Гитана-Мария Баталова. Единственная Муняба (1)

После майских праздников зашла к ним почтальонша Полина с соседками, и каждая на свой лад пересказывала одну и ту же статью о детском конкурсе–концерте. Пока бабушка изучала заметку, конопатая почтальонша в стоптанных башмаках разъясняла удивленному Никодиму, что такое концерт и что такое сцена. И женщина, недолго думая, подсадив паренька на приземистый стол, сказала, что она больше этой комнаты, чтобы людям было всё видно и слышно. Сняв очки, Акулина Мефодиевна виновато-обреченно сказала: на чем они туда доберутся?

- На телеге, Муняба, - серьезно ответил внук, - и я буду возничим...

 Сразу пенсия убавилась на треть, потому что автобус быстрее кобылы, и у него есть «возничий», который за три часа довезет их до города.

 И в предвкушении счастья, внук не замечал ни грусти, ни тревоги в голосе у бабушки; почти тридцать лет Акулина Мифодиевна не выезжала за околицу деревни, и мир в ее представлении остался таким же простым и справедливым, как и четверть века назад.

 Когда Гоша с другом и с Никодимом уже ошкуривали новую тележку, Акулина Мефодиевна с Таисией, вернувшись из бани, потягивали из блюдец чай.

- Таисия, не ведаю, не знаю за какой грех меня примяли к земле, посадили на с......., - глухо говорила замаянная женщина, - у меня одна просьба – приюти моего, ежели со мною что случится, - и тоскливо смотрела на родственницу. Ответ она прочла в темно-янтарных, строгих глазах и с успокоением стала отхлебывать из блюдца

 А вечером бабушка, на радость Гоше и внуку, выписывала «кренделя» на новой тележке. Сзади у нее был широкий выступ с двумя бортами для аккордеона, чтоб можно было с ним на улицу выезжать. Когда первая радость улеглась, Гоша, пощипывая в волнении щетинистый подбородок, как юнец оправдывался, мол, хотел ко дню рождения закончить, да все как-то времени не было.

 А накануне отъезда в доме пыль поднялась столбом. Из нижних ящиков комода, из большой, пузатой тумбы доставалось забытое, скомканное тряпье. В нем бабушка Никодиму казалось чужой. Вся деревня парнишке несла вещи, из которых другие ребята выросли.

 Акулина Мефодиевна чаще, чем когда-либо брала обшарпанный инструмент и просила внука петь то одну, то другую песню. Она играла, смежив тонкие, пожеванные веки, и мальчонка видел, как меняется, хорошеет ее мучнистое лицо. После песни она задумчиво смотрела на внука, вновь и вновь усмиряя в душе скорбные воспоминание.

 - Муняба, могу все песни петь. Ты только сыграй, а я запою, - утешил бабушку Никодимка. Потом вдруг порывисто обнял. - Ты только не потеряйся там, в городе.

 Он и сам немного побаивался города, потому что взрослые говорили, что городе можно было заблудиться, или «утерять» Мунябу.

 Но у большака, где они ждали маршрутного автобуса, тетя Таисия заставляла мальчонку вынимать и запихивать в мешок надутое судно, и повторяла, что его нужно мыть проточенной водой.

 Мальчонка слушал и заворожено озирался по сторонам. Пред ним расстилалось огромное поле, по которому тянулась укатанная дорога. По обе его стороны простирался зеленый ворс овса. Над ним, в небесной выси с гомоном проносились то скворцы, то синицы, то щеглы. А у дальней кромки поля Никодим заметил тройку тракторов. Они тащили огромные грабли-сито, из которых что-то сыпалось. И по другую сторону дороги зеленело такое же поле, так что у парнишки от восторга распахнулись глаза.

Никодим замер, когда замызганный, мордастый автобус остановился возле утоптанного пятачка.

 Любопытный мальчуган, забросив за плечо яйцевидный мешок, пробрался в автобус и оторопел; в длинном, обшарпанном автобусе сидели больше дюжины незнакомых людей.

Он громко спросил, они тоже едут в город выступать? Вместо ответа его оттащили в сторону. Дядя Гоша нес на горгошах бабушку... Подол теплой юбки был стянут в куль.

