В изношенном, накинутом на плечи полушубке, в меховой шапке с наушниками и с тюком за спиной, одинокий человек медленно брел по проселочной дороге, проложенной через густой, большой лес, между рядами высоких строевых сосен. Он подходил то к одной сосне, то к другой, внимательно осматривал ствол дерева, иногда трогал носком высокого сапога слой лежащего на корнях, не успевшего еще растаять под лучами весеннего солнца, снега.
Недоумение, нетерпение, даже гнев мелькали в его красивых синих глазах. Нервно сжимались мускулы молодого, очень привлекательного лица.
Было далеко за полдень, когда он, наконец, нашел то, что так долго и тщетно искал.
То были четыре вырезанные из картона буквы размером в вершок, прикрепленные к коре дерева. Внимательно стал осматривать он мох, покрывавший корни. Поднял застрявшие там две вырезанные из картона цифры. Глубокая складка залегла между его густых черных бровей...
- Жаль, что цифры упали! Теперь не знаю - 12-ую или 21-ую сосну должен отсчитать...
Он задумался, потом энергично выпрямился и пошел по дороге. Отсчитав 12-ую сосну, он осмотрелся... Через дорогу была видна довольно широкая тропа...
Отсчитал потом еще девять сосен. И здесь пролегала широкая тропа, - в сторону, противоположную первой. Какая же из двух отмечена для него?
Раздумывать было некогда. Он решил идти по той, у которой стоял. Если выбор неправилен, он успеет вернуться до наступления темноты.
Владимир Находка был одним из тех, кто назначались для преследования тайных священников. Ему было поручено разыскать один тайный скит, в котором служил некий не то священник, не то архиерей, умевший даже среди коммунистической молодежи пробуждать веру. Много раз «Безбожник» организовывал экспедиции для его розыска. Все было напрасно. Даже выследив тайные тропы, экспедиции наталкивались на непроходимые топи и были принуждены вернуться обратно.
Однажды на одной из лесных троп у болота экспедиция встретила девять крестьян, у которых при обыске были найдены огарки самодельных свечей. Никакие угрозы, никакие побои, даже ссылка в концлагерь Мурманска не могли заставить их указать тропу, которая вела чрез болото в скит.
Это дело и было ныне поручено Владимиру Находке, который выработал лукавый план предательского маскарада.
Из Петрограда вся посланная группа «Безбожника» доехала по железной дороге до станки Л-ги, здесь у знакомого коммуниста переоделись в бедные, в лохмотьях и заплатах, одежды и в старые полушубки и пошли в одиночку чрез окрестные села и деревни, условившись встретиться на Страстной неделе в среду у небольшой проселочной дороги, ведущей к селу С-ы, на одной из лесных троп - из предосторожности на несколько верст вглубь леса.
Владимир Находка был один из тех беспризорных, голодных и оборванных детей, которые в двадцатых годах наводняли города, села и деревни.
Он был найден коммунистами спящим у забора необитаемого дома, на окраине Петрограда. На вид ему было около пяти лет. Он дрожал, слезы градом лились из его детских больших, испуганных глаз. Не проронил он ни слова в ответ на заданные вопросы. Поместили его в приют для беспризорных детей - под именем Владимира Находки.
Его учителя делали все, чтобы уничтожить в его душе все принципы морали, и он стал послушным орудием для исполнения их дьявольских целей. По своей природной смышлености и находчивости он был для них в полном смысле слова «Находка», изобретая разные планы и ухищрения, в которые, как в капканы, ловились всевозможные люди - и даже его сотрудники.
Теперь он, самодовольный, шел по лесной тропе, заранее уверенный в успехе.
Почувствовав голод и усталость, он, выбрав на небольшом возвышении пень, сел и вытащил из кармана полушубка сверток с едой.
Ему хотелось отдохнуть и даже подремать. Однако, он встал, потянулся, как бы желая этим подбодрить себя, и снова пошел, сначала медленно, а потом уже бодрым шагом, все больше и больше углубляясь в чащу леса... Он шел больше двух часов. Ничего. Ни одной живой души кроме белок, перепрыгивавших с одного сучка на другой! Ничего, что могло бы показать ему, что те, которых он должен был встретить, прошли по этой тропе. Ни одного следа, ни одного окурка, ничего... Его настроение становилось все более мрачным.
Наконец, в нетерпении он остановился, приложил пальцы к губам и громко три раза свистнул... прислушался... Полная тишина царила кругом... Он повторил свист еще три раза... Какая-то потревоженная птица, тяжело махая крыльями, поднялась с густых ветвей высокой ели. Снова воцарилась немая тишина...
