 Моя малая и большая родина – деревня Вощанки Кормянского района Гомельской области. Здесь я родился в 1945 году, и на этой благодатной земле белорусской прошли годы моей молодости: детство, отрочество и ранняя юность. Здесь я ходил босиком в начальные классы Вощанской семилетней школы. Одноэтажная бревенчатая школа с большими окнами и просторными светлыми классами была построена в довоенное время, и в её строительстве принимали участие местные крестьяне-мужики, лучшие и умелые плотники деревни, в том числе и мой дед по материнской линии Прокофий Иванович Лазаренко.
В Вощанках в родительском доме я жил вплоть до поступления в Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова в 1963 году. Сюда, на свою родину приезжал каждый год и не один раз в юности, будучи студентом и аспирантом, и в более зрелом возрасте, чтобы помочь родителям в домашних и полевых работах, заготавливать на зиму дрова и сено.
Здесь же, на родной белорусской земле был я и школьником, и пастухом во время летних каникул, и начинающим столяром. Учился сначала в Вощанской школе, а потом в Литвиновичской средней, куда поступил в восьмой класс с аттестатом о семилетнем образовании и где по завершении учёбы в последних двух классах осваивал столярное дело.
Средняя школа расположена в живописном месте среди вековых деревьев, в селе Литвиновичи вблизи реки Сож, на правом её берегу, в восьми километрах от моего дома. Её здание двухэтажное, необычно высокое, больше похожее на городское строение, особо выделялось среди приземлённых, бревенчатых, крестьянских хат, крытых соломой и внешне мало чем различавшихся. Сквозь раскидистые ветви лип, белеющий силуэт школы был виден издали. Особенно красив он летом, когда, пышным цветом расцветая, белеют и благоухают липы. Этот неповторимый силуэт живой природы хорошо просматривался в ясную погоду на фоне голубого неба с серебристыми, пёристыми облаками, неподвижно повисшими в вышине. Глядя на такую обворожительную картину, невольно приходила мысль: в школе обретают знания, неиссякаемый источник совершенства, возвышающий всякого благомыслящего человека, стремящегося познать природу и гармонию всего земного и небесного...
В Литвиновичскую школу сначала я ходил пешком, а потом ездил на велосипеде. Особенно трудно было добираться до неё ранней весной и поздней осенью, когда просёлочная дорога становилась почти не проходимой из-за тающего снега и затяжных осенних дождей. И для меня ни плохая дорога, ни проливные дожди, ни трескучие морозы не были помехой – на занятия я ходил в любую погоду даже тогда, когда зимой в сильную метель всю дорогу полностью заносило снегом выше колена, что ни пройти, ни проехать. Школа притягивала меня неведомой силой, и я ходил в неё с охотой – учёба всегда приносила радость…
Учился в этой школе с великолепными учителями, свободно владевшими своими предметами и проявлявшими поистине родительскую заботу о своих учениках. После её окончания с золотой медалью я получил аттестат о среднем образовании с отличными оценками по всем предметам и свидетельство столяра четвертого разряда. Такой высокий разряд за профессионально выполненную работу был присвоен экзаменационной комиссией в виде исключения мне одному в классе, а остальным выпускникам – только второй.
Практические и теоретические знания столярного дела и владение инструментами пригодились мне в дальнейшем, когда, учась на дневном отделении в университете, я работал лаборантом и механиком и участвовал в разных научных геофизических экспедициях. И особенно они были востребованы, когда, будучи аспирантом, я проводил самостоятельно экспериментальные исследования, весьма непростые в техническом исполнении. Тогда своими руками приходилось выполнять сложнейшую и очень тонкую работу – проводить измерения в широком диапазоне температур в слабых и сильных магнитных полях, что требовало не только фундаментальных знаний, но и большого мастерства экспериментатора. Да и в быту и на даче практические знания тоже оказались не лишними.
