Тем временем в штабе опомнились и стали совещаться о том, как поступить со мной. Особенно против меня был настроен один
студент — еврей по фамилии Барат, боявшийся моей бесстрашности, вероятно, житель Таганрога. Барат не относился к большевистским «сливкам», а принадлежал к левым социалистам, и деваться ему было некуда — бежать не предлагали*, и он опасался, что я выдам его белым. Барат сказал, что я постоянно приходила в штаб, знаю их всех в лицо и, конечно, буду мстить за смерть мужа.
Я же и не думала никого выдавать. Ни мой характер, ни вера в Бога и Его правый Суд не позволяли мне сделать этого. Выдать кого- то на смерть я считала грехом и никого, даже личного врага, не выдала никому. Моя вера заставила меня простить даже убийцу своей любимой старшей дочери. Ее убили в шестнадцать лет у меня на глазах, в моей квартире. Да простит Бог убийце, как я его простила... Весь суд я отдала Господу, и только в своей речи вразумляла и обличала в глаза самих большевиков.
Большевики решили поскорее меня арестовать и убить. Признали, что они упустили прекрасный случай схватить меня в штабе. Все прошло бы тихо, никто не узнал бы, что со мной и где я. Но они не знали, что Господь, которого я любила всей душой, сохранит меня от их рук. Еврей Барат хотел моей смерти, другой еврей пожалел меня по воле Божией.
Один из комиссаров, еврей (забыла его фамилию), жил и столовался на квартире у нашей давней знакомой Ольги Авьерино. Поневоле он разговаривал с нею и познакомился ближе уже потому, что большую часть времени проводил дома. Зная о нашем знакомстве, рассказал ей за завтраком о том, что меня должны арестовать. Комиссар отзывался обо мне как о храброй женщине, жалел моих детей. Хотел спасти, но не мог предупредить, чтобы скрылась. По его словам, меня решили вывезти за город и забросать бомбами, чтобы ничего не осталось, и убийство женщины было бы скрыто. Тогда большевики еще считались с этим. Комиссар пожалел меня, просил Авьерино предупредить об опасности и о том, что они спешат с расправой.
Марате Авьерино не решилась предупредить меня сама, вероятно, боялась слежки за нашим домом, было что-то в этом роде. Она немедленно побежала к моей сестре. Город небольшой, расстояния близкие, и мы жили недалеко Друг от Друга, по одной линии, поэтому время не было потеряно. Рассказав все сестре, она ушла. Сестра же скорее побежала ко мне. В страшном волнении, со слезами на глазах она умоляла меня быть благоразумной, уйти из дома, скрыться, не теряя времени. После всего пережитого я находилась в полной апатии, и в ту минуту мне было решительно все равно. Ответила сестре, что пусть приходят, берут меня, убивают, чем скорее, тем лучше. Видя, что я решила умереть и меня ничем не проймешь, сестра рыдала и на коленях умоляла меня спасти себя ради детей, не оставлять их сиротами.
Тут я поняла, что совсем забыла о детях, и решила последовать совету сестры. В эту самую минуту Е.И. Крассан вернулся домой. Простая случайность — скажут люди, нет — это воля Божия. Узнав, в чем дело, он немедленно отвез нас с Ольгой к греческому консулу, и мы засели в бест. Ее я особенно прятала от большевиков, так как она была красива и привлекательна. Младшую дочь взяла к себе сестра. Она жила в доме Мабате Паласовой по соседству с греческим консулом. Таким образом, не встречаясь, мы не теряли друг друга из виду.
Не успел Крассан вернуться в опустевший дом, а он отсутствовал не более пятнадцати минут, ведь консул жил неподалеку, как к нему явились 10—12 вооруженных людей с бомбами за поясом. Вид у них был грозный и неприятный. «Какое счастье, — подумал Крассан, — что я успел спасти невестку и детей». Сам он не боялся, так как тогда консулов еще считали неприкосновенными и не трогали.
На его вопрос визитеры сказали, что пришли арестовать жену генерала Ренненкампфа. Крассан ответил, что они опоздали: я получила визу по распоряжению комиссара Канунникова и еще утром уехала к мужу в Москву. Это они могут проверить через самого Канунникова. Вот что спасло меня! Все проверив, большевики считали, что меня нет в Таганроге, а я жила, хотя и благополучно, но в тревоге, в греческом консульстве.
