Она трижды теряла свой нательный золотой крест, надетый при крещении. Однажды еще маленькой девочкой, расшалившись на вспаханном поле, другой – кувыркаясь в стоге сена, третий – в парижском метро. И всегда каким-то чудом находила пропажу. Даже когда его украли в Харбине – крест совершенно немыслимым образом вернулся к хозяйке. Что это: везение или Божий промысел? В ее жизни, стихах есть какая-то магия, тайна, загадка – она сама давно уже стала легендой: слишком яркая незаурядность, «неповторяемая неповторимость» подарена Лариссе Андерсен судьбой.
Все меньше красивых женщин,
Все меньше стихов и песен,
И мир, разлукой увенчан,
Стал душен, печален, тесен…
Ах, только ты, Ларисса –
Какой-то отсвет старинный…
Восторженные строки «китайского» поэта Василия Логинова в числе многих других оказались вплетенными в искусный «венок сонетов», посвященный Лариссе Андерсен, музе дальневосточного эмигрантского Парнаса 20–40-х годов прошлого столетия.
Русская литература Китая только в последнее время получила достойное признание и заняла подобающее ей место в золотой книге словесности Зарубежья. Как утверждает американский профессор Вадим Крейд, с 1918 по 1947 годы в Харбине и Шанхае было издано около 200 поэтических сборников – «авторских и коллективных, талантливых и посредственных, заслуживших известность и оставшихся в тени» ((Русская поэзия Китая:Антология/Сост. В.Крейд, О. Бакич. – М.: Время, 2001)). Как и во всех странах русского рассеяния, стихи писали многие – настоящих поэтов, прошедших сквозь сито времени, оказалось несколько десятков – от широко известных Арсения Несмелова, Валерия Перелешина до тех, чьи имена «проявляются» из небытия лишь сегодня. Среди них – Ларисса Андерсен. Ей было 15 лет, когда она опубликовала свое первое стихотворение «Яблони цветут». И оно сразу определило ее судьбу.
Вокруг нее всегда царила атмосфера восхищения и влюбленности. Белая Яблонька, Джиоконда, Сольвейг, Горний Ангел, Печальный Цветок – вот лишь неполный список имен, которыми величали Лариссу современники: Алексей Ачаир, Георгий Гранин, Валерий Перелешин, Николай Петерец, Александр Вертинский.
Именно так, с двумя «с», пишет она свое имя и в наши дни. В этом нет никакой манерности, претензии или «принцессности»: его обладательница просто не стала менять старую орфографию, которая существовала, когда она родилась, как, впрочем, и собственную творческую манеру письма. Стихи и проза Лариссы Андерсен, участницы ставшей поистине легендарной харбинской литературной студии «Молодая Чураевка» ((Литературное содружество в среде русских эмигрантов, возникшее в Харбине в 1926 году под руководством поэта Алексея Грызова (псевдоним Ачаир), сначала как «Кружок ХСМЛ-журнала», потом – «Зеленая лампа», «Молодая Чураевка», позднее – просто «Чураевка». Просуществовало 9 лет.)), шанхайского «Острова» ((Поэтический сборник, изданный в Шанхае в 1946 году, куда вошли произведения участников поэтического кружка «Пятница», созданного в Шанхае в 1943 г. «Пятница» просуществовала два года.)) тоже «какой-то отсвет старинный».
Ее жизнь можно сравнить с увлекательнейшим романом, увы, почти неизвестным нашим современникам. Как и ее стихи, которые Александр Вертинский называл «Божьею Милостью талантом». ((Вертинский Александр. По земным лугам. Л. Андерсен. Стихи. Шанхай. 1940// Шанхайская заря. – 1940. – май))
Эта книга, на первый взгляд, тоже появилась на свет благодаря счастливой случайности. Все началось с личного дела Лариссы Андерсен, хранящегося в Коллекции Бюро по делам российской эмиграции в Маньчжурской империи в Государственном архиве Хабаровского края. Вернее, с крохотной фотографии «для протокола». На меня сквозь полувековую толщу лет смотрела удивительно красивая женщина. Неожиданно пришла мысль: «Мы непременно должны встретиться».