Пройдя с полверсты, он снова свистнул... Та же тишина была ответом…
Он решил идти обратно, окончательно убежденный в своей ошибке. Гнев и злоба кипели в нем. Он посмотрел на часы. Четыре часа. Круто повернув назад, он почти побежал, но вскоре убедился в невозможности дойти до дороги. Между стволами ложились синие тени, и легкие клубы колеблющегося тумана поднимались с просек. Ноги ныли от усталости.
Он остановился. Ясно: предстояла ночевка в лесной чаще. Ночью по лесу он собьется с пути... А может быть лучше идти вперед? Ведь будет же конец этому проклятому лесу? Но он отбросил эту мысль. Более часа он уже шел назад. Нет, надо идти по направлению к дороге.
Вечер наступил быстро. Вдруг в синеве спускающихся сумерек между стволами высоких сосен он увидел светлое пятно лесной просеки, а на ней развалины не то сруба, не то избы, которые ускользнули от его внимания, когда он шел днем. Он поспешил к ним, обрадованный, что у него оказалось неожиданное пристанище, в котором он сможет провести ночь.
Это была покосившаяся, почти полуразвалившаяся хижина, по всей вероятности, когда-то служившая жильем для дровосека.
Он быстро вошел и осмотрелся. Через крышу кое-где виднелось небо, сорванная с петель дверь лежала на земляном полу... Единственное узкое отверстие окна было забито доской. У одной из стен стояла широкая деревянная скамья...
Подняв дверь, он заложил ею зияющее отверстие входа, придвинул к двери скамейку и, с трудом стянув с ног промокшие сапоги, лег на скамейку, подложив под голову свой тюк.
Он облегченно вздохнул, хотя и понимал, как трудно будет теперь встретить тех, кто его ждал. Исполнение порученного ему задания было испорчено, верующие соберутся на празднование их Великого Праздника раньше, чем он сможет встретиться с сообщниками, и опять невозможно будет узнать, где тропинки, ведущие в скит, и кто этот священник, который так умело опутывает людей верой, что они идут на любые страдания и лишения ради него. Он опять не будет схвачен...
Усталость брала свое. Незаметно для себя, он крепко уснул.
Проснулся он от падающих капель дождя сквозь отверстие в крыше. Он продолжал лежать, ожидая, когда дождь прекратится, но дождь еще больше усилился и перешел в ливень. Целые струи воды лились на земляной пол, превращая его в жидкую грязь. Находка встал, с отвращением опустив в эту жижу ноги и, взглянув чрез щель доски окна, увидел, что его убежище со всех сторон окружено водой, несмотря на то, что находилось на небольшом пригорке. От ливня и тающего снега разлились лесные ручьи...
Он снова взобрался на скамью. Гнев, что он лишен возможности продолжать свой путь, вспыхнул с новой силой. Он увидел себя надолго пленником этого леса, этих болот, этого дождя, этих сырых развалин, обреченным, может быть, на голодную смерть среди этих высоких, прямых сосен, которые теперь показались ему гигантскими решетками необъятной тюрьмы, неумолимо надвигавшимися на него, чтобы раздавить в своих мощных объятиях.
В такой вынужденной бездеятельности прошло двое суток. Дождь то ослабевал, как бы давая надежду, то лил как из ведра, повергая его в уныние и ярость.
Еще сутки провел он в своем убежище. Наводнение сковывало его...
Он лежал неподвижно на своей скамье, голод мучил его. За эти три дня его пищей были только три небольших кусочка хлеба. В бумаге не было больше ни крошки.
Он начинал чувствовать, как слабость и холод сковывают и леденят его члены. От дрожи охватившей его лихорадки стали стучать зубы. Тело ныло, как от жестоких побоев... Он стал все больше сознавать свою беспомощность, свое ничтожество перед медленно надвигавшейся гибелью.
Им овладело безумное отчаяние. Он стал метаться, голова мучительно болела... Голод был нестерпим...
Под влиянием отчаяния, потрясавшего все его существо, покров, наброшенный его преступными наставниками на его душу, стал колебаться. Смерть! Что такое смерть? Умереть, значит - исчезнуть как дым?.. А что, если смерть ведет к другой жизни?
Он вспомнил, как один молодой священник, которого при нем допрашивали, подвергая жестоким побоям, твердил, что он не боится ни мучений, ни смерти, что есть вечная жизнь, что они, убивая его тело, не уничтожат его души и что он прощает их, своих мучителей, и просит Господа Бога помиловать их и простить их прегрешения.
Напрягая все свое существо, он стал искать в памяти воспоминания своего детства... Внезапно увидал он себя в уютной, теплой комнате, где сидела на диване молодая женщина, черты лица которой он никак не мог разобрать. Она держала на коленях мальчика, крепко прижимая его к своей груди... Рядом сидел молодой, в защитной форме, офицер...
