ПОСЛЕДНИЙ ГОД В ШАНХАЕ И ОТЪЕЗД В ЮГОСЛАВИЮ 2-й ГРУППЫ.
После отъезда в Югославию ген. Русcет, врем. исполняющим должность директора корпуса стал преемственно полк. В. И. Попов-Азотов. Оставшиеся кадеты снова переехали в новое помещение на Бабблинг Уэлл Род, которое было тесным и не отвечало нуждам учебного заведения. Здесь был произведен 2-й выпуск в Шанхае (97-ой) и последний из корпуса вообще, как это вскоре выяснилось. Почти вое окончившие остались жить в корпусе, что еще больше усложняло и без того трудную обстановку, в которой персоналу приходилось справляться с трудным делом воспитания кадет в таких сложных условиях. Кадеты сами поддерживали дисциплину и помогали проводить в жизнь обычный уклад и распорядок, сдерживающий их от соблазнов Шанхая.
Пребывание корпуса в этом последнем месте напоминало сидение на чемоданах. Все ждали близкого отъезда в Югославию; Международный комитет всеми силами старался ускорить этот отъезд, но трудно преодолимым препятствием была необходимость израсходовать сразу крупную сумму на отправку всех желающих вместе. Лотерея давала недостаточно средств, но они в значительном размере уходили на текущие расходы.
Наконец, после долгих переговоров, китаец-предприниматель лотереи согласился авансировать необходимую сумму для отправки корпуса, при условии погашения долга дальнейшими выпусками лотереи. Уехать из Шанхая было предложено всем — и кадетам, и окончившим корпус, и чинам персонала. Кадеты не кончившие корпус, решили переехать почти вcе, но среди окончивших было много таких, которые уже нашли службу или работу, поэтому большая часть их осталась в Шанхае.
Отъезд был назначен на 6 ноября 1924 г. Сборы были очень несложными, имущества было очень мало и погрузка на пароход «Партос» произошла без задержек. Священник о. Е. Яхонтов, остававшийся в Шанхае, отслужил напутственный молебен; остающиеся в Шанхае пришли проводить уезжавших в Югославию воспитателей и однокашников, с которыми было пережито столько тяжелых и полных лишений дней.
C тяжелыми чувствами и думами простились они с родным корпусом, который отправился в Югославию, чтобы передать в другие кадетские корпуса своих последних немногочисленных питомцев.
Кадетам на «Партосе» был предоставлен носовой трюм, заполненный нарами в два этажа с перегородками поперек, около каждого места, чтобы предохранить от падения во время качки. Педагогический персонал разместился в 4-м классе, а высшие чины обоих корпусов в 3-м классе. Путешествие длилось немного больше месяца и закончилось 9 декабря; шли, конечно, тем же путем, что и при плавании 1-й группы, и находили в те же порты. Кормили сносно, но вначале порции были малы, а главное все подавалось на стол не соленым. Администрация парохода обещала улучшить пищу по приходе в Сайгон и даже перевести кадет на более лучшее питание 3-го класса.
Погода стояла прекрасная, качки не было совершенно, но сильно чувствовалась жара и те, у кого было летнее обмундирование, оделись в него. Оркестр начал свои сыгровки; несмотря на то, что лучшие музыканты остались в Шанхае, пассажирам это нравилось. Также нравились им русские песни, которые кадеты пели по вечерам, устроившись на баке, причем многие пассажиры подходили и даже подпевали.
В Гонгконге пустили на берег по 4 человека от каждого класса, в две омены. Появилось много торговцев китайцев со всякими ненужными вещами, но почти никто из кадет не соблазнился, тем более что еще не выдали обещанных карманных денег. Во время этой стоянки произошло несчастье с кадетом-хабаровцем Моллером 2-м, который упал в трюм и сломал себе руки и ногу. Его пришлось поместить в госпиталь, где он и остался. Гонгконг покинули 10 ноября и пошли в Сайгон.