Вскоре известный дальневосточный историк Амир Хисамутдинов, к несказанной моей радости, сообщил французский адрес Лариссы Андерсен, который узнал от одной из ее эмигрантских подруг, жившей в Америке. А потом была нечаянная, словно дарованная небесами поездка в Париж, короткое путешествие на поезде в крохотный городок Иссанжо, затерянный в верховьях Луары, среди «горячих гор» – потухших вулканов, покрытых вереском; бурных речек, гигантских елей и пасторальных пейзажей. Именно здесь, на родине своего мужа Мориса Шеза, почти 40 лет назад поселилась Ларисса Андерсен.
Теперь, по прошествии времени, понимаю: то была сужденная встреча. Судьба распорядилась так, чтобы Ларисса Андерсен вернулась на родину не только своими дивными стихами: по-русски лиричными, искренними, пронизанными воздухом Китая, где они впервые появились на свет. В ее личном собрании, который ей одной разобрать уже не под силу – зрение катастрофически падает, – мы смогли обнаружить немало литературных сокровищ.
Проза Л. Андерсен – что не легло в рифму, – заслуживает не менее пристального внимания. Проза не многотомна и практически неизвестна читателю, при этом обладает редкой поэтичностью, точностью в деталях, тонкостью в образах. Можно сказать, это живопись, рожденная словом. В архиве Л. Андерсен сохранились путевые заметки, воспоминания об известных людях прошлого столетия, с которыми ее свела судьба, статьи, опубликованные в журналах «Рубеж» (Харбин), «Возрождение» (Париж), а также в газетах «Чураевка» (Харбин),»Шанхайская заря», «Русская мысль» (Париж). Некоторые из них подписаны ее псевдонимами – Марина Барсова, Ларисса Томилина, Андреева.
Особый интерес представляет эпистолярное наследие поэтессы (пока еще до конца не изученное), часть которого также вошла в книгу. Ларисса Андерсен почти полвека активно переписывалась с друзьями юности, разбросанными по всему свету, с кем ее породнила общая эмигрантская доля. Увы, с каждым годом их остается все меньше: из чураевцев время поберегло лишь ее и Владимира Слободчикова, который сейчас живет в Москве.
Не изменяя прежней традиции, Ларисса (именно так, без отчества, она попросила себя называть при первой же встрече) и сегодня каждое свое письмо печатает на старенькой портативной машинке «Kolibri» под копирку, в двух экземплярах. Получить ее послание все равно что впустить в дом праздник. Это всегда умные, интересные, нередко ироничные наблюдения за тем, что происходит вокруг, размышления о судьбе, о Боге, о душе. Искренняя боль и сердечные переживания о животных, к которым она испытывает особую любовь и привязанность с детства.
Лариссины письма можно назвать своего рода мемуарами: «полное сочинение» своих воспоминаний она пока так и не собралась написать. В этих письмах бьется живой пульс давно минувшего времени – здесь и колорит эпохи, и нюансы взаимоотношений людей творческих, к тому же довольно известных. Она была знакома со Святославом Рерихом, Александром Вертинским, Вс. Ивановым, Арсением Несмеловым, Виктором Петровым, Валерием Перелешиным, Ириной Одоевцевой, Борисом Зайцевым, Зинаидой Шаховской, Сергеем Оболенским. И это был круг равных.
Поражает еще одно, почти мифическое совпадение: когда мы стали подыскивать снимок Лариссы для обложки книги, выбор пал на фото, сделанное много лет назад в Китае на паспорт. Как оказалось, Вертинский, готовивший к печати книжечку стихов Л. Андерсен ((Андерсен Л. По земным лугам…: Сб. стихов. – Шанхай: Изд. журн.»Современная женщина», 1940. – 56 с.)) в Шанхае почти 70 лет назад, тоже выбрал именно его, но тогда снимок по каким-то причинам не попал в тоненький томик.
С фотографии «широко распахнутыми глазами, внимательными и печальными, на нас смотрит простое и строгое, чуть-чуть иконописное лицо автора» ((Вертинский Александр. По земным лугам. Л.Андерсен. Стихи. Шанхай. 1940. //Шанхайская заря. –1940. – май.)). В нем нет и налета лицедейства – только ясность и какая-то притягательная сила.
Было время, когда Лариссу Андерсен находили удивительно похожей на знаменитую актрису Вивьен Ли. Родись первая в Лос-Анжелесе, она, возможно, тоже стала бы популярной кинодивой. Но Ларисса появилась на свет на восточной окраине Российской империи, в провинциальном г. Хабаровске, а молодость ее прошла в Китае, среди харбинских бескрайных гаоляновых полей, шанхайских туманов и вечно спешащей респектабельной Bund – знаменитой набережной Шанхая.
