революция, а разложение. Вместо пафоса мстительная злоба эмигрантов, ссыльных, каторжников, и анархический грабёж, под флагом социализма и коммунизма, утопических теорий, совершенно чуждых русскому крестьянству и огромному большинству рабочих. Дьявольское наваждение на деморализованных и усталых от войны тёмных людей.
Теперь революц.[ионные] фразы и пение интернационала на съездах и митингах утратили всё своё влияние. Всё чаще и чаще на митингах и сходках коммунистам прямо не дают говорить. Брань и проклятия по их адресу можно слышать везде, от людей самых различных положений. При таких условиях даже террор перестаёт действовать. Возможно, что в ближайшем [будущем] б[ольшеви]кам придётся взяться за террор вновь и довести напряжение до того пункта, когда взрыв будет неизбежен. Если дойдёт до этого, то взрыв будет сопровождаться такими погромами, каких евреи не переживали со времени разрушения Иерусалимского храма.
17 апреля (4 апреля). Сегодня я опять думал об отношении к народу. Невозможно жить, невозможно даже продолжать жить среди народа, в который не веришь, которого презираешь и не уважаешь. Такой огромный разрыв со средой неизбежно поведёт к духовному уродству, вырождению. Относясь так к народу и оставаясь среди него, можно жить только в круге интересов эгоистической наживы; никакой душевный подъём, без которого невозможно творчество высшей культуры, при таких условиях немыслим. Если так, то надо выбирать: или идти в добровольное изгнание, что почти равносильно осуждению себя на пожизненное одиночество, или остаться в прежней среде, но оставить всякую мысль о научной работе, об аскетизме работника науки и направить все свои силы и образование на материальное обеспечение, которое позволило бы оградить свою личную и семейную жизнь от соприкосновения, вне сферы деловых, безличных сношений, с так наз.[ываемым] народом. Это не noli tangere circulos meos [не трогайте моего интимного круга (лат.)], в котором я жил, в известной степени, раньше, а солидный дом замоскворецкого купца, окружённый высокой каменной стеной и защищаемый надёжными дворниками и лихими собаками, дом, в котором замкнуто и в изобилии живёт недоверчивый к улице богатый хозяин-кулак. Возможен ещё выход, на который у меня лично есть некоторая надежда, но слабая. Это — реабилитация народа, т. е. сознание им своих ошибок, главным образом в области национального и государственного существования, и устремление воли и сил на государственное возрождение. Это, конечно, возможно только после решительного и основательного уничтожения той мерзости, которая захватила и держит сейчас власть.
В упорной и тяжёлой борьбе должен русский народ одолеть это дьявольское наваждение, без пощады уничтожить в себе элементы разложения и придти затем к сознанию своих ошибок, своего долга и своих задач. Тогда не будет недостатка в силах, чтобы вернуть утраченное, а если и не всё удастся вернуть, то всё-таки останется сознание исполненного долга и будет восстановлено самоуважение, без которого жизнь народа, как и частного лица, невозможна. Ясно, что без руководителей народ не будет в состоянии реабилитироваться и возродиться, но где он найдёт этих руководителей, кто уяснит ему его задачи и укажет и поможет их выполнить? Куда ведут и до чего довели нынешние вожди, народ уже понял и от них отворачивается. Несколько правее этих вождей — так наз.[ываемая] революционная демократия, т. е. разношёрстная интеллигенция эсеров, энесов, меньшевиков и т. п. Она уже была у власти и показала на деле, как свою неспособность к практической работе, так и свою оторванность от народа. Между ней и народом лежит более непроходимая пропасть, чем между народом и большевиками. Последние объединили и до некоторой степени обуздали и дисциплинировали все дурные элементы нации, подонки общества. Революционная же демократия никого не смогла объединить и органически не способна кого-либо дисциплинировать, т. к. сам[а] не поддаётся никакой дисциплине. Если после свержения большевиков она получит на время власть, то это только увеличит страдания народа и задержит оздоровление. Итак, в сущности, выбора нет. Остаются старые господа. Но разве тем фактом, что они упустили из своих рук власть, они не доказали своей негодности? Быть может, они переродились и кое-чему научились? И тут я не могу отделаться от сомнений. Личный состав старых господ, конечно, сильно изменится и пополнится новыми элементами, новыми людьми, которые воспользуются смутой, чтобы всеми правдами и неправдами подняться с низов и сесть на шею менее энергичным и более совестливым простакам из массы народа. Возможно, что эти элементы значительно усилят ряды старых господ положения. Но будут ли те и другие способны повести народ по трудному пути возрождения? Для меня это — вопрос. А вместе с этим остаются под вопросом и личное примирение с народом и его сознанием и возможность жизни среди народа и прежней научной работы.
