Web Analytics
С нами тот, кто сердцем Русский! И с нами будет победа!

Категории раздела

История [4728]
Русская Мысль [477]
Духовность и Культура [849]
Архив [1656]
Курсы военного самообразования [101]

Поиск

Введите свой е-мэйл и подпишитесь на наш сайт!

Delivered by FeedBurner

ГОЛОС ЭПОХИ. ПРИОБРЕСТИ НАШИ КНИГИ ПО ИЗДАТЕЛЬСКОЙ ЦЕНЕ

РУССКАЯ ИДЕЯ. ПРИОБРЕСТИ НАШИ КНИГИ ПО ИЗДАТЕЛЬСКОЙ ЦЕНЕ

Статистика


Онлайн всего: 9
Гостей: 9
Пользователей: 0

Информация провайдера

  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
  • АРХИВ

    Главная » Статьи » Духовность и Культура

    Леонид Зуров. ОТЧИНА Повесть о древнем Пскове и Псково-Печерском монастыре. Игумен Корнилий

    Тогда же убиен от него Корнилий, игумен, Печерского монастыря начальник, муж святый и во преподобию мног и славен: бо от младости своей во мнишеских трудех провозсиял....

    И тогда вкупе убиен с ним другой мних, ученик того Корнилия, Васьян именем, по наречению Муромцев: муж был учен и искусный и во священных писаниях последователь. И глаголют, их вкупе во един день орудием мучительским некаким раздавленных, вкупе и телеса их преподобно мученическия погребены.
    А. Курбский

    VIII

    Пало бремя игуменское на двадцативосьмилетние плечи Корнилия, пострижника Печерской обители.

    С отроческих лет он ушел в монастырь, под началом старца подвизался, свечи скал, дрова рубил и был искусен в письме иконном.

    В келье, срубленной из сосны, перед работой соблюдал он пост, молился Владычице об утверждении его в вере и просил благословить доски липовые и краски.

    Солнце падало через узкое оконце на склоненную отроческую в мягких кудрях голову. От поста легкий и светлый, с запекшимся ртом, работал он в тишине, ножом равняя доску, отделяя поля выемкой.

    В детстве мать его научила тайной милостыне и любви к странным. Мать его, боярыня, отирая слезы, инокам говорила, что нездешний он, сынок милый, и родился он после тяжелого лета, когда спустили с Троицкого собора вечевой колокол и плакали по вольной старине псковичи.

    И всегда жалостно становилось ей, когда мальчиком ходил он молиться по скудельницам и жальникам.

    Письму иконному и рисунку буквенному обучили его в Мирожском монастыре. Гусиным пером научился он выводить букву, трогать рукопись золотом и киноварью.

    Келья была близ звонницы. Чуть дрожала стена, когда звонари начинали перезвон. А в окошко был виден зеленый поясок муравы, песком усыпанная стежка, белая стена монастырская и воды милой Великой. И под солнцем легким ветром несло облака.

    В Пасху Христову Пресветлую легко перебирал он тонкими пальцами веревки, трогая языки тиньков, приноравливая острый звон к ревунам.

    В голубой тени свода у круглого выбеленного столба глядел он, как тает в выси звонница, а улететь ей мешают вросшие в землю каменные палати и темные многопудовые колокола.
    IX

    Приступая к работе, становились они на молитву, начиная затвор и тишину. Один тонок, бледен лицом, другой погорблен и сед.

    Легок пост, по средам и пяткам — без пищи, тонок сон. Устали нет при работе. Старец, краску разбавляя святою водою, наставлял по заветам православным, как преподобные писали по пророческому видению, слезами душу омыв, храня чистоту, трудясь ради своего спасения, созерцая по праздникам древние образа.

    Отрок медной ступою янтарь толок, помешивал лучиной светлеющую олифу, руку подносил к огню, пытая жар, золото сусальное с патокой перстом творил, воск скоблил, золотой лист сек на коже ножом.

    Доску иконную, сухую и гладкую, проклеив до лоску, левкасил кистью, а потом подчищал сухим хвощом, напоминавшим зеленые берега озер.

    Жила у них радость работы. Солнце с раннего утра било в окна, играя на кубышках муравленных, раковинах и черепках. Старец знаменовал икону, золотил венцы, трогал кистью свет, поля и начинал доличное. По ризам пускал складки, травы и кресты. На деревьях рождались заостренные листы. Купола церковные начинали сиять на теплом золоте неба. А воду писал — по светлой празелени бежал синий раздел волны с белым сломавшимся гребешком.

