ПРИОБРЕСТИ КНИГУ В НАШЕЙ ЛАВКЕ
https://vk.com/market-128219689?screen=group
Еще недавно, в октябре месяце, наша красная власть, во имя коммунизма захватившая Россию, отпраздновала свой пятилетний юбилей.
Были парадные спектакли, были народные зрелища, были манифестации с красными знаменами, были торжественные шествия тысяч учащихся, были ослепительная иллюминация, на которые не жалели электричества, были внушительные парады, где вновь подтянутые дисциплиной и на диво вымуштрованные полки маршировали перед товарищем Троцким, на зависть и восхищение иностранных гостей, приезжих членов Коминтерна. И пели громовыми раскатами медные трубы «Интернационал» на страх «старому миру» и всем врагам Русской Социалистической Федеративной Рабоче-Крестьянской Республики.
И все это было во имя коммунизма.
Не было только одного на этом юбилее, — самого коммунизма.
Почему ж его не было? Потому что он умер.
Насмешливый черт отвел людям глаза и заставил их справлять юбилей над мертвым юбиляром и голосить «за здравие», когда нужно тянуть «за упокой».
Одни из нас, словно рехнувшись, голосили. Другие, словно рехнувшись, глазели.
Но было у всех у нас мутно на душе, под грохот оркестров, как будто что-то глубоко внутри спорило и противилось, и чуяло, что что-то не так, и не могло понять до конца.
Но не всем и не навсегда на русской земле черт забил своим пластырем уши и заклеил своим клеем глаза, и мы, уже прозревшие, мы, уже понявшие, обращаем наше слово ко всем нашим братьям, чтобы они, как и мы, также поняли, что случилось, и поняли, отчего им всем было так смутно и тошно.
Случилось то, что коммунизм умер и под красными флагами несли его плотно заколоченный гроб.
Когда же он умер и куда же он делся?
Попробуем ответить на этот вопрос. Нам ли не суметь на него ответить, вчерашним коммунистам, провожавшим коммунизм от колыбели до могилы и теперь ставшим тем, чем мы были когда-то, то есть просто русскими людьми, какими мы и хотим умереть.
Когда грянула революция и большевики стали тянуть руки к власти, первыми стали мы в их ряды.
Не просто это было, и многое больно резало душу, и через многое пришлось нам перешагнуть.
Болело наше сердце, когда рушилась грозная российская мощь, когда Ленин, явно присланный тогдашними нашими врагами, у всех на глазах разваливал последние попытки обороны нашего государства, когда обезумевший народ жег, грабил и разрушал веками скопленное добро, когда армия диким потоком валила домой, как варварская орда, разбивая все на своем пути. И многое, многое другое, как нож, входило в душу и заставляло содрогаться от ужаса.
Но превыше всего сияли для нас светлые лозунги коммунизма: мир — хижинам, всеобщее равенство, мировое братство, раскрепощенный от всяких уз народ н всеобщий, радостный и вольный труд на общую пользу.
И стиснув зубы, мы думали: чтобы войти в это светлое царство, чтобы найти этот чудесный рай, стоит шагнуть через кровь, стоит шагнуть через разрушение. Прочь с дороги, кто не хочет! Прочь с дороги, кто не верит! Кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть!
И стиснув зубы, мы заглушали в себе и споры сердца, и сомнения, и жалость, — и мы стирали все, что стояло на нашем пути. Мы подымали на штыки офицеров, мы распинали седобородых священников, мы на смерть насиловали прекрасных, плачущих женщин, детям малым мы головы дробили о камни. Долой их! Они не наши, они все равно не поймут. Из их трупов сложим мы ступени к нашему прекрасному раю. Кровью, пусть невинною, но чуждою нам кровью запечатаем мы дорогу назад, чтобы некуда было поворачивать. Вперед должны мы идти, туда, где будет уже наша власть и где не будет убийств, потому что не будет надобности в убийстве, но будет только ясная радость достигнутой мечты и светлый осиянный братский труд. Все — для всех, ничего для себя! Не будет уже жадный капиталист захватывать для себя плоды наших трудов, но сам же народ, в лице своей народной власти, будет распределять все поровну на всех, и все будут жить в полном достатке. Богатства материального довольства — для тела, богатство братского равенства — для души. Это ли не рай!
