Всё описанное мною в пяти предшествующих главах имело место в первый день Пасхи, а то, о чём и буду рассказывать дальше, распространялось на всю неделю.
Первое, о чем здесь следует вспомнить, было хождение по приходу. «Ходить по приходу» значило сопровождать духовенство в его обхождении домов прихожан со св. иконами, помогать ему в пении и получать за это соответствующую мзду, не превышавшую, впрочем, гривенника.
Разумеется, в хождении по приходу мы принимали участие не из-за мзды, а ради удовольствия. По крайней мере, про себя могу сказать, что меня больше интересовало пение, чем собирание копеек.
Ходить по приходу я начал с восьмилетнего возраста, продолжал всё время, пока учился в духовном училище и кончил с переводом меня в семинарию. Павлуша же закончил хождение по приходу лишь последним классом семинарии перед окончанием курса.
Впрочем, отказаться от этого хождения ему пришлось ненадолго, так как через год он сам стал священником.
Кроме меня и брата за духовенством ходили: Ваня, Владимир и Серёжа - дети диакона, последние двое, когда была папина Пасха, и диакон обязан был ходить с папой, как недельным священником, Коля и Вася, дети псаломщика, Лебедевы ходили с о. Афанасием по другой половине прихода.
Мы, мальчики, ходили по приходу всего два раза, два праздника в году: на Рождество и на Пасху. Но на Пасху мне нравилось ходить больше, чем на Рождество.
Чарующее весеннее небо, радостное солнце, от блеска которого ярко загораются металлические части икон, тёплый воздух, в котором раздаётся пение «Христос воскресе» и т.д. - всё это суммировалось в одну картину дивной красоты.
По домам знатных прихожан: «к барыне», управляющему заводом, механику и т.п. лицам нас не брали. Мы начинали своё хождение с домов простых рабочих.
Встречали папу во всех домах одинаковым образом. У ворот стоял в ожидании икон домохозяин, держа в руках каравай чёрного хлеба с насыпанной на верхнюю корочку горстью соли. Пропустив в избу иконы, он прикладывался к кресту в руках папы и шёл впереди всех в горницу. Свой хлеб он клал на стоявший в переднем углу и покрытый чистою скатертью стол, на котором полагался так же папою крест, и где лежали несколько восковых свеч, щепотка ладану и приготовленные за молебен деньги.
Свечи и ладан брались сторожем в ящик, а деньги с бряканьем опускались в кружку через прорез. Служился молебен, такой же, как и в нашем доме после литургии, лишь с опущением некоторых ирмосов и стихир.
Пока служился молебен, в котором мы, мальчики, принимали участие пением, я обыкновенно окидывал глазами весь дом, состоявший обыкновенно из одной большой комнаты и другой маленькой, служившей спальней, отделённой перегородкою с дверью. Каждый дом был оклеен к празднику новым светлым обоем с полосами и цветочками, картинами религиозного содержания, среди которых преобладало «Воскресение Христово» в различных вариациях и «Св. Град Иерусалим» с обозначением под ним цифрами особенно важных пунктов. В переднем углу, перед образами, с потолка свешивалось, кроме лампадки, расписанное яичко, искусно составленная из соломинок клетка, бумажная птичка или какое-нибудь другое украшение.
Скажу откровенно: вид каждой подобным незатейливым образом убранной избы с её лавками и русской печью, с гнездившимися где-нибудь за печкой тараканами и кислым запахом хлеба, мне нравился тогда более, чем наш дом с его большими комнатами и городским убранством: диванами, зеркалами, изразцовой печью и лампами на кронштейнах.
После молебна все подходили к кресту, Христосовались сначала с папой и остальным причтом, а потом некоторые члены семьи и с нами. Хозяин оделял нас копейками, семитками, третками, редко пятачками, я и Павлуша, как дети священника, получали иногда больше, чем другие мальчики. По гривеннику нам давали в домах пяти, не боле.
В некоторых домах, кроме молебнов, служились водосвятия, всенощные, панихиды, особенно так называемая «Хвала». Последним именем называлось пение стихов в честь Богородицы: «Высшую небес». Хвала служилась на дворе, куда выносились и ставились лицом к дому иконы. Я любил эту службу, потому что она совершалась не в душных избах, а на открытом воздухе, пропитанном смешанным запахом прелой соломы двора и ладаном кадила.
У наиболее зажиточных хозяев всех нас «присаживали», т.е. предлагали угощение и чай: первое состояло из яиц, кусками нарезанного мяса разных сортов и других снедей.
Чай пили с сухарями или ситным. Вина не ставили, так как знали, что папа вина не любит и сам вином не угощает. Впрочем, где-нибудь в сенях или клетушке диакон и псаломщик, укрываясь от папы, успевали вместе с хозяином пропустить по «мерзавчику» и больше. Это обнаруживалось уже потом, когда после нескольких таких присаживаний диакон, чтобы скрыть своё состояние, начинал отставать, а псаломщик, еле ходя, шатался и писал дубль-ве и, вместо пения, издавал разные нечленораздельные звуки и отплёвывался.
