Из журнала "Кадетская перекличка" № 16 1976г.
Я думаю, что наш журнал, «Кадетская Перекличка», преследует две основных цели: писать о том кем мы были и кем стали. Для истории русского народа в ее любом издании, будь то советская энциклопедия или нормальная энциклопедия русского языка под литерой К — будет значиться термин «кадет» и производное от него — Кадетские Корпуса.
Для серьезных историков конечно найдутся все данные об основании, развитии и совершенстве достигнутом этими учебными заведениями, особенно под управлением незабвенного Великого Князя Константина Константиновича, но история корпусов не будет полна если в ней не найдется матерьялов для последней, поразительной главы относящейся к деятельности зарубежных корпусов.
Следует нам, не только из сентиментальных чувств милых воспоминаний о нашей юности, запечатлеть все, что еще сохранилось в памяти у нас, стоящих «у последней черты», но и для истории как и для нашего осознания чем мы обязаны тем, что мы из себя представляем. Многие из нас могут и должны поделиться с нами, остальными, своими воспоминаниями и о наших педагогах, которые содействовали формированию нашего сознания и о тех анекдотических событиях, происходивших в наших корпусах и в России и за рубежом. Естественно, что воспоминания будут носить личный характер, но этого не следует опасаться — тем глубже и теплее они будут.
Мне хочется здесь отметить трогательный факт нежной любви офицеров Императорской армии, окончивших свой Корпус, к своему гнезду в которое они с восторгом помещали своих подрастающих отпрысков.
Как результат этого факта последовательности поколений, сплошь и рядом случалось, что маститый преподаватель рисования Русанов, милейшая, но раздражительнейшая личность, кричал второкласснику Александровского корпуса, Бертельсу — «я и твоего отца Сашку за уши вытягивал из класса, и тебя выкину» — чего впрочем никогда не случалось и было только угрозой славного старика.
По странному стечению обстоятельств, во всех трех корпусах, где я учился в России, преподавателями математики были строгие, важные, седые как лунь, старики в чине действительных статских советников с величанием «Его Превосходительство». Александровский и Пажеский преподаватель, торжественный, пахнущий духами «Мюгэ», Михаил Викторович Соболев, учил моего отца и с успехом научил его, кончившего с нашивками инженерное училище, математике и всегда поражался моей бездарности к этой чистой науке. В Петровском Полтавском Кадетском Корпусе почти реликвией был «Его Превосходительство» действительный статский советник Данков. С убеждением могу сказать, что Провидение было милостиво к нам, сохранив эту кристальную личность во весь барачный период лагерной жизни Крымского корпуса, благодаря чему многие из нас с успехом прошли высшие и специальные школы.
Чувство героического, созидательного и воинственного патриотизма доводил до крайней степени в маленьких александровцах преподаватель русского языка, терский казак, статский советник Синюхаев. Это был крупный брюнет с усами и эспаньолкой, напоминающий Портоса из «Трех Мушкетеров». Он обожал личность и творения Великого Петра и вся его грандиозная фигура изображала энергичные движения и вдохновения и героя Полтавы и спасение утопающего часового Великим Императором, а мы сидели как напряженные пружины, готовясь к тем жертвам во имя той России, что строил Великий Император, о которой так поразительно говорил русский патриот и которые многие из нас потом принесли.
К счастью нашему в великом исходе с Родины с нами последовали на чужбину почти все педагоги и воспитатели нашего Сводного Полтавско-Владикавказского, в будущем Крымского Корпуса. В примитивных условиях жизни лагеря Стрнище, не более сытые и не лучше одетые чем те же кадеты, сидящие вокруг них на своих жалких кроватях, они поддержали луч просвещения последовательно развивая мышление своих учеников и отвлекая их от тяжких переживаний невозвратных потерь. Несмотря на все противоестественные трудности, особенно первого года, программа российских кадетских корпусов была выполнена.
Кроме пестовавших нас наших, так сказать, штатных преподавателей, во второй год стрнищенского периода я хочу ометить блестящую деятельность 3-х педагогов, новых для Крымского корпуса. Для подростков и юношей только что прошедших страшную страду гражданской войны с истерзанными нервами и смятенными душами были бальзамом уроки или, лучше сказать, лекции профессора богословия Нила Михайловича Малахова. В простой, понятной философии, в рамках канонов нашей православной церкви, он указал нам путь к вере и осознанию священных традиций. Его лекции, несколько необычные для программы средней школы мирного времени, утвердили в нас или даже вернули многих на стезю христианского мышления.
