Братие, мужи псковичи, кто стар, тот отец, а кто млад, то ми брат...

Потягнете за дом Святыя Троицы и за святыя церкви, за свое отечество.
Псковская летопись

XXIII

В лето 1581 на осень боярские дети, что берегли рубеж, высылая по урочищам разъезды, ночью, стоя на холме, увидели взошедшую над бором, копьем устремленную на Псков звезду.

Еще не скрылась она, как по рубежу на сторожевых вышках, перекидываясь по холмам, запылало привязанное к шестам смолье, тревожно запели рога, поскакали вершники, боевым кличем застонали пригороды, угоняя с пастбищ стада и от Пскова к царю с грамотами полетели гонцы.

Очищая рубеж, отошли сторожевые отряды, оставив на лесных тропах людей для разведывания путей литовских ратей и подлинных вестей.

Рыбаки, увидав огни, вытащив невода, направили к островам тяжелые четырехугольные паруса ладей. Крестьяне, накинув тулупы, выходили на поля, глядели на зловещую звезду, слушали зов рогов и крестились.

Шла беда.

От Заволочья прибежали пометавшие ладьи рыбаки и сказали, что бором, песками, подтягивая водой груженые на плоты пушки, плотно, как мошкара, идет литва.

Мимо мужиков, чинивших мосты, по рекам, грязям и переправам, на взмыленных конях из Литвы проехали окруженные верховыми Государевы послы и приказали мужикам сниматься с работ.
XXIV

Польские полки шли бором, делая по восьми миль в день, не видя неба, не зная, где взять овес и траву для коней, проклиная тяжелые для пушек пески и московского царя, загородившегося лесами.

Хоругви черных и голубых гайдуков первыми вышли на твердую дорогу.

Начинал желтеть лист.

Стояла солнечная тихая осень. До Воронца путь шел высокими горами, полными мелкого камня, а от Воронца повеселели дали, начались села, деревни. Звонкое безлюдье царило окрест.

Не маячила близ лесов московская коневница.

Рати, уходя от вековой псковской межи, запалили поля и рощи.

В поле стояла сухая от ведра трава, и ветер от Руси погнал огонь на шедшую литву.

Вышгородок пылал всю ночь, освещая пустые болота, опушки еловых лесов, взметывая высоко в небо в тяжелых дымах пляшущее искорье, расстелив широкое заревище.

Под утро над зеленым холмом, над спаленными рублеными башнями и тлеющим на ветру церковным срубом тремя столбами вздымался дым.
XXV

Часть рот с пригнанными водою двадцатью тяжелыми пушками двинулась по широкой дороге.

Легкая высокая пыль над конными полками и низкая над венгерской пехотой показала путь на каменную крепостицу Остров, что стояла в полдороге от Пскова.

Ночью польский стан раскинулся над рекой.

Падали августовские звезды. От многих костров стояло зарево, слышно было ржанье, звон меди, крики, и от порогов доносило шум воды.

Утром грозными казались поднимающиеся над туманом верхи четырех башен, глубокой обтекавшая Остров река.

Но выглянувшее солнце показало легкие броды. Под быстрой желтоватой водой просвечивал камень.

Венгерская панцирная пехота не разуваясь пошла ниже крепости вброд.

Следом погнали коней. Пробиваясь сквозь движущуюся живую плотину, запенилась вода.

С серой ветхой стены по проходящим берегом войскам ударили пять пушек. Над башнями повисли белые пороховые дымы.

Но пехота отошла в сторону, вырыла окопы, и, хотя сорок венгерских голов и несколько убитых рыцарей отволокли за туры, с полудня двадцать тяжелых пушек начали бить по стенам, кроша камень и пробивая башни.

Легкий дым от разбитого известняка окутал дрожащую от тяжелых ударов стену.

На ласковую грамоту короля о сдаче островичи ответили молчанием.

Ночью горел вытянувшийся по берегу щукой посад и поставленные на запрудах мельнички. Пожар показал снесенные до основания две обрушившиеся в воду башни и черную дыру в стене, позволявшую идти на приступ.

На третий день вечером, после заката, похоронив половину побитых людей, крепость Остров отворила свои ворота.

В соборе Николы, что алтарем на север, плакали женщины. Священник приобщал ратных. Отсвет заката падал через пробитый ядром купол на лежащего ничком перед иконой седого воеводу.