Консул Спассарис был удивительно воспитанным и образованным человеком, рыцарем в полном смысле слова. Он сказал, чтобы я ни о чем не беспокоилась и жила бы под его покровительством — он не даст большевикам переступить порог консульства. Если они даже и ворвутся, то он расстелет греческий флаг и скажет, что они на территории Греции. Конечно, все это было красиво и смело, но порой я думала, что консул не понимает психологию большевиков. Те из большевиков, с кем я имела дело в Таганроге (не могу говорить обо всей России), в большинстве своем были подонками общества. Именно теперь, когда пришел им конец, они стали особенно опасны. Большевики бежали, и терять им было уже нечего. В последнюю минуту они могли ворваться к нам в консульство, ограбить и убить. Ищи потом ветра в поле.
Все это, как могла, я объяснила консулу. Он согласился со мной и принял меры предосторожности — забаррикадировал на ночь все входы, вооружил ружьями и револьверами находившихся в консульстве офицеров, а их там было немало. Потом я узнала, что Спассарис укрыл у себя и таким образом спас двадцать пять офицеров. Он был единственным консулом в Таганроге, оказавшим такой приют русским офицерам. Это следует помнить.
Мир праху твоему, добрый и храбрый человек. Он умер в Афинах от болезни сердца. Большевики сильно подорвали здоровье консула: держали его в тюрьме, где он заболел сыпным тифом и только чудом спасся от смерти. Все же большевики, которые были в Таганроге до прихода немцев, считались с консулом и уважали его.
Когда мы с дочерью были одни в консульстве и там еще никто не прятался, мы свободно ходили по всей квартире консула и обедали в столовой вместе с его семьей. У них жили обе мои бывшие, преданные прислуги и служили им, а также девушка-румынка при детях, которая не говорила по-русски. Она тоже была надежная, и я не боялась, что прислуга нас выдаст.
Когда же офицеры стали искать спасения от смерти под крышей консула, то я уже не показывалась — сидела с дочерью взаперти в своей комнате. Туда нам приносили еду и все необходимое; открывали мы только на условный стук. Я не знала этих офицеров и не могла им доверять, помнила пример Протопопова, спасшего свою жизнь ценой предательства. Среди них могли быть и большевистские провокаторы. Консул знал не всех. Он всегда сообщал мне фамилию прибывшего, но я их тоже не знала. Очевидно, это были молодые офицеры не из нашего округа, и мы с дочерью решили не подавать признаков жизни.
Наконец, пришел радостный консул и пригласил нас на балкон. Большевики бежали, город был освобожден от их террора. Я была рада подышать свежим воздухом и свободно посидеть на балконе, тем более что окно в моей комнате закрывала плотная занавеска. Это была не лишняя предосторожность. Консул торжественно привел нас на балкон, где уже собрались жена и все его лети. И вдруг я увидела тихо идущие по улице колонны немцев в касках. Они шли не торопясь, торжественно, и их шлемы ясно вырисовывались на фоне пустынных улиц. Жители, очевидно, их боялись и попрятались по своим домам.
Сердце сжалось, рыдания подступили к горлу. Я свободна и дети мои в безопасности!.. Но какой ценой?! Немцы спокойно, как у себя, вошли в город и будут всем распоряжаться, как дома. Они вторглись вглубь России, заберут весь наш хлеб, все съедобное и увезут в Германию. А может быть, останутся и будут хозяевами положения. Значит, врагам я обязана спасением жизни, спасением детей, свободой!.. Какой позор, унижение, и это гордая, непобедимая Россия — моя родина! Какой ужас! Попали из огня да в полымя. Мысли вихрем неслись в моей голове. Какое счастье, что мой дорогой генерал не дожил до такого позора! Я готова была лишиться чувств, мне стало дурно...
Очнулась, когда около меня хлопотали, приводя в чувство... Консул и его жена испуганно спрашивали, что со мной. Я же только лепетала: «Немцы, немцы, какой позор для России». Консул меня отлично понял, у него было очень чуткое сердце. Он сам много пережил, когда турки держали его в заключении и он еле-еле спасся от них бегством. Консул рассказывал мне о своих злоключениях и видел, что я, как русская, переживаю трагедию и позор России... Он оградил меня от расспросов и внимания, еще более усугублявших мое состояние.
Продолжение следует.
https://vk.com/wall-54521580_65949 |
