Погрузка раненых офицеров и солдат и тыловых учреждений началась сразу же после издания приказа об эвакуации, т.е. 29 октября.
30 октября к генералу Врангелю явилась депутация от славных полков 1-го Корпуса во главе с ген. Манштейном для принятия знамен этих полков, стоявших в помещении Главнокомандующего.
Ген. Врангель вышел бледный, в черной черкеске, и сказал собравшимся:
«Я жалею, что не могу сейчас этого сказать всем; прошу вас передать всем то, что я скажу. Сейчас я убедился, что Европа и Америка нас предали: результаты налицо. В моем распоряжении кораблей настолько мало, что я не могу на них посадить даже все остатки славной армии, которая, истекая кровью, подходит к Севастополю.
Куда мы едем, я не знаю, так как на мои запросы, которые я рассылал в течение двух дней со дня Юшуньской катастрофы, ответа нет. У нас есть уголь, и мы уходим в море. Я продолжаю по радио вести переговоры и думаю, что они увенчаются успехом. Где мы пристанем, я не знаю, но где бы это ни было, я прошу вас передать эту просьбу частям: сохранить безусловный порядок, дисциплину и, самое главное, уважение друг к другу. Потому что я в состоянии говорить за вас только тогда, когда буду уверен, что мы и там останемся такими же, как и здесь, твердо веря в нашу идею и в то, что вина нашей катастрофы не в нас самих».

В тот же день к вечеру прибывший командующий 1-й армией ген. Кутепов принял ряд мер, чтобы обезопасить и обеспечить посадку на суда, подходящих к Севастополю частей армии. До глубокой ночи он на автомобиле с адъютантом объезжал окраины и предместья города, был на вокзале, пешком прошел длинный путь по железнодорожному полотну и лично убедился, что ничего враждебного войскам ожидать было нельзя.

К утру 31 октября стали подходить к городу части 1-й армии и началась их погрузка. Небо было обложено тучами, дул холодный осенний ветер.
Нагруженные транспорты выходили на внешний рейд. Город пустел. Прикрывали город и несли охрану в городе юнкера и заставы от частей ген. Кутепова.
Постепенно охрана города передавалась городскому самоуправлению и рабочим, которым было роздано оружие и патроны. Уже темнело, когда по Нахимовскому проспекту показалась большая толпа народа, во главе которой шел генерал Врангель. Это население Севастополя провожало популярного вождя. Он подошел к сменившимся караулам Атаманского училища и сказал:
«Рад, что вижу вас стойкими и бодрыми. Спасибо за порядок, за сильный дух. Мы отправляемся в неизвестность; что ждет нас, ничего не знаю. Будьте готовы ко всяким испытаниям и лишениям. Знайте, что спасение России и нас в наших руках».

Ночь на 1 ноября и утро этого дня прошли в Севастополе совершенно спокойно, по городу ходили патрули юнкеров. Суда вышли на внешний рейд, оставался еще крейсер «Генерал Корнилов». Днем заставы и караулы стали стягиваться к Графской пристани. Около 2-х часов дня туда подошел генерал Врангель, обошел караул и стянувшиеся заставы юнкеров Сергиевского училища, поблагодарил их за службу. Затем снял корниловскую фуражку, перекрестился, низко поклонился родной земле и на катере отбыл на крейсер «Генерал Корнилов». За ним погрузились на «Херсонес» юнкера. Последним с берега сошел начальник обороны Севастопольского района ген. Стогов. Он остановился, перекрестился и заплакал.

На берегу была масса народа. Благословляли, плакали.
Это было около 3-х часов дня, а в 4 ч. 45 мин. английский миноносец по радио передал, что в город вошли большевики. Ночь пароходы простояли на внешнем рейде, а с утра, в благоговейной тишине, отходили перегруженные суда в море, в неизвестность, отрываясь от Севастополя, от берегов Отчизны.

Так начался исход Русской Армии.
31 октября задача прикрытия отхода пехоты была завершена, и регулярная конница отошла на погрузку в Ялту, Кубанская дивизия в Феодосию, а Донские дивизии в Керчь. Главнокомандующий направился в Ялту. Регулярная конница грузилась в идеальном порядке, переполняя вместительные транспорты «Крым», «Цесаревич Георгий», «Русь». Садились только люди, расставаясь с лошадьми, своими боевыми товарищами. С собой бралось только оружие и самые необходимые вещи, если они были у чинов дивизии.

На крейсере «Генерал Корнилов» появился ген. Врангель, проверяя успешность погрузки. Проходя мимо судов, сказал что-то, обращаясь к нам. В ответ ему грянуло «ура». Он снял фуражку и сделал низкий поклон родной земле.
Сердце защемило, какой-то комок подошел к горлу, стало невыносимо тоскливо, и я заплакал. Я не стыдился этих слез; слезы текли у многих и у многих, облегчая душевную боль.

Корабли вышли в море. Мы уходим.
Прощай Россия, наша родная Мать, научившая нас любить Тебя больше чем свою жизнь, любить свою православную веру, свой народ и готовиться быть Твоими полезными деятелями.
Мы уходим, бросая Тебя, так горячо любимую. Мы не верим, что Ты изгнала нас, Твоих вернейших сынов, все Тебе отдавших. Ни одного возгласа вражды, ни одного злобного взгляда не слышали и не видели мы от густой толпы людей в Ялте на берегу моря. Безмолвно, со слезами на глазах, как на похоронах, смотрели люди на нас и на корабли. Народ трогательно провожал нас, и в последний раз прозвучал для него Преображенский марш и «Коль Славен». Оркестр на корабле посылал Русской Земле величественные звуки русской Славы на прощание.
На лестнице, ведущей в трюмы, появился священник и сказал:
«Дорогие братья и сестры! Осените себя крестным знамением. С Родиной прощаемся мы... Может и не суждено нам Ее снова увидеть. Судьба наша и жизнь наша в руках Божиих. Помолимся же Владычице Пресвятой, да сохранит и спасет нас...»

Медленно движутся руки, творящие крестное знамение, и склоняются головы в тишине, прерываемые приглушенным вздохом.
Кубанская и Донские дивизии шли на погрузку через Карасубазар, имея в арьергарде гвардейский лейб-казачий полк со взводом артиллерии. Около Карасубазара, между главной колонной и арьергардом вклинились обнаглевшие зеленые и открыли пулеметный огонь. Лавой одной сотни гвардейцев зеленые, которых мы еще недавно гоняли, были отогнаны. Два казака и 3 лошади были ранены. Дальнейшее движение было без инцидентов.