Утром, когда в польском лагере победно пели трубы, усатые, в вороненых доспехах ротмистры привели своих пахолков и гайдуков и, сбив пленных у обрушившейся Никольской звонницы, приказали им раздеваться.

Воевода, поцеловав отстегнутую саблю, бросил ее к ногам ротмистра. Грузно опустившись на землю, побагровев, он стал разуваться.

Стрельцы, оставшись в одних рубахах, заплакали, как дети, от стыда и бесчестья.

Они слушали вопль жен и дочерей, прощавшихся с могилами.

Стрельцы целовали землю, кланялись друг другу в ноги, не отрываясь целовали матерей.

Их погнали из крепости под смех и крики венгров.

Женщины в белых исподних рубахах шли, прижимая к грудям иконы с ободранными венцами. Слезы мочили иконные доски.

Впереди двух десятков стрельцов опустив седую голову шел босой воевода.
 

Тысячи глаз смотрели на их наготу.

На берегу их сдали казакам. Подхлестывая плетьми, они погнали островичей обозом, и слуги рыцарей мазали дегтем их лица и рубахи.

В поле, когда они остались одни, воевода, упав на колени, не отирая слез, начал кланяться своему городку.

Но его подняли и, взяв под руки, повели по Псковской дороге.
XXVI

В осаду для обороны Пскова из Печерской обители вышли чудотворная икона Умиления, Успения и старая медная хоругвь.

Глухими дорогами и просеками вел крестоносцев, малорослый и седой, в посеревшей от пыли ризе, игумен Тихон.

Для присмотра и оберегания были отряжены целовальники и бобыли. По обочинам шли стрельцы с бердышами, конные осматривали путь.

Деревни встречали Владычицу на коленях. Кланялись поднятые на руках иконы. С звонниц торопливо спускали колокола, грузили на телеги церковную утварь. Пропустив вперед печерских крестоносцев, деревенские иконы выходили вслед.

Полубегом, охраняя их своими телами, заполняя дорогу и поля, шли встревоженные деревни. Доносило рыдание и всхлипывание.

— Владычица, помоги... Спаси, Владычица!

На ходу мокролобые рыбаки-крестоносцы сменяли друг друга, ловко принимая носилки, целуя оклады. Глухой топот ног тревожил мосты, тишину рек; над лесными дорогами, пробивая зелень, курилась пыль.

Ночь прошла в истовом пении.

На заре крестоход встретил гонцов, что, надев на копья шапки, кликали по деревням, чтобы все жгли свое обилье и ехали в осаду.

Над тучами пыли и черной толпой жарко пламенела цепь икон.

Посылочные полки, обороняя народ, кружили по полям. Пыль великая стояла над всеми дорогами.

Когда толпа придвинулась к стенам, под звон всех псковских церквей иконы вошли в ворота града.
XXVII

В обитель Печерскую был послан молодой воевода Нечаев с двумя сотнями стрельцов. После ранней был Нечаев на отпуску.

На торговище молились стрельцы, вскидывая лица к куполам собора. После молебна вперед вышел отрок, неся в руках отпущенную для похода икону, и игумен Тихон окропил хоругвь.

Прощаясь, стрельцы затрубили. Стихали трубы, был слышен звон Живоначальной.

На следующее утро с Богомольной горки они увидели белый монастырь и темную дубовую зелень.

Ржаным полем они подошли к посаду. Хилые, плохого леса дворы вдовьи, сирот, безногих, поселившихся близ обители для прокормления, окружали деревянную церковь.

Перед острогом их встретили иноки.

Прикладываясь ко кресту, они вступили в деревянный острог. У караульной избы монастырские в лазоревых кафтанах стрельцы поднесли Нечаеву хлебные почести, а иноки ударили челом и просили оборонять град Владычицы и быть милостивым к сидельцам осадным, монастырским крестьянишкам.
 

Выходя из-под холодного свода Николы, увидел Нечаев брызнувшее в глаза солнце, белую средь зелени звонницу, золотые церковные верхи, деревянные кельи, — весь городок, лежавший в овраге.
XXVIII

В тот же час, вырвавшись из Нижних и Изборских ворот, поскакали монастырские дружинники. Повезли в шапках памяти во все приказы, мельничные места и рыбные ловли.

