Тихо струится свет от полотен Михаила Васильевича Нестерова. Сдержанные, неброские и вместе с тем пронзительные его работы надолго оставляют след в душе… Замечательная выставка картин мастера проходит в Третьяковской галерее к 150-летию со дня его рождения. Народу предостаточно, несмотря на летнее время отпусков и путешествий.
На выставке представлены полотна Нестерова из музеев Москвы и Санкт-Петербурга, Уфы, Саратова, Самары, Нижнего Новгорода, Астрахани, Полтавы, Киева, Минска, Твери, Церковно-археологического кабинета МДА, из частных коллекций; всего около 300 живописных и графических работ (24 музея, 10 частных собраний). Устроители стремились показать разные периоды творчества художника, практически охватить весь его жизненный путь. И надо сказать, задача выполнена очень достойно.
Из ранних работ художника особенно хотелось бы отметить портреты родителей Василия Ивановича (1818-1904) и Марии Михайловны (1823-1994), обе работы 1877 г. (ГТГ), созданы ещё только начинающим художником, но насколько мастерски они написаны! Целомудрие, воля и доброта, любовь, благочестие, цельность, пожалуй, основные черты этих русских характеров. Главное в портретах - глаза: сосредоточенный, сдержанный, серьёзный, но без суровости взгляд. Будто смотрят «старинные люди» на нас, неразумных, с некоторым укором…
«Из всех рассказов Михаила Васильевича явствовало, — писал о. Сергий Дурылин, — что в образе матери запечатлен для него прекрасный облик русской женщины с тем старинным народным складом величавой красоты и спокойного достоинства, который так дорог был ему, как и Сурикову».
А об отце сам Нестеров говорил, что это «был человек живой, деятельный, по общему признанию щепетильно честный… проявлявший, где надо, характер твёрдый, прямой».
Уроженец Уфы, выходец из купеческого рода Михаил Васильевич Нестеров обнаружил склонность к рисованию ещё с детства, он говорил: «Я родился художником». Родители не препятствовали занятиям сына и даже способствовали его поступлению в Училище живописи, ваяния и зодчества. Вспоминая об этом времени, Нестеров писал: «Я благодарен ему (отцу), что он не противился моему поступлению в Училище живописи, дал мне возможность идти по пути, мне любезному, благодаря чему жизнь моя прошла так полно, без насилия над собой, своим призванием, что отец задолго до своего конца мог убедиться, что я не обманул его доверия».
Ученик знаменитого В.Г. Перова, Нестеров поначалу было принялся работать в традиции передвижников. Симпатичные, с мягким юмором три ранние жанровые сценки «Жертва приятелей» (1881), «Домашний арест» (1883), «Знаток» (1884) из собрания Третьяковки представлены на выставке. Они свежие, яркие, говорящие, перипетии жизни «маленького человека» суть их сюжет. Однако довольно скоро Нестеров пошёл своим путём, точнее путём преподобного Сергия... Работа над «Видением отроку Варфоломею» (1889-1890, ГТГ, экспонируется на выставке) окажется важной жизненной вехой, после неё живопись художника станет молитвой о России, молитвой за Россию. Вера и благочестие, воспитанные в семье, будут путеводителем на тернистом жизненном пути. Удивительным образом и в советский период художник сумеет удержать эту главную линию своего творчества, сердцевиной которого останется вера в спасительный Промысл Божий, в Православие. И хотя после 1917 г. Нестеров в основном «уйдёт» в жанр портрета, всё же он не откажется совсем от «сергиевской» темы. В 20-е гг. он создаёт полотна «Пересвет и Ослябя» (частное собрание, СПб.), «Всадники» /эпизод из осады Троице-Сергиевой лавры/ (1932, ЦАК МДА), «Страстная седмица» (1933, ЦАК МДА).
Смысловым центром всей экспозиции представляется знаменитое полотно «Душа народа» (1914-1916, ГТГ).