Вскоре после выхода в открытое море пошел дождь и разыгрался шторм; началась качка, иллюминаторы пришлось закрыть, в трюме стало душно и многие почувствовали себя неважно. К счастью, на следующий день «Партос» приблизился к берегу и качка улеглась; пароход шел так близко от берега, что можно было свободно наблюдать пышную растительность побережья. В 8 часов утра, 12-го ноября, на борт был принят лоцман и пароход вошел в устье реки Меконг, направляясь в Сайгон, находившийся в 40 мил. выше.
В Сайгоне стояли с 12 по 15 ноября и все были отпущены на берег, где осматривали город и побывали в казармах французского гарнизона, где смогли принять душ. На пароходе кадет навестил начальник Штаба Гарнизона, который дал описание своих воинских частей, состоявших гл. обр. из туземцев. Но пребывание в Сайгоне омрачилось новым несчастным случаем: кадета Шестакова поразил солнечный удар и его пришлось поместить в госпиталь и оставить там.
17-го ноября днем прибыли в Сингапур, но пробыли в этом порту недолго. Были на берегу, в городе, который всем понравился, но видели в нем вобщем мало, тем более, что стояла удручающая жара, несмотря на ноябрь. Утром, на следующий день, пароход снова вышел в море и направился к о. Цейлону. Переход длился семь суток, в течение которых вокруг было лишь одно безбрежное море, летучие рыбы с крыльями как у стрекоз, да гоняющиеся наперегонки вокруг парохода дельфины.
Встреченный французский пароход кадеты приветствовали так, как если бы на нем плыли соотечественники и друзья, и публика с того парохода с таким же жаром отвечала на эти приветствия.
19-го ноября кадетский оркестр был приглашен в 1 класс, играть вечером в салоне. За эту игру музыканты получили небольшое вознаграждение, 50 франков на 10 человек, что было, конечно, очень немного. По мере удаления от Шанхая, стали появляться новые заботы. Стали составлять списки окончивших корпус и желающих поступить в 8-й класс в Югославии, что было необходимо для получения аттестата зрелости и стипендии при поступлении в университет. Говорили, что аттестаты за 7 классов выдадут в Коломбо и оттуда пошлют телеграмму в Югославию, со списком едущих кадет. Одновременно, начали заниматься сербским языком. Среди пассажиров оказался серб, который выразил желание заняться преподаванием, но начало было неудачным — его укачало и уроки были отложены на неопределенное время.
Около полуночи 22 ноября показались огни Коломбо. Кадеты высыпали на палубу и жадно следили за приближающейся землей, но пароход подходил чуть ли не целый день, огибал остров с юга. Но вот, наконец, и бухта, и берег сказочного острова Цейлона. Бирюзовое небо и море сливаются на горизонте и между ними пышный тропический сад, с яркой зеленью пальм и каких-то невиданных растений. В таких выражениях описывал свои впечатления один из кадет 96 вып., в будущем архимандрит о. Василий Кондратович. После некоторого ожидания, кадеты получили разрешение сойти на берег и веселой гурьбой расселись по лодкам и отправились в город.
Он произвел на всех очень хорошее впечатление своей величиной и богатством, особенно же великолепный, как дворец, отель, расположенный на самом берегу океана. Кадеты ходили по городу, расправляя по морскому ноги и им все казалось, что земля покачивалась под их ногами. По возвращении на пароход увидели, что его облепили со всех сторон, как назойливые мухи, десятки лодок с почти обнаженными продавцами всякой всячины, начиная от фруктов и сластей, кончая шкатулками и другими изделиями Индии.
Профессиональные пловцы с лодок предлагали бросить в море монету и с высокой палубы было отчетливо видно, как они извивались в глубине и, поймав монету, выплывали на поверхность. Другие ныряли под пароход, проплывали под ним и появлялись с другой стороны, а кадеты с тревогой следили, не появится ли белый плавник акулы, которых так много в этих водах. С удивлением заметили, что многие туземцы умеют объясняться по русски, но было непонятно, как они могли научиться нашему языку.