Бабы и девки, собиравшие в борах журавину и рыжики, побросав корзины, побежали к деревням. Мужики, поглядывая на дорогу, выводили коней.

Пушкари и стрельцы несли в обитель свой скарб. Служки монастырские вели под руки старцев. Подняв пыль, пошли в подъезды и на вести конные стрельцы.

Приняв городовые и острожные ключи, Нечаев осмотрел колодезь, мельничку о двух жерновах и по деревянным мостам обошел стены и башни.

У Никольских ворот из клети стрельцы вынимали бердыши и самопалы, топорами рубили на дроби свинчатые полосы.

Нечаев спустился в пороховую палатку, что была под Николой. При свете глухого фонаря он осмотрел порох в задненных бочонках, кучи ядер, дробь в мешках и свинец в деревянных корытах.

Уже на хлебный двор к погребной службе монаху шли подводы, скот и возы с сеном.

Копья ставили по городу. На сторожевую башню стрельцы поднимали звонкой меди караульную пушку.

В остроге Нечаев пересмотрел в лицо дружинников в сермягах и мужиков, что пришли с копьями, насаженными на длинные дубовые ротовища.

Сказав дело, составив именную роспись, он их повел в собор ко кресту.

Вечером с озера приехал монах, привез свежераспластанных неосоленных щук и подобранного избитого литвой человека. Тот, сидя на телеге, показывал всем свою пробитую голову и плакал.

На потухавшей заре чернели башни. Внизу зажглись крестьянские костры. Пробиваясь сквозь опущенные с башен железные решетки, шумел ручей.

Вдали росло зарево, и с великого места Пскова доносило бой.
XXIX

Нахлестывая некованных коней, бежала к Пскову сбитая с Черехи застава.

Когда передние, взмахивающие шапками всадники показались из лесной опушки, из-за приречного Мирожского монастыря поднялось пламя. Запылало подожженное по воеводскому приказу Завеличье.

Еще полки шли к стенам, еще у пушек пели молебны, но на улицах Пскова стало тихо и просторно.

От полуденной страны темным дымом спускались, вызванивая марши, конные польские полки.

Долгий шум шел от занимавшего волнистые поля войска. На тех полях одиноко белели брошенные церкви и монастыри.

Отдельные конные отряды останавливались на холмах.

После деревень, каменистых полей и рубленных из тяжелого леса острогов, они увидели белый Псков.

Их волновала чарующая и угрюмая красота многих отраженных водой башен.

Восковыми кругами лежали вокруг города березовые рощи, а у слияния двух по-осеннему посиневших рек, под безоблачным небом, подняв из-за стен кованое кружево куполов, царствовал вознесенный на утес белый, как холодные московские снега, собор...

Гребни псковских стен алели от стрелецких кафтанов, а у ворот, опираясь на длинные топоры, молчаливо стояла вышедшая в поле сотня кольчужников.
XXX

В последние часы дня, когда теплел закат на крестах и золотополосных главах, а осенняя вечерняя тишина уже стыла над Псковом, — на городовой стене близ медной пищали-хвостуши задремал целый день ковавший ядра кузнец Дорофей.

Неожиданно открыв глаза, он увидел расцветшую в синем небе золотую зарю. Над беззвучным, словно преображенным Псковом по млечной жемчужной тропе от Печер шла в девичьем уборе Божия Матерь.

Над колокольницей Мирожского монастыря проплыла Она, над водами, башнями и, взойдя на стену, остановилась на раскате, держа в долго-перстной руке ставший малым образ Умиления.

Согретый золотистым потоком, упав на колени, заплакал кузнец Дорофей.

И предстали перед Владычицей умученный Корнилий, рука молебна у сердца, Антоний сед, брада до персей, Феодосии в схиме, строитель занятого литвой Мирожского монастыря Нифонт, благоверные князья Довмонт, Всеволод, Владимир в одеянии ратном.

И последним предстал Никола Юродивый — рубище с одного плеча спущено.

На коленях начал умолять милую Божию Матерь Никола Христа ради юродивый. Руки протягивал и плакал.

И просили у Ее ног за осажденный град остальные.

Улыбка Ее просияла над Псковом, и скрылось видение от глаз кузнеца Дорофея.