Трудовые навыки и практический опыт важны и нужны в любом деле в повседневной жизни. Поэтому с уверенностью можно утверждать: трудовое обучение во всех классах средней школы приносит пользу, и оно отнюдь не развлечение подобное современному бездумному погружению в компьютерный виртуальный мир, а очень важная и необходимая составляющая полноценного и достойного образования. Такое образование становится более полноценным и значимым, если в семейном кругу ещё с раннего детства прививается любовь к труду благородному…
У нас была большая и дружная семья: мои родители вырастили и воспитали шесть детей: у меня три брата (два старших и один младший) и две сестры, старшая и младшая. Несмотря на все невзгоды, а их было немало, и трудности бытия того времени, они, проявляя родительскую заботу, любили нас и прилагали много сил, чтобы мы воспитывались на добрых православных традициях и стали просвещёнными людьми. И все мы вышли в люди – закончили Литвиновичскую среднюю школу и потом, получив профессиональные образования, успешно работали в разных отраслях хозяйства и образования. У каждого из моих братьев и сестёр своя интересная биография…
Мой отец, Карпенков Харлан Корнеевич (1908–1990), как и его родители, в совершенстве знал крестьянское дело, всем сердцем и душой любил землю, которая отчасти кормила нашу многодетную семью. Пахал, сеял и знал, когда, как и что нужно делать, чтобы получить хороший урожай. Его отец Корней Сергеевич тоже был опытным пахарем и сеятелем. Землю пахал сохой (плуга тогда ещё не было). Он владел двенадцатью десятинами пахотной земли, которой лишился в начале тридцатых годов при сталинском, варварском нашествии на деревню. Из прежнего земельного надела остался крохотный клочок земли – всего восемнадцать соток приусадебного участка.
Когда я учился в университете, отец иногда провожал меня до автобуса, следовавшего прямым рейсом до Москвы. Чаще всего это было во время зимних каникул. Мы проходили пешком более десяти километров просёлочной дорогой, иногда заметённой снегом. Справа от нас вдали, напротив леса виднелось широкое поле. Он показывал на эту пахотную землю, и говорил, что она принадлежала его отцу, моему деду, и которую отняли. Трудно сказать, чем отзывалось в его душе такое нерадостное воспоминание, но по его печальному выражению лица и притихшему голосу можно было догадаться, что он сильно волновался и переживал…
Кроме землепашества, мой отец с большим увлечением занимался и другими делами. Он был опытным плотником, и его, как лучшего мастера плотницкого дела, нередко приглашали строить бревенчатые хаты односельчане, в том числе и учителя. В совершенстве и превосходно владел он столярным и бондарным ремеслами. Уделял много времени пчеловодству, которое было вторым после земледелия значимым делом в его жизни и в нашей многодетной семье. Все эти земные дела, основные и неосновные, как и каждодневная крестьянская работа от зари до зари, от темна до темна в своём небогатом хозяйстве, помогали нашей большой семье худо-бедно сводить концы с концами и выжить в трудные годы. При этом выплачивать грабительские налоги, включая сталинские подати за обучение, введённые в 1940 году. Такие обременительные, непомерно большие денежные и натуральные поборы значительно превышали семейный годовой доход…
К нам домой, к моему отцу очень часто приходили за разными хозяйскими советами односельчане и крестьяне из других деревень. Приходили посоветоваться и местные учителя, лесники и лесничие. Особенно часто бывали у нас дома начинающие пчеловоды, которые задавали разные вопросы. Что нужно делать, чтобы пчелиные семьи были сильными и больше приносили мёда? Какую работу нужно выполнить, чтобы они слишком часто не роились? Ответы на эти и другие вопросы, деловые беседы иногда длились не один час, несмотря на неотложные и повседневные работы и большую занятость отца в своём хозяйстве.
Учась с прилежанием в церковно-приходской школе, мой отец хорошо изучил элементарную математику, легко и с удовольствием решал школьные задачи и помогал нам в начальных классах самостоятельно освоить устный счёт и азы арифметики. Он свободно читал не только на русском, но и на старославянском языке, и в понимании Библии, к которой регулярно обращался, чаще всего по церковным праздникам, он не испытывал затруднений.