К этому раю мы шли. Ради этого рая мы шагали через слезы и горе, через трупы и кровь.
Две основных заповеди нес на своих знаменах наш коммунизм, последнее слово углубленного социализма:
Первая заповедь — уничтожить монархию, то есть власть немногих над многими, и взамен ее поставить волю народа, чтобы народ стал сам себе царем.
Вторая заповедь — уничтожить власть капитала над трудом и взамен ее поставить власть одного труда, чтобы труд стал сам себе царем.
Эти две заповеди хотели мы утвердить, создавая новый мир, где не будет господ и рабов, но только свободные и вольные люди.
И во имя этих заповедей, на которых должен был основаться дивный рай коммунизма, лили мы свою кровь в безчисленных боях против белых армий, счастливые сознанием, что, пока мы грудью защищаем молодую свободу, там, позади, мудрые головы и умелые руки наших вождей строят незыблемо наше светлое царство трудящихся. И если мы видели, что позади было трудно, и если мы видели, что позади было голодно, нам некогда было задумываться об этом, потому что мы делали свое ударное дело, каждый на своем месте, знали, что время — боевое, и верили, что все устроится так, как надо.
Мы верили. Вот это слово.
И так шли года.
Давно смирилась раздавленная и обезволенная наша интеллигенция, и пошла, согнувшись в три погибели, служить своими знаниями по указке рабоче-крестьянской власти. Разбиты и сметены белые армии, заслонявшие нам дорогу к нашему чудесному раю. И настало, наконец, мирное строительство.
И в нем мы честно служили Компартии, и исполняли ее директивы, и хвалили, что хвалили наверху, и ругали, что ругали наверху, провозглашали всякие мирные «ударные фронты», голосовали, принуждали пулеметами голосовать других, где надо нажимали, где надо расстреливали, где надо манифестировали, жгли чучело Ллойд-Джорджа, рушили царские памятники, открывали памятники Розе Люксембург, Спартаку и товарищу Урицкому, учили наизусть стихи Демьяна Бедного, поклонялись Горькому, во имя нашего социализма били в пух чужую социалистическую Грузинскую республику, винили Антанту, винили Врангеля, винили белогвардейскую эмиграцию, винили меньшевиков, винили эсеров, винили патриарха Тихона, хлопали Шаляпину, плясали в танцульках, вскрывали мощи, обдирали с икон в наших бедных церквах последние ризы, прославляли «красную церковь»… стали подходить к пятилетнему юбилею…
И, наконец, очнулись.
И, очнувшись, опомнились, оглянулись назад и задумались.
Куда же мы шли и куда зашли?
И когда стали мы окидывать прошлое во всем его объеме взглядом холодным и трезвым, то стало нам ясно, как коммунизм, с первых дней своего рождения, уже шел к смерти правильными шагами.
Какие же были эти шаги?
Сперва был безпорядочный, дикий коммунизм, коммунизм неудержимой грабиловки, кто во что горазд. Всякий тащил, что попало, под Ленинским лозунгом «грабь награбленное», от которого, верно, сто раз перевертывался в гробу сам наш пророк, отец социал-коммунизма, Карл Маркс. Это даже не был тот разбойничий коммунизм старинной русской вольницы, коммунизм Стеньки Разина, где поровну дуванили награбленное добро, и каждому доставалась его доля «по совести», по разбойничьей совести.
Это был худший вид разбойного русского коммунизма, это была дикая Пугачевщина, где, каждый хватал, что попало, и где сама наша Рабоче-Крестьянская власть состязалась в быстроте рук с разгулявшейся чернью. Захватит само государство — ладно, захватят отдельные люди — тоже ладно. Рядом с бандитами, сама власть была только самым крупным бандитом.
