ЛАГЕРНЫЕ МОТИВЫ
Посвящается Анатолию Ананскому
1
Всё заровняла черная земля,
Над ними обелиски не поставят,
И только ветры, стебли ковыля
Осенними ночами шевеля,
Осанну им споют – и не слукавят.
2
Исповедь бывшего зэка, рассказанная им в купе скорого поезда
Я не дурил, не шестерил,
И думал – буду жить, как жил,
Вот только время завернуло круто;
Не так сказал и не о том,
Меня пометили крестом,
Пришли, велели, чтоб собрался в три минуты.
Прошли и осень, и зима,
И раскрутилась кутерьма,
И на «десятку» «тройка» укатала:
За что? Один лишь знает Бог,
В «столыпин» сел и первый срок
Мотал по трассе Беломор-канала.
Таких как я там был навал
И быстро строился канал,
И я как вол пахал – ведь сил хватало,
Пять лет с лопатою в руке,
В грязи: и в глине, и в песке –
До черта нас тогда поумирало.
Потом осваивал тайгу,
Я заработал там цингу,
И шамкать стал с тех пор как фраер старый,
Но отмотал я первый срок,
И вышел – рад как сосунок,
Не зная, что вернусь на те же нары.
Везде рабочие нужны,
Ведь дел немало у страны;
Я думал – никаких проблем с работой…
Ия вломился в кабинет,
Сидел там дядя – лыс и сед,
И руку всем входящим жал с охотой.
Но в справку глянул кадровик,
И почему-то сразу сник,
И разъяснил, не пряча хмык, что места – нету,
Мол, есть комплект и есть состав,
А если – мыслишь: я не прав –
Валяй, пиши в центральную газету.
Я так помыкался с годок,
И вышло мерить новый срок,
И я, сынок, опять вернулся в зону;
Меня забрали просто так,
И закатали четвертак –
За саботаж и связи с áнглийским шпионом.
Как выжил я – не знаю сам:
Валил деревья по лесам,
И в шахте обушком кромсал породу…
А годы шли под хвост коту,
Сквозь суету и маяту –
Всё лучшие и молодые годы.
Как выжил я – не знаю сам:
Валил деревья по лесам,
И в шахте обушком кромсал породу…
А годы шли под хвост коту,
Сквозь суету и маяту –
Все лучшие и молодые годы.
Но в жизни есть конец всему,
Ввек не забыть мне Колыму…
«Спасибо Вам, товарищ Ворошилов…»
Я эту песню напевал,
Когда встречал меня вокзал,
И от волненья сердце сладко ныло.
Счастливый выпал мне билет,
Скостивший срок на десять лет;
Со мной ошибка вышла в чистом виде,
Сказала – нет на мне вины,
Но извинить Вы нас должны,
И я кивал, что, де-скать, не в обиде.
Но нет жены и нет родни;
По тюрьмам сгинули одни,
Других война прибрала мировая,
Я ж в сорок лет почти старик,
Пускаться впору в плач и в крик,
И под уклон пошла моя кривая.
Теперь я старый и больной,
Все зубы съедены цингой,
И не воротишь прожитые годы;
Я пью теперь за тех, других,
Я поминаю мертвых, их –
Всех тех, что не увидели свободы…
Близка могильная постель,
И не берет проклятый хмель;
Воспоминаний рой подкатит комом,
И вижу зэков серый строй,
Собак, и вышки, и конвой,
Барак сырой, на годы ставший домом…
Теперь один твердит – не знал,
Другой – приказы выполнял,
А в результате вовсе нет виновных,
А третий – бывший вертухай
Плюет на весь наш вой и хай,
Уж он-то всем доволен, безусловно.
Но я скажу тебе, сынок,
Что наши годы как песок,
Сойдет песок, в душе осядет злато,
А я – на всё махнул рукой,
Скорей бы уж настал покой,
Я правых не ищу и виноватых…
Прощай же – мне сходить пора,
Ждет в коммуналке конура,
На плитке чай я утром разогрею;
Прости, ослабил тормоза,
Ночь не усну, закрыв глаза,
И те же мысли гнать я буду в шею:
Про то, что вышло всё не так,
Поперло наперекосяк –
И почему ж я принял эту муку?