Разместившись на переднем сидении, женщина сняла шерстяной плат и расстегнула теплую, бесформенную кофту. Тележка с аккордеоном и мешком встала под ее сидение.

- Муняба, это дядя Гоша «возничему» сказал, куда отвезти? - спросил Никодим, после того, как шофер в микрофон объявил следующую остановку – уже знакомый по заметке - город. И бабушка принялась неспешно объяснять, кто, что и почему.

 За мутными окнами проплывали просторные, еще не вспаханные поля, оголенные, прозрачные дубравы, полузаброшенные деревни с одичалыми стариками и беспомощными старухами.

 Затосковав по дому, Никодим спросил у бабушки, как они вернутся домой? И она напомнила внуку о невидимом, добром Боге, который витает над землей и знает желания всех людей. И чтобы Он услышал, нужно молча и искренне Его просить.

 Припав к бабушке, шестилетний странник сейчас же стал просить таинственного Бога, чтобы поскорее вернуться домой, пока не заснул.

 Разбудил Никодима трескучий голос из динамиков. За окном, в рассеянном солнечном свете стояли четырех-пятиэтажные дома. Спросонья Никодим не понимал, где они находятся, и кто это за люди, выходящие из автобуса? Бабушкин ответ взбодрил парнишку, и он громко спросил о туалете. Акулина Мефодиевна тихо уверяла внука, что он может оставить ее и сбегать в кустики, потому что автобус никуда больше не поедет. Но сероглазый мальчонка не соглашался, пока в его сильные руки шофер не вложил связку потемневших ключей. Плешивый, с землистым лицом водитель сказал мальчонке, что без ключей автобус никуда не уедет.

 Проводив Никодима радушным взглядом, парень присел на корточки, и кротко оглядывая озабоченную женщину, предложил облегчиться.

- Простите за эту дерзость, - с легким смущением продолжал он, - мне это привычно; у меня мама третий год лежит... В больнице пролежни появились, я и забрал... Не так одиноко с ней.

Акулина Мефодиевна, смиренно улыбнувшись, бережно огладила щербатое лицо и потянулась за мешком.

 Днем стало по-весеннему тепло, так что Никодим расстегнул кофтенку. Теперь он подталкивал бабушку сзади, почти бежал по гладкому тротуару. Прохожие подсказывали дорогу, и бабушка с внуком очень быстро добрались до местного клуба. Приземистое здание Никодиму напоминало амбар в родном селе.

 К ним вышли несколько важных, строгих мужчин. Осведомившись, кто они, лощеные стражники звонили по мобильному телефону, сумрачно поглядывая на безмятежную старушку с растерянным внуком.

 А розовощекий Никодим, крепко держась за ремень аккордеона, шепотом просил невидимого, доброго Господа, чтоб Он провел их в зал.

 И вдруг на крыльцо вышла женщина и, заметив за спиной у Акулины Мефодиевны аккордеон, велела охранникам провести опоздавших в зал, освободив парнишку от сумы.

 Он еле поспевал за бабушкой, которая словно плыла на руках у высоких людей. Перед большими дверьми ее, наконец-то, опустили на тележку, которую катила женщина, и Никодим вновь вцепился в плечо своей Мунябе.

 Перед ними раскрыли двери, и паренек съежился, услышав в унисон звучащие рояль и скрипку. Он шел пригнувшийся, прислушивался к нежной, говорливой мелодии.

 Женщина усадила парнишку возле бабушки на стул, а мешок отставили к стенке.

Бабушка стянула с внука кофту и пригладила его густые, послушные волосы.

 Никодима окружали незнакомые, взрослые люди, и потому ничего не было видно.

Задрав голову, он увидел светящееся «балки» - светильники. Они почему-то держались на потолке?

 И опять его с вихрастой макушки и до самых маленьких ногтей на ногах охватила прекрасная музыка. Мелодии сменял одна другую, разделяясь бурными овациями.

 Но скоро с далекой, неведомой сцены мужчина поблагодарил юных артистов и распрощался с публикой. Никодим сполз со стула, растерянно посмотрел на бабушку.

 - А меня забыли, - пожаловался он и уткнулся в ее ощетинившуюся, мохеровую кофту.

