Волапюк, как известно, представлял собой искусственный международный язык, изобретенный в 80-е годы XIX столетия пастором Шлейером в герцогстве Баденском. Пастор считал, что наличие у людей разных национальностей единого языка значительно облегчит им взаимопонимание и поможет избежать международных конфликтов, очень часто завершающихся кровавыми войнами. Несмотря на весь утопизм идеи, у Шлейера нашлось не мало приверженцев и тысячи кружков его последователей в короткий срок расползлись по всей Европе. Немного странное стремление многих тысяч людей отказаться от собственного национального языка стало первым демонстративным проявлением набиравшего силу глобализма. Но в тот момент из этой абсурдной затеи ничего не вышло, и очень скоро волапюк стал синонимом тарабарщины и мешанины непонятных слов. Что отнюдь не ослабило усилий по подрыву национальных языков. Так, в 1887 г. варшавским врачом Заменгофом на основе грамматических и лексических элементов ряда западноевропейских языков был создан еще один искусственный язык – эсперанто. Судьба этого новояза была более успешной, и еще во второй половине XX столетия можно было встретить его сторонников, которые даже умудрялись проводить международные «научные» конференции, но и эсперанто, в конце концов, отправился на свалку истории, хотя отдельные секты его почитателей существуют до сих пор. Так называемый «украинский язык» из разряда тех же искусственных языков, разве что не претендует на статус международного средства общения, и все проблемы его функционирования и распространения связаны именно с искусственным характером его происхождения и формирования.
Еще две сотни лет назад никакого «украинского языка» в Малороссии и в помине не было, и никому не приходило в голову вынашивать планы его создания. Малорусский этнограф А.Ф.Шафонский (1740-1811), составивший в конце XVIII века описание Черниговского наместничества (южной половины Черниговской губернии и западной половины губернии Полтавской), о языке малорусского населения писал, что он есть славянорусский и различается от великорусского (Русского) только произношением и выговором некоторых слов, а в существе, вся Малая Россия со всей Российской Империей употребляет один язык1.
Конечно, попытки литературного использования разговорной малороссийской «мовы», сложившейся за время трехсотлетней польской оккупации и представлявшей собой смешанный русско-польский диалект, имели место уже в XVIII веке в виде интермедий и виршей (поздравительных, шуточных, любовных), но спрос на такую литературу был невелик, а лексический багаж ее
крайне беден. И в дальнейшем усилия придать ей литературный характер носи
ли спорадический характер, и только на заре XIX столетия среди малороссов появился ряд любителей, писавших на «мове» более или менее удачные произведения. Наибольшую известность среди них приобрела «Перелицованная Энеида» И.П.Котляревского (1769-1838), для которой он воспользовался готовой канвой и даже стихотворной формой Русской «Энеиды наизнанку» Осипова. Богатая Русскими лексическими заимствованиями, эта пьеса представляла собой скорее поэтический шарж, чем «высокую литературу», и не зря Шевченко презрительно называл ее «смеховиной на московский лад». Да и сам Котляревский смотрел на свои малорусские произведения как на «баловство» и именно этим объясняется то обстоятельство, что его «Энеида» увидела типографский станок помимо желания автора.
Тем не менее, у Котляревского нашлись подражатели: харьковский поэт В.Г.Маслович (1793-1841), помещавший с 1816 года малорусские стихотворения в им же издаваемом сатирическом журнале «Харьковский Демокрит» и П.П.Гулак-Артемовский (1790-1865), студент, а затем и ректор Харьковского университета, печатавший с 1818 г. плоды своей малорусской музы в харьковском же периодическом органе «Украинский вестник». Большую популярность приобрела басня Гулака «Пан та собака», представлявшая переделку двух произведений польского писателя Красицкого («Pan i pies» «Pan nie wart slugi»).
Но все эти попытки по-прежнему не выходили за рамки вполне безобидного чудачества, своего рода литературного эпатажа и носили характер случайный и эпизодический. Даже для их создателей они представляли занятие побочное и второстепенное, а основным языком их общения и творчества являлся именно Русский. Лишь со временем в этих по виду чисто литературные опытах все более ясно стала сказываться политическая составляющая. Типичным выразителем ее явился историк Н.И.Костомаров (1817-1885). Будущий идеолог малороссийского сепаратизма до двадцати лет не только не говорил на «мове», но и совершенно ее не знал. Не понимал и произведений, написанных на ней. В своей «Автобиографии», он признается, что поначалу в качестве «учителя» и «переводчика» ему служил его шестнадцатилетний слуга, выходец из Малороссии. «Кроме того, где только я не встречался с коротко знакомыми малороссами, то без церемонии осаждал их вопросами: что значит такое-то слово или такой-то оборот речи»2. К созданию собственных произведений на «мове» Костомарова подталкивало уже не литературное «баловство», а сугубо политические мотивы. Именно литературу на разговорном малорусском диалекте выставлял он впоследствии в качестве «неопровержимого» доказательства существования отдельного «украинского народа». Между тем все сочиненные им «вирши» (изданные в Харькове в 1839 г. под названием «Украинские баллады») со всей очевидностью демонстрируют, что в момент их создания никакого отдельного от Русского «малороссийского языка» не существовало, ибо написаны они, хотя и намеренно испорченным, но все же Русским языком.