Давай, прощальную налей,
Её мы выпьем – за друзей,
Прощай, сынок, на вечную разлуку.
3
Анкета или воспоминание о недавнем прошлом
Сын за отца не отвечает,
За брата – брат, за свата – кум,
Сегодня всяк про это знает,
И зря не поднимает шум;
Что время поминать иное,
Весьма недавнее, весьма,
Где на весах Судьбы порою
Так много значили слова…
О, всемогущая анкета,
Для тех – стезя, а тем – итог;
Порой опять припомнишь это,
Как ты сидел у кабинета,
Всю жизнь вгоняя в бисер строк.
И ты с подробностью дотошной
Всё должен выложить сполна;
За всё, про всё, что было в прошлом –
Событья, даты, имена…
Бьет свет в лицо и шустрый дядя
Листает дело не спеша;
На все про все дотошно глядя,
Твоя ж мурыжится душа.
И папиросный дым клубится,
Вопросы лепит он свои;
«Мол, вправду ль не был за границей,
И из каковской Вы семьи?»
Я разъясняю – из каковской,
Что пролетарий был мой дед,
И что товарищ Маяковский –
Любимый сызмальства поэт.
- Да, пролетарий дед Василий,
Но прадед деда был кулак;
И этот факт от нас Вы скрыли,
А это, кстати, не пустяк…
Свет лампы в дыме папиросном
Горит, неистов и тяжел;
И разделяют нас вопросы,
И плюс сукном покрытый стол.
- В октябрь семнадцатого года?..
Как раз мне было года два –
Ах, нет в родне врагов народа,
В порядке наша вся порода,
И искренни мои слова…
Я также объяснил подробно,
Что не был никогда в плену.
Имею родственников в Гродно,
И что на фронте – всю войну.
Да, три ранения имею,
Верховным ордена даны;
И скрыть, конечно, не посмею,
Что в сорок первом с батареей
Был в окруженьи брат жены…
В войну не клал поклоны пулям,
Но от вопросов брал мандраж;
Мы всякого тогда хлебнули,
Анкеты б нас не обманули,
Там было ясно – наш, не наш…
О, всемогущая анкета,
Всем смертным сразу Бог и Царь;
Таким привычным было это,
Элементарным как букварь.
Таким привычным это стало,
Как пара стоптанных штиблет;
И, верно, лет пройдет немало,
Пока начнется всё сначала,
И жить мы будем без анкет.
. . . . . .
Когда ж настанет время это,
Где нас не будет бить мандраж,
Где мы забудем все анкеты –
Желанный век Добра и Света,
Где каждый будет только «наш»?
1986
4
Баллада про слово «за»
Не одна над нами прошла гроза,
Сколько слов обратилось в дело,
С давних пор полюбили мы слово «за»,
С ним живем и гордо, и смело.
Едем тихо, всё давим на тормоза,
И глядим за собою в оба;
От речей, где нет любимого «за»
В дрожь кидает нас как от озноба.
Непокорным деткам грозит лоза,
Много хуже бывает взрослым;
Ах, для нас это слово не просто «за»,
А спасающий в бурю остров.
Нас словечко это взяло в тиски,
Крыть словечко нам это – нечем;
Заменяем мы часто поднятьем руки
Эту часть послушную речи.
И пускай над кем-то гремит гроза,
Нам ли спорить с веленьем плоти;
Ах, вполне гармонически наше «за»
Сочетается с нашим «против».
Ведь давно за тебя написан ответ,
И звучит он в согласном хоре –
Ты свое с другими выкрикнешь «нет»,
Выказав радость во взоре.
Надоело же мне отводить глаза,
И, прервав кромешную скуку,
Я – один – из всех – не сказавший «за»,
Свою опускаю руку…
5
Баллада о невзорванных шурфах
«Зачеты» - перевыполнение заключенными плана на 121%.
В этом случае день срока шел за три.