Прекрасным лектором и высокообразованным педагогом был преподаватель истории Сергей Иванович Медведев. Правда, пишущему эти строки пришлось с ним не легко, но положим нужно сказать, что и педагогам не всегда было радостно присутствие кадета Бертельса. Сергей Иванович явно меня не взлюбил отчасти потому, что обожая историю я всегда много читал и даже в условиях лагерной жизни раздобыл что-то редкое об истории 30-летней войны, о которой как раз повествовал Сергей Иванович, а я вставлял свои замечания. Раздоса- дованный вконец Сергей Иванович оборвал урок и предложил мне, если я знаю так, что даже мешаю ему, продолжить урок за него. Делать было нечего, нужно было довести наглость до конца, я пошел за учительский стол и провел урок. Результат был интересный, совсем в духе умницы профессора Медведева, в журнал он крупно влепил мне 12 и тут же запись в педагогический журнал о моей неслыханной дерзости.
Этот факт и ему подобные наполняли чашу терпения «Деда» — Римского-Корсакова. Кульминацией же было следующее. Ко времени нашего пребывания в седьмом классе в Стрнище появились, переведенные к нам, по мне неизвестным причинам, из Русского Корпуса в Сараево, полковники Миляшкевич и Молчанов. Были они старыми преподавателями императорских корпусов с большим и ценным стажем, однако, в частной жизни являли много странностей. Оба старые холостяки, неразлучные в своей дружбе и по внешности были похожи, что дополнялось одеждой, одинаковой у обоих, состоящей из крашеного в черный цвет, английского обмундирования, что делало их похожими на факельщиков бюро похоронных процессий. Нашим преподавателям того, что по программе 7-го класса значилось как «русский язык», а в сущности было историей литературы, был незабвенный полковник Миляшкевич. Термин «незабвенный» я употребляю с полным сознанием и глубоким уважением к памяти этого оригинального педагога. Его требования заучивания наизусть основных постулатов искусства, будь то литература, или классический театр, казались нам, только что кипевшим в хаосе ломки всех устоев, чем-то сугубо схоластическим. А ведь на всю жизнь запомнились такие, сейчас понятные и нужные основные истины как: «драма по гречески означает действие; сущность драматических произведений состоит в изображении событий в действии ...» и тому подобное.
Знакомил нас полковник Маляшкевич и с Шекспиром, но тут, пожалуй, было его слабое место. Дело в том, что он не выговаривал буквы Л, и цитируя наизусть Макбета, в переводе Жуковского, да к тому же еще заклинания ведьм, вызывал у сдержанных юношей улыбки, — меня же, с детства обожавшего Шекспира, это чтение знакомого: Леший пискнул, кот мяукнул Гроза без туч, на небесах играет луч Сквозь огнь и дым летим, летим.
что звучало вроде: веший пискнув, кот мяукнув, и т. д., возмутило и я нагло заявил, что это профанация искусства. Миляшкевич собрал свой портфель, и вышел из класса, а через час вышел из Корпуса и я, после того как «дед» Римский-Корсаков, осведомился у меня, не смогу ли я заменить в преподавании полковника М. и услышав отрицательный ответ сообщил, что тогда в Корпусе останется М., а я получу право держать выпускные экзамены с моим классом, не подвергая мой тонкий слух декламации Миляшкевича.
Озаглавил я свои воспоминания, обещая говорить о воспитателях и преподавателях. Сказал кое-что из моей памяти о преподавателях и остановился в раздумьи перед частью повествования о воспитателях. Оказалось эта часть для меня особенно Деликатной и щепетильной. Дело в том, что я сам сын воспитателя и глубоко почитая память моего отца, мог бы быть пристрастным. Но я предлагаю вернуться к основной идее нашего журнала — «чем мы были и чем мы стали» и признать, что именно были мы воспитаны ими, нашими воспитателями, офицерами Русской, Императорской армии так, что когда после года проведенного в рядах белой армии, в Массандру собрался мой 6-й класс 2-ое полтавское отделение, из 30-ти кадет большинство носило георгиевские отличия. Были те же наши воспитатели, которые не останавливали нашего естественного порыва продолжать служение Белой Идее в Николаевском и Сергиевском училищах и они же преподали нам советы борьбы за новую жизнь в высших и специальных школах. Честь и слава персоналу Российских и Зарубежных Кадетских Корпусов. |