К хождению по приходу у меня присоединяется воспоминание о спорах из-за первенства между деревнями, деревенском пении и т.п. вещах.
Находившаяся в ведении папы половина прихода состояла из завода и трёх деревень.
Последние мы обозначим буквами А, Б и В.
По установившемуся обычаю, деревни всегда обхаживали с иконами после завода в одном и том же порядке: А, Б и В. Соблюдение этой традиции имело в основании не только древность, но и относительное расстояние деревень от церкви. Завод был от села в полуверсте, А в версте, Б - в двух и, наконец, В - находилась за четыре версты.
Между тем каждый год крестьяне всех трёх деревень, особенно двух последних, заводили между собою жаркий, чуть не доходивший до драки спор: в какую деревню во-первых нести иконы. А - отбивала себе, указывая на кратчайшее расстояние. Б - требовала обхождения себя раньше других, ссылаясь на то, что должна быть очередь: прошлый год ходили сначала А, а теперь нужно сделать то же с Б. В - доказывала своё право многолюдством. Кончалось тем, что, накричавшись до хрипоты, наговоривши друг другу много разных нелестных вещей, чуть не подравшись, мужики расходились с решением:
- Как было, так пускай и будет. Не нам ломать, что заведено нашими отцами и дедами. Ходи, батюшка, сначала А, потом Б и В.
Я полагал в детстве, что эти споры велись исключительно из-за первенства, по честолюбию, но потом я узнал, что причина их более реальная. Именно: до того времени, пока иконы не обходят деревни, нельзя было ни катать яиц, что касалось, главным образом, молодёжи, ни пьянствовать, что относилось к взрослым. После же ухода из деревни икон разрешалось как то, так и другое. Понятно, что каждой деревне хотелось поскорее окончить этот своеобразный пост.
Насколько приятно мне было заводское пение, раздававшееся по домам и улицам вслед за иконами, настолько противно было деревенское. Там и голоса были чище, и выговор правильный. Здесь же не пели, а как-то «орали» во всё горло, и притом до крайней бессмыслицы коверкали слова.
Например, первый ирмос, после слов:
«Воскресения день» выговаривался таким образом:
«Просветился люди-ер,
Паска Господня, паска» и т.д.
Особенно мне не нравилось, как пели чаще всего повторяемый на Пасху тропарь.
Идёт по деревне толпа ребят, мужиков, девок и баб и во всю глотку «орёт»:
- Кристос васкреся из ме-е-ертвых, смертию смерть поправ (здесь певцы как-то понижают и точно перепрыгивают чрез канаву), и сущий ваграбей, живой даравой.
По обхождении завода или деревни иконы обносились кругом селения с пением «Христос воскресе» и служился «мирской молебен».
Этот молебен совершался на открытом воздухе около часовни. Сюда приходило молиться всё население. По медному блюдечку звякали мелкие монеты. Иконы обвешивались холстами и шитыми полотенцами. В большой миске освящалась вода, в которую с пением «Спаси, Господи...» погружался крест, при пушечных или ружейных выстрелах. Мастеровые и крестьяне поздравляли друг друга:
- Провожомши Божу - Мать!
Странно, что на Пасху, когда все мысли и взоры должны быть устремлены на Воскресшего, когда почти всё время звучит одна и та же песнь «Христос воскресе», наши мужички называют только одну Божию Матерь, с посещением иконы или, по их выражению, провожданием, которой они поздравляют друг друга.
*

Нельзя не упомянуть также ещё об одном пасхальном обычае, существовавшем в наших деревнях не так давно, но теперь уже прекратившемся.
Всякий раз, как оканчивался мирской молебен, и священник уходил к старосте пить чай, толпа крепких, здоровых баб обступали псаломщика, «дьячка» по старинному названию, и начинала его катать, «валять» по земле, не разбирая ни грязи, ни сору.
- Чтоб лён уродился, - говорили бабы.
Не понимаю, какая связь между урожаем льна и валяньем по земле «дьячка» после мирского молебна.
Вероятно, здесь какой-нибудь пережиток языческой старины.
В то время, когда я ходил по приходу, обычай этот уже потерял силу и превратился в шутку. Бабы, обступая псаломщика, только говорили ему:
- Повалять бы тебя надоть, - но самого не касались.
По рассказу очевидца, обычай этот прекратился после такого случая. К дьячку в деревне В подошла, по отходе мирского молебна, самая здоровая баба и сказала:
- Вот я сицас тебя повалю.
За ней устремились на псаломщика другие женщины. Но дьячок, пока ещё его не успели повалить, как хватит со всего размаха туго набитою деньгами кружкой по спине первой бабы. У той искры из глаз посыпались. Крышка, вследствие сильного удара, отскочила от кружки, и часть денег разлетелась в разные стороны. Все бросились бежать, а дьячок стал подбирать рассыпавшиеся деньги. С тех пор уж его никто не катал, только каждый год шутили над ним весёлые бабы.

Библио-Бюро Стрижева-Бирюковой