Весь 1919 год велась на УКРАИНЕ тяжкая борьба с большими силами красных, начиная с каменно-угольного Донецкого бассейна. Эти тяжелые бои велись не только с красными украинскими силами, дивизиями латышских, литовских и эстонских коммунистов, многочисленных наймитов-китайцев, но и конечно российских мобилизованных солдат и офицеров, в среду которых были вкраплены коммунисты и политические комиссары.
Война нарушила весь установленный, налаженный образ жизни Украины.
Пользуясь отсутствием твердой карающей власти, на сцену вылезли разные атаманы с отрядами людей охочих на легкую наживу, преступление, разбойное ухарство. Главный среди них был «батько» Махно, анархист, державший со своей 10-ти тысячной бандой в страхе большой район Екатеринославской губернии вокруг села Гуляй Поля.
«Армия» Махно, хорошо руководимая и состоявшая, большей частью, из участников отличных боевых качеств, быстро передвигалась с места на место на реквизированных подводах, с пулеметными тачанками, делая переходы, когда нужно, по 100 километров в сутки, и была неуловима. Захватив Екатеринослав, учинила там погром «буржуям», убивая и грабя их. Через два дня «армия» исчезла.
Весной 1919 г. (март-апрель) конница ген. Шкуро разгромила «дивизию» Махно, обратив ее в паническое бегство и разгрузив ее от награбленного добра. Однако это не помешало, в дальнейшем, вновь собраться уцелевшим и новым участникам, предпринимать набеги, останавливать поезда, грабить и убивать неугодных им людей.
Большую тревогу вызвал рейд Махно по нашим незащищенным тылам с угрозой г. Таганрогу, где была Ставка Главнокомандующего.
Для окружения и ликвидации «армии» Махно были сосредоточены в районе Умани 3 казачьих полка и 2 дивизии пехоты слабого состава. Однако, вследствие плохой взаимной связи, медленного сосредоточения операция не удалась. Махновцы, действуя быстро, отлично ориенируясь всевидящей конницей, окружили и уничтожили, изрубив, батальон Литовского полка. Вышли из предполагавшегося окружения и, в свою очередь, окружили 1-й и 2-й батальоны доблестного 1-го Симферопольского офицерского полка, которые и погибли почти полностью 14 сентября (1919). Полк, перед выходом в поход против Махно, имел в своем составе 1500 человек; 3-й батальон, действовавший отдельно, в окружение не попал.
Другой «атаман», национал-большевик Григорьев вначале примкнул к Гетману, от него к Петлюре, затем к Ленину, наконец к Махно, где и кончил свои дни. Французские вооруженные силы, оккупировавшие Одессу во времена Директории, вышли было из Одессы в предположении легкой военной экспедиции на север. Встреченные войсками атамана Григорьева по всем правилам встречного боя, были обращены в бегство с потерей обуви и оружия.
В то время, когда предпринималась попытка окружить и ликвидировать «армию» Махно, в Полтавской губернии появился новый атаман — Шуба. Его многочисленный отряд, идя маршем по селам, совершал грабежи, насилия и убийства.
На борьбу с этим новым злом Командование направило Кирасирский полк, которым командовал, если не ошибаюсь, полк, барон Таубэ, и 2-й взвод нашей 8- й Конной батареи (два орудия). Как прикрытие артиллерийскому взводу, была придана малочисленная Ромненская офицерская дружина, состоявшая из пожилых семейных людей. 1-й взвод батареи был направлен в Глухово.
Уже на марше к нам присоединилась полусотня партизан под командой сотника Кулика. Партизаны то появлялись, то исчезали как ветер, ведя разведку во все стороны. Были это все бесшабашные, лихие всадники.
Во главе всех этих соединений был полк. Матвеев, конно-артиллерист. Чувствовалось, что между двумя полковниками дружбы нет. Орудия продвигались шагом по проселочным дорогам, в сопровождении двух десятков офицеров Ромненской дружины на подводах, а кирасир мы изредка видели: то они появлялись на некоторое время, то исчезали из поля нашего зрения.
Преследование Шубы длилось приблизительно с неделю, и за это время мы насмотрелись на жуткие дела шубинцев, не признававших ни человеческих, ни Божеских законов. Путь банды обозначался убийством крестьян, будь то сельские стражники или старшины. Каждый из убитых был замучен, со срезанными ушами и носом, полураздет (были и другие нечеловеческие издевательства).
В конце недели батарея во главе с командиром, капитаном Николаем Бадиковым, при котором я оставался, направилась к хутору Воликово, где должна была встретиться с кирасирами и заночевать. Солнце уже повернулось далеко за полдень, стоял прекрасный день осени, — 30 сентября (1919) по ст. ст., — день смерти командира и почти поголовной гибели 2-го взвода батареи.
Подойдя к хутору, огороженному со стороны проселочной дороги плетеным тыном, за которым возвышались высокие стога сена и хозяйственные постройки, мы увидели с пригорка широкую ложбину и, далее, большое раскинувшееся село. Батарея стала, командир осматривал в бинокль окрестности. Видимость была прекрасная, вокруг ни живой души и никакого присутствия кирасир. Вдруг мирная картина внезапно изменилась: с дальней околицы села стали выезжать подводы и длинной вереницей, поспешно, рысью, уходить в степь по едва заметной дороге. С передней же, ближайшей к нам окраины села стали выскакивать группы людей. Они рассыпались в цепь и без перебежек шагом двинулись на нас, стреляя на ходу.
