В храме жен мироносиц, вернее в развалинах храма,
                      Снова служба идет, и молитва уносится прямо 
                      в оголённое небо. И тщетно крыло херувима
                      укрывает колонну. Он – нет, а она уязвима.

                      Отлетели от стен шестокрылые в оные годы,
                      Но сегодня вернулись они под церковные своды.
                      А внизу, а внизу собрались разведенные жены,
                      чьи разрушены души не меньше, чем эти колонны.
                     
                      Как светильник зажечь, если вместо лампады осколки?.
                      Но стоят неподвижно военной поры комсомолки.
                      Тишина ли вокруг, или чуда душа не вмещает?
                      «Он не умер – воскрес!» - мироносицы нам возвещают.

                                                   Елена Пудовкина

      
       Я много раз бывала в этом храме, о котором стихотворение, в Пскове, на старом городском кладбище. Этот храм, 1532 года постройки,  после десятилетий разрухи и запустения восстанавливал отец Павел Адельгейм, и построил рядом с ним свою школу регентов, там его и отпевали, и похоронили у стены этого храма.

        И поэтому всегда вспоминаю в этот день, жён мироносиц, и этот древний храм, и  это стихотворение.

       Сейгод заболела и не пошла на службу, думала, отлежусь, максимум в аптеку выберусь. Но настойчиво, так что невозможно было отказать, звала заехать моя знакомая старушка, Прасковья Фёдоровна.

      Ей под 90 уже, замуж после войны не вышла, поубивали всех женихов, и, как самая младшая в многодетной крестьянской семье, она досматривала родителей.

      Закончила курсы медсестёр и сначала уехала по распределению далеко от дома, в Западную Беларусь, но пришлось вернуться к родителям, жила с ними в деревне, а в город ездила на работу, анестезиологом в хирургию.

      Родителям Бог даровал длинную жизнь, оба за 90 прожили, и ещё после их смерти Прасковья Фёдоровна до 80 с лишним лет жила в их деревенском доме и хозяйничала там как могла, городскую квартиру иногда только приезжала проведать.

     Но потом упала, залезая в автобус, сломала ногу, и, отлежавшись в больнице, поняла, что не потянет больше дом и усадьбу, продала их и перебралась в город.

    Я с ней познакомилась три года назад, когда подрабатывала летом соцработником. Работала я недолго, пару месяцев и всего на полставки, но за это время отпусков так получилось, что к семерым старушкам пришлось ходить.

     Все они, кроме Прасковьи Фёдоровны, были вдовы, имели детей, внуков и правнуков и жили в собственных домах. Характеры у всех были разные, к кому-то я с удовольствием шла, к кому-то - заранее запасаясь терпением и собравшись в кулак.

    И хоть по условиям договора прежде всего я должна была старушками, а не их усадьбами заниматься, но какое же хозяйское сердце выдержит, что зарастает крапивой усадьба и осыпается на землю клубника, смородина и абрикосы, а сочную зелень картошки уничтожают колорадские жуки...

    И мне приходилось сначала собирать жуков и ягоды, а уж потом, если останется время, бежать в магазин и аптеку. Договариваться с косарями и самой красить облупившуюся веранду, мыть окна и делать прочую хозяйственную работу, которую у себя дома или на родительской даче мне ой как надо сначала раскачаться, чтоб за неё приняться...

    - Посмотрела бы на меня мама. А лучше бабушки, - думала я...

    Не хочу сейчас все судьбы пересказывать, степень житейского благополучия у всех вдов была разная, общее то, что дети и внуки далеко, а даже если и рядом, в том же городе - то отдельно, и даже если не совсем отдельно, а на другой половине того же дома - то не хотели сами ухаживать и помогать, предпочитали собес...

    Хуже всего, когда дочек нет, одни сыновья. Хорошо, когда удачно женятся и невестка попадётся хорошая, но это редкость, а вот когда неудачно и выгонит жена, идёт сынок к матери, и там чаще всего пьёт напропалую. Одну бабулю сын в пьяном виде так избил, что она и не помнила, как приехала Скорая, отвезла её в больницу.