24 ноября «Партос» покинул Коломбо; предстоял самый длинный переход в 9 суток, со следующей остановкой в Джибути. В своих воспоминаниях В. Кондратович так описывает этот переход:
«Беспредельная водная ширь окружает нас оо всех сторон. Все что мы видим с утра до вечера, это сверху ясное синее небо, по которому медленно движется раскаленный шар тропического солнца, а под ним прозрачная синяя глубина. По вечерам перед заходом солнца, на горизонте появляются причудливые облака, окрашенные во всевозможные цвета, представляющие феерическую картину. Мы часами созерцаем дивные краски сказочного юга...»
Чтобы окрасить монотонность плавания, для кадет организовали лекции при содействии нескольких офицеров ген. штаба, бывших среди пассажиров, а также и занятия сербским языком. Оркестр устраивал на палубе сыгровки, которые привлекали много слушателей из среды паосжаиров. В оалоне 1-го класса был организован большой концерт, на котором оркестр исполнил «Семирамиду» и отрывки из «Евгения Онегина», заслужив шумное одобрение слушателей. Затем организовался хор, к которому примкнули и некоторые пассажиры. Вое это помогало переносить однообрзаие путешествия и убийственную жару, которая в Красном море давала себя чувствовать и ночью.
В Джибути стояли лишь несколько часов и утром 4 декабря пришли в Суэц, где было прохладнее и можно было снова одеть обычную кадетскую форму. В Суэце стояли почти целый день, дожидаясь очереди для прохода через канал. Чтобы не загромождать его, там был установлен такой порядок, что суда идущие из Средиземного моря пропускаются через канал днем, а суда из Красного моря — ночью. Поэтому «Партос» простоял в порту до вечера и двинулся вперед уже с наступлением темноты. Она не позволила разглядеть как следует окрестности, но было все же видно, что берега канала местами обсажены пальмами, которые образуют как бы аллею, по которой движутся пароходы.
Рано утром 5 декабря «Партос», пройдя канал, пришел в Суэц, где сразу почувствовался декабрь: холодный ветер гнал навстречу волны Средиземного моря, а низкие облака несли дождь и туман. Среди бурных волн возвышалась бронзовая статуя Лесепса, строителя канала, выдвинутая далеко в море на длинном молу.
Кончился знойный, красочный Восток, впереди была холодная Европа, где должна была окончательно решиться судьба корпуса.
Через 4 дня плавания по Средиземному морю «Партос» подошел к, берегам Югославии. Перед кадетами открылся Сплит, расположенный на склоне Далматинских гор. В 9 ч. утра, 9 декабря, кадет высадили на мол, туда же навалили корпусные вещи и пароход, дав прощальный гудок, ушел дальше, продолжать свой путь.
Кадеты оставались на молу почти целый день, т. к. помещение для них еще не было приготовлено. Наконец, к 4 ч. дня было приказано построиться и корпус, под звуки мраша, отправился к отведенным для него казармам 11-го пех. полка. Они были укреплены и походили на небольшой форт.
В этих казармах кадетам предоставили несколько больших комнат, выдали железные кровати и соломенные тюфяки, а вечером накормили горячей пищей. Несмотря на полное отсутствие комфорта, кадеты вое же почувствовали себя наконец в спокойной обстановке; как никак, но это была твердая земля, а не бурные морские волны. Через несколько дней в казарму прибыл сербский православный священник, который отслужил молебен, на котором пел кадетский хор. По окончании молебна выступил с приветственной речью к кадетам прибывший в корпус представитель Державной Комиссии.
В один из последующих дней корпусной оркестр выступал на Народном Тргу, собрав огромную толпу слушателей, которые бурно приветствовали каждый исполненный номер. По вечерам, некоторые кадеты ходили на эту городскую площадь, где в эти часы обычно устраивались гулянья. Местные жители, среди которых многие ходили в национальных костюмах, с большой симпатией относились к кадетам, в которых справедливо видели настоящих, достойных представителей Великой России.
Как только корпус более или менее устроился на новом месте, была отправлена Великому Князю Николаю Николаевичу телеграмма о благополучном прибытии в Югославию. На эту телеграмму был вскоре получен ответ от Великого Князя; была также получена приветственная почтограмма от Главнокомандующего ген. Врангеля.