Последовала короткая команда командира: «С передков. По неприятельской пехоте, прицел 20, гранатой, огонь». Гранаты упали в рядах шубинцев, подняв фонтаны земли. Последовала команда: «Прицел 20, трубка 20, шрапнелью, беглый огонь».
Все шло как на ученьи, но и другая стороны была, видимо, руководима опытным человеком, имевшим под командой, безусловно, бывших солдат. Прицел сокращался, вскоре перешли на картечь. Цепь двигалась не останавливаясь, подкрепляемая пополнениями.
С правой стороны от нас, далеко и на высоте села, из малой рощицы послышались звуки стрельбы пушченки Гочкиса, бывшей при кирасирах. Куда стреляла пушка Гочкиса — неизвестно. Кирасир не было видно и никакого содействия нам с их стороны не было оказано.
С левой стороны села, вдали, появились конные группы и начали обтекать наш левый фланг. Второе орудие повернулось на 90° и открыло огонь по конным на дальнем прицеле. Наши лошади были отведены коноводами подальше от орудий. Пехотное прекрытие, не имевшее пулеметов, — жалкая пародия прикрытия, — рассыпалось в цепь где-то позади батареи и постепенно исчезло, узрев безнадежность положения. Наступавшие вели непрерывный огонь, стреляя на ходу, причем много пуль было разрывных (дум-дум), причинявших ужасные раны. При малейшем препятствии такая пуля разрывалась, издавая характерный звук — «пак!». Наши раненые немедля отвозились на бывших с нами подводах.
Я уже перешел на роль номера при орудии. Вскоре у обоих орудий осталось по два человека, несколько защищенных орудийными щитами. Мысли притупились, лишь цель впереди поглощала все внимание; я подавал снаряд, как автомат, срывая с головки колпачок, передавал его шт.-кап. Б. Ширяеву, который посылал его прямой наводкой навстречу атакующим. Мы превратились в бездумных существ, но не таким был командир, доблестный офицер, конно- артиллерист с довоенного времени. Он все видел, спокойно наблюдая все перипетии боя, протекавшего в быстром темпе, и трезво увидел надвигавшуюся трагедию.
Он заметил также, что 2-3 шубинца, уйдя в сторону от смертоносной картечи, дошли до хозяйственных построек хутора и, укрывшись за плетень, открыли ружейную стрельбу с фланга.
Командир приказал всем уходить. Спокойным, без тени волнения голосом, он позвал коновода подвести лошадей.
Приняв свою «Карамель» и вскочив в седло, я почувстввал мгновенную горячую струйку воздуха, молниеносно пронесшуюся мимо щеки. Понял, что являюсь мишенью. Оглянувшись, не увидел командира. Видимо, в тот момент он уже был убит и лежал вне поля моего зрения.
Через 2 дня мы его хоронили в Ромнах. На лафете везли его гроб на кладбище, я шел рядом в почетном карауле с шашкой наголо. У него была единственная рана на груди. Бандиты его не ограбили, и на кителе сохранились золотые погоны конно-артиллериста, капитана.
Из-за небрежного ведения экспедиции погиб доблестный офицер-командир батареи, почти все люди взвода и две пушки. Командир смешанного отряда полк. Матвеев должен был бы предстать перед Военной коллегией и дать объяснение: как мог он допустить, что два 3-х дюймовых орудия не были поддержаны полком кирасир и должны были в одиночестве вести бой с лютым врагом?
Полковника Матвеева мы больше не встречали.
Некоторые штаб-офицеры старой Российской армии были недовольны, что им не были предоставлены соответствующие их чинам положения и команды в Добровольческой Армии, упуская из вида, что в гражданскую войну не было крепкого, отлично организованного тыла и бесперебойного снабжения войск всем необходимым. Не было и окопной войны с солидным блиндажем для командира полка с телефонной связью с батальонными и ротными командирами.
В Гражданскую войну выдвинулись и принесли славу своим частям офицеры, применявшие иные методы войны, отличные от большой окопной войны, дерзавшие и, наряду с рядовыми бойцами, подставлявшие свои головы пулям.
Такие люди как генералы Корнилов, Марков, Дроздовский, Врангель, Казакевич, Эрдели, Бабиев, Мамонтов; полковники Неженцев, Кутепов, Жебрак, Румель, Манштейн, Туркул; есаул Чернецов, капитан Покровский, — были светочами для добровольцев. Они были и воины, и вожди.
Со взятием Одессы и Киева был освобожден весь Юг России. Движение продолжалось на север, и 20 сентября (н. ст.) был взят Курск, а 13 октября (н. ст.) — Орел. Все этапы наступления описаны в капитальных трудах высокоавторитетных лиц и выдающихся военачальников — генералов Деникина, Врангеля, Головина, Денисова и др. Настоящий рассказ относится лишь к общей обстановке тех кошмарных лет и событий, каковые сохранились в памяти и кругозоре рядового солдата, поле зрения которого отличается от штабного.