В Феодосии погрузка началась 31 октября, а в Керчи с 3 ноября с прибытием конных частей. Ген. Врангель посетил Феодосию после отбытия всех судов. В Керчи погрузкой распоряжался лично ген. Абрамов, командующий 2-й армией. Он объехал на катере все погруженные пароходы, отдал последние распоряжения и, в ночь на 4 ноября, суда, в кильватерной колонне, пошли на Константинополь.
Генерал Врангель с честью вывел армию и флот, как обещал. На 126 судах было вывезено около 146 тысяч человек, в том числе 50 тысяч чинов армии и 6 тысяч раненых. Остальные — личный состав военных и административных тыловых учреждений, в небольшом числе семьи военнослужащих, гражданские беженцы, искавшие у Армии защиты.
Пароходы вышли в море переполненными до крайности. Все трюмы, палубы, проходы, мостики были буквально забиты людьми. Слава Богу, что море, хотя и встретило непогодой, было совершенно спокойно, и качка была мало заметна.
Переезд по морю до Константинополя длился несколько дней и являл собою непрерывную нить физических лишений для голодных людей.
На железной палубе, без всякого прикрытия от дождя и леденящего ветра, или в забитом трюме, откуда, чтобы выбраться по своим неотложным нуждам, требовалось затратить час, — все это было мучительно. Не могу вспомнить, чем я питался в это время; знаю, что был голоден: выдавалось по кружке воды и немного муки. Низкий ящик, на котором я нашел себе место, оказался с бутылками вина, о чем я дал знать своей батарейной братии. Мы этому вину отдали должную дань уважения, что помогло нам скрасить наши лишения и заглушить голод.

Кругом вода и небо. Еще развеваются над нами родные Андреевские флаги, еще составляем мы часть Российского Государства. Но вот показались огни маяков у входа в Босфор, появились зеленеющие берега, жилища людей, заводы. Потом развертывается широкая, прекрасная панорама Константинополя.
Прошли по рейду мимо прибывших ранее судов. Вот и «Генерал Корнилов».
У трапа появляется знакомая, высокая фигура генерала Врангеля. Пароход сразу оживает какой-то радостной бодростью. Главнокомандующий здоровается с войсками, в ответ единодушное «ура».

Пароходы с русскими изгнанниками стали приходить на Константинопольский рейд начиная со 2-го и кончая 10-м ноября (ст. ст.), причем когда первые суда уже отошли оттуда в Галлиполи («Саратов» и «Херсон» — 8 ноября), суда из Керчи только что начали прибывать. Все же одновременно более 100 русских судов, военных и торговых, крупных и мелких, стояли облепленной, голодной армадой на внешнем рейде Константинополя и выкинули флаги: «хлеба» и «воды».

Это были не только условные знаки и морские сигналы. Это был крик о помощи десятков тысяч людей, не имевших на сегодня ни хлеба, ни воды. Первые дни подходили к пароходам какие-то случайные катера и больше наводили справки, чем подвозили продовольствие. То американцы подвезут молоко и шоколад детям, то французы сгрузят консервы, то наши русские земцы подвезут в мешках давно жданный хлеб. А на пароходах продолжалась та же давка, грязь, общий голод. Международная полиция следила за тем, чтобы русские не съезжали на берег. Всюду была жизнь, а русские изгнанники все сидели в своих невольных тюрьмах и терпеливо ждали решения своей участи.

«Я был вчера, — писал в те дни один из молодых наших писателей, — 6 ноября 1920 года (ст. ст.) среди 66 кораблей, стоявших в Мраморном море, в устье Босфора. Я разыскивал на них остатки замученных русских писателей, а нашел 130,000 распятых русских людей. Они поставлены на глаза всего мира, на самом видном месте между Европой и Азией, но их видят далеко не все обитатели Европы. Это, слава Богу, не вся еще Россия, но это одна тысячная часть распятой России, и этого достаточно, чтобы ослепнуть от потрясающего зрелища».

Комитет политического объединения русских граждан в Константинополе в обращении к союзникам и друзьям писал:

«Разве это только толпа, обезумевшая от горя и страдания? Нет, это люди, отдавшие все в защиту принципов, одинаково дорогих и для вас, и для нас, и для всего человечества. Сделайте все, чтобы остатки всемирного арьергарда не исчезли с мирового поля битвы, чтобы те, в ком осталась воля и энергия, вновь собравшись с силами, опять могли выступить на спасение родины своей. Если нашлась территория для временного пребывания сербских героев, для бельгийских мучеников, неужели не найдется в мире угла для русских, отстаивающих грудью вас, Европу, от нового нашествия варваров».

Но вот уже на главных мачтах кораблей развернулись флаги Франции, а на кормовых Андреевские. Итак, мы под покровительством Франции, французского командования на Ближнем Востоке. Франция взяла под свое покровительство русских людей, покинувших Родину... — под залог русских кораблей. Но мы не умираем как русская вооруженная сила: Андреевский флаг говорит об этом.
С пароходов стали сгружать раненых, тяжело больных, гражданских беженцев. Вместе с частичной разгрузкой пароходов стало постепенно улучшаться и питание. Подвоз продуктов становился более регулярным, подвезли много пресной воды, появился кипяток, пшенная каша.

Правовое положение офицеров и солдат все еще не выяснилось. Жили только слухами, а их было много. Через три дня после прибытия на рейд, ген. Кутепов издал приказ, весь дышавший призывом к боевой готовности.
Согласно его приказу по войскам 1-й армии:
1) надлежало в каждой дивизии собрать в определенное место оружие (за исключением офицерского) и хранить его под караулом;
2) в каждой дивизии сформировать вооруженный винтовками батальон в составе 600 штыков с офицерами, которому придать одну пулеметную команду в составе 60 пулеметов.

По соглашению с французами воинским частям оставляли одну двадцатую часть оружия. У офицеров оружия не отбирали. Несмотря на это, французы сгрузили 45 тысяч винтовок, 450 пулеметов, 60 тысяч ручных гранат и приступили к разгрузке русского казенного имущества, как продовольствия, так и обмундирования и белья, всего на сумму 70 миллионов франков.

Пустели трюмы, и Русская Армия все более обездоливалась и переходила в материальную зависимость к «другу и союзнику»!?