Вскоре после этого и. о. директора, полковник В. И. Попов-Азотов, уехал в Белград, чтобы выяснить дальнейшую судьбу корпуса. Его отсутствие продолжалось около двух недель и это время было наполнено тревожным ожиданием. Всех волновала мысль — удастся ли остаться всем вместе или корпусу суждено будет прекратить свое существование на далекой чужбине. Эти тревожные опасения скоро подтвердились: полковник Попов-Азотов вернулся из Белграда с печальной вестью: правительство Югославии не могло сохранить корпус, т. к. в стране уже находилось три русских кадетских корпуса, поэтому вновь прибывших было решено распределить по этим корпусам.
Ввиду такого решения и. д. Директора, полковник Попов- Азотов, 1 февраля 1925 г. издал в Сплите (Далмация) следующий приказ № 32 по корпусу:
«Дорогие кадеты Александровны! Сегодня, 1-го февраля 1925 года, воспитывавший вас 1-й Сибирский Императора Александра 1-го кадетский корпус прекращает свое существование.
Как спаянная любовью семья стремится продлить дни находящегося на смертном одре любимого прадеда, так и мы, да будет это нам в утешение, сделали все от нас зависящее, чтобы отдалить на несколько лет оказавшуюся, увы, неизбежной кончину дорогого нам корпуса. Сохраните же навсегда незапятнанной светлую память об орлином гнезде — питомнике героев, 112 лет дарившем Родине самоотверженно-стойких и безупречно верных работников на всех поприщах Государственного служения.
Запечатлейте, как святыню, в своих юных сердцах вензель А-1, который вы с гордостью носили на погонах, и да останется он для вас навеки эмблемой чести и благородства, которыми, как драгоценный бриллиант, блистал Венценосный Рыцарь, Основатель корпуса. Да будет этот вензель выкованный в жгучем пламени любви к нашей страдалице-родине, которым, знаю, горят детски чистые сердца ваши, той ладонкой, которой прадед — Корпус благословляет вас на жизненный подвиг. В этой ладонке кристаллизировались священные заветы старины русской и традиции, которыми корректировали свою жизнь деды и отцы ваши.
Спасибо вам, дорогие сотрудники, г.г. офицеры, до конца исполнившие свой долг. Когда наступит радостный день возвращения на родину, а он верю, близок, убежден в неминуемости возрождения в ряду других и нашего славного корпуса. Будущий историк страдного периода его существования не забудет увековечить ваши имена.
Пока же не наступил этот вожделенный день, работайте, кадеты, не покладая рук, спешите обогатить ваш ум знаниями, закаляйте вашу волю, преумножайте ваши физические и духовные силы. Помните, что Родина-мать ждет вас, нуждается в вашей помощи. Но нужны ей не слабосильные робкие полузнайки, а могучие душой и вооруженные знаниями богатыри.
Только таким по плечу поднять с одра тяжкой затянувшейся болезни нашу страдалицу мать. Прочь пошлые, своекорыстные, себялюбивые рассчеты, не место им в этом святом деле и не к лицу они Александровцам. Итак, с Богом, родные Александровны, вперед за работу и да благословит вас Господь.
И. д. директора 1-го Сибирского Александра 1-го кадетского корпуса Полковник Попов-Азотов.
В один ненастный февральский день кадет погрузили в последний раз на маленький пароход, вернее катер, и отправили в большой порт на юге Далмации — Груж, откуда железная дорога расходилась в разные концы страны. Отсюда кадеты были разосланы в разные стороны: младшие классы в Донской корпус в Черногории, седьмой класс в Сараево, в Русский кад. корпус, а окончивших кадет разбили на две группы: одну послали на технические курсы при артиллерийском заводе в Крагуевце, а другую на железнодорожные в Белграде. Отправка производилась двумя эшелонами: с 1-м уехали кадеты от 6-го класса и младше в Донской корпус, а со 2-м эшелоном 7-й класс с оркестром в Сараево и окончившие корпус на курсы в Белград и Крагуевац.