   Это ещё до меня было, при мне он уже сидел, а бабушка всё скучала по собачке своей, им насмерть забитой, и, что меня поражало, как-то не особо его выхода боялась. Я так вот боялась, и когда пересеклась однажды со вторым её сыном, непьющим, прямо так и сказала, что, смотрите, дескать, надо что-то в жизни менять, не оставлять больше мать один на один с человеком, который себя не помнит.

    Он на меня странно как-то посмотрел, а потом бабуля эта сказала мне, что у неё не сложились с его женой отношения, и к себе он её не при каких обстоятельствах взять не может. Не знаю, жива ли, после увольнения я только с Прасковьей Фёдоровной продолжила общаться.

    Уже и не помню толком, как так получилось. Ну, во-первых, мы не так далеко друг от друга живём, и зовут её как мою бабушку, Прасковьей, и выяснилось, что мы породнились, её внучатый племянник моему внучатому племяннику отец.

    То есть он-то конечно этого не признал, у него другая семья, но в свидетельстве-то о рождении "записан со слов матери"...

    И она единственная не в доме, а в квартире была, никогда не грузила заданиями, и чаще всего посещение сводилось к тому, чтоб, быстро сбегав в магазин с аптекой - поговорить...

    До меня работавшая женщина запила, за то и уволили, а после меня пришла молодая девочка-сирота-заочница, три года уже учится и работает, я её видела разок, любопытно было, как же она справляется. Я на полставки еле успевала за день всех обойти, а на полную надо очень расторопно день бегать, тем более эта девочка в город из деревни ездит на работу.

   Ну вот как-то справляется, благо, у Прасковьи Фёдоровны можно и отдохнуть в начале или в конце рабочего дня... И вот сегодня она меня подняла с моего одра.

   Я взяла ей подарочки, свечу иерусалимскую, обожжённую Благодатным огнём, открытку да коробку конфет, цветов она не захотела, пожалела только что постиранную к Пасхе скатерть, дескать, будут осыпаться - запачкают.

   Оказывается, накануне к ней приезжала из деревни подружка и привезла деревенских гостинцев: творога домашнего, яиц, холодца, щавля, лука зелёного да малинового варенья. И Прасковье Фёдоровне не терпелось со мной поделиться.

   Я удивилась: - Неужели ещё хватает сил на корову подружке Вашей?

   Оказалось, нет, дочка корову держит, а у самой подружки только курочки да огород.

   Подружку эту я не застала и не увидела, но представила её себе похожей на Прасковью Фёдоровну, такой же маленькой, сухонькой, согнутой чуть не пополам, в платочке, с палочкой...

    И вспомнила, что накануне ночью мне как раз приснилась белая курица, моя собственная, хоть во сне я очень и удивлялась, откуда у меня эта курица взялась.

  Посидели немножко, и я поехала со своими гостинцами домой, на велосипеде.

  Вот и весь рассказ. Давно хотела хоть что-то про Прасковью Фёдоровну написать, ну, хоть так. Она не только по имени, вообще похожа на мою бабушку Прасковью. И на другую, Наталью, тоже.

   У Натальи хоть и было много боевых наград и вся война за плечами, но я её застала и запомнила уже вот такой же, старенькой, на пенсии, она со мной и нянчилась, когда я родилась и мама в два мои месяца на работу вышла.   

   Не знаю, как их описать одним словом, лучше просто на фотографию сошлюсь, точнее, кадр, только вот не знаю, откуда. Со Стефанией Станютой, у которой очень характерное и на всех деревенсих бабушек похожее было лицо, и как его описать?

   Оно как старое дерево, как небо и грозовые облака, как старый деревенский дом с широкими скрипучими половицами и чисто побеленной печью, яблоневым садом и хлевом, в котором льётся в подойник тёплое молоко...

   Тишина ли вокруг или чуда душа не вмещает?
   "Он не умер - воскрес",- мироносицы нам возвещают!..