 Никодимка то ли плакал, то ли стонал, но, когда бабушка отстранила внука, доверчивое лицо дышало скорбью. Он боязливо поглядывал на сцену, к которой легонько толкала бабушка. Там что-то горячо обсуждали люди. По голосу мальчонка понял, что дяденька в васильковом костюме, с пушистой, пшеничной шевелюрой – распорядитель вечера.

 Маленькими шажками Никодим приближался к сцене, наступая сбитыми пятками на обшарпанные, пустые носы «прокатных» ботинок. Поравнявшись с первым рядом, мальчонка оглянулся на бабушку. Она сварливым лицом подгоняла внука, придерживая рукой уже полураскрытый аккордеон.

 Пышноволосый распорядитель стоял ближе к рампе так, что мальчонка подергал его за штанину.

 - Дяденька, можно мне тоже спеть? - неуверенно попросил Никодим.

 Тот неказисто соскочил к нему и присел на край сцены и спросил, откуда он? Никодим насупился, и уставясь на галстук, оттараторил все, что выучил с тетей Таисией.

 - Дяденька, я хочу попеть, - чуть не плача попросил парнишка.

 И когда «дяденька» приготовился слушать, в пустом зале зазвучал аккордеон.

 Нетвердым голосом Никодим запел.

 Присутствующие недоуменно оглядели зал. Они не сразу заметили старушку в зеленом платке, участливо смотрящую поверх стульев. Но распорядитель был поглощен талантливым ребенком. Прозрачно-теплый голос Никодима повергал его и всех присутствующих в тихую радость. Никто не осмеливался это встревожить.

 - Еще песня, - сказал серьезно Никодим

И вновь из зала раздались протяжные звуки аккордеона и Никодим, без подготовки, без натуги вступил в положенном месте. Две-три фразы голос от волнения плавал, но его выправил густой и гибкий голос бабушки. По-детски серьезно парнишка пел про мать, провожавшую сына на фронт, а вокруг колосилась пшеница...

Он допел... и метнулся по проходу к бабушке, потому что без нее было страшно.

 Глухо разносились перекатное топанье его башмаков, когда «гармонистку» окликнул устроитель. Упираясь в широкую спину, Никодим подвез бабушку к сцене и радостно сказал;

 - Дяденька, это моя единственная Муняба. В деревне я пою вместе с ней.

 И он удивленно глядел, с каким почтением светло-русый, крепкий дяденька, нагнувшись, губами прикоснулся к ее жилистой морщинистой руки. А его тоже похвалили люди, находившиеся на сцене. Устроитель что-то шепнул бабушке, и она развернула аккордеон. Грустная мелодия вернула Никодиму успокоение, отрешая от чужих людей. Он запел вольно и спокойно, в унисон аккордеону про рожь. Бабушка подпевала в сложных местах, где внуку нужно было перевести дыхание. Завершил он песню сам...

 Молчание расстроило парнишку, потому что светлобровый распорядитель грустно и отрешенно молчал. В конце концов, мальчуган не вытерпел и вкрадчиво спросил:

 - Дяденька, Вам не нравится, как я пою?

 - Подобного исполнения я давно не слышал, - дрогнувшим голосом сказал Михаил Вячеславович его бабушке. Он с умилением рассматривал эту кроткую и смелую женщину.

Она обласкала внука горделивым взглядом и стала рассказывать «доброму человеку», как они узнали о концерте, а Никодим пытался объяснять, кто есть кто в деревне.

 В конце концов, он не вытерпел и заявил, что хочет еще петь. Это вызвало аплодисменты всех присутствующих. Кто-то из трех мужчин, сошедших со сцены, спросили, кто он? И паренек задорно повторил все, что сказал распорядителю. Затем они подошли к Акулине Мефодиевне и похвалили парнишку. Женщина немного растерялась, узнав, что они - музыканты и педагоги музыкального училища, и сначала была немногословной.

 А для Никодима было полной неожиданностью, когда устроитель поднял и поставил его на сцену. От восторга он замер, по-чудному втянув губы и выпучив глаза.

 Михаил Владиславович объяснял, что он – настоящий певец, заботливо подтягивая мешковатые его штаны. Не успел Никодим оглядеться, как распорядитель подтолкнул его к музыкантам, а сам присел возле Акулины Мефодиевны.