    В открытое окно были видны облака над мертвым жемчугом стен. С глиняного рукомойника капала вода. Тихо на белых крыльях летел в обители день.

    Пробуя кисть на ногтях, гладя накладное золото зубом медвежьим, задумывался отрок, останавливал руку, а глаза слезами поволокло.

    — О Пресвятая Дево, Госпоже Богородице, Девственных похвало, цвете прекрасный... — пел старец.

    — Образ Твой грешнии, целующе раби Твои, любезно Ти припадающе ко пресвятой Твоей иконе...

    Отрок безмолвно молился милой Владычице, тихому веселию матерей, чистой хранительнице, древними милостями покрывающей Отчину.

        Спаси, Госпоже, помилуй Посадников
        Псковских степенных,
        И всех посадников Псковских,
        И всех людей Пскович.
        Спаси, Госпоже, помилуй
        Собор Святыя Троицы,
        Собор Святыя Софии......

    Колокола на звонницах пели о вечере, как дымы кадильные шли облака, легкое уходящее солнце лежало на водах — радугой золотой осеняла Троица вечереющий град и окрест него храмы на зеленых лугах.

    Белые звонницы — молитвы зодчих — пели о уходящих стягах псковских ратей, о коленопреклоненных в поле полках.
    X

    С матушкой да с государевым дьяком Мисюрем в колымаге песками и бором приехали они в малую средь леса обитель, что была беднее любого псковского погоста.

    В тихости своей спускался на поля вечер. Небо омыл закат, росою покрылся цвет травный, солнце, уходя, золотило церковный шатер.

    После службы в пещерной церкви, когда отрок шел по тропинке, а тьма уже легла меж стволов, глянул он на небо.

    Господи, какие были на нем звезды! Над убранным зеленью оврагом раскинулся Господень беспредельный покров с радостью вечернею, звездною. Они мерцали, колебались и пели о Господе.

    Отстав от матери, опустился он на колени и замер.

    Свет ширился, заливал небо и наконец хлынул в очи, наполнив тело восторгом и беспредельной молитвой.

    Мать нашла его в траве и понять не могла, отчего сын улыбался и плакал.

    Оставив мирской мятеж, ушел он из Пскова, и в Печерской обители возложили на него иноческий образ.
    XI

    Жил он в убогой келье, спал на досках, покрытых сермягой. С солнцем вставал, правил службу и уходил на монастырское дело.

    В дни мора, когда по Псковщине церкви стояли без пения, было вскопано все могилье, псы влачили мертвых по полям, а люди бежали от селений в леса, игумен Корнилий ходил по моровым деревням приобщать здоровых и отпевать у круглых ям преставившихся.

    Города затворяли свои дороги, кликали клич по площадям, чтобы ехали купцы обратно. Встречных по пути опрашивали под присягой — не из моровых ли они мест. У колючих рогаток по дорогам горели стрелецкие костры, и всякого пробиравшегося стороной бросали в огонь с конем, товарами и повозкой.

    В заморных, заколоченных домах живые, не смея выйти на улицу, помирали голодной смертью, а бежавшие в леса питались листьями лип и мхом.

    Тяжело было в полях править службу от смрада людского, ибо плотной волной стоял он в сухменье, когда воздух курился, была земля горяча, великая мгла по вечерам стояла над землей и за мглу уходило солнце.

    Здоровым, отсиживающимся в лесах, иноки носили вареную рожь.

    Когда миновало поветрие, поднялась в народе вера к обители, и многие стопицы потянулись к лесному монастырьку.
    XII

    Вдали за рекою Пимжею в сосновых борах жили чухны.

    При набегах воинских людей бежали они к рубежу.

    Под охраной сторожевых ратей, на сумежьи земли жгли они побитых. В дыму плакали женщины, царапая лица, и на заходящее солнце начинали беснование старухи, проклиная пришлых людей и жестокую птицу чибиса, выдавшую криками лесные убежища.

    Их поля охраняли насаженные на колы мертвые коневьи головы, а сады — можжевеловые кусты.

    Возвращаясь к священным рощам, они украшали дуплины дубов вышитыми полотенцами и молились теплому Мигузицкому камню.

    Обмазывая его творогом и маслом, они прикладывали к нему детей и одежду больных.

    Девушки, подплясывая и гикая, кружились вокруг костров, взмахивая белыми рукавами.