С.Н.Щеголев называл эти стихотворения «опытами выворачивания русского языка на малорусский лад», и в обоснование своей мысли цитировал следующие перлы «малорусской поэзии» Костомарова:
«Не нам, Боже, розгадаты
Небесны глаголы;
Суди, Боже, нашу долю
Та по Твоій воли.
……………………………………..
Свиты, зоре, на всю землю,
Поки солнце зійде,
Поки Божій день на землю
Красотворный прійде.
* * *
Нас неволя, наша доля,
На свит породыла,
Подражныла свободою,
Тай не вдовольныла.
Свитять зори, як свитылы,
И будуть свитыты,
А мы на их надивывшись,
Ляжем в землю тлиты»3…
Конечно, и сам Костомаров прекрасно знал, что «самостоятельный малорусский язык» еще только предстоит создавать, почему и двадцать лет спустя, приступая к изданию украинского журнала «Основа», по-прежнему был озабочен разработкой аргументов, которые подтверждали бы наличие отдельного «украинского языка», принципиально отличного от Русского. В письме к А.Котляревскому он писал (1859): «Необходимо написать большую, ученую, филологическую работу, где показать, что южнорусское наречие есть самостоятельный язык, а не неорганическая смесь русского с польским. Это необходимо, от этого зависит наше дело»4.
Странная вывернутая логика: разрабатывать «научные» доказательства наличия «языка», который еще только намеревались создать. В 1857 г. еще один столп малорусского сепаратизма П.А.Кулиш (1819-1897), хлопоча об издании украинского журнала, писал: «Если бы был журнал, то есть деньги на него, то можно б и найти дельных ребят, которые поняли бы, что нам нужно, и создали бы свой язык не хуже чехов и сербов». Сам Кулиш был как раз из таких «дельных ребят» и с чувством законной гордости сообщал своему корреспонденту: «Вот я, отдыхаючи, перевел по-нашему первую песню Чайлд Гарольда так, будто и нет на свете московской речи, а только английская и наша»5…
«Отдыхаючи» можно, конечно, состряпать псевдолитературный жаргон (дурное дело — нехитрое!) и даже строчить на нем свои бездарные произведения, но проблема читателей подобного чтива при этом остается неразрешимой.
Что, собственно, и произошло с первым украинским журналом «Основа», на который идеологи малороссийского сепаратизма возлагали исключительные надежды. Не просуществовав и двух лет (с января 1861 по сентябрь 1862 года), он без всякого давления со стороны властей заглох сам собою по одной единственной причине – отсутствию читателей. Уже тираж за 1861 г. не был распродан до конца, а с начала 1862 журнал стал испытывать серьезные финансовые затруднения из-за недостатка подписчиков, постоянно задерживал выход очередных номеров и совсем закрылся к концу года. Ничего удивительного: «украинский язык», на котором публиковалась большая часть его материалов, был понятен считанным единицам, и именно тем, кто принадлежал к избранному кругу его непосредственных изобретателей. Ни в Петербурге, ни в самой Малороссии читающая публика ничего не знала о существовании такого языка и, естественно, не могла его понимать.
В этом плане весьма показательный эпизод случился в 1861 году. Именно в «Основе» П.А.Кулиш решил предпринять попытку официального издания на «малорусском наречии» «Положения 19 февраля» об отмене крепостного права.
Его хлопоты в этом направлении увенчались успехом, и 15 марта 1861 г. последовало разрешение на «перевод». Работа закипела. Кулиш при сотрудничестве Костомарова, Маркевича и официального редактора «Основы» В.М.Белозерского (1825-1899) разработал (т.е. придумал) юридическую терминологию. В апреле (темпы ковки новых слов просто неслыханные!) уже были отпечатаны корректурные листы первых 114 параграфов «Положения» и отданы на рассмотрение Государственного Совета. Здесь-то и обнаружилась вся нелепость затеи. Вместо непонятных крестьянину юридических терминов и других выражений официального (Русского) текста, которые ему мог легко растолковать любой местный интеллигент (священник, мировой посредник, местный учитель) в малорусском «перекладе» кишмя кишели и полонизмы, и исковерканные русизмы, и вновь образованные слова, смысл которых составлял секрет изобретателей и заведомо был не доступен расшифровке читателем-малороссом любого уровня грамотности. Получив соответствующие разъяснения от секретаря Госсовета, Кулиш должен был отказаться от своей фантастической затеи.