Не дух лихого Атамана Стеньки Разина веял над этим первобытным «коммунизмом», но дух грубого н наглого Емельки Пугачева с его каторжным фельдмаршалом Хлопушей-Рваные Ноздри.
Ну ладно! Так ли, иначе ли — подуванили, поделили! Бандиты посмелее и половчее набили карманы перстнями да серьгами с мясом, из чужих ушей, нарядили своих любовниц в краденые наряды с кровавыми на них пятнами. Народу достались помещичьи усадьбы, где он, что мог, растащил, а прочее сдуру пожег.
Что же вышло в итоге из этой первой полосы русского коммунизма?
А вышло то, что рассказывается в одном анекдоте, как некий коммунист ворвался к французскому миллионеру Ротшильду и с револьвером в руках потребовал у него дележа нажитых потом французского народа богатств. «Во Франции, — невозмутимо сказал Ротшильд, — 50 миллионов населения. Мое состояние есть 200 миллионов франков. Получите вашу долю». И он положил перед оторопевшим коммунистом 4 франка.
Когда мы грабили и раздели нашу «буржуазию», которая по сравнению с Европой, как класс, была только в зародыше, да заодно прихватили и русскую интеллигенцию, считая, что буржуй — всякий, кто носит крахмальные воротнички, то на брата во всей народной массе могло бы достаться не более четвертного билета. Народ оставался, как и прежде, бедным, и многомиллионная его громада не стала богаче от того, что тысячи новых коммунистов из тюрем и с каторги, примкнув к власти, набили себе тотчас карманы.
Нищие остались нищими, только прибавились новые нищие из бывших богачей.
Таков был первый шаг коммунизма в нашей земле, того коммунизма, который великий ученый Прудон, предтеча коммунизма, как-то обмолвившись, метко назвал «религией нищих».
Дальше пошел второй шаг, вторая полоса.
Поделить — поделили, пограбить — пограбили, теперь надо ставить коммунизм на постоянную ногу, надо переделать всю нашу жизнь на прочный коммунистический лад. Фабрики — государственные, заводы государственные, земля — государственная. Кто что ни сработает, идет в казну, а казна распределяет народу. Торговля запрещена. Нет собственности, незачем и торговать. Рабоче-Крестьянская власть все держит в руках, все получает, всем, что надо, раздаст поровну и обо всех позаботится.
Позаботилась, черт бы ее подрал!
Сперва взялась за город. Посадили всех на паек. Работай, служи и получай.
Только неправедный был этот паек, и неравный он был в нашем коммунистическом раю. Рабочие люди от этого пайка пухли с голоду, а комиссары пухли с жиру. Вместо равного для всех пайка завели карточки всяких категорий: кто достоин есть меньше, а кто больше, но смысл в этих карточках был всегда один, — честный был голоден, а жулик сыт.
И если в городе все не подохли, то спасибо мешочникам, — они одни прокормили.
И, глядя на это, у всех опускались руки, и никому не было охоты работать. Да и крепко еще сидела у всех в головах мысль, вбитая туда нами же, коммунистами: что в красном раю получать можно много, а работать мало. И шла работа еле-еле, через пень в колоду, и там, где прежде фабричных изделий хватало на весь народ, не стало хватать никому. Узнал тут народ на своих ребрах, что значит, когда нет и негде добыть ни спички, ни пуговицы, ни иголки, ни гвоздя.
Все было, да не для всех! Для нас, коммунистов, было довольно, а для народа не было ничего.
Тут все поняли в первый раз до конца, что значит в работе личный интерес и что значит собственность, которую мы хотели отменить, и почему без нее нет жизни на свете.
Между тем, пока в городах царствовал, расстреливая мешочников, голодный «пайковый» коммунизм, крестьянство одно лишь упорно противилось всякому коммунизму и не хотело отдавать в красную казну плоды своих трудов. «Зачем мы станем давать городу, ежели город нам ничего не дает». И началась война между городом и деревней. Красная наша власть, по натуре своей городская, не деревенская, взяла деревню за горло и силой, карательными отрядами и расстрелами вышибала из нее хлеб.