    За Пимжу ходил с проповедью Корнилий.

    На Светлую Заутреню, христосуясь с игуменом, просили новокрещенцы святой воды для окропления своих хат.

    В Псковщине их назвали полуверцами.

    В дар образам приносили они шерсть, зерно и медом мазали губы иконных ликов.
    XIII

    Недаром ходил по Ливонии человек, пришедший из верхне-германских земель.

    Он призывал всех очиститься во имя Господне.

    Прямые волосы падали на его костлявые плечи. Горожане смеялись, кнехты предлагали ему выпить пива, мальчишки дергали за накинутый на его голое тело рогожный мешок, а крестьяне, глядя, как под его босыми ногами таял снег, вздыхали и крестились.

    Он работал на черных дворах и каждый час молился на коленях. Звали его Юрген. Он пропал средь лютой зимы где-то под Нарвой.

    Вскоре заплакала Ливония у конских седел, провожая хмельное рыцарство и дворян.

    От звуков ратных барабанов отвыкли города и местечки. Ночная стража не могла обходиться без костров.

    На снежных равнинах темными потоками сошлись войска, зарева задрожали над замками, запели в кустах трубы, по мерзлой земле запрыгала пушечная пальба, и побежала Ливония, пугаясь росших в поле деревьев.

    Татары из царского войска за ноги волочили старых кнехтов и молодых дворян в заросшие кустами овраги.

    С башен замков ливонские девушки увидели бегущих и тучами шедшую по полям и дорогам Москву.

    От Пскова и Изборска на Нов-Городок Ливонский шли рати. Идя на битвенное дело, они заходили к Владычице в Печеры под благословение, молебны послушать и приобщиться, чтобы с чистой душой отойти в бою ко Господу.

    С поля несли сюда тяжелые дубовые гробы-колоды с телами убиенных.

    В сырой тишине пещер иноки копали им последнее убежище, вмуровывали в стены камни гробные и вписывали в синодик имена.

    Искалеченных мечами и пушечным свинцом иноки лечили и кормили из благочестия.

    Засыпали обитель снега. Над оврагом чернели голые дубы и потонувшие в сугробах ели.

    Трапеза монастырская была открыта для путников и беглых.

    Царь Иван смиренно ночевал у Пречистой и дал обители грамоту.

    Не велел он судить игумена Корнилия с братией и скрывающихся в обители чухон.

    После боев приезжали московитянки поплакать у гробов мужей и оделить Владычицу подвенечными жемчугами, гривнами и вышитыми по обету покровами.
    XIV

    Боярин князь Андрей Курбский шел к Немецкому Городку.

    Сабельный след лежал на его щеке. Под богатым кафтаном в белых рубцах были его плечи.

    Возложил Корнилий руки на голову князя и призвал на него благословение Божие.

    Рясу его поцеловал князь, и легок ему показался путь, и радостно было пасть в бою за отчину, милую Русь, за великого Государя, за Пресветлое Православное Царство, цветущее, как пшеница чистая перед Господом.

    Стал он часто наезжать, и домом родным ему была обитель.

    Много костей лежало в лесах, поломанные мечи и шеломы ржавели в траве.

    В августе осаждал князь Андрей Феллин. В Успенье послал к нему игумен просфору и святую воду. Когда въехал священник в русский стан, начали на стенах метаться немцы, город вспыхнул огнем и, отворив ворота, пошел под государеву саблю и волю.

    Челом ударили Владычице воеводы и подарили колокол-немчин — серебряный, а царь велел к нему ездить дважды в год со святою водою.

    Весною прискакал к стенам строящейся обители князь Андрей.

    Встретив игумена, упал он к его ногам и глухо зарыдал, не поднимая лица.

    Молча стоял над ним Корнилий. Рукой гладил Андрееву за время отлучки поседевшую голову.

    Плача поведал Курбский о русских побитых княжатах, о кровавом царском суде, о том, что отвернулось от Государя Андреево сердце.

    С грустной улыбкой проводил его Корнилий, благословив крестом.

    Вскоре, изменив царю, изменил России князь Курбский.

    Зимою по злым снегам пошел он с литвой разорять Великолуцкую область. В марте пригнал на заре в Псковщину. На дым пускал деревни и усадьбы.

    Только церквей не жег князь Андрей.

    Перед огнем на коне, в куньей шапке, седоусый, погорбленный, вздрагивал при криках полонянников проклятый в своем отечестве князь Андрей.

