Мы приводили выше часть записки Ф. И. Тютчева к Николаю I. Но кто знал по советской школьной программе, что великий писатель Ф. М. Достоевский был и… поэтом! Вот его стихотворение, посвященной Императрице Александре Федоровне, вдове Государя Николая  I, написанное им на первый после кончины супруга день рождения. В нем боль сына России за Царственную Мать своих поданных:

                                На первое июля 1855 года

                       Когда настала вновь для русского народа

                       Эпоха славных жертв двенадцатого года

                       И матери, отдав царю своих сынов,

                       Благословили их на брань против врагов,

                       И облилась земля их жертвенною кровью,

                       И засияла Русь геройством и любовью,

                       Тогда раздался вдруг твой тихий, скорбный стон,

                       Как острие меча, проник нам в душу он,

                       Бедою прозвучал для русского тот час,

                       Смутился исполин и дрогнул в первый раз.

                       Как гаснет ввечеру денница в синем море,

                       От мира отошел супруг великий твой.

                       Но веровала Русь, и в час тоски и горя

                       Блеснул ей новый луч надежды золотой...

                       Свершилось, нет его! Пред ним благоговея,

                        Устами грешными его назвать не смею.

                       Свидетели о нем - бессмертные дела.

                       Как сирая семья, Россия зарыдала;

                       В испуге, в ужасе, хладея, замерла;

                       Но ты, лишь ты одна, всех больше потеряла!

                       И помню, что тогда, в тяжелый, смутный час,

                       Когда достигла весть ужасная до нас,

                       Твой кроткий, грустный лик в моем воображеньи

                       Предстал моим очам, как скорбное виденье,

                       Как образ кротости, покорности святой,

                       И ангела в слезах я видел пред собой...

                       Душа рвалась к тебе с горячими мольбами,

                       И сердце высказать хотелося словами,

                       И, в прах повергнувшись, вдовица, пред тобой,

                       Прощенье вымолить кровавою слезой.

                       Прости, прости меня, прости мои желанья;

                       Прости, что смею я с тобою говорить.

                       Прости, что смел питать безумное мечтанье

                       Утешить грусть твою, страданье облегчить.

                       Прости, что смею я, отверженец унылой,

                       Возвысить голос свой над сей святой могилой.

                       Но Боже нам Судья от века и вовек!

                       Ты суд мне ниспослал в тревожный час сомненья,

                       И сердцем я познал, что слезы — искупленье,

                       Что снова русской я и — снова человек!

                        Но, думал, подожду, теперь напомнить рано,

                        Еще в груди ее болит и ноет рана...

                        Безумец! иль утрат я в жизни не терпел?

                        Ужели сей тоске есть срок и дан предел?

                        О! Тяжело терять, чем жил, что было мило,

                        На прошлое смотреть как будто на могилу,

                        От сердца сердце с кровью оторвать,

                        Безвыходной мечтой тоску свою питать,

                        И дни свои считать бесчувственно и хило,

                        Как узник бой часов, протяжный и унылый.

                        О нет, мы веруем, твой жребий не таков!

                        Судьбы великие готовит провиденье...

                        Но мне ль приподымать грядущего покров

                        И возвещать тебе твое предназначенье?

                        Ты вспомни, чем была для нас, когда он жил!

                        Быть может, без тебя он не был бы, чем был!

                        Он с юных лет твое испытывал влиянье;

                        Как ангел Божий, ты была всегда при нем;

                        Вся жизнь его твоим озарена сияньем,

                        Озлащена любви Божественным лучом.

                        Ты сердцем с ним сжилась, то было сердце друга.

                        И кто же знал его, как ты, его супруга?

                        И мог ли кто, как ты, в груди его читать,

                        Как ты, его любить, как ты, его понять?

                        Как можешь ты теперь забыть свое страданье!

                        Все, все вокруг тебя о нем напоминанье;

                        Куда ни взглянем мы - везде, повсюду он.

                        Ужели ж нет его, ужели то не сон!