Ночью звездной и глухой в королевском лагере ударили тревогу. Ротмистры выскочили из палаток к своим коням в одних рубахах.

В лагере, указывая на небо, сбившись в кучи, шумела королевская пехота. А в небе шли столбы наподобие конных, в белых крыльях, метущих хоругвями войск и рождали над Псковом кресты.
XXXI

Жестокая пальба началась с рассвета.

На многие десятки сажен от Великих ворот до Свинусской башни была разбита и рассыпана до земли стена.

Плотники под ядрами за проломом рубили деревянную стену, посадские записные стрельцы нагружали ее камнями.

К полудню пальба замолчала.

Перед рядами полчными ходили попы, пели молебны и давали целовать кресты. Был праздник Рождества Пресвятой Богородицы, и звонили во всех церквах в то знойное сентябрьское утро.

Положившие обет в соборе Живоначальной лучшие Псковские рати, надев под кольчуги белые льняные рубахи, уже стояли на проломе.

Светлые причастники, они обнимали друг друга, прося прощения, и уминали острый, мешающий твердо стоять щебень.

Было видно, как во вражеском стане у шатров бились выставленные вперед хоругви.

Перед приступом наступила тишина. Был слышен стук топоров на проломе и пение молебнов.

И вдруг призывно и весело, созывая роты, близ гетманского шатра ударили в литавры, и на холм выехал король.

Окруженный лучшим рыцарством Литвы, Венгрии и Польши, он сказал о долге храбрых и подпустил рыцарство к своей руке. Ксендз благословил упавших на одно колено ротмистров.

Когда король Стефан поехал к реке, охотники, вскинув хоругви, хрипло запели, и от песни дрогнули на псковских стенах многие сердца.

В среднем городе, у Василия Великого на горке, мелкой дробью забил осадный колокол, подавая весть о приступе всему псковскому народу.

Под его звон двинулось рыцарство к пролому.

Позади с лугов поднялся венгерский в шелку и стали полк, вышли немцы, из станов показались новые знамена и потекли цветным, отливавшим серебром потоком. Били литавры, дрожа и перебивая пели многие трубы.

Первые ряды рыцарей полегли в поле, сметенные ядрами и густой свинцовой усечкой, но венгерские латники бегом, держа на весу топоры, бросились подрубать дубовый палисад. Их обежали немцы. Взмахнув мечом, их повел на пролом сухой, весь в вороненой стали ротмистр.

Камни, колоды, заостренные бревна опрокидывали людей на дно рва и ломали закрытые железом спины.

Под крики первых раненых, надвинув на глаза шапки, защищаясь щитами от черной смолы, в клубах песка и извести они выползли из рва.

Тяжелые топоры псковичей клали латников рядами на белую расщебенку.

Рыцарство, в виду всего Пскова, прорубившись длинными мечами, ворвалось в полуразбитую ядрами башню и, под радостные крики своих войск, выбросило первую хоругвь.

Повернув брошенные псковичами пищали, они открыли стрельбу по отсекающим приступ.

Дрогнул Псков. Князь Иван Шуйский повел в бой посадских стрельцов.

Деревянная стена не была еще окончена. Она разрывалась на месте сечи, как незапаянное кольцо.

А от храма Никиты мученика шли на приступ новые литовские полки.

Глухим набатом плакали колокола.
XXXII

Пушечный стук и тяжелый стон стоял над проломом. Лишь было чисто место сечи. Там, сверкая, ходили топоры.

Стоя плечо к плечу, в взмокших под кольчугами рубахах, в накаленных солнцем шеломах, псковичи, сбившись вокруг темноликого, поникшего при безветрии стяга, рубились, поднимая над головами тяжелые топоры.

Им казалось, что медленно течет солнце.

Пот бежал по серым от пыли, забрызганным кровью лицам. Посеченные грузно оседали на землю. Их заступали другие. Цепляясь за наваленные, как ржаные снопы, теплые трупы, отползали раненые и, умирая, крестились на знаменный лик.

Отвертываясь от ударов, теряя людей, пятясь сползали с гребня псковичи.
XXXIII

Тогда раненый князь Шуйский, качнувшись, прижал к себе отрока и приказал ему бежать к собору Живоначальной за последней помощью.