    И, отвернувшись от литовских воевод, склонив голову, рукавом смахивая слезы, просил Господа простить его измену.
    XV

    Городовую стену и церкви созидал любимый ученик, духовный сын игумена Корнилия и старца Васиана Муромцева, инок Пафнутий Заболоцкий.

    Долголицый, препоясанный веревкой, любил он класть из мелкой плиты узор пояском по шейке купола. Любил, когда иконники, сидя на подмостках, украшали церковь письмом настенным, любил ее радостную и ясную красоту.

    Оттого неровны были стены, что у воздвигавшего их от восторга дрожала рука.

    Во сне он видел звонницы на радостных Господних полях и храмы над волнами полей, как уходящие в небо прямые паруса ладей.

    Когда зори догорали на камне узких звонниц, за холмы уходило солнце, ветер звенел в былье и розовым мелким жемчугом в небе стояли облака, — опускался Пафнутий на колени и, припадая лицом к еще теплой от солнца траве, просил Матерь, чтобы миловала Она скудные псковские поля.

    Был зодчим Господним инок Пафнутий.
    XVI

    Над очищенным местом сотворил игумен Корнилий молитву и своими руками положил начало алтарю во славу Николы Святовратского.

    Крестьяне по стенному месту несли на плечах икону Владычицы. Пели иноки, на деревянной звоннице били в колокола-невелички.

    Игумен кропил сложенную косыми саженями плиту, лесные припасы и чаны с известью.

    Спустившись в Каменецкий овраг, просекой со сваленными по краям соснами шел крестоход.

    В поле шалашами стояли изборские каменщики, стенщики, ломцы и пачковские землекопы. Пожаловал их игумен, благословил на церковное и монастырское строение.

    Были среди них пришедшие по обету, трудящиеся по своему усердию, с верой клавшие каждый камень.

    Часто полк, проходя мимо, усталый полк, скинув брони, трудился у монастырского дела, прося помянуть их имена, как Бог в бою пошлет по их души.

    Говорил народ, возивший плиту, что легки были коням полные возы и тяжелы возы лукавые.

    У рубежа валили лес, волокли его к Пимже-реке, спускали к Куничьей горе и тесали по добровольному раскладу неоплатно. Из сосны рубили кельи, караульные избы. Раскалывали клиньями, обтесывали топорами. Осину рассекали на дощечки, чтобы покрыть кровлю по чешуйному обиванью.

    Псковские люди жертвовали на опайку глав оловянные блюда, в сливку колокольную горелую медь, железо на языки и дарили парчу для построения риз.

    А обозерские рыбаки, забрасывая про обитель сети, кланялись рыбой.
    XVII

    В Остроге на Святых воротах свершил Пафнутий каменный храм и главу его облил золочеными колосами.

    Над песчаной, протоптанной первыми иноками тропой, благословляя смиренно входящих, перекинулся Никола.

    Его о трех столбах звонница звала к молитве и к осаде. Колокола были слиты из ратной меди. В его клеть положили монастырский боевой запас.

    Тяжелые плитяные ступени вели к образу Николы Ратного в храме на рези.

    Был строголиц и грозен хранитель воинских рубежей, в правой руке держал меч, а в левой — Детинец с храмом.

    Оборону обители поручил ему Пафнутий, и перед ним преклонили свою хоругвь первые монастырские стрельцы.

    А там, где рос дубовый дикий лес, над пещерами, средь Яблонового и вишневого сада, из молитвенной тишины поднялись два золотых шатра с проросшими из маковиц крестами.

    Выше холмов стесал Пафнутий из белого камня звонницу от Запада к Востоку. Кровлю ее увенчал прорезной главкой с колоколом — благовестником.

    Белой стрелой неслась она из подола к небу, готовая растаять в утренней заре.

    А в ее палатях под шестипролетной колокольницей, под зазывными, прибойными и тиньками устроил он малый храм.

    Вокруг оврага вырос каменный город с круглыми и брусяными башнями, надевшими острые, завершенные крестами клобучки.

    Три дороги принимали обительские ворота. Святые — богомольцев, Нижние — колымаги и коней, а Изборские — гонцов с Псковской дороги.

    Храм и стены белели старой изборской известью, смешанной с льном. Была та побелка крепка и чуть розовата.

    А как просохли стены, прослушав в священном облачении молебен, иконописцы пошли на леса.
    XVIII

    Тронула седина игуменскую бороду.