6 ноября (ст. ст.) Главнокомандующий издал приказ, по которому 1-я армия сводилась в 1-й корпус, во главе которого становился генерал-от-инфантерии Кутепов. В состав корпуса входят 1-я пехотная дивизия, 1-я кавалерийская дивизия и технический полк.
Через день после этого первые пароходы с частями корпуса («Саратов» и «Херсон») отошли в Галлиполи. Остальные пароходы угрюмо покачивались на рейде, выдерживая своих пассажиров в обстановке невероятной грязи и угнетенных настроений.

Постепенно стало выясняться правовое положение чинов армии. В приказе по 1-му армейскому корпусу от 7 ноября так разъяснялись приказы Главнокомандующего о правах эвакуированных: все генералы и штаб-офицеры, не получившие должностей, а также все категористы (разной степени инвалидность) штаб-, обер-офицеры и солдаты — разгрузке в Галлиполи не подлежали, а эвакуировались, как беженцы, в Константинополь и в славянские страны. Таково же было положение всех больных и раненых. Могли воспользоваться этим правом беженства все офицеры, окончившие военные академии и не получившие должностей по своим специальностям. Генералы и штаб-офицеры, не получившие назначений, могли оставаться в частях на положении рядовых офицеров. Вместе с офицерами временно, как говорил приказ, могли оставаться семьи военнослужащих, в составе отца, матери, жены и детей.

Неожиданно начался оживленный отход оставшихся пароходов. По Мраморному морю шли к Дарданеллам, в Галлиполи.
Пароходы, минуя простор Мраморного моря, вошли в широкий просвет Дарданелл. Пароход завернул в безрадостную бухту. Там уже разгружается один пароход, видны вереницы людей, идущих с грузом куда-то в поле, по холмистой дороге вдоль Дарданелл. А там вдали едва виднелись зеленые палатки тех, кто уже раньше выгрузился. Там нам предстояло поселиться, зимовать. Это было голое поле, было Галлиполи.

Еще некоторое время простояли на рейде, пока не подошла наша очередь выгрузки на берег. Выгрузились под вечер, не помню какого числа ноября, и расположились в развалинах какого-то здания. Было холодно и мокро, дул ветер и, чтобы согреться, развели маленький костер на щебне и камнях. Впереди — ночь в этом «здании».
Недалеко от нашего маленького костра приютилась группа юнкеров Корниловского пехотного училища, и один из юнкеров стал пристально всматриваться в нашу группу. И я, присмотревшись, невольно ахнул, и мы, как по команде, бросились друг к другу в объятья. Это был мой близкий товарищ, одноклассник, Михаил Кутилин. Вот где нам пришлось встретиться после гимназии.

Волнистая холмистая местность на фоне невысоких гор, местами голая, местами поросшая травой, — это место нашего лагеря, в 7 верстах от полуразрушенного маленького города. В 1914 году этот город и пролив английский флот неудачно пытался захватить, высадив десант и бомбардируя город и форты.
Между двумя рядами холмов, расположенных под прямым углом к Дарданеллам, пролегала неровная широкая долина, переходившая в ровную поверхность у воды. Летом это был пляж для нас и идеальное место для купания.
Нам были выданы зеленые палатки, длинные и широкие, вместимостью на 30-40 человек. Наша, теперь уже 4-я батарея, получила 2 палатки для солдат и одну для офицеров. Собрали палатки и разместили их по плану заранее подготовленному, с разбивкой линейки и пр. Имея по одному одеялу, призадумались над устройством постелей на сырой земле.
Несколько дней ушло на устройство своих примитивных кроватей из подручного материала, добываемого на ближних лесистых горах. Пружинистые, мелкие колючие листья кустарников заменили нам солому, а кровати мастерили, пользуясь тем же лесом. Спать было холодно, так как единственное одеяло шло на покрытие нашей колючей «соломы», а укрывались шинелью.

На ближних к городу холмах разместилась пехотная дивизия по полкам, имея на левом фланге Технический полк. Через долину, на другом ряду холмов, растянулась кавалерийская дивизия, тоже по полкам, имея на правом фланге, ближе к проливу, конную артиллерию, сведенную в четыре батареи.
Еще не успел я как следует закончить устройство своего угла в палатке, как командир сообщил мне, что получен приказ Главнокомандующего Русской Армией о моем производстве в чин подпоручика. Это событие нечем было отметить в нашем положении.

Не обходилось без трагических случаев. Колючие листья кустарников, собиравшиеся для постели, складывались в большую охапку, перевязывались и носились в лагерь за плечами. Было несколько случаев, когда в такую охапку, еще на земле, заползала змея и жалила, когда находилась за плечами солдата. Укусы были смертельны. Этих гадюк сероватого цвета было много, и мы истребляли их нещадно, но и сами их боялись.
Были скорпионы и сколопендры. Учебная команда нашего 2-го дивизиона помещалась в нарочито вырытой для нее землянке. Мне пришлось однажды, уже летом, заменить начальника учебной команды, и я ночевал там с солдатами команды. Подъем был очень ранний; еще в темноте, одеваясь, я натянул на ногу шерстяной носок, а там немедленно зашевелилось что-то большое. Мгновенно сбросив носок, я обнаружил там сколопендру; она не успела укусить. Этот случай заставил всех быть осторожными при одевании.

Трусливые шакалы беспокоили нас только ночью, залезая в палатки в надежде найти что-либо съедобное; днем они были очень боязливы и редко появлялись. Было очень много сухопутных черепах разной величины. Пехота посылала специальные наряды ловить черепах для ротных котлов. Очень вкусное черепашье мясо, нежнее куриного, и их яйца служили хорошим подспорьем к скудному голодному пайку.

Генералы Врангель и Кутепов понимали, что только организованная военная сила поможет отстаивать в Константинополе интересы армии. Была общая дума: армия мы или нет в глазах союзников.

Первый приезд в Галлиполи генерала Врангеля 19 декабря вместе с командующим французской эскадрой адмиралом Де-Бон рассеял сомнения в вопросе об отношении союзников. На параде, в лагере, ген. Врангель заявил, что он только что получил известие о признании армии и, обращаясь к выстроившимся войскам, сказал:

«Я приму все меры и потребую, чтобы наше положение было улучшено. Мы имеем право не просить, а требовать потому, что то дело, которое мы защищали, было общим делом и имело мировое значение. Мы истекали кровью в борьбе с вдесятеро и больше превосходившим вас по численности врагом при гробовом молчании всего мира. Мы выполнили наш долг до конца и не мы виноваты в исходе этой борьбы. Виновен весь мир, который смотрел на нас и не помог нам...»
Второй приезд генерала Врангеля в Галлиполи был 2 февраля (ст. ст.). Был парад, которого никогда не забудет ни один из его участников и который был сплошным триумфом Главнокомандующего.