Собор не вмещал всех. Толпа занимала торговище. Под сводами храма игумен Тихон и весь собор, стоя на коленях, пели молебны. Как одна грудь, плакал народ. Прерывались слова молитв. Женщины бились на полу, каялись в грехах и протягивали ко Владычице руки и детей.

Лица были залиты слезами. Тяжелыми воплями передавались вести с торговища о чужих знаменах, о том, что, потеряв многих, сползают со стен псковичи. Каждая мать думала, что навсегда потеряла сына. От человеческого дыхания гнулись и стекали свечи.

Раздвигая народ, срывающимся голосом отрок вызывал игумена. В кровавой росе был его стальной панцирь.

Дойдя до собора, он выкрикнул народу приказ воеводы и, обессилев, упал с лицом без кровинки. Он не слышал, как под пение подняли печерские иконы, старую хоругвь, мощи князя Всеволода, как из собора на залитое солнцем торговище хлынули женщины, а на колокольнице ударили трезвон.

Келарь Печерского монастыря и два инока, отвязав от ограды коней, поскакали вперед к проломному месту.

Келарь Хвостов в развевающейся рясе очутился около медленно отступающих псковичей.

— Братцы! Богородица идет, родимые, — крикнул он и, зарыдав, начал благословлять ратников крестом, давая с коня целовать крест ловящим его запекшимся устам. И запел он сквозь рыдания:

— Царице моя Преблагая,

Надежд о моя Богородице......

От собора, неся золотые пласты икон, бежала с пением и слезами женская толпа. Вопли, мешаясь с молитвами, летели к чудотворной иконе Успения. Она, залитая царским золотом, цепями, привесами и жемчужными уборами, что сняли с себя псковитянки, тяжело колыхалась над головами. Народ придвинулся. Приглушенная тяжелыми рыданиями молитва воскресла на проломе:

— Царице моя Преблагая,

Надеждо моя Богородице...

Заработали топоры. С края придвинулись окованные железом мужицкие палицы. Словно почувствовав на лицах прохладный ветер, псковичи вырвались на гребень. Крестясь меж ударами, они начали сбивать венгров с пролома в забитый трупами, колами и камнями ров.

Под башней зажгли хворост. Дым повалил из пробитых дыр. Затрещали, загораясь, бревна. Шатаясь от жара, начали сбегать вниз рыцари.

Еще шла сеча, но псковитянки бросились выносить раненых.

Мать, сидя на земле, держала на коленях рассеченную голову своего мертвого сына. Она разбирала его волосы, причитала тонким измученным голосом и целовала сыновний лоб.
XXXIV

Посланных к озеру за хлебом немцев встретили рыбаки и изборяне.

Они бились до вечера, топорами изломали отходивший отряд и вогнали его в топкое болото.

Когда на луга пал закат, стих и потеплел ветер, далеко-далеко за холмами заплакали ратные трубы. То изборяне созывали ратных, пели вечерние молитвы и вместо образа целовали ветхую, избившуюся в полях хоругвь.

В туманное утро, когда медленно кружили ястреба, дым от подожженного тростника стоял над водой, — положив в ладьи тела убитых, пошли изборяне к погосту.

На церковный пол они опустили закостеневших друзей, камнями закрыли им глаза. Выпростав из-за воротов медные створцы, вложили их в сложенные крестами руки.

Мечами, начертив на траве крест, они рыли могилы. Потом у покрытого дерном свежего холма поминали побитых с попом и простоволосыми мужиками и отмачивали в ключевой воде кровавые, наложенные на глубокие рубленые раны холстины.
XXXV

Близ устья Великой на холме стоял брошенный иноками Снетогорский монастырь. Он был занят гетманским отрядом.

Литовские сторожа смотрели днем на голубевшее в двух милях Великое озеро. На нем, как на море, в дыму плавали острова, гуляли волны и русские паруса.

На островах жили московские, пришедшие водою стрельцы. Их голова Мясоедов собрал с обозерских деревень несколько тысяч народу. Кузнецы целые дни ковали топоры и бердыши, и вооруженная вольница ходила в ладьях к Обозерью бить бродячую литву.

По ночам с кормом они пытались прорваться к Пскову и в случае удачи давали о себе знать огнем, зажженным на башне.

По приказу гетмана, стража преградила вход в реку, протянув от берега к берегу связанные цепями бревна.
 