                        О нет! Забыть нельзя, отрада не в забвеньи,

                        И в муках памяти так много утешенья!!

                         О, для чего нельзя, чтоб сердце я излил

                         И высказал его горячими словами!

                         Того ли нет, кто нас, как солнце, озарил

                         И очи нам отверз бессмертными делами?

                         В кого уверовал раскольник и слепец,

                         Пред кем злой дух и тьма упали наконец!

                         И с огненным мечом, восстав, Архангел грозный,

                         Он путь нам вековой в грядущем указал...

                         Но смутно понимал наш враг многоугрозный

                         И хитрым языком бесчестно клеветал...

                         Довольно!.. Бог решит меж ними и меж нами!

                         Но ты, страдалица, восстань и укрепись!

                         Живи на счастье нам с великими сынами

                         И за Святую Русь, как ангел, помолись.

                         Взгляни, он весь в сынах, могущих и прекрасных;

                         Он духом в их сердцах, возвышенных и ясных;

                         Живи, живи еще! Великий нам пример,

                         Ты приняла свой крест безропотно и кротко...

                          Живи ж участницей грядущих славных дел,

                          Великая душой и сердцем патриотка!

                          Прости, прости еще, что смел я говорить,

                          Что смел тебе желать, что смел тебя молить!

                          История возьмет резец свой беспристрастный,

                          Она начертит нам твой образ светлый, ясный;

                          Она расскажет нам священные дела;

                          Она исчислит все, чем ты для нас была.

                          О, будь и впредь для нас как Ангел провиденья!

                          Храни того, кто нам ниспослан на спасенье!

                          Для счастия его и нашего живи

                          И Землю Русскую, как мать, благослови.

 Само собой разумеется, что такого Достоевского мы не знали и понятно почему. Такого Достоевского просто замалчивали!.. А между тем в стихотворении писатель предстает великим сыном России и Матери-Императрицы. В глазах православного старца-писателя Достоевского Государь Император России Николай I – русское солнце, озарившее Русь и мир бессмертными делами! Есть отчего придти в изумление!! Ведь до сих пор на Николая I возводится хула о его якобы причастности к гонениям на русских поэтов. Но смотрите, сам факт, что при династии Романовых расцвели практически все гении русской поэзии, за искоючением  Н.М.Рубцова, да и то его родители и предки жили, молились и работали при династии Романовых, говорит сам за себя без всяких дополнительных разяснений.

«…Таковы ли мы? Такими ли желаем быть? Это ли право стремятся у нас оспорить? Вот в чем - для умеющих видеть - заключаются все спорные вопросы между нами и западной пропагандой; здесь самая сущность наших разногласий. Все, что не затрагивает этой сущности, все, что в полемике иностранной прессы не связано более или менее непосредственно, как следствие со своей причиной, с этим великим вопросом, не заслуживает ни на мгновение нашего внимания. Все это чистое витийство. Нам же необходимо глубже и сокровеннее осознать двойной исторический принцип нашего национального существования. В этом единственное средство противостоять духу Запада, сдерживать его притязания и враждебные действия. До сих пор, признаем это, в тех редких случаях, когда нам приходилось брать слово для защиты от его нападок, мы действовали, за крайне малочисленными исключениями, весьма недостойным образом. Мы чересчур походили на учеников, стремящихся несуразными оправданиями смягчить гнев своего учителя. Когда мы постигнем лучше самих себя, нам совсем не придет в голову каяться в этом перед кем бы то ни было. И не надо воображать, что, открыто провозглашая наши права, мы тем самым возбудим еще большую враждебность во мнении Запада о нас. Думать так означало бы совсем плохо знать современное состояние умов в Европе. Существо этой враждебности, повторим еще раз, постоянно используемого недоброжелательного отношения к нам, заключается в абсурдном и тем не менее всеобщем мнении, признающем и даже преувеличивающем нашу материальную силу и вместе с тем сомневающемся в том, что такое могущество одушевлено нравственной и самобытной исторической жизнью. Что же, человек так создан, особенно человек нашего времени, что он смиряется перед физической мощью лишь тогда, когда видит в ней нравственное величие. На самом деле странная вещь, которая через несколько лет покажется необъяснимой. Вот Империя, беспримерным в мировой истории стечением обстоятельств оказывающаяся единственной выразительницей двух необъятных явлений: судеб целого племени и лучшей, самой неповрежденной и здоровой половины Христианской Церкви. И находятся еще люди, всерьез задающиеся вопросом, каковы права этой Империи, каково ее законное место в мире! Разве современное поколение так заблудилось в тени горы, что с трудом различает ее вершину?.. Впрочем, не надо забывать: веками Европейский Запад считал себя вправе полагать, что в нравственном отношении он единственный в мире, что он и представляет целиком всю Европу. Он рос, жил, старел с этой мыслью, а теперь вдруг обнаруживает, что ошибся, что рядом с ним существовала другая Европа, его сестра, возможно младшая сестра, но, во всяком случае, совершенно законная, одним словом, что он является лишь только половиной великого целого. Подобное открытие представляет целую революцию, влекущую за собой величайшее смещение идей, которое когда-либо совершалось в умственном мире. Удивительно ли, что старые убеждения со всей силой борются против колеблющей и отменяющей их очевидности? И не нам ли должно прийти на помощь этой очевидности, чтобы она стала неизбежной и непобедимой? Что следует делать для этого?