Необходимо все же заметить, что наступательные бои не были легкими, но наличие подъема давало силы и энергию. В боях захватывались пленные на всем пути наступления, причем, как правило, их зачисляли в свои ряды. Так, в октябре месяце, дроздовцами в боях района Севска было занято вблизи деревни Загрядское имение, принадлежавшее Вел. кн. Михаилу Александровичу. Дома были заброшены, имение разграблено. Тут был взят в плен почти целиком красный полк, состоявший из жителей Тульской губернии. Красноармейцы были вооружены новыми японскими винтовками и охотно пошли в плен, держа винтовки на плечах. Вблизи того же района одна рота красных сдалась в плен целиком. За несколько дней перед сдачей рота прибыла с Архангельского фронта в английском обмундировании. Вскоре сдались многочисленные пехотинцы, уроженцы Новгородской и Псковской губерний. Все они были в хорошем обмундировании, в то время как наша пехота была плохо одета и мерзла.
В нашу батарею были зачислены 10 пленных, отобранные командиром из числа пленных, взятых нами в занятом ночью селе. Остальные переданы пехоте. Все они были очень напуганы, так как комиссар им говорил, что «кадеты» стреляют всех в лоб. Русские люди, — они быстро вошли в жизнь батареи и остались верны до самого конца борьбы. Один из них, сибиряк по фамилии Власов, был заботливым вестовым командира; уже из Галлиполи он уехал в Бразилию.
С концом октября начались морозы и метели. Ввиду глубокого снега переходы совершались с большими трудностями. Никогда не забуду как однажды, за всю ночь, мы едва прошли 4 версты, вытягивая на руках орудия. Ледяной дождь мгновенно замерзал, дорога превратилась в сплошной слой льда
. С продвижением вперед появились признаки неблагополучия из-за отсутствия прочно организованного тыла и очень плохого снабжения войск. Железнодорожный транспорт был расстроен и работал слабо из-за недостатка вагонов, забитости путей, недостатка топлива. Нерешенный земельный вопрос, с ссылкой на Учредительное Собрание, очень отражался на отношении крестьянства к Добровольческой армии. Было какое-то недоверие к нам, усугубляемое к тому же бессовестной пропагандой большевиков, твердивших о возвращении помещиков. Такие явления как Махно, Шуба и пр. возникали на почве этой пропаганды и нашей плохой, неспособной гражданской администрации. Наш тыл был плохо организован, кишел людьми, которым надлежало быть на фронте, а не щеголять в прекрасно пригнанной форме добровольческих полков на весьма отдаленном расстоянии от фронта.
В это время красные успели гораздо лучше организовать свой тыл.
Пользуясь своим партийным аппаратом, они создали 180-ти тысячную группу войск особого назначения, чья главная задача состояла в водворении порядка в тылу и поддержания его принудительными и карательными способами.
Произвели полный учет и отправку на фронт военных кадров, начиная от генералов Генерального Штаба, офицеров и унтер-офицеров старой Армии, партийных агитаторов. Произведена мобилизация населения в таком размере, что покрывала не только боевые потери, но и высокий процент убыли вследствие дезертирства.
Чрезвычайную и решающую помощь большевикам оказали интернациональные коммунистические части и наймиты: латышские и эстонские стрелковые дивизии, китайцы и венгры. Одних янычар Ленина — латышей — насчитывалось в составе 15-й и др. армий около 80 000, и ко времени решающих боев в Орловском направлении они и дали перевес, громя корниловцев, несших огромные потери.
По данным ген. Деникина, к концу октября (1919) в Добровольческой армии (на фронте от Воронежа до Киева) насчитывалось 33 000 бойцов. От Воронежа на восток и юг стояла Донская армия в прибл. 50 000 бойцов. С этими силами мы пытались наступать на Москву, имея перед собою огромное численное превосходство красных и находясь в беспрерывных боях, без смены.
Сосредоточив большие силы около Воронежа против Донской армии (главным образом конную армию Буденного), большевики образовали также сильную ударную группу в Курском направлении. Созданный здесь кулак перешел в наступление против Добровольческой Армии в октябре месяце. В 30- ти дневных боях, добровольцы, сражаясь с превосходящими силами красных и одерживая частные успехи, были принуждены начать отход.
Отход Добровольческой Армии вскоре приобрел характер несчастья: полки, возросшие в числе при наступлении за счет мобилизации населения и пленных красноармейцев теперь, при отходе, быстро таяли, так как крестьяне, боясь репрессий со стороны красных, занимавших их места жительства, покидали ряды непрерывно.
Попытки ген. Деникина остановить отход успехом не увенчались.
Отходившие части вместо опоры в тылу находили развал, что роняло их дух и ускоряло отход. В конце декабря обе Армии были уже на подступах к Ростову и Новочеркасску, где ген. Деникин хотел остановиться. Однако, инерция отхода улеглась только тогда, когда между сторонами лег Дон, и 9 января Ростов был оставлен.
Этому поспешному отходу в сильной степени содействовало поведение Кубанских частей. Большая часть членов Кубанской Рады из левых группировок казачества относилась недружелюбно к ген. Деникину, хотя в то же самое время по своим убеждениям (соц.-рев.) не имела корней в рядовом Кубанском казачестве (как и некие самостийники, имевшие весьма малый удельный вес в казачестве).