* * *

В ту ночь, отправив рыбаков к Гдову, всеми ладьями пошел Мясоедов в Псков. Уже начинал у берегов смерзаться лед. Зарыв хлеб в ямы, они вышли на холодные озерные воды. Завевало над черными волнами снега, стыли под бронями тела.

Была слышна страшная стрельба у Пскова. Раскаленные ядра дугами чертили небо.

Пристав к берегу, стрельцы разделились на два отряда.

Проснувшаяся стража ударила тревогу, и в темноте начался бой.

Сквозь кольцо конных немцев бердышами пробился Мясоедов, оставив за собою дорогу из порубленных в алых кафтанах стрельцов.

Из Пскова выскочил на выручку посылочный полк, принял в свои ряды Мясоедова и, отрубаясь, медленно отошел к воротам.
XXXVI

Печеры брал Фаренсбек с немецкой конницей и венграми.

Мороз с ветром жег похудевшие лица кнехтов, рукояти мечей липли к ладоням.

Прошло несколько недель.

Так же стояла близ спаленного посада обороняемая стрельцами и черными монахами обитель, подняв над стенами черные голые ветви дубов, и над оснеженным, синеющим оврагом взлетало при стрельбе воронье.

Кругом шумел холодный бор, близ него не было жилья. В овраге у замерзшего ручья в шалашах жили кнехты. Они ходили на приступы, а отбитые — с радостью грелись у громадных костров. С площадки венгры били из пушек через полуразвалившиеся местами стены. С немалым упорством под ядрами поставили там мужики деревянные срубы.

Пушечная пальба катилась по снежным оврагам, рождала отклики в борах. Огнезарное облако стояло над батареями.

Несколько раз, волоча за собою длинные лестницы, ходили венгры к пролому, но лучшие рыцари отряда с племянником Курляндского герцога попали в плен, свалившись за стену с подломившихся лестниц. В жестокие холода монахи и стрельцы бились у Никольской церкви в одних кафтанах и беспрестанно звонили во все свои колокола.

Фаренсбек был ранен. Он раньше служил в войсках царя Ивана и знал, что русские так же хорошо выдерживают голод, как и свои посты. Он был зол, что, несмотря на вызванные венгерские войска, новые пушки и разбитый и разнесенный кнехтами на костры деревянный острог, обитель не пала.

Он посылал по ночам людей с секирами разбивать окованные железом ворота.

Испытанные в боях солдаты, возвращаясь, уверяли, что от Печер нужно уйти, что это такое же святое место, как и Ченстоховская обитель. И клялись, что во время штурма они видели на проломе седого старика.
XXXVII

В монастыре было голодно. Взялись за притухлый хлеб. В переполненных кельях и пещерах начался мор. Многих ратных уже похоронили.

Перед последним штурмом иноки, надев схимы, готовясь к концу, приобщались в соборной церкви.

Нечаев не сходил со стен.

Часто утверждая себя, он молился в башне и со слезами целовал материнский охранительный крест.
 
* * *

Ночью стража, окликнув, схватила обходившего валы голорукого и босого, одетого в рубище мальчика.

Дрожа от холода, приведенный к Нечаеву, он сказал, что, уснув, увидел Богородицу и Она приказала ему пойти на валы и сказать людям, чтобы они, не робея, дрались и пели бы перед образами молебны. Приласкав, сказала ему Божия Матерь, что будет убиен во время осады он, отрок Юлиан.

Завернув мальчика в шубу, вывел его Нечаев к ратным, инокам и народу.

К пролому принесли образа и зазвонили.

Разбитые стены и срубы ратники полили водой.

Утром во время приступа стены светились льдом. После боя немецкие роты отошли к своим кострам, а иноки под Никольский заиневший свод начали сносить убитых.

Средь них был мальчик Юлиан с сложенным крестом на груди руками.
 
XXXVIII

Стали реки, замерзли озера. Голая Псковщина лежала в борах.

Псков с изъеденными опаленными стенами темнел под суровым зимним небом.

Через Великую, темнея, тянулась дорога из положенной ядрами литвы. По льду гнали ротмистры пешие полки. Они, боясь смерти, волочились кое-как.

Вьюги заносили литовские землянки, рынок и кладбище. Там уже по праздникам не били в литавры. Незаметно покидали лагерь казаки, уходя грабить под Москву. Венгры дрались с поляками из-за дров, литовцы грабили немецкие обозы, и на советах ротмистры проклинали Московский край, где земля как камень, где при ветре у всадника валится из рук копье.