    Со всеми ласков и приветлив, молча слушал он людей, помолившись благословлял, а когда клал тонкую руку на русую голову крестьянского сына, любовью было переполнено его сердце.

    Словно знал он и простил все грехи людские.

    При звуке его голоса открывались сердца, стыд отбегал, после покаяния люди плакали облегчающими душу слезами.

    Был он прост, но царь Иван после грешного дела часто вспоминал взгляд игуменских глаз.

    Многие опальные люди приняли в обители иноческий чин.

    Рати шли. Царь лил кровь в Москве и Ливонии. На смуты и тяжкие времена указывало небо.

    Смиренно молил Бога Корнилий, чтобы дал Он устроение земское, и мир, и тишину и послал бы свыше Свою благодать рабу Ивану. Ко Владычице припадая, молился он со слезами, чтобы не предала Она Руси за многие бесчисленные прегрешения, за невинно пролитую кровь.

    Все несла в обитель незамиренная, голодная, мимо проходившая Русь.
    XIX

    Тяжкие времена пережил Псков.

    В апреле ночью над Псковом стягом выросло зарево.

    Занялось у Нового Креста. Огонь рвал сухие кучи хором, рядовые улицы, где лавки были в один сруб, дворовые места, облизывал и раскалял каменные стены.

    Через Великую перекинуло на Запсковье, и закипела у береговых камней вода. Взметывало головни, выбрасывало клуб за клубом шумное, как весенний ревущий поток, искорье, гнало пламя по крышам, взрывало высушенные огненным зноем сады.

    Церкви свечами возносились к небу, с глав по деревянным жарким срубам смолой бежала медь, колокола стекали в сухую землю.

    Занялось Подгорье и посад до Гремячей горы.

    Из церквей в дыму выносили иконы. Люди, накрыв кафтанами головы, метались по улицам, ища выхода, и упав вились, как черви. Криков человеческих не было слышно из-за шума огня.

    В Кроме вспыхнули житницы.

    Через рассевшиеся стены вылилось золотое от жара зерно.

    Когда тяжело рвануло пороховые погреба, вынося каменную стену Детинца, землю, клубы белого солоноватого дыма, людские тела, — занялся видный на десятки верст розовый от огня собор Святыя Троицы.

    На потоптанных нивах стоял ослепленный жаром народ. Священники, рыдая перед вынесенными образами, служили против огня молебны.

    Плачи тонули в ночи, их забивал шедший вихрем шум огня. Пылали верхи башен, деревянные мосты на стенах, и изредка били раскаленные пушки.

    Бродила потом половина Пскова по пожарищу, ища средь головней и золы кости родных и любимых. Пушкари выкапывали стекшую в землю пищальную медь, разбирали рассыпавшиеся в гверсту каменные ядра, и все со слезами глядели на погоревшую Троицу.
    XX

    Жестока была держава царя Ивана.

    В народе говорили, что волхвы ожесточили и сделали жадным до человеческой крови его сердце.

    От поклонов был темен, словно закопчен, его лоб, а кожа пальцев изранена колокольными веревками.

    Осиротев на четвертом году, отроком любил он смотреть, как в спущенных прудах билась, засыпая, рыба. Всегда весело ударяло его сердце, когда под секирой прыгала приложенная к колоде голова.

    Царем он ходил по темницам навещать опальных людей.

    Окованным железом, израненным острыми помостами он задушевно говорил о своей тяжкой доле, плакался, крестился, а вызвав чужие слезы, поднимал загоревшиеся презрением, никому не верившие глаза.

    Ночью он часто плакал, вспоминая, как плакивал в детстве от сиротства и боярских обид, забившись в кусты дворцового сада.

    Через строй выгнанных плетьми на мост, раздетых донага отроковиц въехал царь в опальный Новгород.

    Пять недель гуляла по городу опричнина. Топила в дымящихся от мороза полыньях Волхова опальные семьи, разъезжала в санях с бубенцами по улицам, привязав за ноги бояр, разбивая их тела о срубы на крутых поворотах.

    Уходя по большой дороге на Псков, оставив опустошенный, надолго замолчавший Новгород, вешала она людей на деревьях и рубила по пути резные окна и ворота.
    XXI

    В субботу, на второй неделе Великого поста, Псков замер.

    К ночи пригнала опричнина в обитель Николы в Любятово.

    В Пскове не смыкая глаз плакали и молились в новоотстроенном соборе псковичи.