«Перевод» так и остался незавершенным. «Украинська мова» упорно не приживалась на Русской почве…
Даже публикация в каждом номере «Основы» произведений Тараса Шевченко (ум. в феврале 1861) не спасла журнал от краха. Не вдаваясь в оценку творчества «малорусского кобзаря», заметим только, что едва ли не большую часть своих произведений он написал по-русски, причем на Русском языке писал во всех родах словесности: и поэмы, и повести, и драмы. В 1841 году написаны им повесть в стихах «Слепая», драма «Никита Гайдай» и историческая мелодрама «Невеста». К 1842 г. относится написание драмы «Данило Рава», к 1843 – драмы «Назар Стодоля». В 1844-1846 годах он написал повесть «Наймычка», в 1845 – повесть «Варнак». К этому же периоду относятся его рассказы на Русском языке: «Художник», «Музыкант», «Прогулка» и ряд других. Даже свой дневник (!) Шевченко писал по-русски. Но утвердиться в Русской литературе, где в это время тон задавал великий Гоголь, у него не было никаких шансов. Слишком убогим и примитивным был его поэтический дар. Иное дело произведения на «малорусском наречии». Да при этом еще и с русофобской начинкой. В тогдашнем Петербурге, где вовсю уже орудовали идейные наследники декабристов, спрос на такого рода литературу был гарантирован. Талант при этом особой роли не играл. Шевченко, не без помощи Кулиша и Костомарова, быстро сориентировался в выгодах момента и стал ударно штамповать свои злобные, ненавистные «вирши». Три четверти из них были подражательны, безвкусны, глубоко провинциальны, и невысоко котировались в стане истинных ценителей поэзии. Зато любители «революционных потрясений» по достоинству оценили их разрушительный пафос и массово тиражировали под видом оригинальной «малороссийской литературы», вознеся Шевченко в ранг «национального пророка» и поэтического «гения». У того естественным образом закружилась голова, но даже после этого он не стал экспериментировать с языком и по-прежнему писал свои произведения на том разговорном малороссийском суржике, который знал с детства и который, несмотря на известную полонизацию, сохранял свою Русскую основу, почему и был понятен любому Русскому читателю. Если Шевченко и проявлял пристрастие к политическому малорусскому сепаратизму, то в литературном сепаратизме грешен не был.
М.П.Драгоманов (1841-1895) замечал по этому поводу: «Шевченко не имел мысли непременно создавать отдельную украинскую литературу, ибо он писал свои повести по-русски, так же писал свой дневник, сценарий к «Стодоле» и тому подобное; видимо, Шевченко выбирал себе язык более легкий и более подходящий для данного случая, а не думал непременно создавать особую самостоятельную литературу и язык»6. В этом плане он ничем не мог помочь Кулишу и компании…
* * *
Многочисленные неудачи на пути создания псевдонародного «украинского языка» нисколько не поколебали энтузиазма его творцов. Впрочем, успехов им тоже не добавили. Показательна в этом плане судьба еще одного украинского журнала «Громада», издание которого предпринял М.П.Драгоманов. В 1876 г. он покинул Россию и со специальной целью основать за границей «свободное украинское слово» осел в Женеве, где и начал выпуск «Громады». Журнал издавался на пожертвования, собранные в Малороссии. Здесь же обсуждался вопрос, на каком языке публиковать его материалы, и мнение тех, кто собирался в нем сотрудничать, было единодушным: по-украински. «И что же? – вспоминал Драгоманов позднее. – Как только дошло до распределения статей для первых книг “Громады”, сразу же послышались голоса, чтобы допустить не только украинский, но и русский язык». Те, кто гордо величал себя «украинцами», с пеной у рта доказывая, что существует особый «украинский язык», ничего не могли на нем написать. Поэтому, когда от слов перешли к делу, число энтузиастов, обещавших печатать свои материалы в журнале, резко пошло на убыль. Десять из двенадцати главных его сотрудников «не написали в нем ни одного слова». Из двух десятков людей, «обещавших сотрудничать в “Громаде” и кричавших, что надо “отомстить” правительству за запрещение украинской печати в России, осталось при “Громаде” только четверо. Двум из них пришлось импровизированным способом превратиться в украинских писателей».
Столь же импровизированный характер носил и язык, на котором эти «писатели» созидали свои «украинские» произведения: кроме них, его никто не понимал. «Нас не читали даже ближайшие друзья – признает Драгоманов. – Для них просто тяжело было прочесть по-украински целую книжку, да еще написанную прозой, и они не печатали своих статей по-украински ни в “Громаде”, ни где бы то ни было, тогда как часто печатались по-русски». «Украинский язык» и на исходе XIX века, несмотря на лихорадочную деятельность по его конструированию, все еще представлял собой искусственный, мертворожденный жаргон, обслуживающий потребности членов немногочисленной политической секты. Неудивительно поэтому, что у авторов, пишущих на нем, напрочь отсутствовала читательская аудитория. «За все время существования женевского издательства, — пишет Драгоманов, — я получал от самых горячих украинофилов советы писать по-украински только про специальные краевые дела (домашний обиход!), а все общие вопросы освещать по-русски». Драгоманов раскрывает и «секрет» этого стойкого неприятия «риднои мовы» даже в стане «щирых украинцев»: «Для украинской интеллигенции, так же как и для украинофилов, русский язык еще и теперь является родным и природным». Родной была для них и Русская литература: «Российская письменность, какова бы она ни была, является до сих пор своей, родной для всех просвещенных украинцев, тогда как украинская существует у них для узкого круга, для “домашнего обихода”, как сказали Ив.Аксаков и Костомаров»7.