Замысел эпического размаха воплощен на сравнительно небольшом полотне (206,4 х 483,5 см). В одном из писем Нестеров заметил: «Скульптор Конёнков настаивает, что по такой теме размер нужно взять втрое?! (У меня семь арш.)». «Большая картина» была высоко оценена коллегами. Нестеров писал: «Все говорят одно — что она выше всего того, что мной сделано за последние десять-двенадцать лет». «План картины был таков, — вспоминал художник, — верующая Русь от юродивых и простецов, Патриархов, Царей — до Достоевского, Льва Толстого, Владимира Соловьёва, до наших дней, до войны с ослеплённым удушливыми газами солдатом, с милосердной сестрой — словом, со всем тем, чем жили наша земля и наш народ до 1917 года, — движется огромной лавиной вперёд, в поисках Бога Живаго. Порыв ветра, подвигов, равно заблуждений проходит перед лицом времени. Впереди этой людской лавины тихо, без колебаний и сомнений, ступает мальчик. Он один из всех видит Бога и раньше других придёт к Нему» (задумана картина была в 1905 или 1906 году).
Любопытен первоначальный эскиз к полотну «Душа народа». На нём в центре композиции фигура Христа со склоненной главой, именно за Ним идет народ, Он пастырь добрый русского человека, Он водитель Святой Руси. Позже, однако, уже на других эскизах и на самой картине Нестеров все-таки изобразит на месте Христа отрока, ведущего за собой народ, образ его напоминает Варфоломея-Сергия с известнейшей работы «Видение отроку Варфоломею». Очевидно, исчерпывающий ответ на такое решение художника можно найти в известной речи В.О. Ключевского «Значение преподобного Сергия для русского народа и государства». А может, вспомнился художнику совет Л.Н.Толстого не писать Христа.
Предтечею этой картины можно считать другие работы художника «Святая Русь» (1901-1905) и «Путь ко Христу» (1911), последняя написана для Марфо-Мариинской обители.
Именно с «Видения Варфоломею» и чудного, доброго «Пустынника» (1889, ГТГ в экспозиции выставки) еще в детстве началось наше знакомство с творчеством Нестерова. Врезались в память эти картины при первых посещениях Третьяковки, полюбились навсегда, кажется, без них просто невозможно представить не только знаменитое собрание П.М. Третьякова, но и вообще русскую живопись. Поэзия и задушевность, столь характерные для творчества художника в целом, сказались в этих полотнах в полную силу, определили вектор его дальнейшего творчества. Картины поступили в галерею почти сразу после 18-й выставки передвижников. Тонкий ценитель живописи, человек высокого эстетического вкуса Третьяков, разумеется, не мог пройти мимо таких шедевров, несмотря на строгую критику идеологов реалистической социальной живописи. В общем, последние оказались правы — Нестеров не писал «всюду жизнь», но пошёл по пути исторического реализма в сочетании с символизмом, метода характерного именно для церковного искусства, и вместе с тем работал в неоромантической манере.
Художник проникал в скрытую духовную сущность темы: «искание живой души, живых форм, живой красоты в природе, в мыслях, сердце, словом, повсюду» — так определял Нестеров сущность нового искусства.
«Отрок Варфоломей» станет первой работой из знаменитого Сергиевского цикла. Художник считал её большой творческой удачей. Очевидно, чарующая тайна картины сокрылась всё же в душе М.В. Нестерова; сам он писал: «Жить буду не я. Жить будет “Отрок Варфоломей”. Вот если через тридцать, через пятьдесят лет после моей смерти он ещё будет что-то говорить людям — значит, он живой, значит, жив и я».
Образ преп. Сергия на протяжении всей жизни волновал художника, ему удалось создать единственное в отечественном искусстве живописное «Житие преп. Сергия». На выставке представлены и картины «Юность преп. Сергия» (1892-1897, ГТГ), триптих «Труды преп. Сергия» (1896-1897, ГТГ), кстати, обе работы были принесены Нестеровым в дар собранию Третьякова, и др. К этому циклу примыкает и известный образ-картина «Св. Димитрий Царевич убиенный» (1899, Русский музей). Замысел воссоздать облик царевича Дмитрия возник у художника ещё в Киеве, в 1895 г. он посетил Углич, «Там я видел много икон с изображением убиенного, — вспоминал художник. — Они все, как одна, совпадали с тем, что мне мерещилось о нём».