18 апреля (5 апреля). Сегодня воскресенье, я свободен и с удовольствием сижу дома и отдыхаю за книгами. Вообще за последнее время я никуда не хожу, много читаю и делаю выписки. Только за чтением отдыхаешь от кошмаров действительности. Впрочем, и за чтением мысль возвращается к мерзостям переживаемой современности. Последняя так чудовищно безобразна, так нелепа, что совершенно подавляет мысль и чувство. Россия в отвратительных и ужасных формах, в сильнейшей степени переживает веру и разочарование в революционные пути развития, которые были пережиты западноевропейскими народами 50 и более лет тому назад. Этот тяжёлый сам по себе кризис осложнился злополучной войной и принял формы распада всего государства. Страшно подумать, какая тяжёлая расплата предстоит за это русскому народу, когда он, разорённый революцией и истощённый её эксцессами, будет взят в тиски иноземной политики.
20 апреля (7 апреля). Не говорят: когда мы свергнем большевиков, или: когда они будут свергнуты, а постоянно можно слышать, особенно из уст простонародья, такие выражения: когда они слетят, когда их прогонят союзники, Колчак и т. п. В этом сказывается пассивность, полное отсутствие веры в свои силы и самодеятельности и надежда на то, что освобождение придёт извне. При состоянии духа, близком к отчаянию, эта надежда приобретает характер близкий к религиозным галлюцинациям. Недавно ещё верили в немедленное освобождение со стороны союзников, передавали друг другу различные радужные слухи и вести и жили этими вспышками надежды. Теперь то же место занял Колчак. Все жадно ловят крайне скудные слухи о том, что делается в Сибири и в армии Колчака, передают их друг другу и верят. Верят более или менее все, даже те, кто привык относиться критически ко всему, что слышит и читает, и не привык, раньше, когда печать была свободна, верить даже гораздо более достоверным слухам. Это понятно при том полном неведении, мраке и отчаянии, в которые вверг нас б[ольшевистс]кий режим.
22 апреля (9 апреля). За последний месяц деньги стремительно упали в цене почти вдвое. В этом направлении действуют, несомненно, несколько причин: расстройство ж. д. транспорта, истощение на вольном, нелегальном рынке товаров, повышение ставок жалованья во всех отраслях труда, но всё-таки в этих наступающих время от времени переоценках всех товаров есть много загадочного и непонятного. Эти толчки, если можно так выразиться, можно было наблюдать ещё до февральского переворота 1917 г.
Жизнь становится совершенно невыносимой: каждую неделю один за другим истощаются и исчезают предметы обычного потребления. И не видно дна этой пропасти. Чай дошёл до 350 р. за фунт. Вскоре исчезнет совсем табак. Множества других предметов нет совсем, или они дошли до такой цены, что не хватает никаких средств их покупать. Платье и обувь донашиваем старые. Я зарабатываю теперь около 3000 р. в месяц, но ещё столько же мне нужно добывать займами или продажей вещей. Продал за 4000 р. свой шкаф классификатор для архивных документов. Теперь продаём шёлковые занавески. В феврале продали за 2000 р. столовый сервиз. Надеюсь выручить тысячи три за свои рукописи и старопечатные книги. Так можно протянуть, самое большее, ещё полгода, а там начнётся уже не нужда и лишения, как теперь, а прямо голод, в полном смысле слова. Несколько поддержат пчельник и огород, но если положение дел не изменится, то будущая зима будет прямо ужасной.
23 апреля (10 апреля). По вечерам много читаю, преимущественно по истории социализма и рабочего движения. Делаю выписки. Просматриваю также некоторые произведения большевиков, преимущественно стенографические отчёты о съездах.