Само творчество на «украинском языке» являлось для этих «писателей» не более чем выражением их политической оппозиции и этнического нигилизма, и собственно к литературе не имело отношения. Это вынуждены были признавать даже самые завзятые «украинцы». Тридцать лет спустя после признания М.П.Драгоманова украинский литературный критик Сриблянский отметит (1910): для большинства наших писателей литература не является средством проявления своего внутреннего «я», а отождествляется с патриотизмом (естественно, «украинским»). Чтобы быть патриотом, господин Х начинает писать поукраински, не зная украинского языка8… Попутно замечу: только «украинец» способен на такое: творить на языке, которого не знает! И только благодаря такого рода «подвигам», процесс созидания «украинской литературы» пусть и медленно, но шел вперед. Но в силу тех же причин «становление» этой «литературы» еще и в начале XX столетия носило откровенно болезненный и карикатурный характер, когда десятки «малых Тарасиков», в основе своей представлявших горькую, обидную бездарность, тоннами штамповали виршованную макулатуру на украинском новоязе. Ю.А.Яворский (1873-1937), воочию наблюдавший этот патологический процесс в Галиции, так определял его смысл:
«Нужно только ближе рассмотреть всю современную малорусскую или, как она величается, “украинскую” литературу, чтобы убедиться, что это только болезненный нарост на русском народном теле. Приглянувшись, мы увидим, что все эти Школиченки, Подоленки, Торбенки и другие “енки” – не писатели, не поэты, даже не литературные люди, а просто политические солдаты, которые получили приказание: сочинять литературу, писать вирши по заказу, на срок, на фунты. Вот и сыплются как из рога изобилия безграмотные литературные “произведения”, а в каждом из них “ненька Украина” и “клятый москаль” водятся за чубы. Ни малейшего следа таланта или вдохновения, ни смутного по-
нятия о литературной форме и эстетике не проявляют эти “малые Тарасики”, как остроумно назвал их Драгоманов, но этого всего от них и не требуется, лишь бы они заполняли столбцы “Зори” и “Правды” (газеты украинофильской партии в Галиции, — С.Р.), лишь бы можно статистически доказать миру, что, дескать, как же мы не самостоятельный народ, а литература наша не самостоятельная, не особая от “московской”, если у нас имеется целых 11 драматургов, 22 беллетриста и 33,5 поэта, которых фамилии оканчиваются
на “енко”?»9…
Этот откровенно заказной характер производства «украинских произведений» привел к небывалому распространению в среде «украинских авторов» самого беспардонного плагиата. Творцы «украинской литературы» без всякого стыда и стеснения заимствовали сюжеты у других писателей (в основном, у тех, кто писал по-русски), переносили действие на малороссийскую почву, переименовывали литературных героев на местный манер и, таким образом, выдавали на-гора очередной «шедевр» «украинской литературы». Нередко подобное воровство обнаруживалось, и тогда вспыхивали скандалы, дело доходило даже до судебных процессов, что нисколько не меняло направления «творческих поисков» самостийных авторов.
Первый конфуз на этой почве случился в 1863 г. в области «украинской музыки», когда на сцене Мариинского театра в Петербурге впервые была поставлена опера С.С.Гулака-Артемовского (1813-1873) «Запорожец за Дунаем». Опера имела большой успех, но уже в следующем сезоне ее сняли с репертуара.
Оказалось, что музыку для «своей» оперы Гулак-Артемовский большей частью «позаимствовал» у… Моцарта (из оперы «Похищение из сераля»), лишь добавив туда несколько народных малороссийских песен и чуть-чуть переработав отдельные места. Разразился скандал. Театральные критики обвинили «композитора» в плагиате. Но, несмотря на конфуз в Петербурге, в Малороссии опера стала очень популярной. Как отмечал современник, фрагменты из этого произведения «часто поют украинские любители пения, не подозревая, что они исполняют музыку Моцарта. Опера Моцарта “Похищение из сераля” на Украине никогда не исполняется, а “Запорожца за Дунаем” хорошо знает каждый украинский театрал». И в самом деле: зачем нужен Моцарт, когда имеется свой украинский Гулак?..
Но особенно отличились на поприще присвоения чужих идей и сюжетов украинские драматурги: М.П.Старицкий (1840-1904), М.Л.Кропивницкий (1840-1910), И.К.Карпенко-Карый (1845-1907), Н.К.Садовский (1856-1933) и другие, менее известные их «коллеги». Сюжеты они «одалживали» у А.Н.Островского, А.Ф.Писемского и других Русских писателей.
М.П.Старицкому в этом «почетном» списке справедливо принадлежит первое место. Позднее литературоведы установили, что сюжеты всех пьес этого «авто
ра», кроме одной, определенно «позаимствованы» у других (не только у известных Русских литераторов, но и деятелей провинциальной малорусской ли
тературы). Лишь по поводу пьесы «Не судилось», очень похожей по содержанию на пьесу М.Л.Кропивницкого «Доки сонце зійде, роса очі виїсть», специалисты не пришли к однозначному выводу: кто у кого украл.
Не отставали от «драматургов» и творцы других отраслей «украинской литературы». Так, при рассмотрении цензурой в 1894 г. рукописи басен Л.И.Глибова было установлено, что из 107 помещенных там произведений 87 (!) заимствованы у И.А.Крылова и лишь переведены на «малорусское наречие», а остальные взяты у других, менее известных Русских авторов. Между тем издатели (сам Глибов к тому времени уже умер) пытались выдать эти басни за оригинальные произведения «украинского байкаря». Цензура книгу запретила, после чего посыпались жалобы на «притеснения» и, что самое интересное, «украинцы» добились-таки разрешения издать сборник басен, хотя и в несколько урезанном виде…
С началом нового ХХ века вал «украинской литературы» с каждым годом количественно возрастал, но качественно она так и продолжала оставаться никому не нужной макулатурой, которую – в виду отсутствия спроса – приходилось распространять в основном бесплатно. Ее искусственно мутированный «украинский язык», несмотря на титанические усилия его создателей по внедрению своего детища в жизнь, был так же чужд населению Малороссии, как и столетие назад, когда появились первые произведения на «мове». Даже снятие всяких официальных ограничений, приведшее к лавинообразному росту украиномовной литературы, в том числе прессы, нисколько не изменило положения.