Мелькнул потом большой тенистый парк. Он, заливаясь веселым, счастливым смехом, играл в мяч с белокурой девочкой в розовом платьице... Потом он видит себя в кровати. Его, сонного, схватывают чьи-то руки...
Красное небо от пожаров, треск стрельбы... Но кто-то крепко держит его в своих руках... Дальше - провал...
Всплыло ощущение голода - уже в памяти. - Яма с отбросами. Он разгребает холодными ручонками мусор, ища заплесневевшую корку хлеба, кусок гнилого картофеля или кость. Он гложет ее, как дикое животное...
Сильный пинок сапога отбрасывает его от забора, куда он забился от холода... Приют для беспризорных. У него отнимают последнее детское, что еще оставалось от бездомных скитаний... Он пионер, комсомолец, член «Безбожника»...
Внезапно огненные стрелы незнакомого ему чувства стыда вонзились в его сознание. Завеса спадала с его души, открывая совесть. И перед нею стояла жизнь с ее преступными предательствами и глумлением над беззащитными жертвами его сыска... Он вспомнил проклятия и бессильные угрозы, которые посылали своему неведомому предателю его сотрудники, рабочие, служащие. Они не прощали своему врагу, как тот молодой священник...
Он ужаснулся теперь своей жизни... Раскаяние, искреннее раскаяние осветило его своими лучезарными лучами.
На как, как исправить все совершенное им зло?.. Вдруг мысль! Что, если обратиться с мольбой к Богу, к Богу того священника? Ослабевшими руками он стал разматывать свой тюк, вынул из завернутой тряпки деревянное распятие... Стал пристально смотреть на него.
Надежда, слабая надежда затеплилась в его душе, надежда на прощение. Может быть, Тот, Кто был распят за грехи мира, простить и его - перед лицом смерти, которую он звал теперь, как избавление...
Но прежде, чем умереть, он должен помешать исполнению того, за чем он шел. Надо помешать во что бы то ни стало, ценой жизни...
Он отвязал от ремня флягу, в которой уже не было воды, бросил ее на пол и, прикрепив к ремню распятие, надел его на шею. Затем, не надевая сапог, босой, отодвинув скамью, отбросил дверь и вышел из своего убежища. Воды вокруг уже стало меньше. Между луж кое-где виднелся мох... Бледные лучи солнца пробивались сквозь густые облака, золотя стволы сосен. Они, казалось, посылали ему свое ободрение.
Вера в избавление от грехов, вера в милосердие Распятого, вместе с надеждой, что он встретить кого-нибудь из верующих и сможет предупредить о грозящей скиту опасности, росла и ширилась в его душе... Он шел, не замечая, что его ноги глубоко погружались в топь, что ветви можжевельника царапали его лицо... Он шел, не зная, куда идет, шел как в экстазе, весь погруженный в мысль о Спасителе грешных людей, весь охваченный светлой радостью духовного пробуждения... Откуда только силы брались! День уже кончался, от влажной земли стали подниматься клубы тумана. Наступили сумерки, а он все шел и шел. Наконец, обессиленный, запнувшись в темноте о корни какого-то дерева, он свалился. И так и остался неподвижно лежать на мокром мху.
Очнулся он от тихого пения, наполнявшего гармоническими звуками весеннюю теплую тишину ночи. Звуки лились и ширились, проникая между стволами высоких сосен, как звенящие струи ручья.
Он глядел на небо, усыпанное звездами, как бы ища в нем ответа. В черных провалах ночи замелькали желтые огоньки... Владимир Находка вскочил. Несмотря на боль в ушибленном колене, он стремительно ринулся к этим звукам, к этим мерцающим огням...
Через несколько минут он очутился перед выходящей, как бы из-под земли, процессией.
Впереди шел высокий, худощавый священник. Колеблющееся пламя свечи, которую он держал в руке вместе с крестом, озаряло его одухотворенное лицо подвижника...
Владимир Находка затрепетал, зашатался и схватился за дерево, чтобы не упасть, узнав его... Это был тот, которого он должен был предать, - предать именно сегодня, в эту Святую ночь.
Никто из верующих, погруженных в молитву, не обратил внимания на одинокую фигуру бледного, усталого человека, прижавшегося к дереву, широко-раскрытыми глазами смотрящего на них. Процессия медленно шла крестным ходом вокруг скита с сияющими, радостными лицами...
- Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав! - полилось вдохновенное пение, наполнявшее душу Владимира Находки чувством неземной радости... Он бросился вперед с криком: «Воистину Воскресе» - и упал к ногам священника.
(«Православная жизнь», 1963 г.)
| 
