Русская Зарубежная Церковь всегда ощущала себя неразрывной частью Поместной Русской Православной Церкви и тем самым и Вселенской Церкви и на протяжении всей своей истории самой главной своей задачей ставила сохранение истинного учения и традиций Единой Святой, Соборной и Апостольской Церкви.

Промыслом Божиим Русской Церкви была уготована особая миссия в ХХ веке, когда великое отступление, о котором предупреждал христиан Апостол Павел во 2-м Послании Солунянам, приобрело невероятные масштабы, и в мире почти восторжествовал, по определению приснопамятного Арх. Аверкия, «искусственно-закамуфлированный сатанизм, который явился в двух образах: в виде марксо-коммунизма в странах порабощенных богоборческой властью и в виде экуменизма в странах так называемого свободного мира, в действительности вовсе не свободного. Отец у них общий - это сам сатана, который усиленно готовит сейчас к воцарению в мире своего верного слугу - Антихриста» [1].

Русской Церкви первой пришлось противостать этому мировому злу, когда богоборная революция 1917 г. разрушила православное царство и устранила Удерживающего.

«Всеблагому промыслу Божию было угодно поставить перед лицом неверующего государства именно православную Русскую Церковь, которая не только велика по количеству своих членов, но велика и по значению своего просвещения, имеющая многочисленный ученый епископат, клир и мирян, по сравнению с прочими автокефальными православными Церквами, а посему свои определения она должна выразить безошибочно, которые определяли бы правильное отношение Церкви к такому государству, которое ставит своей конечной целью борьбу с Богом и его властью в сердцах народа. Такие соборные определения Русской Церкви будут иметь руководящее значение для всего мира во времена эсхатологические» [2].

Голосом страждущей на родине Матери-Церкви, которую богоборцы-коммунисты стремились не просто уничтожить, но и заменить лжеправославной церковью лукавнующих, стала Русская Зарубежная Церковь. Она раскрыла сатанинскую сущность коммунизма и обличила предательский компромисс митрополита Сергия и его последователей, покорившихся богоборному государству и лукаво прикрывающих свое отступничество ссылками на церковную традицию.

Позже также Русская Зарубежная Церковь должна была опровергнуть заблуждения экуменизма. Обличая эту ересь, которую приняли и распространяли высшие иерархи практически всех Православных поместных церквей, Русская Зарубежная Церковь в соборных решениях и трудах своих архипастырей не только раскрыла пагубность и ложь экуменизма, но и ясно выразила святоотеческое учение о Церкви, что также имело и имеет руководящее значение для православных христиан всего мира и для всех тех, кто искренне стремится к Истине.

Для правильного определения нынешнего положения Русской Церкви и устранения некоторых недоумений и кажущихся противоречий, используемых отступнической иерархией синода владыки Лавра для оправдания своих заблуждений, представляется необходимым рассмотреть в исторической перспективе отношение Русской Зарубежной Церкви к сергианскому отступлению и экуменизму.

О сергианстве уже написано и сказано немало. В соборных документах и трудах архипастырей Русской Зарубежной Церкви и замечательных письмах архиереев новомучеников и исповедников убедительно раскрыта сущность этого заблуждения, и сейчас для всякого искреннего православного христианина не остается никаких сомнений, что сергианский компромисс был явным предательством и отступничеством, который Русская Церковь соборным голосом большей части ее епископата и лучших пастырей и мирян сразу же отвергла.

Многие архиереи и клирики прервали общение с митрополитом Сергием, не желая приобщиться к его нечестию. Так и Архиерейский Собор за границей, сразу же отказался признать декларацию митрополита Сергия. В Окружном Послании от 27 августа 1927 г. Архиерейский Собор указал, что «высшая церковная власть в России находится в тяжком пленении у врагов Церкви»; и Собор определил прекратить сношения с Московской церковной властью «в виду невозможности нормальных сношений с нею и в виду порабощения ее безбожной властью, лишающей ее свободы в своих волеизъявлениях и канонического управления Церковью».