Большое место в экспозиции занимают знаменитые нестеровские пейзажи (часто выступающие как фон сюжетов), прозрачные, полувоздушные, светящиеся, удивительно нежные, скуповато сдержанные и вместе передающие раздолье русской северной природы, её почти сказочную, загадочную красоту (много тут помогла и поездка художника на Соловки). Они удивительно освежают обремененную городской суетой душу, переносят в мир прекрасного, одухотворенного, созданного Творцом. Тут и несколько пейзажей реки Белой и «Речка Уфимка» (1935, Русский музей), «Пейзаж с лошадками» (1889) и «Вифания» (1910-е гг.), обе работы из частных собраний, и застенчивая «Рябинка» (1887, ГТГ), и «Домик в Уфе» (1887, ГТГ), «Села далёкий звон (Молитва)» (1923, частное собрание.)… И каждый пейзаж живой, дышащий, словно глядишь не на картину, но в открытое окно дорогого, минувшего. Удачно экспонируются три работы художника разных лет «Лисичка» (1914), «Молчание» (1903) и «Осенний пейзаж» (1906), расположенные кряду на одной стене, они формируют единый смысловой триптих, проникнутый духом созерцания. «Где-то на далёком Севере, на Рапирной Горе, у самого “студёного” моря живут Божьи люди. Сидят старцы, ведут тихие речи. — Лес, светлое озеро, голубая мгла далёких гор. Неспешно живут старцы. Кругом поют птицы. Здесь их не трогают. Вот лиса выбежала на опушку, смотрит на старцев, а старцы на неё улыбаются. Прекрасен мир Божий. Как не быть “в человецех благоволения…”«, — вспоминал позже художник о настроении, владевшем им во время написания этой работы.
Нельзя не сказать и об итальянских пейзажах Нестерова, особенно видах острова Капри. Несмотря на южный колорит, эти работы также несут нестеровскую печать – трепета, воздушности, необыкновенной хрупкой красоты, нежности («Капри. Весна» 1908, Музей музыкальной культуры им. М. Глинки). Подобные пейзажи служат фоном и для евангельских сюжетов, например, эскиз «Христос у Марфы и Марии», созданный в период работы над росписями Марфо-Мариннской обители в Москве.
Портрет (этюд) основательницы обители великой княгини Елизаветы Феодоровны (1914, ЦАК МДА) - удивительный образ, который оказался провидческим, художник как будто проницал её святость.
Тонкий, прозрачный лик в полупрофиль, почти бесплотная, парящая фигура у стен храма в белом монашеском одеянии и апостольнике, светлый колорит портрета — все говорит: перед нами небожительница. «…Имея большое, умное сердце, она была в жизни больше Марией, чем Марфой. — писал художник в воспоминаниях. — <…> О ней, быть может, кто-нибудь, кто знал ее лучше и больше меня, расскажет людям ярче и ценнее, чем пытался сделать я. Но пусть знают, что все хорошее, доброе, что будет когда-либо сказано об этой совершенно замечательной женщине моего времени, — будет истинной правдой. И эту правду о ней знать людям надо...»
Вообще портретные работы Нестерова достаточно широко представлены на выставке. Это и превосходный портрет Н.А. Ярошенки (1897) из Полтавского музея и знаменитый портрет Л.Н. Толстого (1907, музей Л. . Толстого), конечно же разные портреты дочерей художника (например, хрестоматийная «Амазонка», 1906).
Яркий и сочный, великолепный по живописи портрет митрополита Антония /Храповицкого/ («Архиерей», 1917, ГТГ) привлекает внимание зрителей. «Антоний стал колоритнейшей фигурой синодального православия в его последнюю, предреволюционную эпоху. Никто из архиереев не обладал таким самочувствием “князя церкви”, как Антоний, и вряд ли кто другой был таким мастером пышного обряда, внешнего архиерейского великолепия и красноречия, — замечал о. Сергий Дурылин. — В одном своем письме 1908 года (20 июля) Нестеров, рассказывая о Киевском черном соборе, на котором первенствовал Антоний, так характеризовал его: “…Антоний… человек огромного дерзновения и великого честолюбия…” — и заключил письмо словами: “Скажу тебе на ушко: более, чем с Васнецова, чешутся у меня руки написать портрет с Антония-архиепископа”. <…> Нестеров написал Антония в церкви Петровского монастыря. На амвоне перед закрытыми “царскими вратами” архиерей говорит “поучение”. Сзади него — великолепная золоченая, пышная резьба иконостаса и иконы в ризах, тускнеющих густою позолотою. <…> Живописною красотою насыщен каждый вершок на этом портрете. Удивительна лепка лица Антония: смелая, сочная, живая; удивительна незабываемая портретность рук. Именно живописец, только живописец оказался создателем этого обобщенно-характерного образа, исторически емкого портрета» (С.Н. Дурылин. «Нестеров»).