Всю ночь и утро шел дождь. Войска были выстроены широким фронтом по громадному ровному полю. Подъехал автомобиль Главнокомандующего. И когда он вышел из него и подошел к знаменам, неожиданно разорвались тучи, и яркое солнце осветило всю долину. Этот неожиданный эффект поразил умы людей и вызвал чувство радости и восторга; громовое «ура» выразило любовь войск к своему вождю. Это был момент всеобщего экстаза и выражение неподдельной преданности Главнокомандующему.

Последовал парад войск. Кадровые офицеры, видевшие царские смотры и большие парады мирного времени, закаленные к тому же многолетним пребыванием на фронте, — говорили, что даже у них от переполнения чувств сжималось горло.

«...Три месяца тому назад, — говорил войскам ген. Врангель, — мы оставили последний клочек русской земли и прибыли на берега Босфора. Вчерашние наши друзья, заискивавшие перед нами, когда мы были сильны, поспешили отвернуться от нас в момент несчастья, а враги, трусливо молчавшие во время наших побед, начали сводить с нами личные счеты.... и старались запятнать доблестное русское воинство, которое потеряло все, но принесло сюда незапятнанными свою честь и знамена. Но все козни врагов разбились о нашу стойкость.... Тот мир, который смотрел на нас, не понимая значения этой борьбы, отвернулся от нас, ибо считал наше дело проигранным и законченным, но он не знал силы духа русского человека и солдата....»

Если при первом своем посещении ген. Врангель видел армию «висевшую на волоске» (как выразился кн. Долгоруков), то теперь он увидел ее уже на прочном фундаменте: она поднялась, воскресла и осознала свою силу.
Неопределенность все продолжалась, материальные условия не были лучше, но моральное состояние корпуса прошло уже через критические дни перелома. Корпус стал прочно на ноги.
7 февраля (ст. ст.) неожиданно выпал снег, достигнув на следующий день слоя в 8 сантиметров. Температура упала до семи градусов ниже ноля. Лагерь под снегом выглядел очень красиво, но внутри палаток было очень неуютно, и все мерзли, сидя в шинелях. Занятия прекратились.
Доморощенная печка, устроенная в палатке 1-й батареи, вызвала пожар; заживо сгорел один больной офицер, не успевший выбраться наружу. Печку, устроенную в нашей палатке, мы перестали топить, так как эффект от нее был ничтожный, а риска много.
Приехал из Константинополя командир французского оккупационного корпуса, ген. Шарпи. О его приезде было заранее известно, и в частях начали готовиться к параду. Но в самый день его приезда парад был неожиданно отменен, а из города сообщили, что ген. Шарпи отказался от почетного караула.
Ген. Шарпи осматривал лагерь 1 марта (ст. ст.). Он не позволил себе ни одного оскорбительного замечания, но все чувствовали себя глубоко оскорбленными, несмотря на то, что генерал, посетив части, беседовал с Георгиевскими кавалерами, вспоминая Великую войну. Отказ от почетного караула покрывал собой всю предупредительность генерала. При отъезде он сказал:

«Я должен относиться к вам, как к беженцам, но не могу скрыть того, что видел перед собою армию».
И, может быть, то, что генерал увидел перед собой армию, ускорило то распоряжение, по которому части предупреждались, что с 1 апреля (н. ст.) прекращается «выдача пайка», а армии предлагается переезд в Бразилию или к большевикам. Опубликования этого приказа не было, но ген. Кутепов был экстренно вызван в Константинополь. Все почувствовали, что сгущаются тучи.

21 марта (н. ст.) ген. Кутепов отбыл из Галлиполи, и тут, в первый раз, войска почувствовали себя осиротелыми. Возникла мысль: а вдруг французы не выпустят Кутепова из Константинополя? Эта мысль показалась чудовищно страшной. Мы все, как один, сразу почувствовали, что Кутепов — вождь.
Прошло то время, когда он казался нам бесцельно жестоким. Мы увидели в нем решительного, смелого, сурового вождя, — творца Галлиполи. Кутепов и Корпус — одно неразрывное целое.

Распоряжение французского правительства о прекращении пайка дошло до Галлиполи в отсутствие командира Корпуса и вызвало лишь еще большую сплоченность. В городе и лагере кричали «ура» в честь Главнокомандующего. Французский ультиматум воспринимался как переход к активной борьбе, которой ждала окрепшая армия. Страшило одно, что нет командира Корпуса. Когда 27 марта разнеслась весть, что ген. Кутепов прибыл и находится на пароходе, — все, кто был в городе, побежали на пристань. Громовым «ура» встретили Галлиполийцы своего генерала. Его подхватили на руки и понесли до помещения штаба корпуса. Многотысячная толпа не расходилась, выжидая.
Когда генерал появился в дверях, его снова подхватили на руки, и вся эта толпа понесла его мимо здания французской комендатуры до его квартиры. На приказ распыления Корпус ответил стихийной манифестацией прочного единения.
Распоряжение о прекращении пайков было отменено, но все жили в постоянной готовности к новым репрессиям и в постоянной мысли, что каждую минуту можно ожидать событий, которые потребуют поставить на карту самую жизнь.

Вскоре в Париже произошло падение кабинета, что повлекло за собою смену французского командования в Константинополе. Отношение Франции к русской армии резко изменилось. На генерала Кутепова посыпались требования о сдаче им оружия, но он отвечал, что винтовки необходимы для обучения полков и юнкеров. Тогда было потребовано сдать пулеметы или, по крайней мере, замки от них под охрану сенегальцев. Генерал ответил, что охрана пулеметов надежна в самом Корпусе.
Французы, наконец, прислали категорическое требование сдать все оружие.
Ген. Кутепов на это тоже категорически ответил, что оружие у Корпуса может быть отнято только силой Не запугали генерала Кутепова и назначенные французским командованием маневры сенегальцев при поддержке миноносцев На полученное предупреждение об этих маневрах ген. Кутепов ответил:
«Какое совпадение! У меня на этот день тоже назначены маневры в полном боевом снаряжении».