Первоиерарх РПЦЗ Митрополит Антоний в письме Митрополиту Сергию в 1933 г. писал:

«Что касается Вас, то с нами разделяет Вас то, что Вы в желании обеспечить безопасное существование церковному центру постарались соединить свет с тьмою. Вы впали в искушение, сущность которого раскрыта в Св. Евангелии. Некогда дух зла пытался и Самого Сына Божия увлечь картиной внешнего легкого успеха, поставив условием поклонение ему, сыну погибели. Вы не взяли пример со Христа, св. мучеников и исповедников, отвергших такой компромисс, а поклонились исконному врагу нашего спасения, когда, ради призрачного успеха, ради сохранения внешней организации заявили, что радости безбожной власти - Ваши радости, и что враги ее - Ваши враги. Вы даже постарались развенчать мучеников и исповедников последних лет (в том числе и себя, ибо мне известно, что одно время и Вы являли твердость и были в заключении), утверждая, будто бы они терпят темничное заключение, изгнание и пытки не за имя Христово, а как контрреволюционеры. Вы этим возвели на них хулу. Вы унизили их подвиг, расхолодили тех, кто, может быть, приобщился бы к лику мучеников за веру. Вы отлучили себя от цвета и украшения Русской Церкви. В этом ни я, ни мои заграничные собратья никогда не последуем за Вами».

Последующие соборы Зарубежной Церкви также свидетельствовали об отступничестве возглавляемой Митрополитом Сергием иерархии.

Во время войны в 1943 г. Митрополит Анастасий и другие зарубежные архиереи не признали законности собранного по указанию Сталина собора в Москве, избравшего м Митрополита Сергия патриархом. Позже Архиерейский Собор не признал и законности Алексия I.

В дальнейших соборных заявлениях архиереи Зарубежной Церкви подтверждали, что не признают каноничности Московской патриархии и считают ее отступившей от Православия.

Однако, несмотря на это, РПЦЗ все же не выступала с окончательными категорическими заявлениями в отношении Московской патриархии, не предавала анафеме иерархов-отступников. Хотя некоторые зарубежные архиереи и клирики говорили и писали о полной безблагодатности советской церкви и т.п., но соборные документы РПЦЗ в целом далеки от такой однозначной оценки.

Так, например, в Послании Архиерейского Собора РПЦЗ 1962 г. обличаются иерархи, служащие богоборцам, но выражается сочувствие верующим и даже простым священникам, а Великомученица Церковь Всероссийская противопоставляется Московской патриархии. При этом, Московская патриархия - это, как говорится в Послании, “небольшая группа духовенства, имеющая право на легальное существование” [3], а Церковь Всероссийская - весь остальной церковный народ, в том числе и находящийся в Московской патриархии, но подвергающийся гонениям.

Эта же позиция прослеживается по документам и других соборов.

Так даже Архиерейский Собор 1971 года, который принял специальное определение о Катакомбной Церкви, провозгласившее духовное единство РПЦЗ с Катакомбной Церковью, обратился ко всем православным в России:

«Свободные епископы Русской Церкви благословляют и призывают православных русских людей сплотиться на защиту Христовой Церкви, на прославление своих исповедников и мучеников, на обличение засылаемых в ограду Церкви волков в овечьих шкурах, на борьбу за восстановление законного порядка в Русской Церкви.

Тот же исповедник ее - Борис Владимирович Талантов убеждал чад Церкви в том, "что из-за развращения и предательства епископов верующие не должны расходиться по домам и организовывать отдельные секты, но, сохраняя единство, они должны начать всенародное обличение развращенных лжепастырей и очистить от них Церковь"...»[4].

В 1974 году на Третьем Всезарубежном Церковном Соборе протопресвитер Георгий Граббе в докладе о каноническом положении Русской Зарубежной Церкви хотя и подчеркнул, что «Московская патриархия не имеет прямого канонического преемства и отступила от Православия» [5], но в ответе на письмо А. Солженицына, который был одобрен членами Собора, сказал:

«Прежде всего мы совсем не упрощаем свой взгляд на состав Церкви в России. Если мы сами не испытывали всего того, что там переносили наши братья, то слышали мы много и в сердце своем страдали с ними… не ради осуждения братьев в России, а для здорового направления паствы мы были вынуждены высказывать суждение о действиях иерархов в СССР. Мы должны были решить с кем мы духовно: с митр. Сергием или с митр. Петром и Иосифом.

Одобряя нашу позицию, Солженицын показывает, что он это понимает. Но в одном он ошибается: не соглашаясь с митр. Сергием, мы не осуждали простых людей, молящихся в его храмах. Мы не можем иметь с патриархом, его епископами и клиром никакого общения, ибо ни об одном из них за редким исключением не знаем, кто из них больше служит Христу, а кто - Велиару. Приезжающих из СССР православных мирян мы сразу принимаем в своих храмах как братьев.