Моему отцу очень нравилась поэзия русских поэтов. Некоторые стихи Николая Некрасова и Алексея Кольцова он знал наизусть ещё со школьных лет и иногда в редкие свободные минуты зимними вечерами читал их для нас. Для чтения художественной литературы, чаще всего далёкой от крестьянской жизни, у него не хватало времени. Зато регулярно выписывал газеты и журналы. С большим вниманием изучал книги по пчеловодству и сельскому хозяйству. Изложенные в книгах практические советы и рекомендации он применял в своих земных делах…
Моя мать, Карпенкова Ева Прокофьевна (1911–1977), как и её предки, родилась в деревне Вощанки на земле белорусской. На её плечах держались домашнее хозяйство, в котором круглый год работ невпроворот. Летом она, кроме того, работала в поле, а зимой, кроме каждодневных неотложных дел, пряла нитки из предварительно заготовленного льняного волокна и ткала из них полотно. И все в нашей большой семье всегда были сыты и одеты, хотя питались и одевались весьма и весьма скромно, но все мы ходили в чистой и опрятной одежде. Да и в хате всегда было чисто, соблюдался порядок, и всё находилось на своих местах.
Мать знала многие русские народные сказки и в свободные от домашних дел минуты, чаще всего в воскресные дни, рассказывала их нам.
Поздней осенью, когда заканчивались основные полевые работы, моя мать из снопов обмолоченного льна с помощью ручной мялки готовила волокно, освобождая его от костры. Из очищенного и расчёсанного тонкого волокна с бледно-серебристым отливом долгими зимними вечерами при тусклом свете керосиновой лампы она пряла нитки. При этом под монотонное жужжание самопрялки иногда пела песни, в основном грустные, о несчастной женской доле.
А потом ближе к весне отец вносил в хату и выставлял кросны, на которых моя мать из льняных ниток ткала полотно. И так повторялось каждый год.
Гораздо реже ткалось полотно для покрывал с разноцветными рисунками и скатертей с красивыми витиеватыми узорами. Такие нарядные покрывала и скатерти бережно хранились в сундуке и застилались только в большие церковные праздники.
Готовое сотканное полотно сероватого цвета ранней весной выносили в огород, расстилали на чистом искристом снегу, который не успел растаять. Под ярким весенним солнцем оно белилось. Из отбеленной льняной ткани родители сами шили простыни и рушники для повседневного пользования. Для шитья верхней одежды чаще всего использовалось тонкое, предварительно окрашенное полотно голубого либо бледно-серого цвета. Вся эта непростая и сложнейшая работа требовала больших практических навыков и особого мастерства. Она выполнялась обычно весной, ближе к Пасхе.
К этому великому православному празднику всё в доме готовилось заранее тщательно и основательно. Производилось множество больших и малых работ. Белили внутри хаты стены и печь. Очищали от сажи печную трубу и дымоходы. Матрасы, сшитые из грубого льняного полотна и считавшиеся целебными, набивали свежей соломой, осокой и папоротником. Убирали тщательно в хате, мыли до блеска дощатые полы. Топили дольше обычного русскую печь и пекли в ней пасхальные пироги из просеянной пшеничной муки тонкого помола и начинённые разными вкусными приправами. Красили куриные яйца, припасённые для праздника. Готовили домашнюю ветчину и другие яства для праздничного стола. В этой предпраздничной работе участвовали все – и стар и млад. Каждый в нашей семье выполнял свою посильную работу, но больше всех трудились, конечно же, родители.
В канун Светлого Воскресения освящали пасхальные пироги с подрумянившейся, золотистой коркой и тёмно-коричневые яйца, окрашенные в настое из луковой шелухи. Каждый год Пасху мы встречали с великой радостью, с благоговением и молитвой перед праздничной трапезой. Все мы по-своему наряжались, надевали скромное, обновленное одеяние – одежду, сшитую руками наших родителей из самотканого льняного полотна...