У нее была своя судьба, свой талант, своя известность. И особая, только ей присущая красота: синие–пресиние глаза, темные, почти черные локоны с оттенком благородной меди, чистый овал лица, божественная фигура, врожденная грация.
Природа оказалась к ней на редкость щедра. Ларисса писала «прекрасные и терпкие стихи» ((Вертинский Алексендр. Ларисса Андерсен. // Шанхайская заря. – 1940. – 21 апр.)), а еще она восхитительно танцевала, пройдя «ускоренный курс» хореографической школы Лидии Карловны Дроздовой, воспитанницы Петипа, причисленной в свое время к российскому императорскому двору.
Александр Вертинский, большой поклонник таланта и красоты Лариссы Андерсен, написал в одной из статей, посвященных ей: «Я… хочу отметить появление «странного» цветка, прекрасного и печального, выросшего в «Прохладном свете просторного одиночества». И еще не затоптанного жизнью» ((Вертинский Александр. Ларисса Андерсен. // Шанхайская заря. – 1940. – 21 апр.)).
Даже много лет спустя, вернувшись в Москву из Шанхая, где они познакомились, из последней точки своего долгого эмигрантского путешествия, он нередко цитировал ее стихи в компании друзей, в письмах к жене, Лидии Циргвава, с которой Ларисса тоже была знакома:
Я иду в этой жизни, спокойно толкаясь с другими…
Устаю, опираюсь на чье-то чужое плечо,
Нахожу и теряю какое-то близкое имя…
Имя Лариссы Андерсен взыскательный Евгений Евтушенко занес в составленную им антологию отечественной поэзии ХХ столетия «Строфы века».
При том, что Л. Андерсен за свою жизнь выпустила лишь единственную книжечку стихов в Шанхае в 1940 году ((Андерсен Л. По земным лугам…: Сб.стихов. – Шанхай: Изд. журн. «Современная женщина», 1940. – 56 с.)) благодаря настоятельному совету и деятельному участию в этом ее друзей, в первую очередь самого Александра Вертинского.
Его имя будет не раз упомянуто в этой книге – слишком близки по духу они оказались: легкий, чарующий стих Лариссы Андерсен; магия слова и колдовство жеста Александра Вертинского. Немудрено, что вскоре в русских эмигрантских кругах родилась легенда – об истории их любви… Ларисса пыталась развенчать досужие разговоры и светские вымыслы, но они упорно продолжали жить…
Вертинский действительно одно время был в нее страстно влюблен … Безответно. Она конечно же высоко ценила его талант, ей лестно было внимание кумира тысяч и тысяч русских эмигрантов, но это не стало Судьбой…
«Если бы Господь Бог не дал Вам Ваших печальных глаз и Вашей Внешности – конечно, я бы никогда в жизни не обратил на Вас такого внимания и не наделал бы столько ошибок, сколько я наделал! – грустно восклицал Вертинский в одном из писем к Лариссе, обнаруженном каким-то чудом в ее архиве, долгие годы она считала его пропавшим. – …Важно, что Вы – печальная девочка с изумительными глазами и руками, с тонкими бедрами и фигурой отрока – пишите такие стихи!» ((Собр. Л.Н. Андерсен (Франция). Из письма А. Н. Вертинского от 1936.)).
Ларисса Андерсен, даже столько лет спустя, не решилась пока полностью опубликовать это письмо, дозволив сделать лишь небольшую цитату.
В блокнотных листочках с фирменным знаком отеля «Cathay Mansions», покрытых размашистым почерком Вертинского, оказалось вложено отпечатанное на машинке его поэтическое «Ненужное письмо»:
Приезжайте. Не бойтесь.
Мы будем друзьями.
Нам обоим пора от любви отдохнуть,
Потому что уже никакими словами,
Никакими слезами ее не вернуть…
Второе письмо Александра Николаевича, найденное в той же зеленой папке, приводится в книге без купюр.
«Мой дорогой друг! Я хочу поблагодарить Вас за Ваши прекрасные стихи. Они доставили мне совершенно исключительное наслаждение. Я пью их медленными глотками, как драгоценное вино. В них бродит Ваша нежная и терпкая печаль «Le vin triste», как говорят французы. Жаль только, что их так мало… Впрочем, Вы вообще не расточительны. В словах, образах, красках. Вы скупы – и это большое достоинство поэта…».