Один из активнейших деятелей украинства Ю.Сирый (Тищенко) писал об этом времени: «Помимо того маленького круга украинцев, которые умели читать и писать по-украински, для многомиллионного населения Российской Украины появление украинской прессы с новым правописанием, с массой уже забытых или новых литературных слов и понятий и т.д. было чем-то не только новым, а и тяжелым, требующим тренировки и изучения».
Но желающих «потренироваться» в изучении искусственного украинского новояза было немного, поэтому, по свидетельству того же Тищенко-Сирого, даже «Рідний край», одна из самых распространенных украиномовных газет, имела всего около 200 подписчиков, (да и тех, в основном, из среды украинских политдеятелей). «И это в то время, когда такие враждебные украинскому движению и интересам украинского народа русские газеты, как “Киевская мысль”, “Киевлянин”, “Южный край” и т.д., выходившие на Украине, имели огромные десятки тысяч подписчиков и это подписчиков – украинцев, а такие русские журналы дешевого качества, как “Родина”, “Нива” и т.д., выходили миллионами экземпляров и имели на Украине сотни тысяч подписчиков»11.
Украинские газеты того времени наполнены жалобами на отсутствие всякого интереса к украинской прессе со стороны малороссов. Проанализировавший эту сторону вопроса С.Н.Щеголев приводит весьма красноречивые факты.
Харьковский «Сніп» (1912) опубликовал письмо своего подписчика, который «изверился в необходимости развивать украинскую культуру, ибо … украинский народ не хочет читать своей литературы, украинская молодежь поднимает на смех свой язык и национальность … а украинского газетного языка народ не понимает». «Рада» приводила выдержку из письма одного бывшего участкового агронома (1912): «Скажу вам, что в Екатеринославщине, Херсонщине и Таврии население говорит почти по-русски; украинские книги здесь уже не понятны. Я сам раздавал “Розмови про сільске хазяйство”, и большинство крестьян возвращало их обратно, высказывая сожаление, что ничего не понимают.
Обыкновенно просят дать книг русских»… А вот картинка с Волыни из села Жеребков (1910). Люди здесь «ревностны к науке»: каждый хозяин обязательно посылает своих детей в местную одноклассную школу, а то и в двуклассную школу соседнего местечка. Много молодых хлопцев учится по городам в различных училищах, а есть и такие, что учатся в Петербургском университете.
Большинство крестьян праздничную гульбу заменили чтением газет и книг. Здесь выписывают до 30 газет, исключительно Русских… Из села Пасицели Херсонской губернии сообщали (1911), что открытая при потребительской лавке продажа книг идет вяло. Почти все книги на «украинском языке», но люди почему-то их неохотно берут. Возьмет человек книгу в руки, поглядит и со словами «Це щось не по-нашему» кладет ее обратно… По сообщению корреспондента «Рады» из Сумского уезда (1911) человек, впервые попавший в Сумы, никогда не подумает, что этот город украинский, а не московский (?): настолько люди тут «обрусели» (?!), настолько «отреклись от самих себя». Изо всего Сумского уезда, добавляет тот же корреспондент, лишь душ десять выписывают украинские газеты и журналы, прочие же читают исключительно русскую литературу, «как более понятную, чем малороссийская»…
Несколько десятилетий титанических усилий по ускоренному созданию «украинского языка» так и не привели к какому-либо плодотворному результату: он по-прежнему находился в стадии формирования. Та же газета «Рада» в обращении к своим читателям в 1911 году вынуждена была признать, что «украинский литературный язык только лишь вырабатывается, и еще не успел приспособиться к народному», а потому просила подписчиков, знающих только народное наречие, не смущаться, если для них язык газеты непонятен. Редакция затем сознавалась, что и сотрудники ее сами лишь «учатся писать на своем языке»! Такая вот «ридна мова», на которой взрослые образованные люди, насилуя себя, вынуждены были «учиться писать». Вечный нескончаемый ликбез по-украински…
Впрочем, «украинцы» не теряли оптимизма. Так, М.С.Грушевский, принимавший самое непосредственное участие в разработке украинского новояза, рекомендовал апологетам самостийничества не падать духом и мужественно преодолевать возникающие при овладении «мовой» трудности, а для прочтения и уразумения украинских статей или книжек максимально «напрягать свое внимание» и почаще «заглядывать в словарик». Для пущего же вдохновения отсылал их к образам Священного Писания: «Ветхозаветная легенда повествует о своем национальном герое, что он в пылу гнева, не имея иного оружия, побил тысячи врагов ослиною челюстью, которая попалась ему под руку. Я думаю, что наши современные культурные орудия – литературный и научный язык, терминология, правописание – представляют все-таки нечто лучшее той ослиной челюсти. Но, если бы все это было действительно только ослиной челюстью, то и с этим орудием мы сумеем совершить великие подвиги на ниве культурно-национального возрождения нашего народа. Иного оружия, иных средств мы не имеем и не будем иметь».
«Язык» предлагался в качестве оружия и средства «истребления врагов». Такого рода «культурное орудие» и ковалось ускоренно в течение всего XIX века идеологами малороссийского сепаратизма.