Поведение Рады привело к тому, что ген. Деникин должен был применить силу. В ноябре был арестован и повешен за государственную измену член Рады Калабухов, а 12 других членов высланы заграницу. Меры воздействия временно усмирили Раду, но не подняли ее авторитета в Кубанских станицах, как и не восстановили работу в них.
Однако, несмотря на все эти неблагоприятные условия, победа Белых сил была еще возможна, так как соотношение сил было благоприятно для вооруженных сил Юга России. Советские армии дошли до Дона в плачевном состоянии: потери в боях, страшная эпидемия тифа, огромное дезертирство уменьшили их численность до 60 тысяч. Тыл отсутствовал, железные дороги были разрушены;
между Красной армией и центром образовалась пропасть в 400 верст. Советская армия была принуждена жить реквизициями и грабежом, что озлобляло и без того враждебное к красным население. Пехота красных была деморализована, и только конные армии Буденного и Думенко не потеряли боеспособности и активности. В случае возникновения вынужденного отхода по враждебному тылу и отсутствия железнодорожного сообщения, Красная армия была бы осуждена на полную гибель.
Против 60 тысяч красных ген. Деникин располагал 54 тысячами бойцов (Донская армия 37 тысяч. Добровольческая 10 тысяч, Кубанская 7 тысяч) при 289 орудиях. И это были части, полностью сохранившие свою боеспособность. С Донской армией покидали свои очаги десятки тысяч казачьих семей. По степным дорогам тянулись сотни тысяч голов скота и овец, табуны лошадей и десятки тысяч подвод, нагруженных стариками, женщинами и детьми. Донская казачья масса, не желавшая подчиняться большевикам, уходила со своей земли, оставляя свои станицы и хутора. Это была гнетущая картина переселения целого народа в неизвестность, на неизбежные муки и страдания.
Но этот отход, по свидетельству ген. Деникина, увеличил силу Донской армии и вернул уверенность и самообладание, а последовавшие успехи вернули и активность. В эти критические дни выход кубанских казаков на помощь Белым силам и в подкрепление своей растаявшей до 7 тысяч армии решил бы дело, дав нужный перевес для перехода в победоносное наступление. Но кубанцы, охваченные апатией, на фронт не вышли.
В середине января красные перешли в наступление с главным ударом в стык Добровольческой и Донской армиям, но были отбиты конницей ген. Топоркова (Кубанская дивизия. Терская дивизия и конная бригада ген. Барбовича) совместно с двумя Донскими корпусами.
Потерпев здесь неудачу, советское командование сосредоточило на нижнем Маныче конную массу армий Буденного и Думенко и несколько пехотных дивизий. 27 января красная конница перешла Маныч.
Командующий Донской армией ген. Сидорин, сосредоточив 6 конных дивизий, в 4-дневных боях разбил ударную группу большевистской конницы, взял много пленных и всю артиллерию 1-й советской конной армии (один только 4-й Донской корпус ген. Павлова захватил 40 орудий). Красные бежали через Маныч, но перенесли удар еще восточное на Тихорецкую силами 10-й и 1-й конных армий.
В противовес была направлена конная группа ген. Павлова в 10 тысяч коней. Опрокинув Думенко, ген. Павлов двинулся по нижнему Манычу на ст. Торговую. Этот форсированный марш по левому берегу Маныча, безлюдному и ненаселенному, вместо правого и населенного, в жесточайший мороз и буран погубил без боев конную группу, потерявшую за три дня переходов более половины состава людей и лошадей замерзшими, обмороженными и заболевшими. Попытка захвата Торговой не удалась, и ген. Павлов вернулся в район ст. Егорлыцкой.
20 февраля Добровольческий корпус стремительным ударом овладел Ростовом, взяв 22 орудия, 163 пулемета, 6 бронепоездов и 4 тысячи пленных. В то же самое время Донской корпус ген. Гуселыцикова, на путях к Новочеркасску, захватил станицу Аксайскую, взяв 15 орудий, 20 пулеметов, 2 тысячи пленных, двух начальников дивизий, штаб 13-й советской дивизии и полевой штаб 8-й армии.
Однако этот большой успех на левом фланге не восстановил тяжелое положение на правом. Конная армия Буденного, выставив заслон против временно неспособной, из-за саморазгрома, конницы ген. Павлова, двинулась вдоль железной дороги Царицын-Тихорецкая, имея против себя лишь слабые части Кубанской армии. Сопротивление этих частей Кубанской армии, несмотря на проявленную большую доблесть, было сломлено. Геройски погиб весь штаб 1- го Кубанского корпуса во главе с командиром ген. Крыжановским.
Отчаянная попытка конной группы ген. Павлова 25 февраля у Горькой Балки остановить движение выходящего в тыл Белого фронта Буденного не удалась. После тяжелого боя, потеряв почти всю артиллерию. Донцы были вынуждены отойти.
Неудача правого фланга и выход больших масс красной конницы в тыл обозначили надвинувшуюся катастрофу. 1 марта был оставлен Ростов и начат общий отход Белого фронта, вскоре обратившийся в поток вооруженных отрядов, обозов и огромных беженских таборов в направлении на Новороссийск.