Так называемая катакомбность имеет для нас разные формы. Всякий священник, который без регистрации и документов крестит детей или взрослых - уже трудится тайно от врага и рискует собою ради Христа.

Но по нашим сведениям все-таки есть немногочисленные буквально катакомбные священники, у которых за эти годы усовершенствовалась техника конспирации. У нас были контакты с ними.

Мы не можем судить о лицах. Только Бог знает, кто действительно служит Ему, а кто - сатанинской власти». [6]

Также и Митрополит Филарет в ответе Солженицыну на том же Соборе говорил: «Но, зная как трудно противостоять коммунистическому организованному насилию, мы лобызаем всякое проявление религиозной независимости от сатанинского гнета ради Христа, а всех приезжающих из России верующих принимаем с любовью». [7]

Таким образом, по документам Соборов РПЦЗ можно проследить следующее: не имея никаких контактов с иерархами Московской патриархии и считая их отступившими от Православия, архиереи Русской Зарубежной Церкви не считали отпавшим весь церковный народ и даже к простым священникам относились по-разному. В своей последней книге Епископ Григорий (Граббе) писал о том, что почитающие новомучеников верующие «уже в какой-то степени отделяются от греха последовательницы сергианского компромисса со злом - Московской Патриархии». [8]

Противоречивость подобного подхода в настоящее время и вызывает споры и разногласия. Отсутствие однозначной оценки Московской патриархии дает возможность либерально настроенным иерархам, которые составляют весь епископат нынешнего синода владыки Лавра (Шкурлы), обосновывать свою отступническую политику сближения с Московской патриархией ссылками на заветы прежних иерархов и соборы РПЦЗ.

С другой стороны, некоторые катакомбники и подобные им греческие старостильники-матфеевцы, смущаясь двойственной, как им представляется, позицией РПЦЗ, либо подвергают сомнению православность иерархов, которые не давали строгих категорических оценок, либо вообще обвиняют всю Зарубежную Церковь в отступлении с самого начала и, уподобляя ее Московской патриархии, фактически перечеркивают всю ее исповедническую историю.

Акривия и икономия

На самом деле кажущаяся неясность и противоречивость позиции Русской Зарубежной Церкви представляет собой, по нашему мнению, выражение двух сторон одной истинной церковной позиции. Церковь всегда с рассудительностью использует в зависимости от ситуации икономию или акривию, которые являются как бы «двумя руками Церкви», по выражению св. Никодима Святогорца.

Особенно это касается времени возникновения ересей, когда они только начинают распространяться, захватывая целые церковные общности. Это время всеобщего замешательства, смуты и неопределенности. Порой многие православные оказываются в общении с ересью не по убеждению, а в силу обстоятельств, и им требуется время для осознания своего положения и отделения от сознательных еретиков и отступников. Учитывая это, можно понять ту мудрую икономию, которой в такие времена всегда руководствуется Церковь.

Строго осуждая саму ересь и ее сознательных поборников, отцы Церкви проявляют мягкость или снисхождение к тем, кто оказывается в общении с еретиками в силу разных обстоятельств, но еще сохраняет правую веру.

Так, например, Св. Феодор Студит во время распространения ереси иконоборчества в Константинопольской церкви (IX в.), был очень строг в отношении еретиков, сознательно принявших ересь. На вопрос о том, можно ли входить в церкви, оскверненные священниками, вступившими в общение с ересью, и занимаемые ими для молитвы и псалмопения, он категорично отвечает: ««Отнюдь не должно входить в такие церкви для указанных целей, ибо написано: се оставляется дом ваш пуст (Мф. 23, 38). Подлинно, как скоро введена ересь, то отлетел ангел хранитель тех мест, по словам Василия Великого (Посл. 230), и такой храм стал обыкновенным домом. И не вниду, говорит псалмопевец в церковь лукавнующих (Пс. 25,5). И апостол говорит: кое сложение церкви Божией с идолы (2 Кор. 6,16)». [9]

Однако при всей строгости к еретикам Св. Феодор проявляет мягкость по отношению к тем православным, которые в силу обстоятельств находятся в том или ином общении с еретиками. Так он позволял православным христианам принимать некоторые таинства, совершаемые священником, у которого епископ православный, но который в силу обстоятельств поминает еретического митрополита.