    В Любятове в полночь, выйдя на крыльцо, царь услышал плывший от Пскова звон. Хлопьями над полем падал снег.

    Тяжелым пологом висело небо, снег замел дорогу. На торговище, настежь отворив ворота града, с иконами и крестами ожидало царя черное и белое духовенство.

    В полях, подкатываясь к стенам, звенела трубами опричнина.

    На вороном аргамаке, с крестом на груди, в лисьей, спустившейся на глаза шапке, ехал царь.

    У ворот, уронив покорно голову, на коленях стоял Псковский князь. А на улицах и площадях, по пути царской избранной тысячи, на снегу перед палатами и избами замер коленопреклоненный Псков. Были выставлены полные снеди и медов столы, — то псковитянки, держа на руках детей, встречали царя хлебом-солью.

    Озираясь по сторонам, задерживая коней, тихо вошла чернокафтанная опричнина. Ее смутило молчание улиц.

    Оплакивая честь и боевые дни, падал над Псковом великопостный звон.

    А на пустой, покрытой пушистым снегом площади, — босой, колени голы, в рубище, в медных тяжелых крестах — прыгал верхом на палочке юродивый Никола.

    — Иванушко, — ласково крикнул он, остановившись перед конем, протянув сухую, потемневшую руку, — покушай, родный, хлеба-соли, а не крови...

    — Иванушко! — снова крикнул он и склонил к плечу простоволосую голову.

    Конь стал. Внезапно побледнело до желтизны лицо царя. Опершись руками на седельную луку, не отрывая от юродивого глаз, он молчал. Задрожали положенные на луку пальцы рук.

    — Иванушко! — юродивый скакал к собору Живоначальной.

    — Схватить! — страшно крикнул царь, и, забив подковами по площади, бросились за юродивым опричники.

    Но площадь была пуста. На коленях стоял народ. Снег падал на иконы и хоругви.

    Заняло дух. Царю захотелось, ударив плетью, всех смять конями. Закрыв глаза, он боролся, а приподняв тяжелые веки, почувствовал взгляд чьих-то глаз.

    У иконы с крестом стоял игумен Корнилий.

    Сняв шапку, царь стал поспешно креститься. Потом слез с коня и сделал несколько шагов к кресту.

    Шел он погорбленный, жидкобородый, волоча ноги.

    В соборе он плакал о тех, кого убил в Новгороде. Смиренно, не поднимая глаз, сдерживая медленно бьющееся сердце, он вышел на торговище и приказал гнать вон из Пскова.

    В становище, скинув на руки опричников шубу, припав жаркими губами к братине, он окинул взглядом челядь и приказал плясать.

    В рясах, накинутых на шитые золотом кафтаны, завилась опричнина.

    Царь, глубоко сидя, зажал в руке чарку, — не разглаживая морщин мелко смеялся. Внезапно остановился его взгляд, и, дернувшись, застыла улыбка.

    Вскоре рыжим дымом занялось богатое село.

    Где ночью стоял государь, там на утро пело пламя.

    Получив от беглого монаха донос на Корнилия, царь приказал седлать и ехать к Пречистой в Печеры.

    Заботали по жидким мостам подковы.

    На вороных конях, то шагом, позванивая в трубы, то с присвистом и гиком, пуская рысью, шла верная в своем сиротстве опричнина.

    Тяжела была февральская дорога. В серых снегах темнели просовы.
    XXII

    В синодики приказал вписать государь имена опальных людей, ручным усечением конец приявших, сожженных, из пищалей пострелянных, имена их Ты Сам, Господи, веси.

    И изо Пскова Печерского игумена Корнилия и старца Васиана Муромцева.

    Категория: Духовность и Культура | Добавил: Elena17 (27.02.2022)
    Просмотров: 754 | Теги: русская литература, леонид зуров
    Всего комментариев: 0
    avatar

    Вход на сайт

    Главная | Мой профиль | Выход | RSS |
    Вы вошли как Гость | Группа "Гости"
    | Регистрация | Вход

    Подписаться на нашу группу ВК

    Помощь сайту

    Карта ВТБ: 4893 4704 9797 7733

    Карта СБЕРа: 4279 3806 5064 3689

    Яндекс-деньги: 41001639043436

    Наш опрос

    Оцените мой сайт
    Всего ответов: 2031

    БИБЛИОТЕКА

    СОВРЕМЕННИКИ

    ГАЛЕРЕЯ

    Rambler's Top100 Top.Mail.Ru