Город Новороссийск был забит тыловыми частями, недоставало продуктов. Интенсивно шла, с помощью союзников, эвакуация больных, раненых и гражданских лиц. Кораблей было мало, и сама по себе указывалась необходимость направить эвакуацию на Тамань, где ширина Керченского пролива была невелика, а транспортные средства Керчи позволили бы быструю переброску в Крым значительного числа людей и груза.
Распоряжение ген. Деникина от 17 и 20 марта занять Таманский полуостров и прикрыть дорогу не было исполнено Добровольческим корпусом, так как Корпус, ослабив сильно свой левый фланг, обратил главное внимание на дорогу в направлении на Новочерскасск. Движение Донских корпусов на Тамань не только запоздало по времени, но и не могли быть исполнено фланговым маршем по отношению к наступавшему противнику.
На Новороссийск катился сплошной поток обозов, беженцев, войсковых частей.
«Катастрофа становилась неизбежной и неотвратимой», — так резюмировал положение ген. Деникин.
С таким заключением некоторые военачальники не были вполне согласны, так как в смысле естественных преград позиции Новороссийска были прекрасны со всех сторон. Заранее подготовленные и удачно расположенные искусственные укрепления, при наличии большого количества тяжелой и легкой артиллерии, могли долго держаться при относительно небольшом количестве войск обороны и дать необходимый выигрыш времени для эвакуации как войск, так и кубанских и донских беженцев.
Командир Добровольческого корпуса ген. Кутепов в телеграмме Главнокомандующему 12 марта предложил принять решительные меры в целях эвакуации бойцов и потребовал диктаторских полномочий по определению порядка посадки частей на транспорты, предоставление в его исключительное ведение всех пловучих средств и флота, всей власти в тылу и т.д. Ген. Деникин ему в этом отказал, найдя, что подобного рода требования могли возникнуть только при наличии неблагоприятных отношений Добровольцев со своим Главнокомандующим. Это обращение ген. Кутепова послужило толчком для ген. Деникина к принятию решения оставить свой пост Главнокомандующего.
Войска потеряли свой дух ввиду непорядка, отсутсвия заблаговременно выработанного плана об обороне и планомерной эвакуации и твердости в проведении принятого решения. Остановить процесс распада нужно было во что бы то ни стало и, если уж нельзя было его избежать, то попытаться замедлить являлось необходимостью для спасения возможно большего числа людей.
Эта попытка свести катастрофу к минимуму сколоченным оборонительным отрядом не была предпринята Главнокомандующим при наличии дисциплинированных частей как Добровольческаго корпуса, так и образцовых 1-й Донской и 2-й Кубанской дивизий.
На берегу и в городе, забитом толпами людей и массой лошадей, брошенных на произвол судьбы, царил кошмар. Транспортов не хватало, чтобы принять всех людей, стремившихся уйти от красных.
Ген. Кутепов, со свойственной ему твердостью, приложил все усилия, чтобы Добровольческий корпус был по возможности вывезен. Этого нельзя сказать о Командующем Донской армией ген. Сидорине, потерявшем командный авторитет и долго сомневающемся в желании рядового казачества идти в Крым.
Из Новороссийска было вывезено около 30 тысяч Добровольцев и около 10 тысяч Донцов, без артиллерии и лошадей. С берегов Черного моря удалось доставить несколько тысяч Кубанцев.
По прибытию в Крым, войсковые части получили приказ, датированный 22-м марта (ст. ст.) 1920 г.:
§1. Генерал-лейтенант Барон Врангель назначается Главнокомандующим Вооруженными Силами на Юге России.
§2. Всем честно шедшим со мною в тяжелой борьбе — низкий поклон.
Господи, дай победу Армии и спаси Россию.
Генерал-лейтенант Деникин.
Союзники-ангичане заявили о прекращении всякой поддержки и настойчиво требовали вступления в переговоры о мире с большевиками. На помощь союзников-французов надежды было мало. Армия была предоставлена самой себе.
В то время, когда главная масса войск отступала с фронта Курск-Орел- Врорнеж-Царицын к Дону и Кубани, войска с Правобережной Украины стягивались к линии Кременчуг-Киев в район Одессы и, далее, к Крыму. Наша батарея с 3-м Конным полком некоторое время прикрывала перекресток дорог, обеспечивая безопасность тыловых коммуникаций. В начале января 1920 г. мы вынуждены были сначала малыми, а затем большими переходами отступать в направлении на Одессу, имея постоянную угрозу с флангов.
После Вознесенска, когда выяснилась угроза Одессе, начались большие переходы с минимальным отдыхом. Переходы с усиленными боковыми дозорами совершались, щадя лошадей, главным образом шагом, чередуясь с легкой рысью. Стояли холодные январские дни, морозные и снежные. На отдых давалось 2 часа днем и 2 часа ночью; лошадей надо было напоить, накормить и дать им минимальный отдых. Людям свойственна сила духа, чего нет у животных. Было утомительно не столько от физического напряжения, сколько от недостатка сна. Засыпали на ходу, засыпали сидя верхом.