«Корми коммунистов! Подавай излишки!»
И деревня, обливаясь слезами и кровью, вспыхивая восстаниями, отдавала последнее, но сама по себе, изнутри, несмотря на всяких комиссаров и на всякие комбеды, не становилась коммунистической и так таки и не стала.
Таково было время так называемого «военного коммунизма».
О нас, коммунистах, говорить не приходится — нам было везде и сыто и пьяно. Но что получила от него вся масса населения в городе и в деревне?
Рваное пальтишко, голодный паек, суп из селедочных головок, замерзание в нетопленных домах, дежурства по полдня в длинных хвостах, чтоб получить три пуговицы, — вот что получил от коммунизма город. Расстрелы и карательные экспедиции за право быть полусытым, — вот что получила от коммунизма деревня.
Это было все, что рожденный в мозгу наших социалистических ученых и воспринятый легковерной толпою коммунизм, проверив себя на деле, мог дать русскому народу.
Но то, что случилось потом, показало, что именно этот самый «военный коммунизм», трухлявый и гнилой, как те селедочные головы, которыми он кормил, — был тем единственным расцветом коммунистической идеи, какой она способна дать на деле.
Коммунизм в книгах и на словах мог обещать все, что угодно. Коммунизм в жизни дальше этого пойти не мог. Дальше начался уже отбой.
Началась третья, нынешняя полоса, полоса Нэпа.
Наши вожди, наши верхи, поняли, что карта коммунизма бита, и бита на всех фронтах.
На международном фронте — бита.
Народные массы в других странах, в первое время поверившие в далекий наш русский «социалистический рай» и уже мечтавшие о мировой революции, успели тысячью путей, усилиями честных люде6й и через своих же делегатов, узнать, что такое в натуре наш хваленый рай и отшатнулись от нас.
А уж после эсеровского процесса в Москве и того хулиганского приема, который мы, по указке красного начальства, как последние идиоты, оказали послам европейского социализма, Карлу Либкнехту и Вандервельде, даже свой брат-социалист на Западе перестал считать нас, большевиков, за социалистов.
Надежды на мировую революцию рухнули твердо и безповоротно, и теперь по всей Европе катится торжествующая волна национального отрезвления. Везде власть постепенно переходит в руки национальных партий, стоящих за родину и за благо народа на началах собственности. Куда ни поглядишь, это так, начиная с наших союзников турок, где мы на свою голову помогли одержать над Грецией полную победу национальному турецкому правительству, продолжая Англией, где власть теперь в руках умеренных партий, и кончая Италией, где правительственная власть попала в руки народной партии фашистов, самого страшного врага социал-коммунизма, потому что, сохраняя родину и собственность, фашизм в то же время дает народу коренные реформы, то есть то, что ему нужно, но без всякого разгрома и безпорядка. Там, в Италии нашего брата-коммуниста даже и не убивают, а просто поят на смех касторкой, — так нас там презирает народ и так мы там безсильны. Даже в голодной и побежденной Германии начинается национальный подъем и тяга против социализма.
Теперь во всем мире за коммунизм только и стоят незначительные местные Компартии, которые наше же Московское правительство содержит за наше же русское золото, отнятое от своего народа и ограбленное у наших русских церквей.
И эти Компартии на западе так ничтожны и так на них плюют, что даже «буржуазные» правительства, имея полное право поступать с ними, как мы поступали с буржуями, не преследуют их и не мешают им болтать, сколько влезет, оставляя их выдыхаться самих по себе.
Всемирная революция лопнула, как мыльный пузырь, и нам надо быть круглыми дураками, чтоб на этот счет дальше позволять себя морочить.
Так стоят дела на внешнем фронте, где советская дипломатия оскандалилась окончательно и где, после провала на конференциях в Генуе и Гааге, наш безмозглый Чичерин теперь усиленно хлопочет, чтоб добиться дли турок полного господства над проливами, ведущими в Черное Море, ничуть не понимая того, что, если это выгорит, то будущая Россия, в случае нападения Турции; будет безпомощно отрезана с Юга от всякой морской помощи снаружи.