Разоружить силой Кутеповский корпус у союзников рука не поднялась. Было решено добиться рассеяния русской армии иным путем. Генерала Врангеля перестали допускать к его войскам. В Галлиполи было вывешено объявление, что армия генерала Врангеля больше не существует. Ни Врангель, ни им назначенные начальники не имеют права отдавать приказания. Все вывезенные из Крыма войска объявлялись свободными беженцами и подчиненными в Галлиполи только французскому коменданту.

Однажды патруль сенегальцев за пение в городе арестовал двух русских офицеров, избил одного прикладами до крови и отвел арестованных во французскую комендатуру. Начальник штаба тотчас пошел к коменданту и потребовал освобождения арестованных. Комендант отказал и вызвал караул в ружье. Начальник штаба вызвал две роты юнкеров, и сенегальский караул бежал, бросив два пулемета. Арестованные были освобождены, и французы перестали высылать свои патрули по Галлиполи.

В Галлиполи появились агитаторы для пропаганды переселения в Бразилию и возвращения в советскую Россию. Вывешивались соответствующие объявления за печатью французского коменданта. В этих объявлениях указывалось, что вернувшиеся в советскую Россию встретят «радушный прием», а переселенцы в Бразилию получат в штате Сан-Паоло землю, инвентарь и денежную субсидию. Охотников испытать на себе «радушный прием» большевиков не нашлось, зато Бразилия внесла соблазн.
Выразивших желание уехать из лагеря не задерживали; немедленно был создан лагерь для «беженцев», носивший также название «лагеря для слабых духом», а для всех оставшихся он казался зачумленным лагерем.
В Бразилию поехало около двух тысяч человек. Солдат тянуло сесть на землю. Всех уехавших в Бразилию туда не довезли. Их высадили в Аяччио, на острове Корсика. Бразилия никаких обещаний на переселение в нее русских беженцев не давала; какие-то кофейные плантаторы хотели закабалить беженцев как дешевую рабочую силу.

Одновременно с пропагандой, французы постоянно грозили, что скоро перестанут содержать русских беженцев, и время от времени сокращали паек. В объявлениях говорилось, что Франция, изнуренная войной, не может «продолжать бесконечно приносить столь тяжелые жертвы». Каждый месяц на питание русских беженцев Франция будто бы тратит сорок миллионов франков, тогда как гарантии русской армии в судах и сырье не превышают тридцати миллионов.

В таких заявлениях было явное и злонамеренное преувеличение. По заготовочным ценам французского интендантства, общая стоимость содержания 1-го Корпуса в Галлиполи обходилась французам всего в один миллион семьсот тысяч франков в месяц. Подобные объявления сильно били по национальному чувству.
Что же в действительности выяснилось?
Благодаря громадной работе «Русского Совета», за время с 1 декабря 1920 года по 1 января 1922 года были получены средства из различных источников на сумму в 10,400,000 франков. По подсчету Русского Совета, французские власти захватили имущество, вывезенное из Крыма, стоимость которого, не считая судов военного и торгового флота, определялась в 133,500,000 франков.
Стоимость дневного лайка определялась в менее чем 4.50 франков; значит, считая, что на их иждивении было 60 тысяч человек, — с 15 ноября 1920 г. по 1 мая 1921 года было израсходовано 44,000,000 франков. Следовательно, за покрытием их расходов, к 1 мая 1921 года на русском счету оставалось у французов свыше 105,000,000 франков. Это были наши русские деньги, которыми распоряжались французы, неся «тяжелые жертвы».
Распылить Корпус в Галлиполи французы не смогли, — уйти в беженский лагерь отозвалось очень мало солдат. Вербовка в иностранный легион не оправдала надежд: гибнуть в песках Африки за Францию мало кого прельщало. Разоружить Корпус не посмели, — ген. Кутепов дал им это понять.

Главное препятствие к осуществлению их планов французы видели в генерале Врангеле. Когда поползли слухи, что французские власти намереваются арестовать генерала Врангеля, к ним вернулись слухи, что русские полки двинутся на Константинополь в случае насилия над Главнокомандующим. В те тревожные дни мы были готовы к ночному маршу, ибо орудия французского флота ночью были безсильны против нас. В случае тревоги мы были готовы выступить немедленно, но установленный порядок не нарушался и тренировка не прекращалась.

Ген. Врангель, в момент опасности для него, был поднят в нашем сознании на недосягаемую высоту. Наши упования и надежды связывались с ним; он был окружен ореолом благородства и бесстрашия. Испытывая страх за него, мы боялись потери его, как центра притяжения для всех нас.
Отстаивая интересы армии перед союзниками, генералы Врангель и Кутепов проявили твердость, достоинство и непреклонную волю. Имея таких вождей, армия и могла создать ореол Галлиполи; правда, что и она состояла из тех, кто в огне и крови на полях сражений вели сознательную борьбу с международным коммунизмом за правду, человечность, за веру и Россию.

Находясь в изолированном положении, мы не были в курсе международной обстановки, но сложность ее ощущали по производимому на нас давлению. Ген. Врангель отражал различные нападки и противодействовал давлению, потому что мог опереться на стойкость своей армии. Его позиция была тем более сильна, что его требования и чувства разделялись тысячами, продолжавшими повиноваться ему как командиру. Офицеры и солдаты не хотели забыть свое прошлое и не могли позволить, чтобы их жертвы и подвиги были кем-либо затоптаны. В этих взаимоотношениях генерала Врангеля с армией и заключалась основная сила Галлиполи и лагерей на Лемносе и в Бизерте.

Наши повседневные лагерные заботы, привычки и установленный воинский порядок не нарушались за все время возникавших кризисов. Правда, еще недавно лелеянным надеждам о возобновлении борьбы с большевиками пришел конец.
Союзники уже не были союзниками и, из меркантильных соображений, стали врагами; мы уже открыто презирали торгашей французов, не говоря уже об англичанах. В Константинополе появились большевистские торговые агенты и, при покровительстве англичан, открыли отделение торговой миссии. Соблазн крупных барышей от доставки товаров на Юг России охватил торговые круги Константинополя.

Прошла зима с ея холодом, дождями и ветром; повеяло теплом, и сразу все зазеленело, наступил Великий Пост. При нашем голодном пайке нельзя было и мечтать о постной пище. Как на войне, так и здесь нормальная жизнь православного христианина с посещением церкви и соблюдением постов нарушалась на каждом шагу.
Церковь Корниловского дивизиона, устроенная в палатке, была полна на богослужениях. На светлой Заутрени 18 апр. (ст. ст.) стояла хорошая погода. Тишина была в эту Святую ночь, и великое множество военного народа внимало знакомым с детства словам песнопений. Невольно мысли неслись на Родину, к оставленным там дорогим, близким, родным. Спаси их Господи и сохрани в стране бесправия и гнета. А над нами наклонилось чужое небо, но светло и радостно наполнился воздух торжественным гимном «Христос воскресе из мертвых...»