* * *
12
Иного оружия, действительно, не было дано. Все нелепости формирования «украинского языка», его искусственность и нежизнеспособность как раз и объясняются той разрушительной ролью, которую изначально отводили вновь изобретаемому новоязу его творцы: раскол единой Русской Нации, отделение от нее малороссов и превращение их в отдельный «украинский народ». Так как малороссы хорошо помнили, что они именно Русские, следовало для них создать особый «украинский язык», внушить им, что именно он, а не Русский, является для них «родным», приучить (заставить) их пользоваться им, а затем на этом основании объявить «украинцами». Для передовых Русских людей эта истинная цель украинства уже в то время никакой тайны не составляла, и они повели решительную борьбу с самостийничеством. Однако поначалу им пришлось столкнуться с совершенно украинофильской позицией Русского правительства и затратить немало усилий на то, чтобы изменить его отношение к малороссийскому сепаратизму.
С восшествием на престол нового Императора Александра II (1855-1881) Петербург превратился в самый настоящий центр и рассадник украинства. Были амнистированы осужденные в предыдущее царствование активисты тайного общества малорусских сепаратистов «Кирилло-Мефодиевское братство»: Костомаров, Кулиш, Шевченко и др. Снят запрет на публикацию их произведений. Возвращенный из ссылки Костомаров получил место профессора Петербургского университета. Его появление в университете было отмечено с невиданным триумфом – после первой лекции новоиспеченного профессора вынесли из аудитории на руках. У Кулиша в Петербурге появилась собственная типография. За 1860-1862 гг. он издал в ней на «мове» в серии «Сельская библиотека» 39 различных брошюр, что равнялось числу «украинских книг» за предыдущие 40 лет15. В 1858 г вернулся в столицу и Шевченко. Деятельность сепаратистов закипела с еще большим размахом.
В связи с отменой крепостного права Русское правительство и общественное мнение были озабочены развитием начального образования для крестьян. На эту благодатную почву, прежде всего, и перенесли свои усилия малороссийские самостийники и под видом распространения в народе грамотности принялись активно насаждать в его среде свои сепаратистские идеи. О размахе этой деятельности и полной ее открытости свидетельствовало уже то, что в начале 1862 г. в Петербурге и Москве можно было свободно купить шесть (!) «малороссийских букварей» разных авторов, в том числе Кулиша и Шевченко. Власти не только не чинили препятствий их изданию, но еще и ассигновали через министерство просвещения 500 рублей для печатания учебников на «мове» для народных школ, даже не задумываясь над тем, что само наличие подобной литературы дает в руки сепаратистам неотразимый аргумент в пользу существования отдельной «малороссийской народности»: «самостийный» язык – «самостийный народ»!..
О более чем солидных тиражах такого рода литературы говорит следующий факт. В начале 1861 г. группа харьковских «украинцев» отправила Киевскому митрополиту Арсению 6000 (!) экземпляров букваря Шевченко для использования в народных школах. То, что организаторы этой акции даже не запросили предварительно митрополита Арсения о его готовности принять книгу, но сразу послали ему такое огромное количество экземпляров, войдя в весьма серьезные расходы, свидетельствует о полной их уверенности в том, что никаких препятствий они не встретят.
Их и не было. Насколько далеко в этот момент заходила лояльность Русской власти к нарождающемуся украинству, можно судить по позиции, занятой Святейшим Синодом, цензуре которого подлежали все книги религиозного содержания. В 1862 г с его разрешения была напечатана на «малорусском наречии» подготовленная священником Степаном Опатовичем и предназначенная для народа «Священная история». Хотя со стороны «народа» никаких просьб на этот счет не поступало. Малороссов вполне устраивала православная литература на Русском. В том же 1862 г. на Русский язык было переведено Евангелие. О популярности Русского перевода Евангелия среди крестьян Малороссии можно судить уже потому, что только с 1863 по 1865 г. разошлось более 1 миллиона 250 тысяч экземпляров этой книги. Тем не менее, Синод готов был согласиться и на публикацию Евангелия, переведенного на «малорусское наречие» Ф.С.Морачевским. Терпимое отношение Церкви к экспериментам с «украинским языком» предопределяло пассивность в этом вопросе не только Русского общества, уже вполне пораженного заразой «либеральных устремлений», но и Русской власти…
Самостийники с лихвой воспользовались предоставленными возможностями. Вот типичная для того времени картинка: «По украинским селам стали появляться, в бараньих шапках, усердные распространители малороссийской грамотности и начали заводить малороссийские школы… Пошли появляться книжки на новосочиненном малороссийском языке. Наконец, одним профессором (речь идет о Костомарове. – С.Р.), составившим себе литературную известность, торжественно открыта национальная подписка для сбора денег на издание малороссийских книг и книжек»14. Кампания по сбору средств проходила при самом активном участии Русского «передового общества». Например, 6 апреля 1863 г. в петербургском Дворянском собрании состоялся литературно-музыкальный вечер в пользу издания книг для народа на «малороссийском наречии». На вечере выступали К.И.Бестужев-Рюмин, В.И.Каховский, Н.Г.Помяловский. Доклад самого Костомарова несколько раз прерывался оглушительными рукоплесканиями. И ни одному из присутствовавших «прогрессивных деятелей», устроивших овацию сепаратисту и считавших себя, по-видимому, очень умными, почему-то не пришло в голову, что через каких-нибудь полвека, не в последнюю очередь благодаря и их поддержке украинства, Киев, Полтава, Одесса и еще множество Русских городов и весей будут объявлены «иностранными»…