Бита карта коммунизма и на внутреннем фронте.
С крестьянством ничего не поделаешь.
Это у нас в Кремле поняли, и на крестьян махнули рукой. Пробовали оставлять урожай на семью по известному расчету, а излишки отбирать силою. Крестьяне приспособились и стали сеять ровно для себя.. Перешли на Продналог — тех же щей, да пожиже влей. Но крестьяне не верят ничему. Продналог с них, как всякий знает, вышибают силою, расправами и усмирениями, но сеять больше они все-таки не хотят, и потому первый неурожай, как было только что у нас в Поволжьи, заставляет их мереть с голоду и есть человечину. Так было, так и будет. И вот теперь в сущности, крестьяне живут сами по себе, боясь нашей красной власти и люто ненавидя ее. А порядки у них таковы, что, как это всякими декретами ни замазывай, они валят на хутора, по-Столыпински, и устраиваются, хоть н впроголодь, на началах полной собственности. Этого шила в мешке не утаишь, и мудреными словами из декретов не закрасишь.
Тем больше не утаишь полного нашего прогара по части торговли и промышленности. Наш Ильич с компанией увидали, что с коммунистическим порядком, где все производство в руках казны и все товары раздаются казной, вся Россия вместе с самими коммунистами подохнет с голоду, а перед этим останется без штанов. Объявили свободную торговлю и свободную промышленность, — новую экономическую политику, знаменитый Нэп.
А что же вышло? А вышло то, что настоящие дельные купцы и промышленники в бегах заграницей, а этим делом занялись больше хищники да спекулянты. Сдали мы им фабрики, сдали заводы, сдали лавки и магазины. Сдали им рабочий люд в рабство, и они жмут его так, как отродясь не жали русские капиталисты царского времени. Но и сами эти новые «Нэпманы», зная, что настоящих законов нет, а есть только каприз нашей красной власти, набивают себе карманы и спешат удирать, куда попало.
Вместо торговли и промышленности получилось хищничество, спекуляция и разбазаривание остатков на скорую руку.
Этому, понятно, удивляться не приходится. По Сеньке и шапка, по городу и купец! Под чекой да под револьвером честно не поторгуешь.
Но есть нечто. гораздо худшее, что всего больнее резнуло по сердцу всякого, кто идейно шел за коммунизмом.
Всякий человек — только человек и, значит, может ошибаться. И если жизнь показала определенно, что коммунизм только красивые книжные слова, а на деле одно общее разорение и кровь, голод и гибель, то обязанность всякого честного коммуниста была тотчас признать свою ошибку, хотя бы для этого пришлось вырвать из души и похоронить самую заветную мечту.
Наш опыт, кровавый и страшный опыт коммунизма над Россией, обанкротился и провалился вдребезги. И обязанность наших вождей с Лениным во главе была в том, чтобы сложить власть и громко сказать всему миру: «Коммунизм проверен. Он оказался обманом и ложью». И вместе с этим сказать России: «Из-за наших фанатических бредней мы разрушили тебя, горемычная Россия, и погубили миллионы твоих сынов. Мы виноваты. Суди теперь наше преступление».
Для честных людей не может быть другого выхода.
Но здесь перед нами открылся последний и неожиданный для нас ужас, который больнее и страшнее всяких разочарований и всяких неудач.
Наши вожди оказались нечестными!
Ильич, Троцкий, Дзержинский, Радек, Литвинов, Красин. Чичерин, — все, эти люди, в которых мы верили, как в избранников истории, призванных установить вечный рай на земле, оказались простыми и самыми обычными прохвостами.
Не светлый рай коммунизма был им нужен, а просто богатство, власть и роскошная жизнь.
И мы теперь видим с гневом и злобой, как эти люди, цинично признав, что коммунизм неприменим, шаг за шагом бросают свои «идейные» позиции и, восстановляя прежний буржуазный строй, только в самой его грубой и первобытной форме, первыми расхватывают там самые лакомые куски и сами становятся теми банкирами, капиталистами и эксплуататорами, против которых они когда-то подымали народ.