Александр Вертинский как никто другой почувствовал ее необычайный талант и пестовал его. Поэзия Лариссы Андерсен удивительно созвучна его тональности: музыкальна, искренна. Какое легкое дыхание ее стихов!
Осень шуршит по чужим садам,
Зябнет у чьих-то ржавых заборов…
Только одна, в пустоте простора
Ежится, кутаясь в дым, звезда.
Только одна в пустоте простора…
Это строки из Лариссиного стихотворения «Осень», которое Вертинский сразу же выделил среди других, когда по приезде в Китай в 1935 году впервые пришел в шанхайское кафе «Ренессанс», чтобы послушать местных поэтов.
Он сам «одевал слова в собственные мотивы»:
Вы мой пленник и гость, светло-серая дикая птица,
Вы летели на Север. Я вас подобрал на снегу
С перебитым крылом и слезой на замерзшей реснице.
Я вас поднял, согрел и теперь до весны берегу…
Она была для него словно белая чайка, залетевшая в окно…
Узнав, как Ларисса бедствует, Вертинский уговорил редактора одной из шанхайских газет заказать ей перевод романа английского писателя Перл Банка и, как позже выяснилось, сам заплатил аванс.
Известно однако, что Вертинский очень досадовал, вернее даже был зол, узнав, что Ларисса предпочла дать своему сборнику «вегетариански-пресное» название – «По земным лугам», отвергнув предложенное им – «Печальное вино». ((Вертинский Александр. По земным лугам. Л. Андерсен. Стихи. Шанхай. 1940// Шанхайская заря. – 1940. – май.)) Как бы то ни было, вышедшая тиражом всего 100 экземпляров, книжка Л. Андерсен сразу же стала библиографической редкостью, добавив ей популярности.
Впрочем, был еще один миф, который связал имя Лариссы Андерсен с известным артистом. В 1937 году на шанхайских подмостках зазвучала песня Александра Вертинского «Дансинг герлс», многие почему-то сразу решили, что прототипом ее героини стала Ларисса. Она в то время действительно зарабатывала на жизнь танцами, которые ставила сама и костюмы шила тоже, выступая в кабаре, ночных клубах – стихи не могли «прокормить».
Но при этом, как утверждает сама Ларисса, она никогда не была «дансинг герл», то есть не танцевала с посетителями. Пока все веселились, ей приходилось работать.
«Тут уж было ни до «дринков» ((drink – алкогольный напиток)) и сигарет, – вспоминала Ларисса во время нашей беседы на уютной веранде, закуривая «Camel Light». – Главное – все успеть и держать дыхание. Особенно напряженными выдавались, как правило, рождественские праздники. Однажды с помощью моей верной помощницы китаянки Бетти, на которой держался весь костюмированный гардероб, я успела выступить за одну ночь в пяти местах. Помню, тогда неплохо заработала. Впрочем, с деньгами я никогда не дружила, могла легко спустить их на приглянувшуюся в антикварном магазине статуэтку или инкрустированную шкатулку, а потом занимала у той же Бетти, которой платила сама. Преданнее подруги у меня не было, ее даже прозвали моей Пятницей, хотя и сплетен на наш счет тоже хватало. Что поделаешь, так устроены люди, иначе им скучно жить. Бетти однажды приезжала ко мне во Францию, когда мы с Морисом уже поселилась в Верхней Луаре. А вот я к ней в Шанхай не успела. Она умерла в конце 80-х, чуть-чуть не дожив до весны, а мы так мечтали вместе полюбоваться расцветающими магнолиями».
После того, как в 1956 году Ларисса Андерсен покинула Китай, выйдя замуж за француза Мориса Шеза, одного из директоров крупнейшей судоходной компании «Мессажери Маритим», она продолжала писать – с большими «паузами» и главным образом для себя.
Наверное, поэтому многие из прежнего круга поэтов посчитали, что она совсем «замолчала». Однажды она призналась:
Я замолчала потому,
Что о себе твердить устала.
Кому же я нужна, кому?
Вот почему я замолчала.
«Писать стихи, когда их некому читать, все равно, что танцевать при пустом зале» – заметила позже Ларисса в разговоре.