В Пскове кончался хлеб. Сдирая с церковных крыш железо, кузнецы ковали новые ядра.

В январе снялись литовские станы, и полки двинулись по дороге.

В Пскове ударили к осаде. Ратники вышли на стены, но от литовского войска отделился верховой на белом коне, в алом стрелецком кафтане. Держа в руке посольскую грамоту, он подскакал к Пскову. У тяжелых пушек принял грамоту Шуйский, прочел, перекрестился и, заплакав, обнял гонца.

По стенам и башням полетела весть, что пришло перемирие. Подали знак звонарю, и в соборе Живоначальной дрогнул колокол. Звон поплыл на весь Псков.

Одна за другой ответили церкви, люди крестились, а стрельцы, подняв на руки гонца, понесли его на торговище. Он, без шапки, утирая слезы, что-то кричал.

Никто не смотрел, как, бросив изрытое ямами становище, увозя сбитые из соснового леса гробы, выходила литва на старую выжженную дорогу.

Ее провожал звон колоколов Пскова.
XXXIX

Весною Великая пронесла льдины, колодье и ладьи.

С льдом уплыли литовские, побитые зимою головы, растаял ржавый от крови снег, острая трава покрыла солнцепеки.

По водополью, на плотах, гнали к Завеличью рубленые хоромы, а на выжженном посаде, сохранившем безглавые каменные церкви, стучали топоры.

Снова из-за собора Живоначальной белыми стогами рождались весенние облака, и пел каменщик, ровняя и отбеливая стены. У караульных шатров дремали под солнцем стрельцы, речным песком были отчищены пушки. В открытые ворота выгоняли в поля отощавшие конские табуны.

Туча прошла веселым набегом, роняя теплый дождь; хлынуло солнце, и, как пламень, в дыму засверкали кресты.

Под весенними ветрами гуще завилась трава, а там, где ратные рубили березы, пни начали истекать запенившейся розовыми клубами соковицей.

В легкой ладье с часовней на корме, из гнезд которой на воды и луга глядели иконы, по водополью, Соротью и Великой шел к Пскову Святогорский крестоход.

На мачте, под вздувшимся латаным парусом, было поднято монастырское знамя, а выше его медная хоругвь.

По пути послушник бил в колокола деревянной звоннички, стоявшей на носу.

На песчаных берегах кланялся ладье вышедший из деревень народ. Остановившись перед пристанью, иноки служили молебны за тихое, безратное житие.

У порогов ладью поднимали на руки мужики, обнося каменные места, и с пением опускали ее на глубокие воды.

Пройдя Великой, к Пскову пристал крестоход и, подняв иконы, пошел к Живоначальной поклониться уходившей в свою обитель Печерской Владычице.
XL

Псков молился в поле на крови.

Игумен Тихон благословлял крестом, дрожали звонницы, воеводы несли иконы, а солнце сушило землю и стены.

В поле у пролома забряцало кадило. Женский плач зазвенел у стен. Ветер лохматил стрелецкие головы.

— На многих боех и на приступех, — вел дрожащий голос, — кровь свою изливаше, на сем месте побиенным, в осадное время смертие скончавшихся...

Ниже, склонив голову, дрогнула толпа. А потом иконы тронулись вперед и из женских грудей вырвалось:

— Царице моя преблагая,

Надеждо моя Богородице...

У икон, как в осадное время, сгрудились стрельцы, женщины и дети. Пламенело золото риз, при поворотах загорались псковские жемчуга.
 
* * *

По обету в Печеры с Царицей Небесной шли воеводы, стрельцы и старые и малые сидельцы псковские.

На Розстанях полях, у крестом лежащих дорог, прощались псковские иконы, кланялись поднятые десятками рук.

Когда печерские образа показали окованные серебром тылы, оставшийся на холмах народ упал на колени.
 

Около псковских стен уже орали землю мужики. Сохи чиркали. Трудно было за межу выкидывать каменные и железные ядра.

А потом с сумой вышел на свою пашню псковский пушкарь, перекрестился на Троицу, попросил благословения Божия и сделал три шага.

Бросил он первую горсть зерна на просящего, а вторую для себя.