Но не все были столь слепы и глухи к нарождавшейся угрозе. Национально мыслящие Русские люди обратили, наконец, внимание на деятельность «украинцев», явным образом направленную на раскол Русской нации и деформацию ее национального сознания. Первыми забили тревогу малороссы. Так, профессор филологии Киевского университета С.С.Гогоцкий (1813-1889), автор первого в России многотомного философского словаря – «Философский лексикон» (тт. 1-4), дал достойную отповедь усиленным попыткам сепаратистов внедрить в отношении Малороссии и ее жителей новые термины — «Украина», «украинцы», «украинский». Гогоцкий подчеркивал, что невозможно «придать Украйне, этому обыкновенному названию местности, территориальной окраины, такое значение, которого она никогда не имела, не имеет и иметь не может…
Украйна это название вовсе не одновременное с происхождением первичных частей Древней Руси, а гораздо позднейшее, и притом название, как мы сказали, только полосы территории на юг от Киева, или даже от Роси … Наш юго-запад не украйна, с древнейших времен русской истории этот русский край носит уже название Руси, русского … Оттого и до сих пор на юго-западе говорят, например, русский фольварок, в отличие от польского … но никто никогда не говорил и не говорит: … украинский фольварок. … По какому же праву мы позволяем себе вторгаться с украинскими планами в землю издревле русскую, а не украинскую? Ведь подобные названия – не кличка, которую можно переменять как угодно. Кто в самом деле уполномочивал украинолюбцев отнимать у нас древнее название Русских и все принадлежности этого названия, в том числе и наш общий, культурный русский язык, выработавшийся таким долговременным и многотрудным процессом нашей истории, и все это заменять чем-то украинским, т.е. возникшим гораздо позднее, чисто частным и обозначающим только крайнюю местность? … Смешное и жалкое увлечение, будто украинское может быть для нас выше и важнее русского!»…
Малороссы же первыми указали и на явно подрывной характер украинской «учебной» литературы для народа. Тот же С.С.Гогоцкий в своем письме в Петербург (19 декабря 1859) священнику Василию Гречулевичу, автору одного из многих появившихся в то время «малороссийских букварей», отмечал антирусскую направленность его «учебника»:
«В букваре своем вы прекрасно сделали, что напомнили народу его же понятиями о всех подлостях Ляхов… Но мне кажется, вы не приняли во внимание обстоятельств всей Малороссии, когда а) намекаете народу о какой-то самостойкости. (Самостойкость нас убила бы в один год.) б) Хотя не прямо, но косвенно, молчанием проводите разделение между нами и Великоруссами, тогда как именно нужно внушить нашему народу крепко, что наше благо только и только в единстве всех Русских племен… в) Вообще в вашем букваре вы, заметно, желаете поставить наш народ во враждебное отношение к России и напрасно устранили употребление литературного русского языка».
В этом же письме С.С.Гогоцкий указывал и на тех, кто был в первую очередь заинтересован в разжигании малороссийского сепаратизма, поляков: «Мы должны всячески поддерживать единство трех племен Русских, а иначе… Латино-Ляшская партия его (малороссийский народ) сейчас же раздавит или по крайней мере прямо подавит и ассимилирует. Ляхи это отлично понимают, и потому-то они постоянно, под видом искреннейшего благожелания, нашептывают нам, что Малороссия может быть самостоятельною. Нас-то, Западных Малороссиян обмануть трудно; но Восточные Малороссияне, как я заметил, легко даются и уже дались в обман. Они не замечают того, что Ляхам и Иезуитам только того и нужно, чтобы 1-е, развить нерасположение в Малороссиянах к Великоруссам; 2-е развить мысль об отдельности, и 3-е, вытолкать употребление литературного русского языка. Ляхи очень хорошо знают, что если бы Малороссия оторвалась от Великороссии, то первую, особенно Западную, они схватили бы тотчас и задушили, как кот мышку»…
* * *
Огромное влияние поляков в Малороссии, особенно на правобережье Днепра, объяснялось тем, что они и после присоединения края к России продолжали занимать господствующее положение не только в его экономике, но и в культурной жизни. Вплоть до 1864 г. Русская власть ничего не сделала для того, чтобы освободить край от враждебного России польского влияния. Польские помещики продолжали удерживать в своих руках господство над Русской деревней. Сильные позиции сохраняли поляки и в органах дворянского самоуправления. Но особенно заметно польское влияние проявилось в сфере образования. В 1803 г. по указанию Императора Александра I был образован Виленский учебный округ из восьми губерний: Виленской, Гродненской, Минской, Могилевской, Киевской, Подольской и Волынской, то есть из тех Русских областей, которые были присоединены к России в результате разделов Польши в XVIII веке. Попечителем этого округа вплоть до 1823 г. состоял поляк князь Адам Чарторыйский (1770-1861), личный друг Императора Александра, в течение четырех лет совмещавший должность «попечителя» со званием помощника государственного канцлера, а затем и министра иностранных дел. О политических пристрастиях этого польского деятеля можно судить по следующим фактам его биографии. В 1792 г. в рядах польской армии он участвовал в боевых действиях против Русских, после чего бежал в Англию. Узнав о восстании Костюшко (1794), попытался вернуться на родину, но по распоряжению австрийских властей был арестован в Брюсселе, и только этот арест помешал ему принять непосредственное участие в восстании. Во время польского мятежа 1830-1831 гг. Чарторыйский возглавил повстанческое «правительство», а после подавления мятежа осел в Париже, где продолжал активно составлять заговоры против России. Из этого краткого перечня можно понять, какими приоритетами на должности «попечителя» Виленского учебного округа руководствовался Адам Чарторыйский…