Вот, например, Письмо 49 к Навкратию сыну:

«Вопрос: Если епископ не находился на прелюбодейном соборе и называет его лжесборищем, но поминает бывшего на нем митрополита своего, то следует ли иметь общение с пресвитером такого православного епископа? Ответ: Следует, по икономии, только если он не служил вместе с еретиками. Ибо, когда епископ, который поминается, православен, то ничего не значит, если он поминает своего митрополита-еретика из страха перед ним. Когда такой пресвитер приглашает на всенощную, нужно идти, и когда он предоставляет церковь, надобно принимать, и когда сам входит в нее отслужить, надобно позволять, или - помянуть покойника, только бы православного, надобно дозволить, и когда берется служить в ней, не надобно препятствовать. Если же он поминает епископа еретика, то хотя бы сам мыслил православно, нужно воздерживаться от божественного приобщения (вместе с ним) и от общей трапезы, если при этом надлежит помянуть того (епископа)...» [10].

В ответе на 11-й вопрос в письме Мефодию монаху Св. Феодор, ссылаясь на уже изреченное исповедниками, позволяет по причине стеснительных обстоятельств там, где нет православных священников, креститься, принимать монашеский постриг, брать святую воду на праздник Богоявления от священника, который в общении с еретиками, но вера которого не испорчена.

Таким образом, во время распространения ереси возникают различные ситуации, когда допускается икономия по отношению к православным, которые в силу обстоятельств еще пребывают в общении с еретиками. Здесь нет какого-то общего правила, поскольку икономия является как раз ослаблением строгих правил, т.е. акривии (точности) канонов для благосозидания Церкви, и отцы Церкви, руководствуясь благом Церкви, применяли ее с духовным рассуждением к каждому конкретному случаю.

В подобной сложной ситуации церковной смуты (распространения арианской ереси IV в.) приходилось принимать решения и Св. Афанасию Великому. Всю жизнь проведший в борьбе с ересью арианства, Св. Афанасий проявлял снисхождение к тем, кто, сохраняя православное учение и убеждение, пребывали в общении с арианами, дабы сохранить паству от еще худших соблазнов.

«Ибо таковые утверждали, что они не совращались в нечестие: но дабы некоторые, соделавшись нечестивейшими, не расстроили церквей, почли за лучшее уступити насилию, и понести бремя, нежели погубити народ». [11]

Св. Афанасий применяет к ним икономию и позволяет после их покаяния принимать их в клир. Зонара в толковании на это каноническое послание подчеркивает, что такие клирики не были самовластными делателями нечестия, «но были увлечены нуждою и насилием, т.е. по неволе приложились к нечестию и отвлеклись от благочестия (ибо как увлекаемый сильным потоком воды несется не по собственному произволу, но стремится невольно, так и они были увлечены и преклонились потому, что были побеждены насилием еретиков)». [12]

Икономия действует временно, в переходный период смуты, когда только еще происходит размежевания еретиков и православных. «То, что было допущено до некоторого времени, - писал Св.Феодор, - не подлежит осуждению и нисколько не странно и не беззаконно, а только уклончиво, и не очень точно. Это временная икономия» [13].

По мере дальнейшего развития ереси, когда уже ясно обозначается заблуждение и достаточно проходит времени для его осознания, более строгим становится и отношение к остающимся в этом заблуждении. И это очень существенный момент, на который следует обратить внимание.

Акривия и икономия Русской Зарубежной Церкви по отношению к Московской патриархии

Такое же рассудительное отношение к сергианскому отступлению мы видим со стороны архиереев Русской Зарубежной Церкви. Строгое осуждение самого сергианского компромисса и сознательных его сторонников, и снисхождение к церковному народу, которому нужно было время, как для осознания заблуждения, так и для определения своего положения. Это был своего рода «переходный период», когда еще не до конца выявилось, насколько далеко зашло отступление. И можно было даже надеяться, что всенародное обличение предательства лжепастырей, к которому призывал вятский исповедник Борис Талантов, возымеет свое действие. Трудно было и однозначно судить обо всех. Долгое время было неясно, кто есть кто. Ведь в условиях гонений даже некоторые клирики, сохранявшие общение с иерархией Московской патриархии, по духу были ей совершенно чужды и порой не боялись исповедывать истину пред безбожной властью.