И все-таки она не замолчала. Торопливо набросанные рифмы мы с ней встречали, разбирая архив, на оборотной стороне рекламного листка, настоятельно советующего купить новый шампунь или чудо-сковороду, на официальном бланке из мэрии или просто на листочке, вырванном из календаря. Долгие годы после Китая они писались во Вьетнаме, в Индии, в Африке, на Таити – везде, куда забрасывала Л. Андерсен судьба. Всегда по-русски, хотя она владеет еще английским и французским. И почти всегда в стол. Она знакомила с ними только своих старых друзей: Валерия Перелешина, Юстину Крузенштерн-Петерец, Марию Визи, Ирину Лесную, спрашивая их совета, требуя самой безжалостной критики, как когда-то в «Чураевке».
Муза не оставляет ее в одиночестве. Стихи приходят когда захотят, не спрашивая разрешения, «… подступают как слезы/как молоко у кормилицы». ((Стихотворение Л.Н. Андерсен (Франция) «Мечусь в переднике в плену у «купороса»)) Они рождаются во сне или на пустынной, «меж полями пшеницы французской», дорожке, бегущей рядом с ее домом, по которой Ларисса отправляется гулять каждый день, прихватив с собой несколько кусочков сахара и сухарики – гостинцы для соседской лошади, прожорливого ослика или пони.
«Написать стихотворение – все равно что составить японский букет, – говорит Ларисса. – Больше нужно отбросить, чем оставить». В ее стихах, обладающих безупречным вкусом, действительно все «Просто. Строго. И скупо. Скупо той мудрой экономией слов, которая бывает у очень больших художников». ((Вертинский Александр. Ларисса Андерсен.// Шанхайская заря. – 1940. – 21 апр.))
Я боюсь перестать смеяться,
Чтобы вновь не услышать боль.
Но сегодня играю роль
Отдыхающего паяца.
Настоящая поэзия в чем-то сродни магии. Магия стиха Л. Андерсен в его удивительно разнообразной ритмике, особой мелодии и потрясающей по смысловой глубине «финальной строки», которая дает ключ не только к всему стихотворению, но, кажется, к самим тайнам мирозданья.
В час, когда замирает земное согретое лоно,
И звенит тишина, и проходит вечерний Христос,
Усыпляет ягнят, постилает покровы по склонам,
Разливает в степи благовонное миро берез
И возносит луну, как икону…
«Я думаю, – как-то философски заметила Ларисса, – что стихи – это как молитва у монахов: если молиться постоянно – то и выходит, а если нет – наступает «сухость» души. И стихи не звучат. А как хорошо, когда они звучат! Словно вот тут-то оно и есть то, для чего живешь…».
Несправедливо, что больше полувека ее поэзия почти не появлялась «в свете» во всем своем великолепии. Удивительно радостно, что теперь эти воскрешенные из забвения стихи смогут прочесть в России, на родном языке, прикоснуться к ним душой.
Они ничуть не утратили своего очарования. Напротив, как старое выдержанное вино, приобрели особый аромат и терпкость, с легким привкусом горечи. Эти рифмы настояны на печали, извечной спутнице судьбы скитальца.
Справедливости ради следует сказать, что в последние годы разные по объему подборки стихов Л. Андерсен уже были представлены в сборниках Э. Штейна «Остров Лариссы» (Орандж, США, 1988), Д. Селькиной и Е. Таскиной «Харбин. Ветка русского дерева» (Новосибирск, 1991), в антологии Е. Евтушенко «Строфы века» (Москва, 1994), В. Врейда и О. Бакич «Русская поэзия Китая» (Москва, 2001), а также в некоторых толстых журналах и газетах. В книге «Одна на мосту» Ларисса Андерсен опубликованных стихотворений, приводит около ста никогда ранее не издававшихся.
Примечательно: имя книги тоже дала стихотворная строка. Это, пожалуй, самая горькая ее «песня». Ларисса Андерсен написала стихотворение «Одна на мосту» в 1971 году, вернувшись из поездки к сестре отца, тете Нине, на родину, где всколыхнулось столько чувств! В этих строчках – настоящая трагедия нескольких поколений русских эмигрантов.
На том берегу – хуторок на поляне
И дедушкин тополь пред ним на посту…
Я помню, я вижу – сквозь слезы, в тумане,
Но все ж я ушла, и стою на мосту.