Последние часы перед разъездом из Сплита были описаны кадетом 96 вып. Н. Морозовичем в журнале «Кадет Сибиряк-Александровец», № 1, июль 1925 г.
«Кажется навсгеда врежутся в память дни вынужденной кончины родного Корпуса. Поздний вечер... За окном надрывно плачет ветер. В неприветливой казарме Сплитского гарнизона кучками собираются кадеты. Грустно мигает керосиновая лампа, сыро, полутемно... Лица унылые, не слышно обычных шуток- острот, молодого заразительного смеха... Доживаем последние дни вместе. Завтра уезжают 6-й и 5-й классы и большинство малышей в Донской корпус, а дня через два разбивается и остальная дружная кадетская оемья: кто в Сараево, кто в Белград, Крагуевац. Настроение похоронное... Хочется побыть последние минуты вместе, почувствовать, что связь еще не оборвалась, что час еще не настал.
«Несмотря на то, что укладка уже была, дежурный офицер, понимая нас, не гонит слать. Больно щемит в груди и невольно поднимается злоба на свое бессилие побороть, разбить роковую обстановку, приведшую к концу... В чем, где смысл нашей борьбы за сохранение корпуса, где смысл наших мытарств, полуголодных последних дней в Шанхае? За этим ли мы сюда ехали?
«Так хотелось верить, верилось что корпус, пройдя великий путь Омск-Сербия, огрызаясь от наседающего врага, оставляя десятки лучших кадет в степях Семиречья, на сопках Забайкалья и Приморья, найдет наконец тихую пристань и, отдохнув, перейдет к мирной творческой работе.
«Скверно на душе... Кое-где вспыхивает песня, грустная повесть о гибели Ермака — покорителя Сибири, любимая песня кадет. Вспыхнет и стихает. Не поется... Скорбными, понимающими очами смотрит со стены Спаситель. «За что. Господи?»
«Дождливое темное утро. Подводы с вещами уезжающих и сами они ушли. Дежурный офицер-воспитатель строит всех остающихся идти провожать. «Равняйсь! Смирно!» — и рота, имея в голове оркестр, черной узкой лентой потянулась из казармы.
«Лица после бессонной ночи хмурые, усталые, шаг вялый. Но вот грянул бодрый марш, привычно четко начала «печатать» рота, вое мигом подтянулись. Свежий ветер гнал последние следа усталости с лиц. Высунулись из окон несколько растрепанных голов хорватов, разбуженных столь несвоевременной прогулкой «русов», мелькнули Диоклитиановские ворота и мы на пристани.
«Катер. Мелькают суетливые фигуры кадет, лица местной русской колонии, так тепло нас встретившей. Последние слова прощания, крепкие пожатия рук, обещания писать, держать связь — и катер чуть заметно стал отделяться от мола.
«Провожающие строиться!»
Длинной ровной линейкой вытянулась рота. Грянул марш «Звериады», загремело в утреннем тумане наше прощальное «ура». С катера ответили. Долго еще стояли мы, катер был едва виден, а оркестр вое играл, знакомый дорогой кадетам мотив все звенел и невольно проплывало перед глазами прошлое горькое, тяжелое, но так спаявшее нас в минуты стихийных крушений, так сроднившее нас. Пусто на душе. В который раз смыкаем мы ряды? Встретимся ли?..»
По воспоминаниям и материалам, собранным и присланным С. Марковым з 1971 г., в обработке и под редакцией А. Росселевича.
СИБИРЯКИ-АЛЕКСАНДРОВЦЫ В РУССКОМ КАД. КОРПУСЕ В САРАЕВО.
Через два дня после отъезда из Сплита первого эшелона, настала и наша очередь. Был пасмурный день, который, как нельзя больше, соответствовал нашему настроению. На небольшом пароходе нас перевезли в г. Груж, откуда вое разъехались по своим местам назначения. Наш 98-й выпуск, в составе 33 кадет выехал в г. Сараево, куда прибыл 7 феврали 1925 года, после двухдневного пути. С нами были также 96-го выпуска И. Петунин и В. Кондратович, и 97-го вып. П. Топорков и В. Утков, пожелавшие подготовиться к поступлению в университет.