Поэтому Святитель Иоанн (Максимович) и мог писать:

«Мы верим и знаем, что сильна Православная вера в России. Господь Бог, сохранивший семь тысяч мужей, не преклонивших колен перед Ваалом во дни Илии, и ныне имеет множество рабов Своих, тайно служащих и молящихся Ему по всему пространству Русской Земли. И среди архиереев внешне покорных Советской власти, многие терзаются тем внутренне, и при наступлении возможности поступят по примеру тех, кто на Халкидонском Соборе со слезами заявили, что вынужденно дали свои подписи на Разбойничьем Соборе, по примеру Св. патриарха Павла, угнетенного совестью и принявшего схиму в сознании своей слабости при иконоборцах. О том свидетельствуют множество покинувших Родину во время Второй мировой войны. Это знают советы и держат под явным и тайным надзором всех, особенно временно выпускаемых за границу». [14]

В какой-то мере Св. Иоанн недооценивал масштабы отступления иерархов Московской патриархии, но, рассуждая таким образом в начале 1960-х гг., он, по-видимому, помнил пример тех украинских и белорусских архиереев, которые во время Второй мировой войны вышли из канонического общения с Московской патриархией и позже присоединились к Зарубежной Церкви. В составе Архиерейского Собора, состоявшегося в Мюнхене в 1946 году, главным образом были именно эти архиереи, и позже многие из них занимали кафедры в Европе и Америке и до самой свой кончины верно несли свою архипастырскую службу (в их числе были берлинский епископ Филофей, аргентинский Афанасий, сиднейский Феодор, чикагский Григорий и чилийский Леонтий).

Даже Митрополит Филарет, который очень строго говорил о Московской патриархии как о лжецеркви, мог сочувствовать тем пастырям, которые действительно в силу обстоятельств вынуждены были пребывать в общении с Московской патриархией, и которые, по словам Св. Афанасия Великого, «отстали в силу обстоятельств, но которые не повреждены неправильной верой» (Второе Каноническое Послание). Видимо, только этим можно объяснить благословение Митрополита Филарета на публикацию материалов о старце Таврионе в журнале «OrthodoxWord».

Редактор журнала поместил перед этой публикацией слова Митрополита Филарета: «По моим сведениям, этот мудрый и благочестивый старец сначала принадлежал катакомбной церкви, но, видя, как верующие люди были рассеяны, как овцы без пастыря, он присоединился к официальной церкви, но в своей деятельности он пребывал совершенно в стороне от нее, отдавая все свои силы духовному руководству верующих душ…» [15]

Это неожиданное для Митрополита Филарета сочувствие к старцу, присоединившемуся к Московской патриархии, особенно в сравнении с его позицией, высказанной по делу о. Димитрия Дудко (см. ниже), казалось очень странным и вызвало смущение у многих. В связи с этим Митрополит Филарет специально выступил на заседании Архиерейского Синода 12 (25) августа 1981 г. Он выразил сожаление, что данная публикация (о старце Таврионе) вызвала смущение среди читателей, а его приписка, которая не была предназначена для публикации, воспринята как одобрение позиции архимандрита Тавриона. Митрополит Филарет подчеркнул, что это не так.

«Осуждение нашей иерархией соглашения Московской патриархии с атеистами остается в силе и не изменится до покаяния Московской патриархии. Политика Московской патриархии несомненно является предательством Православия, поэтому мы не имеем никакого литургического общения с епископами и клириками МП. Но при этом, - продолжил Владыка Филарет, - это не мешает нам с любовью и скорбью изучать религиозную жизнь в России и отмечать позитивные изменения в ней. Отход от атеизма и сергианства должен рассматриваться как позитивный шаг к чистому православию, хотя это и не открывает еще путь к церковному единению с нами. В свете этого жизнь и деятельность архимандрита Тавриона - интересный феномен, но это не значит, что я одобряю его членство в сергианской церкви…».[16]

Снисхождение Святителя Филарета к тем, кто боролся с безбожием и не участвовал в делах иерархии, не отменяла его строгого отношения к отступничеству сергианства и советской иерархии, служащей безбожникам. Чисто по-человечески Владыка Филарет, вероятно, понимал о. Тавриона, ведь в свое время он сам оказался в труднейшей ситуации, когда после Второй мировой войны в Китае вместе со всеми дальневосточными епископами и клириками, введенными в заблуждение московской пропагандой, вынужден был пребывать в юрисдикции Московской патриархии и в течение нескольких лет до самого отъезда должен был поминать п. Алексия I. Постепенно (тогда еще архимандрит) Филарет все больше и больше убеждался в неправде того пути, по которому шла иерархия Московской патриархии. Сам он старался уберечь свою паству от лжи и фальши, которую вносила иерархия в церковную жизнь.

