...История советского государства предстает сегодня уже не как славная борьба трудового народа с капиталистической несправедливостью, а как история становления, развития и укрепления бюрократической партийной диктатуры. Это история сведения участия народа в государственной жизни к чистой формальности. Это история жестокого и беспросветного насилия над народом именем партии, именем нового святого – Ленина. Все это заставляет другими глазами смотреть на ленинизм, революцию и Гражданскую войну. Совершенно другим предстает наше прошлое: не традиционно героическим, легендарным, а мучительно кровавым восхождением в якобы светлое будущее. Обманное будущее. Великая революция октябрьских обманов.
За всеми «достоинствами» социалистического общества – кровь.
Историческая вина большевизма в том, что он убил все демократические движения в России, единолично присвоив все их права. И спустя два десятка лет после революции, уже не таясь, он заговорит одним голосом с Гитлером, что, в общем, неудивительно: природа того и другого явлений (большевизма и фашизма) – одной основы. Там и тут пружина жизни государств – тотальное насилие. Без него ни одно из этих государств не в состоянии было бы существовать.
Не столь уж был далек от истины итальянский диктатор Бенито Муссолини, когда в октябре 1939 г. заявил: «Большевизм в России исчез, и на его место встал славянский тип фашизма». Безусловно, суть власти на одной шестой земной тверди была им схвачено верно, за исключением сущего пустяка: эта власть с момента своего зачатия в ноябре 1917 г. уже являлась античеловечной.
И что поразительно и в то же время устрашающе: среди нас по прежнему присутствует немало людей, готовых продолжать строить мир по большевистски, насаждать «счастье» через насилие, «свободу» – через кандалы, лагеря и принуждение. Ничему не научила их история.
Это свидетельствует об опасном присутствии в обществе людей, противостоящих жизни, – не свободе, счастью, а жизни вообще.
«Антилюди» ждут своего часа, когда жизнь народа идет на излом – без этого не бывает истории. Тогда и они густо вливают яд в души людей.
У них такие же лица, руки, голоса – и потому они опасны. С виду ведь они такие же, как и мы, а существо у них совсем другое. Солнце одинаково греет людей и тварей.
Ленинизм – это жуткое действо в масках. Настоящего нет, настоящее скрыто под масками.
Советская система как родилась, так и держится благодаря насилию. Отпусти удила насилия – и общество погрузится в хаос.
Ленинизм в понимании Системы – это не счастье людей, как цинично втолковывают им чуть ли не с рождения, и не теория революционного преобразования общества, а особое, господствующее положение партийно бюрократической касты. Именно так каста прежде всего и главным образом понимает ленинизм. «Массы» – это лишь материал, на котором созидается ее благополучие. Ни слезы людей, ни горе, ни бедствия страны не имеют значения.
Порожденную ленинизмом государственную систему отличает бесплодность. Другие верования и государства оставили о себе память в тысячелетиях соборами, дворцами, рукописными и печатными памятниками культуры. А марксизм со своим детищем КПСС? Горы черепов? Блочные дома? Устав КПСС?..
Ленинизм как государственная доктрина опасен и трагичен для судеб государств, так сказать, вдвойне. Разрушаясь, государство социалистического типа неизбежно становится добычей чужеродных сил, ибо вместо него остается пустота, ничто. Ленинизм – это тот мост, через который происходит массированное вторжение инородных сил в национальное государство. Его земля, богатства, народ становятся добычей кого угодно, вплоть до авантюристов и мощных мафиозных структур.  В этом еще одно каиново дело ленинизма.
Чтобы написать эту историческую исповедь, следовало прочесть множество книг, принять в сердце тысячи судеб, пережить бессмысленность и безнадежность горя и гибели великого множества людей. Это было как высшее назначение – идти к цели, не обращая внимания на риск, проклятия, клевету, отступничество близких, разрушение здоровья, беды и утраты. Словно боль, надежды, вера миллионов сошлись на мне.
Стефан Цвейг любил книги – иначе, разумеется, и быть не могло. Он посвятил им немало проникновенных слов. Я читал и перечитывал их, но в каждое слово, в каждую строку невольно вкладывал совсем другой, новый смысл…
Нет, эти слова уже не о книгах. Это сказано о людях.
Убитые, замученные, замордованные, униженные, обездоленные… «Они здесь, ожидающие, молчаливые… Они не толпятся, не требуют, не напоминают… Они не просят… Будто погруженные в сон, безмолвно стоят они, но… каждый смотрит на тебя».
Смотрят десятками миллионов глаз…
Ну дай им ответ. Ну что же ты смог после того, как их не стало, что смог?!
Я должен был дать ответ – так я прочел свою судьбу.
Жизнь из за книги складывалась изнурительно напряженной: кто кого пересилит – она меня или я ее.
Когда я – глава за главой – складывал эту книгу, жизнь с невероятной быстротой уходила от меня. Я болел, слабел, отдавая рукописным строкам всего себя. И запоздал с книгой, которую вынашивал едва ли не всю жизнь.
А тогда для всех я был ненастоящий: не со своими словами, не со своим характером. Ведь я был зверски переутомлен, хронически, десятилетиями. Работа над главной книгой отнимала жизнь – на встречи и поддержание отношений с людьми просто недоставало сил. Да и разве могло быть иначе? И я, будучи от природы очень общительным и сверхдоверчивым, все больше и больше замыкался, пока не привык к одиночеству.
Есть несколько «правд». Одна видится непосредственно в самом действии, в дни действия. Другая – начинает просматриваться некоторое время спустя (лет через десять, двадцать). Это уже обобщение, но, как правило, обобщение победителей, то есть одной стороны. Затем наступает «момент истины» – начинает складываться почти объективная оценка данных событий. Она тоже необъективна, она вся под влиянием отката от официальной доктрины и ее оценок. Это уже почти вся правда, но… не вся. Мы находимся в этом времени. Следовательно, и мой «Огненный Крест» тоже относится к этому времени.
И наконец, утверждается наиболее полный, взвешенный взгляд на данные события. Его несет еще более отдаленная во времени эпоха. Страсти уступают место объективной оценке потомков. Для оценки революции и ленинизма это время еще далеко впереди. Хотя, на мой взгляд, оно мало что добавит к нашему представлению.
В книгу просочилась ненависть, я не смог удержать ее. Муки обездоленных, истерзанных, мольба замученных стучат в мое сердце. Поэтому «Огненный Крест» – как бы не моя книга. В ней я изменил себе. Я отрицаю ненависть, но ничего с собой поделать не смог.
Ненавистью можно победить, но ничего не построить, ничего не породить, кроме новой боли и несправедливости.