Здесь я подхожу к самому предмету моей короткой записки. Я полагаю, что Императорское правительство имеет предостаточные основания не желать, чтобы внутри страны, в местной печати, общественное мнение чересчур живо обсуждало очень важные и вместе с тем весьма деликатные вопросы, затрагивающие самые корни национального существования; но какими могут быть доводы, чтобы заставлять себя так же сдерживаться вовне, в заграничной печати? Какие предосторожности должны мы еще соблюдать по отношению к враждебному общественному мнению, которое, при нашем молчании, на свой лад судит об этих вопросах и выносит одно за другим решения невзирая на критику и обжалование, и всегда в самом враждебном, самом противном нашим интересам смысле. Не должны ли мы сами положить конец такому положению дел? Можем ли мы дальше скрывать обусловленные им огромные неудобства? И надо ли напоминать о недавнем прискорбном и скандальном отступничестве, как политическом, так и религиозном... И неужели подобные проявления отступничества были бы возможны, если бы мы добровольно и без необходимых оснований не отдали исключительное право в споре враждебному мнению? Я предвижу возражение, которое мне сразу же сделают. Знаю, мы чересчур склонны преувеличивать недостаточность наших средств, внушать себе, будто не в силах добиться успеха в борьбе на подобном поприще. Полагаю, что думать так было бы ошибкой; я убежден, что мы обладаем гораздо большими средствами, нежели можно вообразить; даже оставляя в стороне наши внутренние возможности, следует с уверенностью сказать, что нам недостаточно известны вспомогательные силы, которые мы могли бы найти за границей. В самом деле, каким бы явным и часто слишком ощутимым ни было недоброжелательство чужеземного мнения на наш счет, мы недооцениваем того факта, что в состоянии раздробленности существующих в Европе мнений и интересов такое великое и значительное единство, как наше, способно стать влиятельным и притягательным для умов, совершенно утомленных этой предельной раздробленностью.

 Мы не вполне ведаем, как там жадно тянутся ко всему, что обеспечивает сохранение постоянства и дает надежду на будущее... как там желают соединиться или даже слиться с чем-то великим и могучим. В нынешнем состоянии умов в Европе общественное мнение, при всей его кажущейся хаотичности и независимости, негласно хочет лишь того, чтобы покориться величию. Я говорю с глубокой убежденностью: основное и самое трудное для нас - обрести веру в самих себя; осмелиться признать перед самими собой огромное значение наших судеб и целиком воспринять его. Так обретем же эту веру, эту смелость. Отважимся возродить наше истинное знамя среди столкновений разных мнений, раздирающих Европу, а тогда отыщутся помощники там, где до сих пор нам встречались только противники. И мы увидим, как сбывается славное слово, сказанное при достопамятных обстоятельствах. Мы увидим, что даже те, кто до сих пор яростно нападал на Россию или тайно интриговал против нее, почувствуют себя счастливыми и гордыми в стремлении присоединиться к ней и принадлежать ей. Сказанное мною - не есть простое предположение. Не раз люди выдающиеся по своим талантам, благодаря которым они влияют на общественное мнение, давали мне недвусмысленные знаки своей доброй воли и благосклонного отношения к нам».