Двойной портрет Булгакова и Флоренского «Философы» (1917) из собрания ЦАК МДА продолжает целую галерею портретов современников,: в 20-40-х гг. созданы образы — Щусева, скульпторов Мухиной и Шадра, священника Сергия Дурылина, И.А. Ильина, художницы Кругликовой и академика Павлова, «толстовца» Черткова, В.М. Васнецова, Павла Корина, любимого ученика, наконец, автопортреты.
Собранные вместе в едином выставочном пространстве, эти работы зримо воссоздают, словно оживляют, послеоктябрьскую эпоху по-нестеровски: художник пишет интересных для него людей, чаще — духовно близких.
Нет у него портретов «пламенных революционеров» или партийных руководителей, чекистов… Галерея портретов Нестерова как бы дополняет монументальное полотно «Душа народа» — каждый из образов мог бы быть вполне уместен на «большой картине», пиши её художник, скажем, в конце 30-х годов.
В одном из писем (8 июня 1940, академику В.М. Алексееву) художник все же признавался: «Сейчас я работаю мало, больше в области портрета, где не чувствую себя как у себя дома. Иногда заглядываюсь по старой привычке на наш северный ландшафт, когда-то воодушевлявший меня на лирический лад».
Обращает на себя внимание и обилие «женских сюжетов» в экспозиции. По общему признанию, вершиною среди них считается полотно «Великий постриг» (1898, Русский музей), за которое Нестерову было дано звание академика. Картина эта, навеянная романами А. Мельникова-Печерского (дилогия «В лесах» и «На горах»), выдержана в грустной тональности, тому способствует и колористическое решение — в центре композиции группа монахинь в тёмных одеяниях. Пейзажный фон статичен, процессия черниц словно застыла на мгновенье и всё вокруг замерло. Согбенные позы, склоненные головы, печаль на лицах, будто слышится только тихая монотонная мелодия молитвы — все говорит о неизбежности судьбы, смирении. Одни лишь свечи на полотне буквально пылают ярким огнём (этот символ можно читать по-разному).
К «Постригу» примыкают ещё две работы— «На горах» (1896, Киев) и «За Волгой» (1905, Астрахань), а также небольшое полотно «Флёнушка» (имя героини Печерского, 1920-е гг.). Эти картины должны были войти в задуманный художником «роман в красках», повествующий о доле русской женщины. Совсем иным настроением проникнуто полотно «Два лада» (1905, Нижний Новгород). Таинственно притихший лес, отражающийся в зеркальной глади озера (будто в сказке), чета возлюбленных (два лада, «ладо/лада» — любимый), взоры их обращены горé, они полны жизни, любви, согласия, лица их освещены какой-то быстрой мыслью, юноша держит наготове красный лук, его фигура на три четверти сокрыта за фигурой девицы в белой шубке, сам же он одет в черный кафтан. Эта группа на картине смещена влево; в правой же её части внизу пара белых лебедей на фоне почти черных пятен отражённых в воде деревьев — и это тоже два лада. Кроме того, слово «лад» значит любовь, дружба, светлая верность. Таким образом, название картины можно понимать и как «две любви, две верности»: пара молодых влюблённых и пара лебедей.
На выставке есть специальный раздел «В пространстве соборов, на церковных лесах», рассказывающей о храмовых росписях и мозаиках художника. Здесь впервые полно экспонируются эскизы храмовых росписей и мозаик Нестерова.
В своё время всё началось с приглашения А.В. Прахова принять участие в отделке интерьеров великолепного Владимирского собора в Киеве (1890), к этому труду художник относился с необыкновенной ревностью, кроме того, работать предстояло рядом с выдающимся В. М. Васнецовым. «Надолго остался у меня памятным первый день посещения мной Собора, сыгравшего в моей жизни крупную роль, повернувшего жизнь по-своему, на новый лад, надолго изменивший моё художественное лицо, как автора “Пустынника” и “Отрока Варфоломея”, — вспоминал Нестеров, — о чём я мог догадаться лишь гораздо позднее, тогда, когда мог уже спокойно обдумать те последствия, какими могла окончиться встреча моя с одним из замечательнейших художников моего времени». Замечателен эскиз «Рождество» (Владимирский собор): неземное сияние, исходящее от Вифлеемской звезды, озаряет младенца в колыбели, он уже наполнен тем Фаворским Светом, о котором мир узнает позднее, блики света падают на пастухов и барашков, толпящихся у яслей Спасителя...