Одна из лучших книг, прочитанных за последнее время, это — «Социальные утопии» А. Фогта. Сегодня дочитывал «Рабочий труд» Геркнера.
25 апреля (12 апреля). Работа в Главном Управлении меня тяготит. …
Архивная реформа налаживается очень медленно и, на мой взгляд, неудовлетворительно. Главное — почти полное отсутствие людей. Здесь — то же, что везде: бесконечные разговоры, отсутствие деловитости, крайний недостаток в профессиональной подготовке, отсутствие деловой дисциплины и чисто русская распущенность.
Не знаю, как мне удастся совместить работу в Архиве Юстиции с работами в Татариновке. ... Между тем, пчельник, огород и картофель — это главная наша надежда, особенно если к осени не произойдёт значительных перемен к лучшему.
Поведение союзников очень странно. Отношение англичан вполне понятно — свои убытки они возместят в Баку и Архангельске, а распад России и обессиление на несколько десятилетий им только выгодны. Главные возможные враги Англии — Россия и Германия — надолго, а м.[ожет] б.[ыть] и навсегда, перестанут быть для неё опасными.
Отношение же Франции совершенно непонятно, а её действия полны противоречий, непоследовательности и, главное, непонимания, как того, что происходит в России, так и последствий происходящего. Может показаться странным, но побеждённая Германия, несмотря на то, что она нас била во время войны, несмотря даже на несомненное участие в разрушении России при помощи большевизма, не вызывает такого раздражения, такого чувства досады и обиды, как союзники. Немцы и в том бедствии, которое их постигло, как и в борьбе, проявляют такую огромную выдержку, силу духа, что вызывают уважение и даже симпатию. Наоборот, действия союзников в России вызывали и вызывают недоумение, раздражение и чувство обиды. Они обещали вмешательство, «спасение», действительно вмешивались, и часто весьма неудачно, а теперь, оставя беспомощным центр, ведут последовательную политику образования на окраинах независимых государств из развалин Рос[сийской] империи. Б.[ыть] м.[ожет], что глупая французская авантюра с Крымом и Одессой объясняется тем, что надеялись на сепаратизм (!) этих частей России. Если это так, то это — верх непонимания русских дел.
Сейчас трудно судить, как они покажут себя позже, разруха кончится и результаты её станут отливаться в определённые формы, но если их отношение не изменится, то будет заложено основание для прочной вражды, а не мира, будет создан источник для очень тяжёлых конфликтов, в которых Германия, Россия и Япония неизбежно образуют блок, к которому м.[ожет] б.[ыть]. примкнёт Америка.
Удивительно единодушие всех, с кем ни заговоришь, в том чувстве острой обиды и досады, которые вызывает поведение наших бывших союзников...
26 апреля (13 апреля). Сегодня было 4-е собеседование в нашем кружке научного исследования социализма. Вступительное слово — о социализме и свободе — сделал я. Оживлённый обмен мнений длился около 3 часов. Образуется ли из нашего кружка ядро будущего общества, пока сказать нельзя.
Мне кажется, что то, что мы пережили и ещё переживаем, вполне даёт нам, русским учёным, право и основание пересмотреть многие вопросы с[оцилиз]ма, несмотря на то, что на Западе по социализму существует огромная литература pro и contra. Во-первых, выяснилось, что на нас лежит несомненно долг ознакомить рус.[ское] общество, в широких слоях, с с[оциализ]мом и его положением в литературе и в жизни других народов. Во-вторых, пережитое обогащает наблюдениями и даёт нам возможность сказать нечто существенное в дополнение к огромной литературе других народов. Дело в том, что б[ольшевистс]кая программа проводится кустарно, часто очень нелепо, к большевикам примазалось много грязных элементов, компрометирующих их дело, но всё-таки в их революции очень много того, что неизбежно при существовании всякого с[оцилиз]ма. Отчётливо разделить эти элементы — интересная задача для исследователя. Второй вопрос — тот, который я раньше поставил в своём дневнике: почему к революции, в частности к б[ольшеви]кам, примкнуло так много грязных и преступных элементов, что придало всему движению характер бандитизма и разгула низменных и преступных страстей. Есть ли это нелепая случайность, вытекающая из русских условий, или естественное явление, с которым должен будет впредь считаться всякий честный революционер.