 Они приглушенно беседовали. Иногда внук кликал со сцены;

 - Гляди, Муняба, где я?! - и становился то с одной стороны, подбоченясь, то другой.

 Все аплодировали Никодиму. От счастья он визжал и снова забавлялся с музыкантами.

 Меж тем изувеченная женщина рассказала о мальчике.

 - Надеюсь, от отца взял только голос, а от своей матери только стать, - добавила аккордеонистка, тускло и ласково поглядывая на внука.

 И услышал собеседник исповедь о прадеде Никодима - искусном гармонисте, самоучке. Он-то обучил Акулину. Отчуждённо аккордеонистка упомянула о нерадивой дочери, которую в том году поезд задавил; в дождь мчалась со своим хахалем на мотоцикле... и хотели пролететь прежде поезда... колеса этого «ревуна» завихляли по шпалам, от «мокроты» они склизкие, паровоз в них врезался. И это все от удара загорелось, смешалось, что даже милиционеры не могли понять, где кто? Так в одной могилу и похоронили,

 Не понимая, что бабушка занята беседой, он просил «сыграть еще песенку». Все три аккордеониста предлагали ему подыграть, но парнишка хмуро мотал головой и твердил:

 - Моя Муняба лучше всех на «гармошке» играет.

 И вновь пустой зал заполнили тягучие звуки аккордеона, и Никодим запел чистым детским голосом. Он взмывал вверх, к самой верхушке белой березы, то уходил по дороге от отчего дома, то видел в мамином окне все ту же белую березу, а окрест, вместо маслянистых, ликующих стен простиралась необозримая, заснеженная даль...

 Мелодия стихла. Парнишка глядел на бабушку с трепетной любовью. И она нежно ему улыбнулась. Но секунд через десять раздались аплодисменты. Маленький артист искренне, от души рассмеялся, потому что ощутил что-то напомнившее ему полет, как во сне.

 Михаил Владиславович молча опустился перед Акулиной Мефодиевной на колени и что-то благоговейно шептал, от чего женщина прослезилась.

 В зал вошла буфетчица с круглым подносом, и парнишка облизнулся, разглядев гору золотисто-коричневых пирожков. Никодим топтался на сцене, не зная, что прежде делать; рассмотреть серебристую «музыкалку» - музыкальный центр, который Михаил Владиславович подарил ему, или откушать пирожки с повидлом, которые стали разбирать взрослые.

 Устроитель понял это и, нагнувшись над сценой, дотянулся до парнишки.

Бережно усадив его к себе на колени, он велел музыкантам объяснить Никодиму, как заводить музыку... и блюдо с пирожками оказалось возле них.

 Уминая за обе щеки пирожки с молоком, мальчишка пристально следил, как аккордеонист Гриша управляется с «музыкалкой». Время от времени он отдавал пирожок бабушке, с которой глухо разговаривал мужчина с напряженным взглядом.

 И вдруг его душа сжалась от страха, едва он услышал, что этот дядечка заберет его от бабушки, в школу. Да, Никодим забубенно соглашался, что хочет петь, играть на аккордеоне, но только с Мунябой, пока не расплакался. Все пытались успокоить его, что-то объяснить, но встревоженный мальчонка обнял поникшую бабушку и плаксиво твердил, что хочет домой.

 Успокоился парнишка только в машине, в ласковых и теплых объятиях своей Мунябы. Он рассеянно смотрел на аккордеониста. Прощаясь, тот подарил бабушке свой перламутрово-коричневый инструмент.

 Когда машина заурчала и погас свет, мальчонка испугано икнул.

- Ну вот, теперь мы едем домой, - сказала Акулина Мефодиевна, и по теплому тембру внук понял, что она улыбается.

 Машина быстро выехала из тускло освещенного городка, и стало тише. Распирающая тревога стала отступать: теперь никто не сможет разлучить его с Мунябой. И Никодимка снова вспомнил Того невидимого Волшебника. «Действительно Волшебник этот Господь!» - подумал Никодимка и сказал.

 - Муняба, я просил твоего Господа, чтоб я остался с тобой. И вот – мы вместе.

 - И еще очень долго будем вместе, - бормотала в его темечко бабушка, перемогая скорбь.

 Ночная мгла облепила их летящий «челнок». Дремота влекла Никодима в зыбкие дали, а где-то эхом звучал бабушкин голос.