Не доходя до Одессы несколько десятков верст, глубокой ночью остановились на короткий отдых в каком-то селе; звучало имя этого села как будто Волкове. Остановились на улицах села, в хаты почти никто не заходил. Разуздав коня, я повесил на его голову торбу с овсом и, держа повод в согнутой в локте руке, мгновенно заснул, присев у стены хаты.
Наш неутомимый командир, видимо, почувствовал что-то неладное и настоял, переговорив с командиром Конного полка, о немедленном выступлении. Отдыхали мы, думаю, не более получаса. Были поданы команды «по коням», «садись».
Уже сидя верхом, в ночном мраке, среди сгрудившихся лошадей, я увидел у своего стремени, слева, пехотного солдата; он держал на ремне через правое плечо винтовку с приткнутым штыком. Еще полусонный, но зная, что с нами пехоты нет, я спросил его с недоумением: «какого полка, земляк?». Он ничего не ответил, но стал оглядываться вокруг.
В это время по поданной команде батарея начала вытягиваться по-орудийно в походную колонну, и в ту же минуту со всех сторон поднялась ружейная стрельба. Командир крикнул мне проверить намечавшуюся дорогу влево, Я поскакал по ней с разведчиком Николаем Башкатовым, студентом-москвичом.
Был совершеннейший мрак, и ничего не было видно. Проскакав несколько минут, нам навстречу, на топот наших лошадей, застрочил пулемет, и Башкатов вскрикнул. Остановившись, мы круто повернули назад, и я, подхватив Башкатова за талию, спросил:
«можешь ли держаться, Коля?».
Он ответил, что может.
«Куда тебя?»
— «Боль в левом плече».
Сзади нас продолжал строчить пулемет, и вскоре раздались орудийные выстрелы; снаряды летели куда-то через наши головы. Красные стреляли вслепую, для храбрости. Было очевидно, что мы, под покровом ночи, оказались в их расположении.
Мы настигли батарею, продолжавшую на карьере держать прежнюю дорогу, в темноту и неизвестность. Доложив командиру о случившемся и о ранении Башкатова, узнал, что у нас на батарее не все благополучно: не досчитывалось двух орудий с запряжками.
Взяв какой-то крутой подъем, батарея и полк оказались в открытом поле и продолжили движение шагом. Вскоре начало светать, и в еще неясном туманном свете мы увидели далеко впереди большую колонну конницы. Громада конницы стояла широким фронтом неподвижно, выжидая.
Кто это? Если свои, — то будем живы. Если враг, — то бой и разгром: задавят нас численностью.
Два орудия снялись с передков и стали рядом, жерлами к неизвестной коннице. Взвился наш дорогой, родной бело-сине- красный флаг. В ответ, оттуда, по степи понеслось громкое «ура», и к нам быстро направилась группа всадников.
Произошла встреча, если память не изменяет, со 2-м Лабинским Кубанским, Донским (не помню номера) и Дроздовским конным.
Полковой казачий врач тут же на морозе освидетельствовал рану у Башкатова, вынул пулю, засевшую в мякоти у ключицы, сделал перевязку.
Бедняга Башкатов, большой любитель поэзии, сделался синим от холода. У меня под шинелью был короткий овечий полушубок, который не долго думая я снял и отдал дрожавшему мелкой дрожью товарищу. Его еще утеплили и поместили на повозку.
Выяснилось, что не хватает нескольких человек из батареи, помимо двух орудий, повозки с батарейным писарем, архивом и документами, сестры милосердия 3-го полка, нескольких всадников. Узнали, что Одесса уже занята красными, и направились в Тирасполь. На другой стороне Днестра уже хозяйничали румыны, занявшие Бессарабию.
Из Тирасполя, под командой ген. Бредова, все стянувшиеся туда войска направились в сторону Польши, которая в это время вела войну с большевиками, и невольно сделались союзниками Польши. Этот поход вошел в историю борьбы с большевиками под именем «Бредовский».
Поход, продолжавшийся около 2-х недель, не оставил ярких воспоминаний.
Шли с востока на запад; было холодно, но терпимо. Стояли заморозки. Иногда на крутых подъемах или спусках перетаскивали орудия на руках. Тиф продолжал свирепствовать, находя благоприятную почву среди людей, лишенных элементарных гигиенических условий.
По соединении с поляками, наши части заняли отведенный отрезок фронта против красных. На своем участке казачья конница, отогнав красных, заняла Каменец-Подольск. Почти никакой активности на нашем фронте не было.
Приблизительно с месяц держали отведенный нам участок фронта, затем (видимо, по соглашению с ген. Врангелем) отошли в глубокий тыл, где должны были сдать лошадей.
Наши части были интернированы по разным лагерям. Мне лично пришлось пережить еще заболевание тифом по прибытии в Стрый. По выздоровлении, все еще едва держась на ногах от слабости и истощения, я был направлен с партией выздоравливающих в лагерь под Калиш, на границе с Восточной Пруссией.
Лагерь состоял из низких деревянных бараков, покрытых черным толем и огороженных колючей проволокой от капустных и картофельных полей. В бараках были нары из голых досок, без матрацев. Наши бараки разделяла одна жидкая сетка-забор от бараков военнопленных красных. В большинстве это были московские студенты, весьма дружески к нам раположенные. В одном из их бараков бала билиотека со времен Великой войны, которая была создана для русских пленных немцами. Мы получили право ходить к красным в эту библиотеку и пользоваться книгами.