27 апреля (14 апреля). Я так устал нравственно, что не чувствую усталости. Живёшь изо дня в день. Не веришь ничему хорошему и давно уже перестал огорчаться и расстраиваться от дурных вестей, слухов и происшествий. Какое-то тупое равнодушие. Правда, что нет такого состояния беспросветной безнадёжности, как 2 месяца тому назад, но весна ещё не пришла. В ближайшие месяцы можно ждать больших событий, но будут ли они решающими и как будут развёртываться, сказать совершенно невозможно. Мне кажется вероятной вспышка террора — для подъёма революционного духа. Я предвижу, вопреки многим моим знакомым, что будут ещё очень жуткие моменты, в особенности для мирного населения, стоящего в стороне от партий и гражданской войны. Б[ольшеви]ки призывают к оружию, к борьбе. Это, конечно, необходимо с их точки зрения, но мне кажется, что всё зависит от настроения широких масс населения. Они, в конце концов, решат своим отношением к событиям ход и исход борьбы. Если они отнесутся враждебно или индифферентно к движению Колчака, то оно растает как вешний снег, несмотря на продвижение и, быть может, именно вследствие продвижения. Если же они будут его хоть немного поддерживать, то оно будет расти как снежный ком, катящийся с горы, и станет непреодолимым, несмотря на мобилизацию всех возможных сил большевизма. Трудно сказать, не имея связей и знакомств в рабочей среде, каково её настроение, но есть много признаков большого утомления и разочарования, не говоря о том, что наиболее энергичные и беспокойные элементы раб.[очего] класса несомненно давно уже вычерпаны и мобилизованы, в армию и партийную работу. Можно думать, что она не поддержит б[ольшевик]ов, но и к реакции в лице колчаковцев отнесётся пассивно, а после будет волноваться, бунтовать и б.[ыть] м.[ожет] раскаиваться. Словом будет ещё некоторое время стихийно болтаться между пассивным подчинением тому, кто даст ей хлеб и работу, и большевистским раем свободы от труда, усиленных пайков и радужных перспектив стать самим господами.
Нет сомнения, что мы присутствуем при родах мелкого буржуя. Весь вопрос исхода борьбы в том, насколько созреет этот плод во чреве революции, и кто сумеет стать восприемником новорождающегося. Не случайность, что сейчас восстала и так организовалась Сибирь. В ней более, чем где-либо в другой части России давно уже выяснился и сложился тип энергичного, самодеятельного и зажиточного хозяйчика и тип крупного «американца» великорусского племени. К сожалению, нам решительно ничего неизвестно относительно лозунгов, выставленных колчаковцами. Если они не отличаются от лозунгов южных восстаний, то едва ли их движение будет успешнее. Петлюровское движение показало, что социализм уже не может сгруппировать вокруг себя сколько-нибудь значительные силы: за ним не идут массы и не пойдёт интеллигенция и мелкая буржуазия, городская и сельская. Стихийный, физиологический большевизм ещё привлекает к себе некоторые элементы, но землевладельческая и «господская» реакция, как мне кажется, бессильна. Она может ещё сыграть, значительно изменившись, роль в союзе с нарождающимся мелким буржуем. Во всяком случае её победа возможна только при сильном утомлении и разочаровании масс. Но здесь, за полным почти отсутствием сведений, что делается в деревне, ничего нельзя сказать.
Все процессы у нас протекают как-то вяло, бесформенно, и акции и реакции не отличаются энергией и упругостью. Русские массы способны на бурные вспышки, но, как нормальное состояние, страшно терпеливы и вялы. Зато, если что-либо назреет в их головах, то оно прорвётся со стихийной, непреодолимой силой.