Тютчев замечательно пишет об идолопоклонстве людей Запада (к Западу относится и Америка, где большинство населения, как и в Европе, так называемые христиане) «перед всем, что есть форма, формула и политический механизм». Яростное непринятие Запада вынес из поездки по нему другой великий русский поэт Сергей Есенин. 21 июня 1922 года он пишет И. И. Шнейдеру: «Германия? Об этом поговорим после, когда увидимся... Здесь действительно медленный грустный закат, о котором говорит Шпенглер... Всё зашло в тупик». «Родные мои! Хорошие!.. — писал Есенин из Дюссельдорфа в Москву А. М. Сахарову 1 июля 1922 года - Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом? Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет. Здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока еще не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде господин доллар, на искусство начхать — самое высшее музик-холл... Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа, которую здесь за ненадобностью сдали в аренду под смердяковщину». Своими ощущениями, состоянием от пребывания в этой стране поэт делился с А. Кусиковым: «Об Америке расскажу позже. Дрянь ужаснейшая…Тоска смертельная, невыносимая, чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию… Не могу! Ей-богу, не могу! Хоть караул кричи, или бери нож да становись на большую дорогу… Там, из Москвы, нам казалось, что Европа – это самый обширнейший рынок распространения наших идей в поэзии. А теперь отсюда я вижу: Боже мой! До чего прекрасна и богата Россия в этом смысле. Кажется, нет такой страны ещё и быть не может». В автобиографии 1924 года он написал: «После заграницы я смотрю на страну свою и события по-другому. Наше едва остывшее кочевье мне не нравиться. Мне нравиться цивилизация, но я очень не люблю Америки. …Если сегодня держат курс на Америку, то я готов тогда предпочесть наше серое небо и наш пейзаж…». Комментировать такие признания излишне. Есенин пришел к выводу, что простосердечная русская поэзия, да и вообще поэзия индустриальному Западу не нужна… Те кто заняты сами собой, у кого во главе угла кошелек и банковский счет, вообще одно материальное с примесью неправильно усвоенной религиозности, тот, конечно, ничего не поймет в шедеврах русских поэтических гениев. По духу ему все это будет чуждо.

Раз выше вспомнили про смердяковщину, то приведем слова выдающегося русского писателя Ф. М. Достоевского о Западе: «Не может одна малая часть человечества владеть всем остальным человечеством как рабом, а везде для этой единственной цели и слагались до сих пор все гражданские (уже давно не христианские) учреждения Европы, теперь совершенно языческой». В конституции современного Евросоюза, куда входят страны с большим католическим багажом, нет даже упоминания о Христе, как, кстати, и в главном государственном документе нынешней России. Хорошо что есть упоминание о Боге в российском гимне.

Тютчев совершенно прав, когда утверждает, что по мере предания Запада революции и однобокому цивилизационному развитию, он чувствовал и продолжает еще в большей степени чувствовать возрастание ненависти к России, именно как к Империи Православного Духа.  В основе этого гибельного процесса лежит человеческая гордость и нидивидуализм, ради зашиты которых на первый план и выдвинуты пресловутые «права человека». Тютчев пишет: «Что наиболее поражает в современном состоянии умов в Европе, это недостаток разумной оценки,.. например, того, что творится теперь в Германии. Это дальнейшее выполнение того же дела, обоготворения человека человеком, - это все та же человеческая воля, возведенная в нечто абсолютное и державное, в закон верховный и безусловный… это что-то систематически беспощадное, что ужаснуло мир…». Две мировых войны в ХХ веке с активным участием Германии – тому самое яркое свидетельство.