Кухни белых и красных были рядом, и мы получали нашу еду стоя рядом в очередях и если что ругали, то только получаемую еду. Если какой-либо ретивый коммунист пытался язвить по нашему адресу, то его быстро усмиряли свои же. Кормились мы одной и той же вонючей свининой, сваренной с овощами. Когда подъезжала подвода со свиными головами, то дуновение свежего ветерка менялось в смрадное. Мусульмане отказывались принимать такую пищу, мы же ели с голодухи и оставались живы.
Выходили из положения тем, что ночью проскальзывали в картофельное поле и самоснабжались. Отношения с охраной, — польскими солдатами, заносчивыми и грубыми, — не могли быть дружелюбными. Не нахожу возможным выжать из себя никакого чувства благодарности за польское гостеприимство.
Недели через две, «поправившись» на таких харчах, мы в группе около 30 человек были направлены в отдельном товарном вагоне в Перемышль.
Была большая радость вновь оказаться в своей родной батарейной среде. В то время, когда мы томились без дела в лагерях, большевики потеснили поляков и в июне создали угрозу Львову, что ускорило переговоры ген. Врангеля с поляками о переброске нас в Крым. С радостью покинув Перемышль и его блох, мы прибыли к устью Дуная, а оттуда транспортом «Корнилов» были перевезены в Феодосию и, после недельного карантина, выгрузились.
Побывав несколько месяцев в стране с чужим языком, была большая радость оказаться на родной земле и с несказанным наслаждением купаться в море. Трудно передать особенную радость когда, купаясь ночью прямо с мола и плавая в прохладной воде, можно было наблюдать фосфорицирующий свет воды, плещущейся о камни мола. После всего пережитого несколько дней в Феодосии показались нам раем.
Оборваные и почти босые, получив белье, обмундирование и оружие, мы вновь были готовы к исполнению нашего воинского долга. Отношение воинского начальства и жителей к нам, Бредовцам, было очень внимательным и приветливым, как будто мы совершили что-то большое и трудное.
Батарея, уже в пешем строю, была направлена в Симферополь, где на первое время нам была поручена гарнизонная служба.
Как в Феодосии, так и в Симферополе мы увидели и почувствовали твердую руку генерала Врангеля. Всюду строгий порядок, никаких увеселений с пьянством, строгая дисциплина. В городе нет лишних военных, разве что раненые и выздоравливающие.
В конце сентября был получен приказ выступить в Карасу-базар и оттуда начать операции против «зеленых», обосновавшихся в окрестных горах. Кто такие зеленые мы толком не знали. Говорилось, что они были как против нас, так и против красных, т.е. совсем какая-то несуразица. Что могли достигнуть эти люди, тревожа и грабя наш тыл? Безусловно, среди них были агенты большевиков.
Во второй половине октября ударили сильные морозы; было очень холодно ночью и под утро. Особенно ясно у нас в горах слышался весьма отдаленный гул тяжелой артиллерии. В конце октября пришел приказ покинуть Карасубазар и походным порядком двигаться в Ялту, соблюдая меры предосторожности. К вечеру 1 ноября (ст. ст.), усталые и голодные, мы прибыли в Ялту. Ночлег был на улицах города, куда стягивались части Кавалерийского корпуса ген. Барбовича.
Если 1 ноября можно условно считать последним днем борьбы за Крым, то 9 января 1920 (ст. ст.) надо признать началом борьбы за этот последний Белый оплот. В этот день подошли к Перекопу последние отступавшие части Белых сил: Казачья Донская бригада полк. Морозова (численностью до 2 тысяч чел.) и Отдельная кавалерийская бригада ген. Устимовича (числ. до 500 чел.), покинувшие под давлением больших сил красных Перво-Константиновку и Преображенку.
На Перекопе никаких защитников не оказалось, кроме Славянского «полка» (сформированного из пленных австрийцев-славян). Сам Перекоп не был подготовлен к защите. Как свидетельствует ген. Устимович,
«глаза искали фортов и других укреплений, о которых мы так много слышали еще в Одессе. Городок Перекоп был разрушен и сожжен большевиками при их первом захвате Крыма год тому назад. Уцелела только церковь и несколько строений. У входа в городок никаких укреплений. Не было протянуто даже колючей проволоки. На мокрой, превратившейся в грязь земле валялись разбросанные там и сям колья и намечен путь для рытья окопов.... Путь в Крым был открыт, и красные могли войти в него церемониальным маршем».
Начальником «укрепленного района» был ген. Вицентьев, назначенный на эту должность генералом Слащевым. Но он ничего не предпринял для того, чтобы Перекоп стал действительно укрепленным районом. Немедленно был послан офицер разыскать Штаб генерала Вицентьева, описать обстановку и сказать, что неприятель вот-вот появится.
Вскорости прибыл потревоженный начальник «укрепленного района» ген. Вицентьев в сопровождении своего штата, свиты, английского военного агента и какой-то амазонки. Поздоровавшись со стоявшими в резервных колоннах казачьей и кавалерийской бригадами, генерал выразил сомнение в точности сведений о противнике.
«Идут какие-то банды и нет там никаких дивизий, о которых вы доносили», — высказал свое мнение генерал.