Моей многодетной матери, родившей и воспитавшей шесть детей, по моему запросу из Москвы, когда я учился в аспирантуре Московского государственного университета, была вручена правительственная награда «Медаль материнства I степени». К сожалению, это было сделано с большим опозданием, незадолго до её смерти...
Родители приучали всех нас с самого раннего детства к труду благородному и добросовестно относиться к любому делу. Воспитывая на добрых православных традициях, на своём примере они научали отличать добро от зла. Каждый день и всякий раз напоминали о том, что обижать кого-то грешно, что сквернословить и обзывать кого-либо тоже грешно и что большой грех не слушать родителей…
Мои родители похоронены на местном кладбище в Вощанках, где за рекой на высоком взгорке среди вечнозелёных сосен, елей и белеющих берёз покоятся их близкие и дальние предки. На их могилах установлен памятник, изготовленный из тёмного гранита по моему заказу в Москве. Он великолепно выполнен опытными московскими мастерами в виде расширяющейся к верху массивной плиты с прямоугольными продольным и поперечным сечениями. На лицевой её стороне высечены изображения отца и матери, их фамилии, имена, отчества и даты жизни. Ниже справа – библейские слова «По плодам их узнаете их», а с обоих боков вырублены православные кресты. Я привез гранитный памятник на своей машине «Москвич» и установил его вскоре после смерти отца…
Про отношения новоявленной власти к моим родителям можно написать отдельный рассказ в назидание подрастающему поколению. Какими бы их не считали местные партийные власти того времени и как бы их не называли, они относились к разряду тех крестьян-тружеников, которые, работая в поле с раннего утра до позднего вечера, своими руками добывали и добывают в поте лица хлеб насущный и содержат многодетные семьи. Таких земных тружеников во всем цивилизованном мире называли и называют фермерами, и на их благородных трудах держится продовольственная безопасность во всем мире.
Взаимоотношения с односельчанами были нейтральными, деловыми, а со многими и дружескими, но никогда не были враждебными. Отношения со стороны властей были всё же разными в разное время, но тоже не враждебными, несмотря на всеобщую смуту, рождённую большевицким переворотом семнадцатого года. Иначе моих родителей и отца, прежде всего, без всяких оснований могли бы арестовав, лишить свободы либо сослать подальше от родной земли, как поступали с великим множеством честных, безвинных крестьян-тружеников.
И, в частности, как жестоко и несправедливо обошлись с моим близким родственником Поляковым Малахом Ивановичем, мужем моей тётки Марьяны по линии отца. Его арестовали весной 1930 года за то, что он своими руками и за свои заработанные средства построил ветряную мельницу в соседней деревне Берёзовка Кормянского района. Трагическая его судьба до сих пор не известна. Говорят, что после жестоких издевательств на допросах его расстреляли местные изверги-чекисты… Спустя более полувека, в 1989 году его полностью реабилитировали. Очевидно, реабилитация, какой бы она не была справедливой, не воскресит его, как и многих миллионов безвинных жертв чудовищного самовластия, повлекшего за собой общенациональную катастрофу для русского и братского народов.