Люди еще прдолжают верить в учреждения, хотя и не все, но надо понимать, что скопище учреждений, лишенных души – Христа, это бессильный и мало на что способный организм. Интересно рассуждение Тютчева на тему о том, что власть народа и выборность – это не что иное, как «верховенство человеческого Я, помноженное на огромное число голосов, т.е. опирающегося на силу» («Папство и римский вопрос»). Тютчев уверен – «созданные революцией политические учреждения никогда не найдут подходящего приложения».

Ф. М. Достоевский словно бы в воду смотрел, когда писал: «А теперь-то вы, господа, теперь-то указываете нам на Европу и зовете пересаживать к нам именно те самые учреждения, которые там завтра же рухнут, как изживший себя абсурд…» В самом деле, мало ли было в истории земного временного мира развитых цивилизаций, тот же Египет, например, или Рим. Но где они сегодня, куда делось их горделивое могущество? Нам говорят, что лучшего пока ничего нельзя сделать. А мы в ответ посоветуем открыть «Деяния Апостольские» и в них прочитать, как жили первых христианские общины не по названию, как сейчас именую себя некоторые так называемые «церкви» на Западе, а по Святому Духу, действовавшему в них. Братское единение людей возможно только в недрах одной Вселенской Православной Церкви, Глава Которой – Любовь, Христос, и Которая содержит во всем чине и чистоте те самые Апостольские правила и предания. «Я говорю, - восклицал Достоевский, - про неустанную жажду в народе русском, всегда нем присущую, великого, всеобщего, всенародного единения во имя Христово… Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово. Вот наш русский социализм!» В бедных селениях на лоне скудной природы русский народ верит не в то, что он будет жить в замках и среди райской растительности, а в Святую Русь, то есть в Россию, живущую по заповедям Божиим, а не человеческим. Русский народ верит только Христу, «ни в ком и нигде опоры теперь уже не чает и не видит» (Достоевский). Русский народ знает, что он очень грешен, но ему не в чем каяться перед другими народами, он желает вымолить прощение своих неисчислимых грехов у самого Господа. И этим-то русские велики! Потому что покаяние снимает вину, а все другое ухудшает положение, усложняет и вводит в погибель. Если у некоторых христиан в их «церквях» отменено Таинство исповеди, то не для того ли, чтобы своевольничать и множить грехи, не смотря на внешне понятое и исполняемое благочестие, которое просто одно форма без содержания. Узрят Бога чистые сердцем люди с неотягощенной совестью. Только к таким, кающимся христианам, применимы слова Достоевского: «Коли веришь во Христа, то веришь и жить будешь вовеки».

У Святой России явно Богородичные черты, а кто верит в Пресвятую Богородицу, тот самым естественным образом верит и в Россию Матери Божией. Вот почему Россию всяк русский именует Матерью-Родиной! Мать - это имя Бога и Матери Божией на устах человеческих.  Пресвятая Богородица и Христос неразрывны, а это значит всякий верующий в Христа, верует и в Россию Христа, как в Святую Матерь свою. Человек умирает, а Родина-Мать, вскормившая его никогда. Иначе говоря, кто Христов и Богородичен, тот и русский! Славянские племена стали  единым русским народом по Православному вероисповеданию. Так же и американец или геманец может стать в духовном смысле русским, если примет Православие. В заметках к трактату «Запад и Россия» Тютчев писал: «Римский вопрос в настоящее время неразрешим. Он мог бы быть разрешен только на путях возвращения римской церкви в лоно Православия. Есть только одна мирская власть, опирающаяся на Вселенскую Церковь, которая была бы в состоянии преобразовать папство, не разрушая Церковь. Такая власть никогда не существовала и не могла существовать на Западе. - Вот почему все светские власти Запада, от Гогенштауфенов до Наполеона, в своих распрях с папами в конечном итоге принимали в качестве вспоможения антихристианский принцип - точно так же, как пресловутые реформаторы, и по той же причине».