На 3-й день Пасхи был парад, который принимал ген. Кутепов. Части вышли в строй в белых гимнастерках. Особенно хорошо прошла учебная команда Дроздовского полка. Генералу Врангелю не разрешили посетить армию.
В апреле была закладка памятника на русском военном кладбище, где уже было похоронено 342 человека. Каждый офицер и солдат был обязан принести по камню; камни искали на ближайших горах. Корниловцы с музыкой принесли камни.
Памятник, массивная круглая пирамида, увенчанная крестом, был открыт 16 июля. Он воздвигнут как наша дань соратникам, скончавшимся здесь от болезней и ран, а также и нашим предкам-запорожцам, погибшим на этой земле в турецкой неволе.

Стало известно о массовых расстрелах в Крыму после нашего отъезда.
Погибли тысячи и тысячи офицеров и солдат, поверивших в большевистскую амнистию. Руководил бойней ленинский палач, мадьяр Бела Кун. Известно также, что в России голод, свирепствует террор.
Был объявлен приказ ген. Кутепова от 23 мая (н. ст.) о переходе на беженское положение тех, кто не желает разделить до конца участь армии. Последний срок до 27 мая. Пожелавших уйти очень мало; среди офицеров желающих не оказалось.

Наступила сильная жара. В свободное время ходим купаться на море. По вечерам происходят футбольные состязания, которые привлекают много зрителей. Каждый полк имеет свою команду, и футболисты выходят на поле в цвете своих полков. Самая красивая форма у Марковцев: все белое, а на груди большой черный двуглавый орел. На некоторых матчах играли оркестры.
Наиболее сильные команды были у Корниловцев и Дроздовцев; они и вышли в финал матча. Он был разыгран при огромном числе посетителей и в присутствии генерала Кутепова. Мы гадали: в форме какого полка появится командир Корпуса. Он приехал в форме Корниловского полка и не ошибся: Корниловцы победили со счетом 4:2.

Был устроен театр на открытом воздухе, где раз в неделю устраивались концерты с самой разнообразной программой. Талантов в Корпусе было много: певцы, музыканты, артисты. Выступали хоры; большим успехом пользовалась группа братьев Зайцевых с их остроумными частушками, где освещалось галлиполийское сидение; не забывалось иногда любовно помянуть Кутеп-пашу, как называли местные турки генерала Кутепова.

В лагере функционировали кружки по восстановлению и пополнению знаний в области математики и физики, а также по изучению французского и иных языков. Регулярные занятия были начаты и продолжались по частной инициативе и в частном порядке у Дроздовцев и Корниловцев. Большие затруднения были с бумагой, карандашами, помещением. Препятствия были устранены с открытием в лагере общеобразовательных высших курсов, посещать которые мог каждый.
Дисциплина в лагере не ослабевала до конца нашего в нем пребывания.

Однажды, закончив свое дежурство на батарее, я сдал должность в 12 часов дня капитану Островерхи и ушел в палатку снять шашку и прилечь. Не прошло и 10 минут, как совершенно неожиданно, как гром среди бела дня, появился ген. Кутепов и пошел осматривать лагерь конной артиллерии. Недалеко от линейки увидел брошенную кем-то баночку от «обезьяньих» консервов. Последовал короткий кутеповский разнос и приказание дежурному, капитану Островерхи, явиться завтра, после сдачи дежурства, на гауптвахту в городе и отсидеть один день за небрежное исполнение своих обязанностей. Мои извинения и готовность отсидеть сутки вместо принявшего дежурство капитана были с благодарностью выслушаны, но Островерхи эту жертву отклонил, считая себя больше виноватым.
После этого случая уже никаких банок нельзя было найти, разве только в предназначенной для свалки яме, далеко от лагеря.

Познакомился в нашем лагерном театре с одним офицером 3-го Дроздовского полка и стал его расспрашивать об Иване Кириллове, зная, что Ваня был в 3-м полку, как поведал мне об этом Миша Кутилин при нашей встрече у костра после высадки с парохода. Ваня был наш одноклассник и закончил гимназию с золотой медалью. Мы мечтали с ним, когда станем инженерами, уехать в Сибирь и отдать свои силы и будущия знания на ее развитие. Таковы были наши мечты. Действительность оказалась иной: Ваня, будучи в пулеметной команде, погиб в Северной Таврии в 1920 году у Александровска.

Полевые занятия у нас шли по установленному порядку; по теории стрельбы артиллерии испытания были для всех офицеров. Все больше и больше сведений про голод в России при полном равнодушии Запада и усердном потворствовании большевикам. Наш Корпус в Галлиполи был бельмом в глазу у наших политиканствующих продолжателей Февраля, убежавших на Запад под прикрытием «реакционных» Белых Сил.

В то время, когда для Добровольческих частей армии было предоставлено голое поле Галлиполи, казаки были отправлены на остров Лемнос в Эгейском море и в район Чаталджи на материке. В январе 1921 года французское командование решило переселить Донской Корпус из района Чаталджи на остров Лемнос. Казаки уже устроились в землянках и палатках и своим трудом обставили сносно свое жилье. Им не хотелось переезжать на Лемнос, памятный еще по первой английской эвакуации, когда русские вымирали целыми семьями.
Кроме того, было получено известие, что с 1 февраля французы прекращают выдачу пайка.
Несмотря на протест генерала Врангеля, ген. Шарли настоял на своем и издал от себя приказ о выселении казаков из Чаталджи. Последствия тотчас же сказались. Казаки с оружием в руках, лопатами и Колями разогнали присланных чернокожих французских солдат, и с обеих сторон оказались раненые. Только тогда французские власти поняли, кому русская армия подчиняется, и обратились к генералу Врангелю с просьбой отдать приказ казакам о переселении на остров Лемнос. Приказу генерала Врангеля Донцы подчинились, и переезд совершился в полном порядке.

Однако политика французского командования не изменилась. В начале февраля было сделано объявление о записи желающих возвратиться в советскую Россию. При этом распространялись сведения о принятых якобы французским правительством мерах получить для них от Советов гарантию личной безопасности. Вместе с тем, для понуждения к выселению, всюду были вывешены объявления, что выдача пайка должна в ближайшее время прекратиться.