Мы в шахте аммоналом рвали штрек,
Дымился шнур, и взрывы громыхали –
Породы дали – что тебе Казбек,
И думали, мол, никакой печали.
Рвалися мышцы и тупились буры,
Мы матюкнулись много раз подряд,
Когда старшой сказал, что в зоне – шкуры,
И что зачеты в этот раз летят.
Мол, в этот месяц выработки мало –
Успеем или нет – еще вопрос;
Ну что ж – заложим больше аммонала
Из нас негромко кто-то произнес.
Нам здесь не выдавали 200 грамм,
И интервью не брали репортеры;
Бурили – по не взорванным шурфам,
Чтоб на горá породы выдать горы.
Буришь – и мысль: рванет иль пронесет
Свербит в мозгу бессонною занозой.
Ведь если что – то доктор не спасет,
И лить уже никто не будет слезы.
А с мертвецов, скажу я, взятки – гладки,
А слезы друга – злы и солоны;
Твой номер краской выведут на пятке,
И ждать в сарай положат до весны.
Лом – мерзлый грунт зимою не берет,
А если рвать – не напастись взрывчаткой.
Он ничего – он малость подождет
Покойник – смирный парень с крепкой хваткой.
В дубленках не гуляли мы и в фетрах,
Пыль на зубах перетирая в грязь;
Мы на горá давали кубометры,
Ни километры в землю углубясь.
…Вот ахнул взрыв, когда его не ждали,
Двоим отныне не встречать восход –
Имен их не запишут на скрижали,
По ним газета в голос не всплакнет.
Спустя всего лишь час – погиб другой –
Домолй он ехал через две недели;
И со слезами в голосе старшой
Сказал: «Да что ж вы, братцы, ошалели?»
Назавтра утром грянул новый взрыв –
Еще троим не видеть света Божья;
Лежат, глаза незрячие открыв,
Тебя ж озноб колотит мелкой дрожью.
Мы дали свой процент в конце концов,
Довольны все, а мертвые – тем паче.
Ведь недовольных нет средь мертвецов –
Они не возразят и не заплачут.
В бригаде было больше сорока,
К концу осталось меньше половины;
Лежат зэка, торчит нога, рука –
И кровь сочится из-под мешковины…
Такая вот история простая –
История, она всегда проста,
Как души мертвых, что в лазури тают,
И как свинцом залитые уста.
Я нынче предлагаю выпить вам –
За тех, кто платит жизни эту цену;
Кто бурит по не взорванным шурфам,
И должен подорваться непременно.
6
Баллада про отменное долголетие
Ни подарочек к дню рождения,
Ни наследства по завещанию –
Четвертак получила Ксения
От «Особого Совещания».
Дело было порой грозовою,
И ненастною, и осеннею;
И прошли сапоги кирзовые
Прямо с ходу по жизни Ксениной.
И осталось детишек трое,
Трое деток врага народа.
Увели ее под конвоем,
И былое кануло в воду.
Как она тогда убивалась –
На этапе, и после – в БУРе;
Но не скурвилась, не сломалась,
И судьбе не сдавалась, шкуре.
И пошла мытарства накручивать,
Пересылки, этапы со шмонами.
И пошли те деньки колючие
В стыках рельс громыхать вагонами.
Дни цинготные и тифозные,
Ослабевшие от дистрофии.
И голодные, и морозные –
Зашагали по всей России.
Поднималась она с петухами,
И работала – споро да ловко.
Уважительно вертухаи
Говорили – крепка, жидовка…
Но, зубами скрипя от ярости,
Матеря судьбу свою, шкоду,
Дотянула Ксюша до старости,
И увидела всё ж свободу.
Я скажу – не встречал, пожалуй,
В жизни большего жизнелюба.
Хоть годков ей было немало,
Хоть во рту – ни единого зуба.
Она прошлому память оставила,
Вечно – с внуками да с тарелкам.
Лишь при имени «батьки» Сталина
Бьет озноб ее дрожью мелкою.
Каждый день, в половине третьего
Ксюша с внучкой гуляет сквером.
