Что с детства в сердце западёт - навек там останется.
Возбужденные, взволнованные, мы с замиранием сердца, осторожно лезем по крутой лестнице на колокольню. Сколько было наказов и вздохов дома, прежде чем нас отпустили «самостоятельно» путешествовать по колокольням в пасхальные радостные дни. Мы горды и счастливы! Мы, это - брат и я. Обоим вместе нам 18 лет, брат немного старше меня, а потому нет-нет да одёрнет торопыгу-мальчугана. Чем выше поднимаемся по лесенке, тем сильнее беспорядочный звон густой волной покрывает уши и голову; говорить уже нельзя - показываем жестами. А сердечко бьётся, трепыхается - ведь первый раз переступаем порог давнишних мечтаний! Вот мы уже на площадке звонницы, большой колокол нашей приходской церкви кажется нам гигантом, хотя в нём «всего» 220 пудов. Кругом от колоколов тонкие и толстые верёвки, доски с толстыми канатами - всё это мы, прижавшись к стенке, внимательно осматривали. Мальчишка нашего же возраста яростно раскачивал язык большого колокола, а другие «помощники», кто прыгал невпопад на доску и заставлял звонить средний и малый колокола, кто, захватив пук верёвок от маленьких колоколов, пытался трезвонить. Получалось нестройно, шумно и весело. Но вот коновод ватаги бросил верёвку от большого колокола и махнул рукой к лестнице. Как горох застучали детские сапоги по деревянным ступенькам.
Мы остались вдвоём. Поспешно, чтобы ещё какая ватага не помешала нам, мы бросились к колоколам. Попробовали раскачать язык большого колокола, ничего - идёт легко, лишь поскрипывают сыромятные ремни. Вот «бомкнула» одна сторона, затем другая. Брат бросился к малым колоколам и начал что-то тренькать, а я продолжал звонить в большой колокол, ничего не видя и не слыша, открыв рот и весь дрожа и вибрируя почти так же, как и сам колокол, который пронизывал меня своим гудом и звоном.
Потом мы поменялись местами: я звонил в маленькие колокола и пытался изобразить какой-то мотив, на четвёртом такте пристукивая в средний колокол. Получалось не очень стройно, но хо-ро-шо! Мы были так счастливы, точно ближе стали к ангелам.
Пасха, видимо, была поздняя: мы впервые видели город с высоты, облака стали как будто ближе и не они плыли, а мы с колокольней - и это было так необычайно! Красавица-Волга казалась ещё шире, могучее, и манила своей голубизной и простором, а сады сверху были точно в пушистой пене, местами нежно-зелёной, местами бело-розовой. Мы что-то говорили, но голоса, после звона и гуда, были совсем не нашими, далёкими, глухими, в голове и ушах звенело, но мы и виду не показывали - разве можно было обменять нашу «самостоятельность» на что-либо иное!
Мы так увлеклись обозрением города со всех четырёх сторон, что не заметили, как на площадке появился пожилой человек в опрятном костюме, коренастый, с приятным лицом и с живыми, добрыми глазами.
- Христос Воскресе, ребятки, - тепло сказал он.
- Воистину Воскресе, - дружно ответили мы.
Незнакомец осмотрел все верёвки, некоторые подвязал, испробовал доски - упруго ли тянут языки колоколов, затем, всё осмотрев, мягко сказал:
- Ты, малыш, раскачивай большой, да ударяй ровно, не спеши, а ты, малый, когда я махану головой, ударяй в эти. - Он показал брату средний и малый колокола. - Поняли?
- Поняли, поняли!
- А я изображу праздничную музыку на всех остальных.
Говоря так, он забрал все верёвки и распределил их по пальцам.
- Ну, с Богом, начали!
Я раскачал язык. Незнакомец некоторое время прислушивался, ловя такт, а потом начал вызванивать: он дергал то одни, то другие верёвки, то кивал головой моему брату, и тот вливал в общий ритм новые удары. Конечно, я не слыхал этой музыки, но я видел, как ритмично и виртуозно звонил он, точно играл на каком-то ему лишь известном инструменте, лицо его стало сосредоточенным и вдохновенным. Наконец, особенно энергично подёргав все верёвки, он махнул мне - кончай! Вытерев пот с лица, он надел фуражку и посмотрел вниз, мы тоже подошли к решётке. Внизу была толпа празднично одетых людей. Они что-то кричали и махали фуражками и платками. Наш звонарь тоже помахал фуражкой, улыбался и разводил руками.
Несколько человек отделились от толпы и быстро взбежали к нам на колокольню.
- Христос Воскресе, с праздником, Василий Матвеевич, с кем это ты так хорошо звонил? - спросил молодой франтоватый человек, удивлённо оглядывая нас.
- Да вот с ребятишками, они молодцы, дело, можно сказать, понимают.
- Ну, а теперь с нами позвонишь, Василий Матвеевич?
- Почему же, позвоним для ради праздника.
И вот, не сговариваясь, мы быстро спустились вниз и уже в ограде, смешавшись с толпой, слушали звон, от которого пришли в полный восторг: колокола пели и смеялись, весело переговаривались на гармоничных тонах, то затихая, то усиливая звук, Это было славословие Христова Воскресения, утверждение праздника... Воскресения день, веселимся люди...
Дома мы узнали от взрослых, что Василий Матвеевич, машинист лесопилки, очень музыкальный человек, всю душу вкладывающий в колокольный звон - этим он прославился на весь уезд. Мы с гордостью рассказывали, как мы «помогали» ему. В ту памятную Пасху мы обошли все городские колокольни. Наши ручонки раскачивали даже наш знаменитый соборный колокол. Но часто, идя по весело гудящим улицам, мы вдруг слышали «настоящий» звон и сразу узнавали «руку» нашего Божией милости звонаря-любителя Василия Матвеевича.
С тех пор, как говорят, много воды утекло. Советская власть сняла, вернее, варварски сбросила колокола с церквей. «Там» теперь ни дети, ни Василии Матвеевичи не украшают пасхальные праздники своим душевным звоном, но в тайниках сердца и «там» народ переживает чистую радость Светлого Христова Воскресения и надеется, как надеемся и мы здесь, когда-нибудь в полную силу освобождённой души, снова праздновать Праздник  Праздник и Торжество Торжеств.

(«Православная Русь», № 8 за 1956 г.)