 Столь радостной и шумной жизни, что бурлила в их однокомнатной избенке почти месяц, Никодим еще не видел. С обеда приходили сельчане, нарядно одетые и поздравляли Акулину Мефодиевну с удачным выступлением. Застенчиво поправив новую косынку, она с расстановкой рассказывала, как было дело. А внук хлопотал вместе с тетей Таисией по дому и подавал гостям угощение – квас, или молоко с сушками, или простыми булочками, что продавщица Нюра почти бесплатно давала.

 И снова к ним приходили гости, чтобы послушать «музыкалку»; и снова Никодим менял диски и уже нехотя повторял чужие слова песни, ощущая неприятное дрожание в животе.

 Украдкой поглядывая в мутное оконце, он ждал и призывал ночь, чтобы просто побыть с Мунябой. Иногда парнишка подходил к новому аккордеону и бережно гладил его клавиши; ему очень хотелось играть. но бабушка была занята гостями, а им нравилась «музыкалка».

 И как ночью внук сонно признался бабушке, что просит того «невидимого» Господа, чтоб он разломал эту «музыкалку». Акулина Мефодиевна обняла крепкого парнишку и пробормотала;

 - Обиделся на меня Господь; смеялась я над Ним.... И Он осадил меня... эта «музыкалка» всю деревню взбаламутила....

 - Муняба, я хочу с тобой играть на «гармошке»... Я на новой, а ты - на старой.... А давай отдадим нашу «музыкалку»? - сонно спросил внук и, не дождавшись ответа, пробормотал: - Господи, забери от нас эту «музыкалку».

 И это случилось в конце июня.

 Никодим проснулся ночью от скрипа, шебуршания и приглушенных голосов. Приподнявшись с подушки, он выглянул из-за бабушки и увидел «бегающие» огни... Придушенно закричав, мальчонка заколошматил бабушку. Яркие пучки света выхватывали из темноты лица и жесты одержимых людей, которые рыскали по дому…

 Встрепенувшись, заспанная женщина приподнялась и окликнула чужих. Светящие, верткие конусы фонарей сошлись на них. Откуда-то из темноты утробный голос изрек, что их прирежут, если кто-то из них завопит.

 Никодим, вцепившись в сорочку бабушки, испугано следил за бегающим светом.

 По корявым, скупым фразам даже шестилетний парнишка разумел, что лихие ребята хотят увести «музыкалку» в другое, неизвестное ему село. Акулина Мефодиевна спокойным голосом заметила, что они бы отдали этот «патефон» сразу, если бы ребята попросили. Но ее перебил парень с прокуренным голосом, обещая из нее сделать фарш для фрикаделек, если еще хоть слово услышит.

 У Никодима от обиды защемило так в груди, что вскочил на колени и крикнул, что всех искусает, если они обидят Мунябу, и вновь спрятался за ее спину.

 Не успел он перевести дух, как кто-то больно вздернул его за волосы. От нестерпимой боли и от ярких фонарей поплыли круги перед глазами. Кто-то прошипел над ним, чтоб малыш был хорошим и жесткие руки бросили его на подушку. Боль притупилась.

 Уткнувшись в подушку, напуганный парнишка слышал, как бранясь и поторапливая друг друга, лиходеи вынесли музыкальный центр.

 Тонкая майка пропустила тепло дрожащей руки:

 - Ты мой единственный заступник, - пробормотала бабушка и поцеловала пылающее ухо внука.

 Обняв бабушку дрожащими руками, он, всхлипывая, бормотал, что никому ее не отдаст.

 Соседи несколько раз приводили участкового, выставляли угощение, и вместо расследования Акулина Мефодиевна брала новый аккордеон, и начинался концерт....

С той страшной ночи Никодим не по годам стал смышленее и внимательней к бабушке.

 И по вечерам он садился возле неё со стареньким, потрепанным аккордеоном и прилежно повторял сложные пассажи.

 А осенью, уходя в школу, Никодим в уголке что-то шептал. Бабушка не торопила его: ведь она прекрасно знала, Кого парнишка просит охранять ее от злых разбойников.

 Октябрь 2007 года

Опубликовано в Литературно-общественном журнале "Голос Эпохи", выпуск 2, 2017 г.