«Но должен сказать, - говорил он в слове перед рукоположением во епископа, - что при таком настойчивом отгораживании от этой фальши и лжи, от этой лже-церковности, каноническая зависимость от Московской патриархии, проводившей в жизнь эту лже-церковность, мной ощущалась как бремя тяжкое, как беда неизбывная. Избежать этого было нельзя, я состоял в клире Харбинской епархии, и через нее, как и все остальное духовенство, находился в юрисдикции Московской патриархии. Стараясь оберегать свою паству от советской фальши и лжи, сам я чувствовал себя иногда невыразимо тяжело - до того, что несколько раз подходил вплотную к решению вообще уйти - оставить служение. И останавливала меня только мысль о своей пастве: а как оставить малых сих? Уйду, оставлю служение - значит, им придется ходить на советскую «службу» и слышать молитвы о предтечах антихриста - «Господи, сохрани их на многая лета» и т.д. Это останавливало меня и заставляло нести свой долг до конца». [17]

Только после отъезда из красного Китая архимандрит Филарет смог обратиться к Митрополиту Анастасию и был принят в Русскую Зарубежную Церковь. Очевидно, что в то время к нему полностью подходило Правило Св. Афанасия Великого о тех клириках, которые не были «самовластными делателями нечестия», но в силу обстоятельств были в общении с этими делателями нечестия, уберегая при этом народ от нечестия.

Такое же отношение могло быть и к архимандриту Тавриону.

Однако снисхождение и сочувствие вовсе не означало признания законным самого нахождения в Московской патриархии. Как и во времена Св. Афанасия, пребывавшие в общении с еретиками православные клирики и миряне считались “унесенными сильным потоком”, и Церковь принимала их после их покаяния - “постановлено давать прощение, если они раскаиваются”. [18] Так и в Русскую Зарубежную Церковь будущий Митрополит (в то время еще архимандрит) Филарет был принят после написания им особого покаянного заявления. С каким бы снисхождением Церковь ни относилась к таким православным, не еретикам, «унесенным сильным потоком», все же они были унесены от истинного пути и погрешили (пусть и не в такой степени как еретики настоящие), в чем и должны были раскаяться.

Так и в отношении к о. Тавриону - можно было его понять и отнестись к нему с сочувствием, но никак не поставить в качестве примера для подражания. Остается только пожалеть, что Митрополит Филарет не написал подробно свое мнение и его несколько слов, которые были приписаны в качестве информации, а не подробного комментария и объяснения, редактор журнала некорректно, и, вероятнее всего, намеренно поспешил поместить в журнале в качестве предисловия для подкрепления своего «либерального» отношения к Московской патриархии.

На самом деле позиция Святителя Филарета к тому времени была весьма строгой, о чем свидетельствует его отношение к знаменитому «делу о. Димитрия Дудко».

Это «дело» стало во второй половине 1970-ых годов сенсацией во всем мире, особенно среди русской эмиграции, и очень ясно выявило разные точки зрения на Московскую патриархию.

О. Димитрий - смелый священник, крестивший тысячи людей, проповедующий Слово Божие и обличающий безбожие, вызывал восхищение и сочувствие, несмотря на то, что он был священником Московской патриархии. О нем повсюду говорили и писали в зарубежье, о нем молились. Однако после ареста и нескольких месяцев тюремного заключения о. Димитрий отрекся от всей своей прежней деятельности и принес публичное покаяние в ней, которое было транслировано по советскому телевидению.

С самого начала Митрополит Филарет крайне недоверчиво относился к о. Димитрию и его деятельности, которая подозрительно долго не встречала препятствий со стороны безбожной власти, столь немилосердно расправлявшейся с другими малейшими проявлениями религиозной свободы в СССР. Митрополит Филарет не сочувствовал восторгам по поводу смелых выступлений о. Димитрия против безбожия и предупреждал, что случится катастрофа. В письме о. Виктору Потапову от 26 июня 1980 г. Владыка писал:

«Св. Патриарх Тихон и Всероссийский церковный Собор анафематствовали коммунистов и всех их сотрудников. Эта грозная анафема до сих пор не снята и сохраняет силу, т.к. снять ее может такой же всероссийский церковный Собор как каноническая высшая церковная власть. И произошло страшное дело в 1927 году, когда возглавлявший церковь митр. Сергий своей позорной отступнической декларацией подчинил Русскую Церковь большевикам и объявил о сотрудничестве с ними. И сбылось в самом точном смысле выражение… «под свою анафему падоша!» Ибо в 1918 г. церковь анафематствовала всех соработников коммунизма, а в 1927 году сама вошла в компанию этих сотрудников и стала восхвалять красную богоборческую власть - восхвалять красного зверя, о котором говорит Апокалипсис.