28 апреля (15 апреля). Сегодня подал в Арх.[ивное] Управление заявление об отпуске. Выхожу из Главн.[ого] Управления и на месяц получаю полную свободу, а затем буду назначен в Арх.[ив] Юстиции. Месяц — за мной, я свободен, а там видно будет. За месяц многое может измениться. Я не думаю, конечно, как многие, что мы накануне освобождения, но сейчас, несомненно, назревает перелом. Если, после перерыва, вызываемого распутицей, начнётся второе движение Колчака и будет таким же быстрым, и если с запада разовьётся движение поляков и немцев, то пребывание б[ольшевико]в в Москве и Петербурге станет едва ли возможным — им придётся перебираться на юг. А это будет началом их полного крушения. На юге они могут ещё продержаться некоторое время, но после побега из Москвы для масс станет ясно, что их дело проиграно, и от них побегут те многочисленные элементы, которые примазываются ко всякой власти, ко всякому победителю.
Мы как-то так привыкли и впали в такую беспросветную безнадёжность, что не представляешь себе, что будет и как будешь чувствовать себя, когда этот кошмар пройдёт. Интересен вопрос — удастся ли им отступить в порядке, и не превратится ли их эвакуация в немедленное падение, которое примет форму анархии.
В Германии простонародье изжило идею насильственного переворота в 48-м году. По-видимому, до нас этот этап дошёл только теперь. Трудно предвидеть, какие формы примет реакция, но можно думать, что она будет глубо[ка] и сильна. Во всяком случае идея, глубоко простонародная, разбогатеть ограблением господ, идея раздела существующих богатств, идея социализма и бунта будут изжиты основательно, быть может навсегда. Будущие движения примут совершенно другие формы, конечно, не такие варварские и самоубийственные. Сейчас народ понял, или начинает понимать бесплодность и гибельность для него же самого грабежа. Когда ему придётся расплачиваться по долгам и за битые черепки революции, когда он поймёт, что значит разрушить своё национальное государство и утратить в азарте бунта и грабежа вековые приобретения, которые он сделал путём неисчислимых жертв, тогда только проснётся в нем национальное и государственное сознание, полную атрофию которого он обнаружил в протекающей и кончающейся революции.
8 мая (25 апреля). С прошлого четверга я в Татариновке. Доехал с большим трудом. Беспорядок на железн[ой] дороге превосходит всякое описание. Мы вышли из дому в 1 [час] дня. До Зубовской площади дошли пешком, затем сели на трамвай. На Крымской площади трамвай стал, т. к. оборвались электрич.[еские] провода. Пришлось идти пешком. В начале третьего часа дошли до вокзала. Я стал на площади в очередь «на выход», т. е. с билетом, а Женя стал в очередь у кассы, т. к. у него контролёр разорвал обратный билет. Стоя в очереди, слыхал, что отбирание и уничтожение обратных билетов есть изобретение московских железнодорожных «властей» против так наз.[ызваемых] спекулянтов. Последние, впрочем, быстро нашли противосредство — берут 2 билета, один в один конец, который у них отбирают при выходе, а другой обратный, который прячут, чтобы использовать.
На площади я стоял в очереди в грязи и лужах нефти 3½ часа. В очереди было около 1000 челов., не считая красноармейцев. Поезд состоял из одного вагона 3-го класса для советских служащих и 7–8 товарных вагонов. В них набилось народа по крайней мере вдвое более нормы, т. е. человек по 80–90. Многие размещались на буферах, а в Бирюлеве полезли и на крыши те, кто не мог сесть в Москве и пропустил уже несколько поездов. В Расторгуеве ж[елезно]дорожная охрана стреляла по сидевшим на крышах. И русская скотина со всем мирится. В вагоне, в котором я ехал, сначала была оживлённая ругань между влезавшими и уже разместившимися, а потом всю дорогу — пошлые шутки, матерная брань и сальности. Мои соседи всю дорогу глупо по-детски и пошло вышучивали степного парня, лет 17. Ни слова возмущения и критики по поводу жел.[езно] дор.[ожных] «порядков» я не слышал. Скоты.
Женя не дождался билета, пошел пешком до Бирюлева (16 верст) и там сел без билета на веневский поезд и пришел домой в 2 ч. ночи. В его вагон во время пути внесли два трупа. Красноармеец стрелял во время хода поезда по крышникам и убил одного из них. Матросы и добровольцы из публики приняли сторону убитого, остановили поезд и избили до смерти красноармейца. Трупы были уложены в вагон, и поезд продолжал путь. Пассажиры, деятели и свидетели сходили на станциях, где кому следовало, а трупы ехали в Венев. Народный суд без всяких формальностей.