Город Сараево расположен в горной долине, по которой бежит речка Милячка. В Звериаде Русского кад. корпуса так определялось его местонахождение: «Стоит Сараево глубоко над быстрой горною рекой...» Нам было известно, что в корпусе нет оркестра и мы еще в дороге мечтали, как мы строем пройдем по городу, под звуки оркестра, и торжественно прибудем в корпус. Ведь нас 37 кадет и наш оркестр состоял из 14-ти музыкантов, да еще каких! Но увы, сразу же как только мы выгрузились из поезда, наши мечты о прохождения через город с оркестром были разбиты. Встретивший нас на вокзале офицер- воспитатель Русского корпуса передал нам приказ директора ген. Адамовича —
«Идти в корпус без музыки».
Сразу повеяло холодком. Погрузив вещи на подводы, пошли в корпус. Прошли набережной Милячки, разделявшей город на две части, до моста через нее, носившего имя Гавро Принципа. За мостом, у подножия горы Требевич, стояло здание корпуса — Казарма Краля Петра 1-го. На этом мосту, в 1914 году серб Гав. Принцип убил Эрцгерцога Франца Фердинанда и его супругу. Это убийство дало повод начать 1-ую Мировую войну Австрии и Германии, а за ней последовали у нас революция, гражданская война, а для нас это привело к отъезду нашего корпуса сперва из родного гнезда, затем оставление Родины, пребывание в Шанхае, переезд в Югославию и конец нашего корпуса; а около этого моста, в здании Русского корпуса, нашему 98-му выпуску суждено было кончить курс обучения и едать экзамены на аттестат зрелости.
Перейдя мост, через большую площадь направились к казарме, о которой в Звериаде Сараевцев (как в то время называли кадет Русского к. к.) пелось: ...«там на площади угрюмой казарма старая стоит, она уныла как могила, над ней всегда висит туман...» На месте этой казармы последовательно размещались и римские легионеры, и турецкие аскеры, и австрийские солдаты, теперь казарма приютила и одесситов, и киевлян, и остатки полочан, а теперь принимала и нас — кадет Сибиряков.
Пройдя в ворота под трехэтажным зданием корпуса, мы вышли на большой плац, о трех сторон окруженный зданием казармы в форме буквы «П», а четвертая сторона замыкалась конюшнями. Пусто, никого нет. Лишь за закрытыми окнами верхнего этажа видна масса кадетских голов и приветливо машущие руки. Остановились и подравнялись. Офицер, встретивший нас на вокзале и сопровождавший сюда, пошел с докладом к директору корпуса.
Ждем.
Наконец появился худой, моложавый, с прекрасной выправкой генерал:
— «Смирно! Равнение направо!» — «Здравствуйте, кадеты!»
Наш ответ и затем резкий, решительный голос директора:
«Вы приехали сюда для того, чтобы подготовиться к экзамену на аттестат зрелости по программе вашего корпуса. Для вас отведено отдельное помещение — опальная, а над нею класс для занятий. Вы здесь гости. Общение о другими кадетами запрещено. Ваши «бирюльки» (музыкальные инструменты) сдать в цейхгаус. Они вам не нужны. Надеюсь, что у меня с вами не будет никаких недоразумений и вы подчинитесь воем моим требованиям».
Сказал и ушел. Мы стояли ошарашенные и убитые, только приветливо махавшие нам за окнами кадеты- оараевцы ободряли нас.
Ну вот, и попались! — думали мы. Подавленные оказанным приемом, мы молча сдали в цейхгаус, находившийся рядом с нашей опальной, музыкальные инструменты и мрачно уселись на кроватях.
Вдруг, стук в окно; как будто кто-то бросает в него камешком. Смотрим, а за окном веревочка с запиской, спущенная с верхнего этажа. Берем послание и читаем: «Не унывай, ребята!..», а дальше ряд теплых ободряющих слов и приветствий. Спасибо, сараевцы, вы нас поддержали как раз в нужный момент. Мы ожили — мы не одни! Обсудив положение, решили не посрамить имени Сибиряка- Алексалдровца и нашего корпуса.