Беженцев, пожелавших выехать, оказалось свыше 1,500 человек и столько же из строевых казачьих частей. Первая отправка состоялась в середине февраля. В тех же числах сообщалось о готовности Бразилии принять 10,000 русских, предоставив им средства и землю.

Все это на деле оказалось бесстыдной ложью: советское правительство никаких гарантий не дало; первая партия прибывших к советам была подвергнута жестоким насилиям, о чем известили казаки, бежавшие и возвратившиеся в Константинополь. Что касается Бразилии, то, как уже было ранее упомянуто, русские не принимались как колонисты, а как рабочие на кофейные плантации, или вообще не принимались.

Просьба Главнокомандующего приостановить отправку людей в Советскую Россию и в Бразилию заставила Верховного Комиссара видеть в генерале Врангеле главное препятствие для осуществления своих планов. Был предпринят ряд мер, чтобы изолировать его от армии, запрещали рассылку приказов к войскам, мешали его поездкам в лагеря, не выпускали ни генерала Врангеля, ни генерала Шатилова из Константинополя, наконец, предложили ему поехать в Париж, по приглашению французского правительства. Ген. Врангель готов был поехать в Париж, но под условием приостановления отправки людей в Сов. Россию и в Бразилию до его возвращения, и чтобы ему был гарантирован свободный обратный проезд в Константинополь. Верховный Комиссар не согласился на эти условия.

В двадцатых числах марта французский генерал Бруссо, комендант острова Лемноса, исполняя приказание командира оккупационного корпуса Шарпи, потребовал, чтобы немедленно был дан ответ, какой из трех выходов выбирается русскими из их положения: 1) вернуться в Россию, 2) эмигрировать в Бразилию или 3) выбрать себе работу, которая могла бы содержать их.
Для опроса в лагеря были посланы французские офицеры с воинскими командами, и было заявлено, что те, кто будет пытаться посягнуть на свободу решения, будут отвечать перед французской властью.

Пароход стоял у пристани, и три тысячи человек, навербованных в таком порядке, под угрозою, должны были немедленно сложить свои вещи и отправиться в Одессу.
Вечером в комнате русского посольства в Константинополе собрались общественные представители всех русских организаций, вызванные генералом Врангелем. Ген. Фостиков, последний командир Кубанской дивизии, только что приехавший с острова Лемноса, с волнением рассказывал, какими грубыми сценами сопровождалась вербовка людей для отправки их в Одессу: как на лагерь Кубанцев во время опроса были наведены пушки с французского миноносца, каким оскорблениям подвергались русские офицеры, как французские солдаты прикладами отгоняли их от солдат, чтобы они не мешали французам делать их дело, как многие были насильно посажены на пароход и бросались за борт, вплавь достигая берега, лишь бы не быть вывезенными в совдепию.

Все были взволнованы, все остро почувствовали это как удары по национальному самосознанию. Решено было немедленно обратиться ко всем Верховным Комиссарам с протестом, а к сербскому и болгарскому народам с просьбой дать русским приют в своих землях. В протесте, поданном французскому Верховному Комиссару, Парламентский Комитет заявлял:

«Мы не можем оставаться спокойными зрителями, когда на наших глазах из нашей среды вырывается несколько тысяч человек, чтобы бросить их в руки наших злейших врагов. Вы утверждаете, что отправляются те, кто добровольно выразил желание возвратиться в Россию. Но о каком же добровольном согласии может идти речь, когда людям предложили на выбор умереть с голода на пустынном острове или садиться на пароход, когда их принуждали к немедленному решению вооруженные команды, и на лагерь были наведены орудия и пулеметы с военных судов. Мы заявляем, что казаки, отправляемые в Одесский порт, обречены на голод, на холод, на месть со стороны большевиков или, что для нас ужаснее всего, на принудительное поступление в ряды красной армии».

Правительство Франции не сразу сдало свои позиции; однако, оно не решилось прибегнуть к крайним мерам и ограничилось попыткой дискредитировать генерала Врангеля в глазах общества и русских воинских частей в лагерях. В официозном сообщении происшедшие события были тенденциозно обрисованы, а принимаемые меры, побуждавшие русских ехать в Бразилию и совдепию, объяснялись не более и не менее как чувствами гуманности!

У нас открыто глумились над таким объяснением и такой французской гуманностью. Мы возлагали наши надежды именно на генерала Врангеля, зная, что он позаботится об устройстве армии. То, что произошло на Лемносе, не могло посметь повториться в Галлиполи, и это французские власти отлично знали. У нас было оружие и у нас был ген. Кутепов. Мы терпеливо ждали решения нашего командования и дождались августа 1921 г.

Обращение генерала Врангеля и русской национальной общественности к братским славянским народам Сербии и Болгарии принесло плоды. Добровольцы и казаки, пройдя тяжелые испытания как в период Белой Борьбы, так и в Галлиполи, показали высокое проявление человеческого духа, стойкости и верности идее.
Будущий король Югославии, престолонаследник Александр и царь болгарский Борис посчитали за долг принять к себе этих русских людей, которые, нет сомнения, проявят свои положительные качества и станут творческой и производительной силой в их странах.
Пехотная дивизия была принята в Болгарию и растворилась на различных гражданских работах. Туда же попала и часть казаков. Кавалерийская дивизия была перевезена через греческий порт Салоники и поездами в Югославию, а также и часть казачьих частей.

Нашей коннице престолонаследник Александр, благородный и преданный друг Императорской России, поручил и доверил охрану всех границ нового Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев в течение 1921-1922 года. Это доверие благородного Монарха конница выполнила с честью. На долю Конной артиллерии выпала охрана границы с Албанией. Граница самая тяжелая в смысле культурных удобств и природных, диких условий; почти безводное, с козьими тропами Плато Проклятья было уделом нашей 4-й и соседней 3-й батареи. Враги черногорцев, албанские «комиты» — отличные стрелки — стали также нашей заботой. Эта служба была лишь отголоском Белой Борьбы и благодарностью за гостеприимство.

С отъездом из Галлиполи закрылась еще одна страница Белого Движения.
Начался новый период — период идейной борьбы за спасение нашей угнетаемой Родины. Приказом Главнокомандующего, генерала Врангеля, от 22 ноября 1921 года было образовано Общество Галлиполийцев. В приказе сказано:
«Вы целый год несли крест. Теперь, в память галлиполийского сидения, этот крест вы носите на своей груди. Объедините же вокруг этого креста русских людей. Держите высоко русское имя и никому не давайте русского знамени в обиду».