Да и от подобных реабилитаций, пусть и официально объявленных государством, не становилось и не становится легче родственникам, потерявших по воле партийных извергов-самозванцев своих родных и близких. Тем не менее, признание безвинности жертв и, следовательно, вины наёмных исполнителей – это некое покаяние властей. Однако такое покаяние вынуждены совершать совсем другие люди, люди другого поколения, которые к бандитским преступлениям прошлого времени совсем не причастны…
Нейтральные отношения местных властей к моим родителям сразу же стали доброжелательными и даже покровительственными после моего поступления в Московский государственный университет в 1963 году. О поступлении узнала вся деревня Вощанки после получения моими родителями почтовой открытки с их поздравлением в связи с зачислением меня студентом первого курса физического факультета университета…
Вспоминается один интересный эпизод из моей юности. Во время учёбы в университете я каждый год в разное время приезжал к родителям в деревню Вощанки, дабы помочь им в домашних работах и сходить на кладбище, чтобы убрать могилы родственников, и вспомнить с родителями о том, как своим благородным трудом они поднимали на ноги всех нас, своё трудолюбивое поколение. Однажды летом, когда я приехал в деревню (был тогда я аспирантом), в хату к нам зашёл незнакомый человек в форме капитана милиции. Моя мать предложила ему сесть за стол и спросила, что хотел бы он покушать. В нашем доме всегда соблюдалась добрая крестьянская традиция: любого незнакомого человека, вошедшего в хату, в том числе и нищего, пришедшего за подаянием, всегда принимали за гостя, и даже в тяжёлые времена находили, чем угостить. Но капитан милиции отказался от угощения, но сел за стол. Сняв фуражку с кокардой и положив её на стол, он вынул из кожаной сумки в виде планшета какие-то бумаги. Затем стал задавать не совсем понятные для родителей вопросы, и делал он это не совсем корректно. И мне об этом было слышно – в то время я находился в дальней комнате. Я вынужден был выйти к милиционеру. Поздоровавшись с ним, я спросил, почему он не представился. Он, покраснев и немного застеснявшись, предъявил мне удостоверение, по которому я узнал, что это был сотрудник органов безопасности (КГБ). По-видимому, незнакомый гость в погонах выполнял предписанное ему сверху задание в связи с моим участием в научных исследованиях с грифом секретности.
В результате той и всех других проверок в то время не было никаких помех и препятствий со стороны КГБ в моей почти десятилетней учёбе в университете. Не было каких-либо помех и в дальнейшем, когда я был научным руководителем важнейших научно-исследовательских работ с ограниченным доступом, выполняемых совместно с оборонными отраслями промышленности СССР. Каких-либо ограничений и препятствий я не испытывал и при оформлении документов для поездки за рубеж на международные научные конференции…
В нашей большой семье всегда была благожелательная атмосфера. И родители никогда не навязывали своё мнение, особенно, когда мы взрослели и стремились быть независимыми при решении разных вопросов. Я не помню, чтобы отец и мать запрещали кому-то из моих братьев, сестёр и мне стать пионером либо комсомольцем. Однако я не вступал ни в пионеры, ни в комсомол и вовсе не потому, что так велели родители. Такой свободный выбор я делал самостоятельно, по собственному убеждению, твёрдо зная, что вступление в какие-то не совсем понятные ряды – дело добровольное. По этой же причине в зрелом возрасте я не был членом партии, даже тогда, когда служил офицером в армии, что случалось в то время весьма редко. Офицеров, как правило, принуждали тогда вступать в партию…
Вступать в пионеры в начальных классах Вощанской семилетней школы мне никто не предлагал, и никто из учеников в нашем классе не носил галстук. Одна из причин – в начале 50-х годов прошлого века в магазинах не было не только самого необходимого – хлеба, но и многого другого, включая красные галстуки для пионеров.
Гораздо позднее, в старших классах в комсомол меня никто насильно не пытался загнать. Вспоминается один случай из школьной жизни. Однажды в Литвиновичской средней школе (тогда я учился в одиннадцатом классе) учитель математики Ганжуров Г.Г., классный руководитель, при встрече со мной в коридоре пытался выразить опасение за мою дальнейшую судьбу. Однако из такой доброжелательной беседы и ненавязчивого предупреждения вовсе не следовало, что я обязан был вступить в комсомол.
С поступлением в Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова я попал в интеллигентную среду, где воспитанные и тактичные люди по достоинству ценили и ценят до сих пор прилежную учёбу, стремление к знаниям, добросовестный труд и научные достижения, а вовсе не социальное происхождение или какую-либо партийную принадлежность.