А мост этот шаток, а мост этот зыбок,
От берега деда на берег иной, –
Там встретят меня без цветов, без улыбок,
И молча ворота захлопнут за мной…
Ларисса Андерсен родилась накануне первой мировой войны, на излете зимы, в 23-м Восточно-Сибирском полку, расквартированном недалеко от г. Хабаровска. Она была третьим ребенком в семье офицера-артиллериста Николая Михайловича Андерсена, но обе ее сестренки с одинаковым именем – Галина, умерли еще в младенчестве. Мама, Евгения Иосифовна, нарекла малышку Лариссой. Наверное, именно это имя, которое в переводе с греческого означает «чайка», «морская птица», подарило ей такую восторженную, не проходящую любовь к морю.
Ведь море было первой сказкой
И навсегда остался след,
Меня прозвали «водолазкой»,
Когда мне было восемь лет…
Это было на острове Русском, во Владивостоке, куда Н. М. Андерсена в 1920 году перевели в составе Хабаровского графа Муравьева – Амурского кадетского корпуса. Он преподавал английский язык в младших классах. За плечами у Николая Михайловича была первая мировая война, ранение, плен, служба при штабе Колчака, из рук которого он получил полковничьи погоны. С этими погонами, как завещал, он был похоронен в 1961 году в фамильном склепе семьи мужа Лариссы – Мориса Шеза, во Франции.
В заветной шкатулке у дочери остались отцовские регалии: наградная колодка, специальный знак, выпущенный к 300-летию царствования дома Романовых, кадетские атрибуты.
Поразительно, но Лариссе Андерсен до сих пор приходит во сне запах удивительного цветка – венериного башмачка, как сказка из детства, с Русского острова. Где были пустынные пляжи с белым песком и белыми маками, бескрайнее море, раскаленные на солнце гладкие валуны, куда детвора отправлялась «жариться» после купания и старая грузинка, которая обучала ее русскому языку.
Потом почти год семья Андерсен жила… на рельсах, в отдельном люксовом вагоне с просторной гостиной и даже роялем.
В этой «квартире « витал дух походного уюта и изысканной роскоши. Евгения Иосифовна в первый же день распаковала Кузнецовский сервиз, ночью вагон стали перегонять на другой путь, и многое разбилось. За время их жизни на рельсах это повторялось множество раз. Однако офицерская жена упрямо продолжала обустраивать семейный быт. Вероятно, это была своего рода психологическая защита от всеобщего хаоса, который творился за окном вагона.
Евгения Иосифовна тогда еще не знала, сколько испытаний уготовано ей, дочери польского помещика Кондратского, пустившего корни на Черноморском побережье Крыма. Бесследная пропажа всего семейного имущества, оставленного на «временное» хранение во Владивостоке в 1922-м (какая святая наивность!), будет даже не горем, так – мимолетным эпизодом. Вся жизнь сгинет…
И умереть ей придется в чужой стороне, даже могилки не сохранится. Е. И. Андерсен похоронили в августе 1937 года в Харбине, сейчас на месте старого русского кладбища разбит парк. Каждый Сочельник, куда бы ни забрасывала Лариссу Андерсен судьба, она готовит кутью и затепливает лампадку перед старинной иконой. В печальный и светлый день маминых именин.
Во Владивостоке в 20-е годы находился и старший брат Николая Михайловича – Евгений Михайлович Андерсен. Он был довольно известной фигурой: входил в состав Меркуловского правительства, затем, после эмиграции в Китай, служил в Пекинской православной духовной миссии, где и скончался в 1936 году.
Родоначальником русской ветви семьи Андерсен стал Михаил Яковлевич. В 13 лет он остался круглым сиротой, родителей, перебравшиеся в Россию из Скандинавии, унесла эпидемия холеры. Сердобольные люди отдали парнишку в Полтавский кадетский корпус, позже он дослужился до чина генерала, получил дворянство, а когда вышел в отставку, несколько лет был городским головой в белорусском городе Пружаны. Он почил с миром, в собственной постели. Увы, его жене Ольге, урожденной Романовой, дочери лесничего из Полесья, такой «удачи» не выпало. После революции дом у нее отобрали, на старости лет женщина поселилась в газетной будке, где умерла от нищеты и холода в одну из лютых зим.
Семья Лариссы Андерсен покинула Владивосток в октябре 1922 года, вместе с кадетами в составе эскадры контр-адмирала Старка, взявшей курс на Китай, за «пять минут» до того, как туда вошла красная армия Уборевича. Ларисса держала в руках самовар, обернутый маминым темно-зеленым бархатным платьем с соболиной оторочкой. Позже в Харбине, когда они ютились в холодной подвальной комнатушке, изобретательная Евгения Иосифовна переделала его в халат (она прекрасно шила, несмотря на то, что одна рука у нее плохо действовала с рождения), а когда и он протерся, перелицевала вещицу в прелестный костюм для катка, которым Ларисса была очень довольна. Он и по сей день хранится где-то на французском чердаке.
