Дом как-то сразу притих, замер. Словно не только мы, дети, но и давно привычные вещи стали незаметнее и тише. Не скрипели веселым скрипом на различные голоса двери —бережные руки прикрывали их осторожно, чтобы нечаянным шумом не нарушить настороженную тишину, воцарившуюся в доме. Началось все это с того печального дня, когда маму привели чужие люди. Упала она в обморок, и так и привезли ее без сознания домой. Зазвонил телефон тревожно и отрывисто, появился доктор и с ним неизменные аптечные пакеты, с длинными языками и таинственными латинскими названиями. Два дня длился обморок, а потом мама очнулась и с тех самых пор говорила, словно во сне, сначала поднялась даже, двигаясь тоже, точно во сне, а потом опять слегла в постель. И воцарилась в доме тишина, полушопот, недоговоренность, мучительное ожидание чего -то, нам, детям, еще непонятного и страшного. А дни стояли солнечные, повесеннему радостные. Пасха была поздней в этом году. Уже отцвели ландыши и фиалки. В зимнем саду пышно расцветали крупные, яркие гиацинты, буйно разросся овес в ящике, посеянный специально для пасхального стола. Подходила к концу пятая неделя. Возвращались в пятницу вечером из церкви после Погребения, было как-то особенно жутко открывать входную дверь, казалось, там, за этой дверью, в нашем доме, всегда таком солнечном и радостном, притаилась страшная гостья—смерть Никогда раньше не подходила она так близко, так неотвратимо. А сейчас, казалось, она глядела из каждого угла комнаты, звучала в безразличных, тихих словах больной, шелестела ярлыками лекарств...была всюду—неотвратимая и жуткая.
По привычке, готовились к празднику, пекли куличи, красили яйца, делали пасху, но все эти приготовления были какие-то механические, без той безотчетной, светлой радости, как бывало раньше. Маме было хуже, она стала совсем прозрачная за эти дни; любимые, мягкие ласковые руки как-то беспомощно лежали поверх одеяла. Глаза ввалились и тихо мерцали каким-то особым, уходящим светом. — Мамочка, а мы из церкви! — Помолились? Это хорошо. Голос ее был спокойно-безразличный, беззвучный, тоже уходящий. — Мамочка, ты хочешь, мы тебе здесь устроим маленький пасхальный стол, поставим кулич, цветы—" твои любимые гиацинты, лилии? Хочешь? — Как хотите. Можно и цветы. Ей было все равно. — Мама, тебе хуже? — Нет. Мне ведь совсем не плохо. Просто я очень устала. Этих ноток в любимом голосе я не могла перенести; бросилась к отцу. — Папа, надо что-то делать. Что говорит доктор?—впервые заговорила я, словно взрослая, и отец как-то сразу понял эту мою внезапную взрослость горя. Доктор? Он не может понять мамину болезнь. Говорит, что время покажет. Ты думаешь, маме хуже? — Да ведь...она...— голос мой сорвался и задрожал от слез: — ведь она уходит от нас. Мама.. Утро не принесло ничего нового Как-то безрадостно, машинально накрывали стол, расправляли складки тяжелой пасхальной скатерти, ставили куличи, завивали тонкие полоски бумаги для украшения окороков и гусей. Все старались делать, как делала мама. Выложили гвоздиками крупные Х.В. на ветчине. Поставили в хрустальные вазы цветы. Каждые полчаса, оторвавшись от работы, на цыпочках подходили к маминой комнате, заглядывали, иногда спрашивали о чем -нибудь совсем постороннем. Мама лежала такая же безучастная, такая же бледная и так же скорее шелестом, чем словами, звучал ее голос.