Едва успел он высказать свое компетентное заключение, как впереди, где тянулась по горизонту гряда холмов, появился как бы частокол, которого раньше не было. Частокол спукался с холмов, двигаясь к Перекопу. За ним появилась новая линия черных столбиков, шедших за первой линией.
«Красные наступают. Это их цепи», — объяснил ген. Устимович. Ген. Вицентьев, потрясенный увиденной им картиной, только теперь понял весь ужас положения не укрепленного им Перекопа.
«Вперед, занять стрелками позицию... Батареям открыть огонь», — закричал он и поскакал, сломя голову, со своей свитой в Юшунь, за вторую позицию, находившуюся более 25 верст позади Перекопа. Больше его ни казаки, ни кавалеристы не увидели.
Но здесь, в настоящий момент, не было ни стрелков, чтобы занять позицию, ни батарей, чтобы открыть огонь.
Но если не было частей, перечисленных «защитником» Перекопа, на месте были фронтовые конники, знавшие дело. Ген. Устимович попросил полковника Морозова, молодого, распорядительного боевого офицера, отлично знавшего местность, принять на себя командование.
Как в дальнейшем развивались события, повествует вкратце ген. Устимович.
«Полк. Морозов распорядился занять спешенными кавалеристами правый участок, а казаками левый участок перешейка и открыть огонь. Красные двигались густыми цепями, спокойно, без выстрела. Впоследствии оказалось, что это были латышские стрелки.
Казаки и добровольцы бегом развернулись в цепи, залегли и открыли редкий огонь. Красные продолжали идти без выстрела. Повидимому, наша стрельба не производила на них особого впечатления.... Откуда-то сзади, из-за нашего левого фланга, ахнула пушка. Высоко в воздухе, как раз над нашими цепями, разорвалась шрапнель. Полк. Морозов вскипел:
— Это что такое! Что они делают? Скачите на батарею, — приказал он своему адъютанту, — скажите, что они бьют по своим.
Батарея продолжала редкий огонь из одного орудия. Шрапнель делала то недолет, то перелет над линией наших цепей, очевидно, — брала их в вилку.
Адьютант полк. Морозова возвратился и доложил, что на батарее не оборудована телефонная связь с наблюдательным пунктом, вследствие чего командир батареи не может руководить огнем... Вот она, могущественная перекопская артиллерия!
Красные приближались. Мы усилили свои стрелковые цепи до последней возможности. Подойдя приблизительно на тысячу шагов, красные залегли и открыли сильнейший огонь по нашим цепям из винтовок и пулеметов и подавляли нас численностью. К довершению зол, Славянский полк, составлявший гарнизон Перекопа, не вышедший на позицию и остававшийся по своим квартирам, открыл в наши спины стрельбу из окон домов и из-за стен уцелевших строений.
При первых выстрелах с тыла, полк. Морозов догадался, в чем дело. Он приказал садиться на коней и галопом скакать за валы. Впереди валов были широкие и глубокие рвы, за которыми круто подымались высоко валы. Они были очень высокими, еще времен владычества крымских ханов, и представляли собою твердыню, преграждавшую вход в Крым. Пройти через них можно было не иначе, как только по проходам, которых было по середине четыре и два на флангах. К этим-то проходам мы и скакали сумасшедшим галопом, чтобы занять их и попытаться задержать наступление красных.
На большой дороге на Армянск был самый широкий проход. Его заняли казаки со многими пулеметами. Кавалеристы заняли правый участок от большой дороги до Сивашей. Полк. Морозов занял левый участок, более длинный, до берегов Киркинитского залива.
Красные, окрыленные успехом, густыми массами бежали следом за всадниками. Переход на их сторону Славянского полка вселил в них уверенность в полной деморализации защитников Перекопа и лекой возможности на их плечах прорваться в Крым.
Выждав спокойно, когда красные приблизились к валам, казаки и добровольцы открыли огонь из пулеметов и начали в упор расстреливать атакующих. Поражаемые огнем с фронта, косимые также с флангов, красные падали грудами. Бывшие впереди бросились назад и столкнулись с напиравшими сзади. Все смешалось. Отвага и ярость комиссаров ничего не могла сделать с людьми, охваченными паникой... Убитыми и ранеными покрылась местность перед валами. Атака была отбита.
Перешеек остался за нами, но это стоило страшного напряжения для нас. Если бы не спокойствие и решительность полк. Морозова, быстро и правильно оценившего обстановку, Крым был бы захвачен красными в этот тяжкий и памятный день 9 января 1920 года. Не Слащев спас тогда Крым, как об этом сообщалось, а скромный донской казак Василий Иванович Морозов, принявший в свои руки защиту ворот в Крым у Перекопа, брошенного постыдно генералом Вицентьевым, на которого была возложена защита и оборона Перекопской позиции....
3-й драгунский Новороссийский и 1-й Петроградский уланский полки, составлявшие эту Бригаду, вписали золотыми буквами новую страницу в историю их славных полков. Сохранив их имена, они сохранили и дух, и традиции своих старых полков и показали себя достойными детьми своих прославленных отцов и дедов. Эти драгуны и уланы были учащаяся молодежь: кадеты, гимназисты, реалисты». |