Вскоре к нам пришел командир 1 -и роты Русского корпуса, полковник Орлицкий, который подтвердил нам, что в корпусе мы пробудем лишь минимальное время, необходимое для подготовки к экзамену по программе старых кадетских корпусов за 7 классов и после сдачи экзаменов должны будем уехать из корпуса на слесарно-монтажные курсы.
Все наше время распределено так, что мы нигде не сможем встретить кадет Русского корпуса. Когда у них урок — у нас перемена, когда у них свободное время — у нас занятия и т. д. Говоря иными словами, мы оказались в карантине. Внизу наша спальня с окнами на площадь; между площадью и нашим зданием маленький палисадник с рядом деревьев в нем. Над спальней наш класс для занятий. В том этаже, где спальня, лишь цейхгаузы, кухня и столовые. От нашей спальни из коридора, сразу же у двери на плац, идет лестница в наш класс и далее, на 3-й этаж в библиотеку, которой мы можем пользоваться во время вечерних занятий сараевцев. Из библиотеки дверь в корпусной зал, где по субботам ставился иконостас и шло богослужение, всенощная, а по воскресеньям литургия. Воспитателем у нас будет наш полк. Попов-Азотов, а поэтому мы должны его всецело поддержать.
Мы привели в порядок спальню, покрасили стены класса. Выскоблили стеклом давно не чищенный паркет и натерли его воском. Украсили стены класса выпускными группами 96 и 97 выпусков и портретами Государя и наших Вождей. В углу поставили складень с иконой св. Николая Чудотворца, благословение корпусу Сибирского казачьего войска, и засели зубрить. Держали мы себя на высоте и, за все время нашего пребывания в корпусе, у нас не было ни одного проступка.
Преподаватели и воспитатели на перебой хвалили нас. Но я зашел слишком вперед, поэтому вернусь немного назад.
Недели через две после нашего прибытия в корпус, ген. Адамович (или, попросту, Адам, как его звали кадеты) отправился на вокзал, с намерением уехать куда-то на целый день. У наших музыкантов «зазудились легкие» — захотелось поиграть. Но как достать инструменты из цейхгауза? Придумали следующее: старший музыкант Рыбин отправился к полк. Орлицкому и доложил ему, что инструменты НАВЕРНЯКА испортятся, если их не продуть и не прочистить.
Поверил ли этому Орлицкий, или нет — не знаю, но только он разрешил взять их из цейхгауза, но не больше, как да один час. В один момент музыканты расселись на кроватях и с упоением заиграли музыкальные произведения, разученные в Шанхае. Сараевцы, гулявшие в это время в корпусном саду, находившемся перед главным фасадом корпусного здания, перелезли через забор сада и залезли в запретный палисадник около нашей спальни, заполнив все наши окна. Я стоял прислонившись к закрытой двери в коридор. В середине попури из оперы Чайковского «Евгений Онегин», кто-то из коридора начал открывать эту дверь. Я приоткрыл ее и посмотрел кто там... и, о ужас! сам Адам стоял за дверью!
Он приложил палец к губам и, входя, сделал знак не вставать. Под звуки арии Ленского «Куда, куда вы удалились...» он прошел и сел на кровать, опустив голову на руки и закрыв руками глаза.
Сараевцы, при виде Адама, исчезли из окна, но не слыша разноса, снова заполнили их. Что переживал в этот момент этот строгий и требовательный генерал — не знаю, но мне казалось, что он плакал. Закончив попури. Рыбин скомандовал: «Встать, смирно!»
Все встали и замерли и я думаю, что в этот момент у всех в голове была одна и та же мысль — что же теперь будет? Посидев еще несколько мгновений в той же позе, Адам встал и тижо сказал:
«Спасибо, Сибиряки! Инструменты оставьте себе, а ты, Рыбин, пойдем со мной». И это все. Ни разноса, ни наказания, ни нам, ни торчавшим в окнах Сараевцам.