Смеркалось. Я всегда особенно любила эти часы до заутрени, когда весь дом уже прибран, принаряжен, когда все готово к встрече Великого Праздника. Мерцают разноцветными огоньками лампады, какая-то торжественная тишина ралита в воздухе. Все как-то притаилось, прислушиваясь к счету часов, ожидая великой неповторяемой минуты, когда радостным напевом зальются колокола, и раздастся возглас : «Христос Воскресе!» Но в эту субботу тишина у нас в доме была пугающая и страшная. И, чувствуя, что я не могу больше выдержать эту неизвестность это неумолимое ожидание смерти, я снова бросилась к отцу: — Давай позвоним доктору опять! — Ты знаешь, что наш доктор уехал на Пасху на другую станцию (мы жили далеко от центра, тоже на узловой станции железной дороги) * — Позовем другого доктора. Я слышала, что к нам приехал новый врач. — Новому доктору неизвестен ход маминой болезни. Вряд ли он поможет. — Папа, попробуем! Так нельзя больше. Давай попробуем! Отец молча подошел к телефону. Было уже почти одиннадцать, когда приехал новый врач. Он вошел как-то особенно бодро и энергично. И почему-то от одной его походки мне стало весело, в душу пробралась какая-то надежда. Я вошла в детскую, опустилась на колени не у иконы, а у окна; в сумраке ночи виднелись купола нашего храма. Молилась ли я? Не знаю. Никаких слов молитв я не повторяла. Я только, не отрываясь, смотрела на купол и твердила:«Господи! Господи!» Йз спальни послышался веселый голос доктора, какой-то его вопрос и мамин голос. Я бросилась к ней. Мама лежала такая же восковая, прозрачная, но какое-то неуловимое движение жизни заметила я в ее лице, какой-то еще неуверенный, еще чуть заметный блеск в глубоко запавших глазах,
— Ну, вот, теперь приподнимитесь немного. Вот так. Нет, легкие хорошие. Что же это вы, в такие дни? Как можно? Нет, нет! Никакой диэты. Вам надо питание, воздух. Да вот погодите, я дня через три к вам с визитом заеду, вместе будем куличи пробовать...
И такая бодрость звучала в тоне врача, такая уверенность, что мама, я глазам своим не поверила, приподнялась с подушек и не прежним безразличным, а своим голосом спросила:
— Вы правда так думаете, доктор? Правда?
— Ну, конечно, вполне уверен. Был у вас нервный шок. Но он прошел, и теперь от вас зависит быть здоровой. Сегодня вы спокойно заснете. А вы потише, не шумите, когда вернетесь от заутрени: маме вашей нужен долгий, спокойный сон. И завтра —вот увидите, завтра вы будете чувствовать себя гораздо лучше.
И в это время оттуда, с далекой колокольни, сорвался радостный, ликующий всепобеждающий перепев колоколов. И мама как-то вся потянулась к этому радостному зову победы над смертью. В церковь я бежала бегом, отец и брат еле поспевали за мною. Церковь, наша церковь вся сияла огнями плошек, разноцветными фонариками, сотнями зажженных свечей. Я помню слова отца доктору:
— Это чудо, доктор! Ведь мы все надежды потеряли! - И спокойный, веселый ответ врача:
— Чудо...Да ведь и ночь сегодня наполнена чудом из чудес!
Я помню потом вполне обоснованные логич ные объяснения маминого выздоровления. Нер вный шок. Правильный подход врача. Уверен ность в диагнозе. Все нервные заболевания ле чатся тем, что врач как бы внушает пациенту во лю к жизни. Много очень логичных, умных объж нений. Но для нас, для меня, для отца объясне ние было одно: это было чудо. Чудо было все. Что я подумала о новом докторе, что я услышала об его приезде. Что пришел он в час, когда уже началась Светлая заутреня, что с радостным перепевом пасхальных колоколов вошла в сердце мамы воля к жизни. И насвсегда запомнились мне слова доктора: «Чудо. Да ведь и ночь сегодня наполнена чудом из чудес». Сколько раз в жизни каждый из нас проходит, незамечая чудес, объясняя их совпадением, случайностью, целым рядом умных и логичных выводов, и подумать не хочет, что именно в этот миг коснулась его благость Господня, та чудесная, неизреченная Божья милость, которую никогда мы не могли понять умом, и которую так легко понимает и чувствует сердце людское. |