Этого мало. Когда митр. Сергий обнародовал свою позорную декларацию - от сов. церкви сразу отделились верные чада церковные, и создалась катакомбная Церковь. А она в свою очередь анафематствовала официальную церковь за ее измену Христу.

И вот в этой церкви лукавнующих протекала деятельность о. Димитрия Дудко, который в печати прямо заявил, что с советской церковью он не порывает, и остается в ней. Если бы его очи были открыты и он видел истинную природу официальной церкви, вероятно, нашел бы в себе мужество сказать - «возненавидех церковь лукавнующих и с нечестивыми не сяду» - порываю с компанией богопротивников и выхожу из советской церкви». Вот тогда - он стал бы для нас своим - его мужество уничтожило бы преграду, которая неотменно стоит между нами в силу того, что Собор принял к руководству завещание митр. Анастасия. А в этом завещании указывается, что не следует иметь никакого общения с советчиками, не только молитвенного, но и бытового. Но поскольку о. Димитрий отказался бы от пребывания в советской лже-церкви и вышел бы из ее состава - преграда к нему не относилась бы более».
Далее Владыка Филарет пишет, что сейчас для бедного о. Димитрия, сломленного безбожной властью и произнесшего по телевидению «покаяние», есть действительный путь покаяния. «Но для этого нужно выйти из церкви лукавнующих в Церковь истинную, и там принести покаяние. Но за это с ним несомненно с сугубой злобой и жестокостью расправится красная власть. Конечно, перейдя в истинную Церковь, он перейдет в область благодати и силы божественной, которая укрепит его так, как она укрепила катакомбных монахинь. Дай Бог, чтобы он нашел истинный и спасительный путь». [19]

Совершенно противоположную позицию занимал по делу о. Димитрия Дудко архиепископ Антоний Женевский. Он полностью поддерживал о. Димитрия и молился за него на литургии. Даже после публичного «покаяния» о. Димитрия пред советской властью архиепископ Антоний, по-видимому, не прекращал поминать того. Так он писал: «Издевательство над отцом Димитрием сделало его еще более близким нам, родным братом во Христе, не только исповедником, но и мучеником, приобщило его страданиям…»[20]

Сочувственно относился к о. Димитрию и Епископ Григорий Граббе. Но его позиция существенно отличалась от позиции архиепископа Антония.

«Отец Димитрий, - писал Владыка Григорий, - формально принадлежал к Московской патриархии, но хорошо понимал ее измену Православию. Он писал об этом, но для себя еще не видел практического выхода. Его и не было в рамках обычного канонического подчинения. Но если бы он продолжал идти по начатому пути, то жизнь привела бы его к формальному отделению от патриархии». [21]

До тех пор, пока о. Димитрий шел по пути исповедничества, т.е. вопреки сергианскому компромиссу исповедывал веру и обличал безбожие, епископ Григорий молился за него, как за православного, который по определению Св. Афанасия Великого не был самостоятельным делателем нечестия, и который (что особенно важно в данном случае) уходил от нечестия, встав на путь исповедничества. Но о. Димитрий сошел с этого пути. И Владыка Григорий пишет: «Став на путь исповедника, но, сойдя с него и не приобретя мученического венца, - он для многих стал теперь предметом соблазна, ибо ученики его, очевидно, ожидали другого».

После покаянного заявления о. Димитрия, в котором тот отрекался от всей своей деятельности христианского пастырства, Епископ Григорий не только не считал его мучеником, но считал его падшим в борьбе с антихристовыми силами. Владыка Григорий не осуждал о. Димитрия, но при этом он очень четко говорил, как следует о нем молиться: «Нам надо не осуждать, а жалеть его и молиться о нем в своей келейной молитве. Церковная молитва о нем, т.е. поминание за литургией, после его заявления уже невозможна» [22].

И это очень существенный момент. Если для архиепископа Антония о. Димитрий - мученик, то для епископа Григория - он несчастный и достойный жалости падший, подобно падшим, т.е. отрекшимся от веры христианам в первые века гонений. Да, он отрекся после страданий, а не как высшие иерархи Московской патриархии. И соответственно отношение к нему должно быть другим, нежели к ним. Но он сошел с исповеднического пути, на котором был и тем самым остался на жалком отступническом пути Московской патриархии. А поэтому, как бы ни было по-человечески его жаль, никакого церковного общения с ним, как и со всеми остальными отступившими, у Церкви быть не может.