Восстанавливаются банки, заводятся всякие промышленные тресты и «комбинаты» под разными мудреными вывесками, и частными, и государственными, в которых черт ногу сломит, но сущность всегда одна.
Эта сущность в том, что все директорские места и все паи в этих предприятиях, сообща с нэпманами, расхватывают наши виднейшие вожди.
Захватив чужие фабрики, земли и заводы, выгнав и перебив законных владельцев, они просто и без церемоний садятся на их места и, пользуясь своей властью, кабалят рабочий народ так, как никогда не кабалили те, прежние.
Спокойно сидя на чужом добре, они жиреют от доходов и раздувают свои карманы на народном несчастьи.
Нет, черт возьми, в роли директоров и банкиров, лучше уж Третьяковы, Прохоровы и Рябушинские, чем Троцкие, Радеки и Красины!
Те, первые, создали свои дела своим постоянным трудом и умом, из поколения в поколения. А эти пришли, ограбили и сели на чужое. Те, первые, были откровенные и притом вполне благодушные буржуи. Они ничего не пели насчет коммунизма и «нового мира», зато в их «старом мире» мы были сыты и одеты. Эти, новые, начали с басен о свободном труде и о власти трудящихся, а кончили невиданным крепостным рабством, где рабочие прикованы к фабрике, как каторжник к тачке, и за забастовки подвергаются расстрелам.
Этого последнего обмана, этого последнего разочарования не только народ, но и все мы, которые искренно верили в коммунизм, не простим никогда.
Так значит, ради чего же мы разрушили первое в мире государство? Ради чего мы затопили его кровью миллионов жертв? Ради чего мы убили Царя и его неповинных детей? Ради чего все русские поля покрыты несчетными безвестными могилами?
Ответ на это один: все море безвинной и чистой крови приняли мы на свою душу затем, чтобы на место царя Николая Второго, который тщетно призывал весь мир к прекращению войн и к разоружению, посадили мы сумасшедшего Ильича и кровожадного Троцкого, которые, хоть и неудачно, зовут весь мир к междоусобной войне, а вместо опытных царских чиновников и честных промышленников — жадных и хищных бандитов, увы, — наших недавних «идейных» вождей, которые, заделавшись буржуями, оказались в сто раз хуже самого худшего из прежних.
Так нет же, предатели! Не будет этого! Не ради вас, обманщиков, и не ради вашей наживы пустили мы по ветру всю русскую землю!
В первый и в последний раз попраздновали вы ваш обманный юбилей над покойником — коммунизмом.
Мы Россию попалили, мы Россию и подымем! Велика наша вина перед ней, но одно у нас есть оправдание: мы верили. А теперь, когда коммунизм лопнул и нечему в нем верить, для нас открыта только одна дорога искупить нашу вину:
Сбить шайку обманщиков из Третьего Интернационала, под видом коммунизма обративших всю Россию в одну красную крепостную каторгу, и дать нашей многострадальной родине, на Всенародном Земском Соборе, установить для себя не интернациональную, а национальную, русскую, народом излюбленную, законную власть.
К этому мы зовем всех, в ком жива русская душа, к этому мы зовем всех, кто был, как и мы, обманут коммунизмом, к этому мы зовем русскую армию, русское крестьянство, русскую интеллигенцию, русского рабочего и весь русский народ.
Во имя этой цели, мы сами, еще недавно шедшие в рядах коммунистов, а ныне прозревшие, объявляем им войну не на живот, а на смерть.
Прощайте, товарищи-комиссары! Последний раз мы называем вас товарищами. Дальше вы для нас только враги, с которыми нет примирения, — враги наши и нашей родины, в которую мы, наконец, уверовали и которую мы, наконец, нашли.
И, найдя ее, мы ее больше не отдадим. За нее жить, за нее умереть.
Москва. 15 декабря 1922 года.
|