Ближайшим «просветителем» правобережной Малороссии стал еще один поляк Тадеуш Чацкий (1765-1813), друг и единомышленник Чарторыйского. С 1803 г. и вплоть до самой своей смерти он состоял визитатором (ревизором) учебных училищ в Киевской, Подольской и Волынской губерниях. Училищный устав, выработанный Чацким при участии известного польского террориста Гугона Коллонтая, был в 1805 г. утвержден Александром I. В том же году состоялось открытие классической гимназии в городе Кременце, переименованной в 1819 г. в лицей. О национальном составе учащихся этого учебного заведения можно судить уже по тому, что оно притягивало в свои стены польскую молодежь даже из Австрии и Пруссии, а в 1831 г., когда был получен указ о закрытии лицея, там не нашли ни одного ученика: все были в рядах польских повстанцев. Кстати, именно перу Чацкого принадлежал псевдонаучный труд «О названии ”Украина” и зарождении казачества» (1801), в котором этот польский граф доказывал, что «украинцы» произошли от укров, особой орды, пришедшей на место будущей «Украины» из-за Волги в VII веке! От укров – «Украина», от «Украины» — «украинцы», — такую схему этногенеза «украинского народа» проповедовал «ревизор» Чацкий. Следует ли после этого удивляться тому, что, например, в Уманском училище Киевской губернии учителя-поляки открыто учили, что Россия за Днепром, а здесь — «Украина», населенная особой ветвью польского народа – «украинской». А если учесть, что по протекции Чарторыйского и Чацкого польские преподаватели заполонили едва ли не все учебные заведения Малороссии, направленность гуманитарного образования в крае была вполне очевидной. Недаром же, идейные взгляды большинство деятелей малороссийского сепаратизма формировались под непосредственным влиянием польских «наставников». Политическое кредо Костомарова, например, во время организации «Кирилло-Мефодиевского братства» во многом оформилось под воздействием поляка Зеновича – бывшего профессора Кременецкого лицея, а «Книги бытия украинского народа» (1847), написанные Костомаровым как некое подобие историософской «платформы» этого самого «братства», по сути, являются перепевом «Книг польского народа и польского пилигримства» Адама Мицкевича. Уже знакомый нам Гулак-Артемовский, поступив в число студентов Харьковского университета, одновременно занял там в 1818 г. преподавательскую кафедру польского языка и польской литературы. Польский дух господствовал в университете. До 1831 г. там преподавали профессора-поляки Данилович, Криницкий, Валицкий, Александр Мицкевич, Галицкий, Станиславский и Ильдефонс Коссов. Попечителем учебного округа 12 лет состоял еще один друг Чарторыйского граф Северин Потоцкий. В этой польской культурной атмосфере и формировалось украинское мировоззрение Гулака-Артемовского, Костомарова и многих других деятелей малороссийского сепаратизма…
Нам неизвестно, как отреагировал о. Василий (Гречулевич) на сделанные С.С.Гогоцким замечания, но в частном письме киевского профессора отразились настроения и опасения, господствовавшие в то время в Малороссии. «У нас в Киеве только теперь не более пяти упрямых хохломанов из природных малороссов, а то (прочие) все поляки, более всех хлопотавшие о распространении малорусских книжонок, — в это же время сообщает видный малорусский общественный деятель К.Говорский. — Они сами, переодевшись в свитки, шлялись по деревням и раскидывали эти книжонки; верно пронырливый лях почуял в этом деле для себя поживу, когда решился на такие подвиги».
Издававшийся в Киеве историко-литературный журнал «Вестник Юго-Западной и Западной России» в 1862 г. писал о польских замыслах: «Старинным благожелателям России хотелось бы во что бы то ни стало ослабить ее могущество, поразить и втянуть в свои сети южную и юго-западную Русь и вот снова искусно пускается в ход мысль между нами малороссами, проникнутая по-видимому самым бескорыстным ей желанием добра: к чему единство с Россией? Как будто вы не можете употреблять только свой малороссийский язык и образовать самостоятельное государство? Самая коварная злоба в этих змеиных нашептываниях так очевидна, что при малейшей доле проницательности можно бы понять ее … И однако же некоторые пустые головы сами не зная того, кем они втянуты в сети, готовы вторить об отдельности южной Руси, издеваться над образованнейшим из всех славянских языков – языком русским».
Против этих-то «пустых голов», не отдающих себе отчета в том, что происходит, и выступал журнал: «Не книги малороссийские, а эти слепые усилия навязать нам вражду к великорусскому племени, к церкви, к духовенству, к правительству, т.е. тем элементам, без которых наш народ не избег бы снова латино-польского ига, заставляет нас же малороссов негодовать на некоторых любителей малорусского языка, сознательно или даже бессознательно превращающихся в сильное орудие давних врагов южной Руси»…