Преотменного долголетия
Нам служа завидным примером.
7
Восемь лет
Ах, право – восемь лет не срок
Пред двадцатью пятью годами;
Так почему ж порой висок
Свербит осенними ночами?
И не могу никак уснуть –
Вновь предо мной – мои этапы,
И снова бесконечен путь,
И машут вслед мне – елей лапы.
Хоть в петлю лезь от тяжких дум,
Срок «восемь лет» - смешной и краткий,
Ведь не тебя ж сегодня кум
Позвал за новою десяткой…
Звучит сигнал – и снова мы
В пути – негаданно, нежданно…
Сменили ветры Колымы
На зной и степи Казахстана.
И не поймешь – куда везут?
Стучат немолчные колеса;
Умерших ночью погребут
Наутро тут же у откоса.
Какой-то в раж вошел злодей,
Набил в вагон две сотни зэков;
Где возят восемь лошадей,
Иль сорок вольных человеков.
От жажды всё горит во рту,
Здесь не доедет каждый пятый,
Так просто подвести черту –
Встать и пойти на автоматы.
Раздастся выстрел – и кранты;
На номер табель меньше будет,
Но хорошо усвоил ты,
Что всё же есть на свете люди.
Они помогут и спасут,
Не предадут, в беде не бросят;
Воды и хлеба подадут,
И ни о чем зазря не спросят.
И снова дальше крест несешь,
Надежда снова множит силы;
Что стук колес и злой галдеж,
И возле насыпи – могилы.
У нас смертей не будет двух,
Бояться гибели не надо,
Превыше грешной плоти – дух,
Превыше лжи – пребудет Правда.
А что себя спасти не смог
От этих, с чистыми руками –
Так, право, восемь лет – не срок
Пред двадцатью пятью годами.
8
Палачи и жертвы
Когда за полночь часы бьют в ночи –
К своим жертвам приходят палачи;
И тогда они из гроба встают,
И наводят именинный уют,
И усевшися впритирочку, в ряд –
Так душевно за жизнь говорят,
Благолепны, веселы и тихи,
И друг другу отпускают грехи.
. . . . . .
Кат с казненными – водой не разлей,
Как компания из лучших друзей.
Так балакают они до утра,
Позабыв, что расходиться пора.
А на утро, как петух прокричит,
Возвращаются – опять под гранит,
Иль под мраморную просто плиту,
Или в вечную мерзлоту.
9
Лагерный реквием
Безымянны в могильной стыни
Миллионы невиноватых –
Жертвы Треблинки и Катыни,
И создатели славы тридцатых.
Ни крестов наверху, ни надгробий ,
И лежат они там ни во гробе –
В арестантских робах, в бушлатах –
Миллионы невиноватых.
Замерзавшие на Васюгане,
Лес валившие по Индигирке,
Погибавшие в Магадане –
В черепах пулевые дырки.
Всё бульдозеры заровняли,
И не в мраморе, не в металле
Ни холма, ни знака, ни меты –
Ничего не осталось, нету…
Неразъемны земли оковы,
И поземка метёт со свистом…
Мета – голод тридцать второго;
Знак – в затылке пуля чекиста.
Как решение нацвопроса
В ямах общих – безглазы, безносы
Спят вповалку поволжские немцы,
Ингуши, татары, чеченцы…
. . . . . .
От Торжка до пустыни Гоби
Кто утрет материнские слезы?
Кто на тяжкий мрамор надгробий
В день пасхальный положит розы?
Ах, какая святая сила,
Так, чтоб всем им сполна хватило,
Всех вспомянет и всё оплатит,
И, оплакав, скажет нам – хватит..
10
Господь наш милосерд, но всех простить?! –
Несправедливо – в этом нет сомненья;
И разве можно было б в мире жить,
Когда б не вера в праведное мщенье?
11
…И всё дотла сгорело в этой топке,
Лишь звезды те же всё над головой,
И неизменны траурные сопки,
Да холмики, поросшие травой.
1980-е гг.
Литературно-общественный журнал "Голос Эпохи", выпуск 2, 2016 г. | 