Адам с Рыбиным ушли, а мы еще несколько мгновений стояли, озадаченные такой развязкой. Затем, бурная радость обуяла нас. К нам в спальню, через окна, влезли Сараевцы и мы вместе живо обсуждали происшедшее, с нетерпением ожидая возвращения Рыбина. Он вернулся, приблизительно, через час и сообщил, что «карантин» снят и мы теперь можем общаться с другими кадетами и ходить по зданиям корпуса. Громкое «ура» покрыло это радостное для нас сообщение. Далее Рыбин рассказал, что Адам распросил его о репертуаре оркестра и о всех нас, и что на следующее же воскресенье он назначил первое выступление нашего оркестра, первый концерт для персонала корпуса и кадет. Концерт будет в зале корпуса и для него Адам выбрал попурри из «Евгения Онегина» и из оперы «Вильгельм Тель», увертюру из ошеры «Семирамида» и некоторые места из «Пиковой Дамы».
 Итак, мы победили, вернее наш оркестр, завоевавший своей игрой нашу свободу и признание нас директором быть достойными гостями корпуса. Быстро расхватали нас Сараевцы и повели знакомить с корпусом. Стена, воздвигнутая вокруг нас Адамом, была сломана и мы вошли в жизнь корпуса.
Первый концерт нашего оркестра прошел блестяще, за ним последовал целый ряд других, и в корпусе, и в городе, и все они прошли с большим успехом. Наши певчие вошли в корпусной хор. В ответ на признание нас и включение в жизнь корпуса, мы решили еще больше подтянуться и не дать никому повода упрекнуть нас в чем-либо. Ведь мы были «последние могикане» нашего корпуса.
Строй кадет воссозданного Сибирского Каадетского Корпуса, 2004г.
В середине мая корпус посетил Главнокомандующий Русской Армии ген. П. Н. Врангель. На параде участвовал наш оркестр и мы, сибиряки, были ему представлены. Первое время мы ходили в форме нашего Сибирского корпуса, но наше обмундирование износилось и мы переоделись в форму Русского кад. корпуса. Занятия шли своим чередом и мы во всю готовились к экзаменам, которые блестяще выдержали в середине октября 1925 года. Никто из нас не провалился, никто не получил ни одной переэкзаменовки.
После экзаменов, по установившемуся в корпусе обычаю, ездили с ген. Адамовичем на прогулку в горы, на ст. Стамбульчич, где по тому же обычаю снялись на каменной стенке крыла моста, там где снимались вое выпуски Русского корпуса. По желанию Адама, кадеты Сибиряки расположились в виде вензеля шефа корпуса — А-1, как он изображен на погонах, причем точкой был самый младший Сибиряк в корпусе, сын полк. Попова-Азотова, Вова.
Итак, 98-й выпуск пережил свой корпус на семь месяцев и окончил его в составе другого корпуса. После окончания курса наук, большинство кадет этого 98-го выпуска были отправлены в г. Крагуевац, на слесарно-монтажные курсы, а десять лучших по учению были оставлены при корпусе для прохождения курса 8-го класса, необходимого, как говорили, для получения высшего образования. Эти десять Сибиряков были включены в 7-й класс, а всего в корпусе было 8 классов. В числе оставляемых был и В. Кондратович, но он не захотел остаться и уехал в Белград, где поступил на технический факультет университета. О нем следует сказать несколько слов, т. к. он получил большую известность также и здесь, в Соединенных Штатах.
Через год он перешел на Богословский факультет и принял монашество. Закончил факультет в сане иеромонаха и был отправлен в Российскую Православную Миссию в Иерусалим на должность секретаря. Там он получил сан архимандрита, изучил арабский язык, но заболел сахарной болезнью и был вынужден переехать в США, в г. Сан Франциско. Оттуда он был вызван в Нью Йорк для принятия должности секретаря Синода. В Нью Йорке его болезнь резко ухудшилась и доктора потребовали его отъезд из этого города. Отец Василий вернулся в С. Франциско, где и скончался в 1958 году.
С. Марков.
https://web.archive.org/web/20071005213349/http://www.xxl3.ru/kadeti/sib_kadet.htm |