Невероятно до каких нелепостей дошла экономика от большевистской анархии. В Рязанской губернии уже давно нет соли; за 3–4 ф[унта] соли там дают пуд муки или круп. Служивший у нас осенью парень, рязанец, привозит к нам ½ пуда ржаной муки и 5 ф. овсяных круп. За это он получает за муку по 15 р. за фунт, а за крупы по 16 р., всего 380 р. Дорога ему стоила 60 р., т. к. билета ему не дали, а за проезд от Раненбурга без билета с него взяли установленный железнодорожный штраф — 60 руб. От нас он проехал в Москву и купил там 10 ф.[унтов] соли по 30 р. за фунт, на Сухаревке. Обратный проезд ему будет стоить еще 60 р. Т.[аким] об.[разом] фунт соли обойдётся в 42 р. Спекулянты нашей местности делают приблизительно так. Скупают что-либо на месте, напр. перед Пасхой творог, по 40 р. за фунт, и везут в Москву. В Москве к Пасхе творог дошёл до 90 р. за фунт. Т.[аким] об.[разом] на пуде, что провезти легко, они зарабатывают более 1500 руб. На эти деньги покупают соли, материй, мыла и т. п. и едут в Тамбовскую или Рязанскую губернии. Там меняют свои товары на муку и везут её в Москву.
За 50 ф. соли (по 30 р. фунт) они могут получить по крайней мере 10 пудов муки, которая в Москве стоит около 800 р. за пуд. При таких условиях, даже, если из 3 поездок одна будет удачной и спекулянт не будет ограблен заградительным отрядом, то стоит рисковать. Трата времени и опасность для здоровья, конечно, не считаются. Этим скотам ничего не стоит ездить в скотских вагонах, проводить в них, не вылезая, по несколько дней и спать в грязи на площади перед вокзалом. Если бы не было этих скотов, то правда, что Москва ещё более страдала бы от голода, но с другой стороны, если бы они были не скотами, то разруха не дошла бы до таких безобразных пределов.
Никакая биржа в мире не развращала и не развращает так массы населения, как большевистская анархия и безобразный выпуск миллиардов бумажных денег.
15 мая (2 мая). Сегодня выставили все ульи. После обеда посеяли в парники и на паровые гряды капусту.
Перечитывал Ж. Ренара: Республика 1848 года. Его план изложения мне совершенно не нравится. Его можно с интересом читать только в том случае, если уже хорошо знакома фактическая сторона событий. А в последнем случае, пожалуй, и не стоит читать. Порядочность и благородство тона Ж. Ренара очень симпатичны. Какая разница между этим участником социалистической истории Франции и другими, нашими и иностранными, «социалистами» с их змеиным шипением, воплями исступлённых фанатиков и звериными инстинктами.
Гражданские войны всегда отличаются отвратительной жестокостью и массой совершенно невинных жертв. Если международные войны вызывают, большею частью, отвращение у всякого культурного человека с совестью, если они считаются многими такой формой решения международных антагонизмов, которые должны быть заменены более культурными, то что сказать об отвратительной пропаганде и проповеди хронической гражданской войны. Особенно гнусный характер имеет эта проповедь в таких странах, как Россия, где масса деморализованного и некультурного населения всякую борьбу понимает как свалку с мордобоем и убийствами и не имеет понятия о том, что есть другие, и более действительные формы борьбы и отстаивания своих интересов.
Ж. Ренар — о республиканцах 1848 г.
«Мыслители, которые почти сходились в критике существующего строя, были в полном разногласии относительно остального. Каждый из них создал себе собственную систему. Шли вместе, чтобы разрушать; ссорились, как только дело доходило до созидания. Школы вырождались в настоящие секты, которые чернили и проклинали друг друга».
(Изд. Вятского Товарищества. СПБ. 1907. 227 стр.)
https://dzen.ru/a/ZvK5QqHo_VuWOFW_?share_to=vk |