Возможно, что когда-нибудь, в далеком будущем, забрезжет день славы для наших полузабытых скромных Белых Вождей, офицеров и тысяч русских юношей, принесших свою жизнь в жертву за свободную Россию. Но нас, теперь уже последних, малых числом, Галлиполийцев, тогда не будет на свете.
На очередной ноябрьской встрече членов Общества Галлиполийцев 21 ноября 1984 года было прочтено письмо из России. Это письмо было напечатано в газете Новое Русское Слово, но, как и каждое сообщение, предано забвению. Его бы стоило сохранить в памяти и для далекого будущего.

Открытое письмо участникам Белогвардейского движения
Я не уверен, что это письмо успеет дойти. Все меньше вас остается в живых. Но я шлю его, может быть, вопреки здравому смыслу, в одной только надежде еще хоть кого-нибудь застать.
Мне 22 года, и я живу в Москве, здесь же и родился. Как и все мои сверстники, я с детства слышал, как геройская Красная армия разбила белогвардейцев и принесла народу свободу. Как и все, я этому верил. Так уж нас тут воспитывают: на героизме красных и подлости белых.
Однако последнее время странные вещи творятся на свете. В среде моих друзей привычные ценности сдвинулись. В наших разговорах, в песнях, которые мы поем, не красные выглядят героями. Наши сердца, наше сочувствие — на стороне белых.
Красная армия отстояла свободу? Но где она? (Не армия, конечно, — она-то на месте, — а свобода.)
Те из нас, кто еще не спился, начинают крепко задумываться. Читаешь газету — все хорошо: счастье, равенство, энтузиазм, свобода. Смотришь вокруг — все иначе: пьянство, несправедливость, ложь и рабство. Конечно, далеко не все из нас готовы вслух об этом сказать, да и самим себе признаться бывает нелегко. Но где-то хотя бы подсознательно почти все думают так же.
Уже поколение наших родителей сделало героя гражданской войны, красного нач. дивизии Василия Ивановича Чапаева посмешищем, героем похабных анекдотов. Вот он, суд народа.
И наоборот, офицеры Белой армии все больше становятся для нас образцом чести и благородства. Конечно, мы очень мало про вас знаем. Книги М. Булгакова достать очень трудно. Газеты тех лет в библиотеках не выдаются. Учебники истории, несомненно, врут. Но несмотря на этот недостаток информации (или благодаря ему), в городском молодежном фольклоре сложился героический образ белого офицера, сознающего свою обреченность но мужественно встречающего смерть за правое дело.

Вам, вероятно, трудно представить такую картину. Восьмидесятые годы 20- го века. Тесная московская квартира. В комнате собралась молодежь. Кто-то берет гитару и негромко запевает. Остальные подтягивают. Это может быть новая подпольная песня или даже легально разрешенная песня из старого кинофильма, но осмысленная по новому...

Нас уже не хватает в шеренгах по восемь, 
И героям наскучил солдатский жаргон, 
И кресты вышивает последняя осень 
По истертому золоту наших погон...

И каждый из нас мысленно видит себя на месте этого офицера и задумывается...
Ваши звания и имена звучат для наших ушей возвышенно и волнующе. Вот герои новой песни, одной из самых популярных сейчас на наших вечеринках:

Не падайте духом, поручик Голицын, 
Корнет Оболенский, налейте вина

.
Пошла мода: расписываясь, ставить в конце фамилии твердый знак или писать «ять».
Я решил написать это письмо вот зачем: может быть, вам на закате дней будет приятно узнать, что вы не забыты, что долгие десятилетия советской пропаганды не сумели вычеркнуть вас из народной памяти, что молодежь в России видит в вас рыцарей без страха и упрека и считает, что вы боролись не зря.
Мы — внуки красноармейцев и комиссаров (я лично — правнук командира красного полка). Оглядываясь вокруг и задумываясь, мы начинаем с ужасом осознавать, в какую пропасть большевики завели народ.
Оглядываясь назад, в туманное для нас, оболганное прошлое, мы приходим к такому выводу:
Время, история и, возможно даже, большинство русского народа были на стороне коммунистов.
Правда, честь и Россия — были на вашей стороне.
Мы жалеем, что не вы победили. Мы не упрекаем вас. Вероятно, вы сделали все, что могли. Мы благодарны вам за это.
Если вы верите в Бога, помолитесь за нас.
Л., декабрь 1982 г.

Ответ ветеранов

Мы прочитали ваше письмо, и оно наполнило нашие старые сердца радостью. Дело ведь в том, что всю долгую жизнь на чужбине мы постоянно лихорадочно спрашивали себя — почему в Гражданскую войну нас не поддержал народ? В чем была наша вина, в чем мы ошиблись? Внутренне мы были убеждены, что были правы.
Мы сразу же распознали всю несказанную ложь коммунистической идеологии, мы знали, что ее претворение в действительность принесет нашему народу в России, а позже и всему человечеству, неслыханные страдания, унижение, рабство и смерть. Лишь с годами мы поняли, что революционный дурман и наивно-ложные оценки большевизма иностранцами были причиной того, что мы не нашли нужной поддержки.
И вот теперь пришла весть с нашей потерянной родины, и мы объяты радостью. «Открытое письмо» свидетельствует, что доблесть духа, искание правды и справедливости, несмотря на все усилия злостной коммунистической власти, сохранились среди советской молодежи, даже в третьем поколении после революции. Основная задача коммунистов — создать из всего народа послушного раба, лишенного критического разума, — провалилась. И тот дух, который владел нами всю жизнь, по воле Небесного Провидения горит и в ваших сердцах, — лучший залог того, что период душевного одичания, в который коммунисты ввергли половину человечества, не вечен и будет преодолен вами, нашими наследниками.
Мы горячо молим Провидение сохранить то благодатное пламя и то искание истины, которые вас воодушевляют.
Участники Белого Движения.

В заключение обзора Белого Движения на Юге России можно лишь добавить, что Божья воля предназначила одним добровольцам смерть на поле брани, а другим изгнание на чужбину. Долг изгнанников помянуть своих погибших товарищей и поведать потомкам о страшных днях борьбы за Россию, борьбы, где сказался пламенный патриотизм и жертвенность добровольцев во имя Родины.
КОНЕЦ

Октябрь 1985 г.
В. Д. Матасов, П.-пор. Конной арт.