Трогательно и взволнованно описывал Нестеров освящение Владимирского собора (1896). 19 августа была первая Всенощная. «Торжественная служба длилась четыре часа. <…> Всё, всё поднималось на поверхность сознания, будило сердце, призывало его восторженно вторить событию. Я горячо и искренне, со слезами мысленно благодарил Бога за то, что Он дал мне дожить до этого дня — это была лучшая награда, о которой я мечтал… Воспоминания об этом дне будут сиять особым блеском до конца дней моих. Особенно памятен первый удар колокола в нашем соборе ко Всенощной.. Что был за дивный момент! С этого дня он перестал быть нашей “мастерской”… Он стал Храмом. <…> Он стал Всероссийским достоянием». 20 августа на торжества прибыли Государь с Государыней. «Чин освящения начался суровым красавцем — митрополитом Киевским и Галицким Иоанникием со множеством епископов и чуть ли не со всем киевским духовенством. <…> …мы [художники], счастливые, стояли и молились от всего сердца и за Россию, и за её молодого Царя, и за весь народ наш, который всегда, во все дни его жизни, его славы и бесславия любили мы…» Киев ликовал. «Отовсюду неслась музыка, все приветствовали тогда Царя… Путь, по которому проходили молодые Царь и Царица, был усеян цветами. И так было, и я был тому свидетелем. <…> Так произошло одно из самых памятных событий в моей жизни. Много воды утекло с тех пор, — вспоминал М.В. Нестеров в конце 20-х гг., — Всё, что было, “поросло травой забвенья”, и я почти один остался из тех, кто участвовал в этом большом и для нас радостном торжестве».
Сразу же после окончания работ в Киеве Нестеров получил заказ на эскизы для мозаик церкви Воскресения (Спас на Крови) в Санкт-Петербурге, а затем его пригласили расписать храм св. благоверного князя Александра Невского в Абастумане (1899), где в то время жил тяжело больной Цесаревич-Наследник Георгий Александрович.
Представленную на выставке коллекцию эскизов мозаик Нестерова для храма Спаса на Крови (1897) в своё время купила известная собирательница и меценатка русского искусства кн. М.К. Тенишева, в 1898 г. она передала работы в Русский музей Императора Александра III. Собрание эскизов для церкви Александра Невского в Абастумане также в Русский музей передал император Николай II в 1903 г.
На выставке показан и ряд эскизов для росписи Покровской церкви Марфо-Мариинской обители (над которой Нестеров работал в 1908-1911 гг.), в частности, большой картины в трапезной храма «Путь ко Христу»; — для Троицкого собора в Сумах (1912), выполненных по заказу известного мецената и благотворителя сахарозаводчика П.И. Харитоненко.
Думается, эти и другие эскизы храмовых росписей Нестерова многие увидели на выставке впервые, ибо хранятся они в запасниках музеев. Экспозиция «церковного раздела» впечатляющая. Здесь же помещен эскиз мозаики «Воскресение» для памятника П.А. Столыпину, и самый надгробный Крест с мозаикой Воскресения Христова. Нестеров вспоминал: «На тему Воскресения я работал пять-шесть раз, не добившись желаемого. Из всех образов лучшим был написанный для мозаики на памятник Столыпину в Киевской Лавре. Памятник этот делал Щусев, но поставлен он не был, наступившие события 1917 года помешали его осуществлению».
Примечательно, что смертельный выстрел в Столыпина художник назвал «выстрелом в Русскую Государственность».
Как истинный творец, Нестеров несомненно обладал духовидческой проницательностью. Не случайно многие годы творчества он отдал на создание образа преп. Сергия, не случайно написал пронзительную картину-икону св. царевича Димитрия, не случайно, с самым началом трагического для России века двадцатого, погрузился он в размышления об истосковавшейся душе русского народа, словно призывая своими полотнами-молитвами («Святая Русь», «Путь ко Христу», «Душа народа»/На Руси/Христиане) к древлеблагочестию, к охранениию Веры Православной, к пробуждению чувства достоинства и патриотизма. И сегодня мы испытываем острую необходимость в молитве Нестерова, молитве о России.
|