Судьба, отправляя необыкновенно красивую восьмилетнюю девочку с длинной косой в пожизненное эмигрантское плавание, поберегла ее в самом начале пути. Во время морского перехода, когда разыгрался страшный шторм, их корабль уцелел, а канонерская лодка «Лейтенант Дыдымов», где находились еще 40 кадет из хабаровского корпуса, затонула, не дойдя до Шанхая каких-то сто миль…
Потом был Харбин, город, который сейчас, по прошествии стольких лет, тоже кажется мифом. Не случайно его именуют «Русской Атлантидой»: именно ему суждено было стать центром культуры русского зарубежья в первой половине ХХ столетия на севере Китая, а потом кануть в вечность.
«Положение этого города тогда было двойственно: географически он находился в Китае – и в то же время казался частью России. Ведь здесь давно обосновались россияне, строившие и обслуживавшие КВЖД. Русская колония многократно увеличилась после гражданской войны. Институты, издательства, церкви, школы: все это было в эмигрантском Харбине, который жил и функционировал как полноценный русский город. Но только не было в нем ни КГБ, ни Обллита. И вместо революционных лозунгов висели на его улицах добротные купеческие вывески с привычными «ять». Время как бы остановилось в Харбине» ((Линник Ю. Сольвейг (наброски к портрету Лариссы Андерсен)//Грани.№ 177. 1995. Frankfurt; М.; J-SС. 149-150.)).
Ни первая мировая, ни революция прямо не коснулись его (хотя в истории города того времени были и черные страницы: дважды его косила чума, потом холера, он пережил несколько страшных наводнений). Но настоящий переворот в судьбе Харбина произошел, когда на город обрушилась гигантская волна русской эмиграции после 1917 года: «около 200 тысяч человек было выплеснуто с армиями Колчака и Семенова за русско-китайскую границу и попали в Харбин» ((Сюй С. Литературная жизнь русской эмиграции в Китае (1920-1940-е годы). – Москва: Изд. ИКАР, 2003.)).
Семье Андерсен, как и тысячам других беженцев, первое время пришлось бедствовать: сначала жили на пристани, потом ютились в холодном сыром подвале в бедном районе Модягоу. Евгения Иосифовна шила. Ларисса рисовала портреты известных американских актеров, на которые был неплохой спрос. Расписывала коробки для кондитерских. Страсть к художеству передалась ей по наследству. Лариссин французский дом до сих пор украшают несколько пейзажей кисти Николая Михайловича, а также миниатюры его сестры, тети Нины.
Николай Михайлович перепробовал множество профессий, прежде чем устроился счетоводом на КВЖД, и тогда семья смогла снять небольшой уютный домик под № 41 на красивой тенистой Садовой улице, где летними вечерами играл духовой оркестр.
На той же улице находился Христианский союз молодых людей, куда Ларисса вскоре отправилась заниматься спортом, она обожала играть в волейбол, но настоящим ее увлечением стал созданный здесь литературный кружок «Зеленая лампа», позже получивший имя «Молодая Чураевка».
Училась Л. Андерсен в гимназии у Оксаковской, спешно, проходя по два класса за год (Лариссе даже прибавили возраст), родители не собирались оставаться в Китае. Труднее всего девочке давалась математика, историю она любила, но что касается дат..
Как-то сдавала очередной экзамен в начальных классах, – вспоминает Ларисса. – Учитель задает невинный вопрос: «Когда была Куликовская битва?». На что я минутку подумав отвечаю: «Кажется, 32 августа, я помню, что там была «двойка»…». Закончить мне он не дал: «Это у вас в ведомости сейчас двойка будет…».
Надо сказать, у меня всю жизнь не складываются отношения с цифрами. Это, вероятно, из того же разряда, когда, знакомясь с человеком, я вообще не спрашиваю о его возрасте, профессии, меня намного больше интересует, какие стихи он любит и какие сны видит…».
Тогда Ларисса даже вообразить не могла, что покинет Шанхай в середине 50-х, одной из последних среди собратьев по перу. Но это будет в далеком потом…
© Тамара Калиберова. Публикация согласована с автором
источник |