Многие университетские преподаватели были кандидатами и докторами наук. Такие высокие научные степени присваиваются учёным, проводящим исследования, основанные, как правило, на экспериментах и опытах. Именно экспериментальные исследования, а не абстрактные рассуждения, высоко ценил великий русский учёный Михаил Васильевич Ломоносов, основатель Московского университета. Он утверждал: «Опыт дороже тысячи мнений, рождённых воображением». Это утверждение актуально и сегодня, когда существенно расширилась технологическая база экспериментальных исследований во всех отраслях науки.
С «учёными степенями» были и другие преподаватели в университете, весьма далёкие от естественно-научного познания. На естественных факультетах их было сравнительно немного. Критерий защиты диссертаций для них был не эксперимент и не опыт, а пространные рассуждения, основанные на марксизме-ленинизме – теории разрушения, а не созидания. Соискатели таких степеней были весьма ограниченными в познании философии, отечественной и мировой истории. Они не смогли объективно оценить разрушительную силу марксизма-ленинизма, как это сделал выдающийся русский философ Иван Александрович Ильин, профессор Московского университета, учёный мирового масштаба, обстоятельно доказавший пагубность коммунистической утопии и предсказавший её трагические последствия с многомиллионными жертвами русского и братского народов…
Преподаватели университета в подавляющее большинство были беспартийными, но владели превосходно высоким научно-методическим мастерством объяснять сложнейшие и абстрактные вопросы на доступном и понятном языке. И они, в сущности, проявляли родительскую заботу о студентах, как о своих любимых детях. И для нас, студентов университет был вторым домом, где мы жили, учились и были бесконечно счастливы, шаг за шагом продвигаясь к вершине знаний. Этот уникальный дом был не просто вторым, а, по-настоящему, родным, куда хотелось вернуться всегда, особенно летом, после напряжённой работы от зари до зари в студенческих строительных отрядах и после интересных, увлекательных экспедиций, где решались хотя и несложные, но исследовательские задачи, весьма важные для дальнейших научных изысканий…
Уважительные, общечеловеческие и доброжелательные отношения преподавателей ко всем студентам и аспирантам во многом исходили от ректора университета Ивана Георгиевича Петровского, талантливого руководителя, человека большого ума и совести, академика АН СССР, выдающегося математика с мировым именем, но беспартийного. И он был, в некотором смысле, свободен от партийной диктатуры. Однако партия всё же достала и его – он умер в здании центрального комитета после разговора с высоким партийным чиновником, мало что смыслившим в науке и образовании…
Ректор университета И.Г. Петровский, удивительно обаятельный человек, был доступен для всех вне зависимости от учёных званий, степеней и должностей. Большую организаторскую и многоплановую работу он проводил при строительстве огромного университетского комплекса на Воробьёвых горах, весьма оригинального по своему многофункциональному назначению и архитектурному воплощению. При подборе кадров его интересовали деловые и творческие люди. Ему принадлежат слова: «Я не спрашиваю вас, кто занимается этим вопросом. Мне нужен тот, кто его решает». Занимая более двадцати одного года высокий ректорский пост, И.Г. Петровский стремился помочь каждому преподавателю и сотруднику, проявляя отцовскую заботу, чтобы они на работе добросовестно трудились и чувствовали себя как дома, а студенты при этом прилежно учились и, приближаясь к научной истине, испытывали великую радость познания гармонии природы и человека.
Библиографические ссылки
Карпенков С.Х. Русский богатырь на троне. М.: ООО «Традиция», 2019. – 144 с.
Карпенков С.Х. Стратегия спасения. Из бездны большевизма к великой
России. М.: ООО «Традиция», 2018. – 416 с.
Карпенков С.Х. Незабытое прошлое. М.: Директ-Медиа, 2015. – 483 с.
Карпенков С.Х. Воробьёвы кручи. М.: Директ-Медиа, 2015. – 443 с.
Карпенков С.Х. Экология: учебник в 2-х кн. Кн. 1 – 431 с. Кн. 2 – 521 с. М.: Директ-Медиа, 2017.
Степан Харланович Карпенков
|