Граница, по которой происходило разделение в Русской Церкви, т.е. та граница, которая разделяла РПЦЗ и МП, была указана Третьим Всезарубежным Церковным Собором.

Третий Всезарубежный Собор. 1974 год

Из Послания Всезарубежного Церковного собора русскому народу 1974 год.

«Собор свидетельствует:

Граница между охранением Церкви и соблазнительным самосохранением проведена Святейшим Патриархом Тихоном, его законным Местоблюстителем Митрополитом Петром, Митрополитом Казанским Кириллом, Петроградским Митрополитом Иосифом и соловецкими исповедниками во главе с Архиепископом Иларионом (Троицким).

Эту границу за последние годы провели Архиепископ Ермоген, некоторые священники, среди них Николай Гайнов и Димитрий Дудко [23], вятские миряне во главе с Борисом Талантовым, защитники Почаевской Лавры, такие как Феодосия Кузьминична Варрава и многие другие.

Эту границу провел Солженицын своим призывом «Жить не по лжи!»

Жить не по лжи и чтить память святых мучеников и исповедников нашей Церкви - это и есть граница, отделяющая действительных тихоновцев от «иродовой закваски сергиевщины», как об этом писал умерший в заточении обличитель нынешних возглавителей патриархии Борис Талантов.

В своих неусыпных молитвах друг за друга, в своей любви о Господе Иисусе, в своей верности идеалу прошлой и будущей Православной Руси, верные архипастыри, пастыри, иноки и миряне по обе стороны железного занавеса едины. Вместе они составляют Святую Церковь Русскую - неделимую, как неделим нешвейный хитон Христов. Всезарубежный Собор принял ряд решений об оказании практической помощи духовному возрождению на родине силами церковного зарубежья...»[24].

Напрасно нынешние сторонники владыки Лавра и его Синода будут ликовать и цитировать это Послание в свою пользу. Напрасно будут на нем обосновывать свое стремление к полному соединению с нынешней Московской патриархией. Это можно сделать только без всякого размышления, лишь при самом легкомысленном и поверхностном подходе. Также как при таком бездумном чисто внешнем восприятии лишь словесных форм, а не их сути, можно принять за выражение истинной позиции Русской Церкви гладкие, хитро построенные заявления Архиерейского собора Московской патриархии 2000 г. и сделать вывод о полном ее «преображении».

То, что в 1974 году Собор Русской Зарубежной Церкви ощущает свое единство с теми, кто за железным занавесом, находясь в Московской патриархии, почитает новых мучеников и старается следовать по их пути, ни в коей мере не упраздняет строгой канонической оценки отступнической иерархии Московской патриархии, которая мучеников предавала и хулила. Те, кто в условиях коммунистических гонений старались жить не по лжи, неизбежно входили в противоречие с этой иерархией и волей-неволей сами должны были идти по пути исповедничества. И этот путь, как указывал Еп. Григорий Граббе, должен был привести их к отделению от иерархов Московской патриархии, служащих богоборцам. Ведь все было так просто и ясно. С одной стороны - богоборцы, с другой - мученики и исповедники. И если иерархи были с богоборцами, то совесть православного человека, это осознавшего, не могла ему позволить оставаться с ними.

Разделение было неизбежно. Но это происходило постепенно. Как писал замечательный писатель и богослов Зарубежной Церкви профессор Иван Андреев:

«Жизнь Церкви всегда является процессом. Когда Церковь Христова выделялась из церкви ветхозаветной, это тоже был длительный, имевший много этапов процесс. Анна и Каиафа, с одной стороны, апостолы и их ближайшие последователи, с другой стороны, это были сразу обозначившиеся вехи двух противоположных станов. Но в Синедрионе были Иосиф Аримафейский, Никодим и Гамалиил, ставшие потом мучениками Христовыми. И сами апостолы каждый день единодушно пребывали в храме (Деян. 2, 46), а это был храм, руководимый Анною и Каиафою, и это уже было после Пятидесятницы, т. е. когда апостолы были уже преисполнены Духом Святым.

Вопрос, решаемый этими процессами, предлежит каждому человеку. «Патриарх» Алексий и его ближайшие сотрудники явственно разрешили его для себя: они - в полном, совершенно недвусмысленном исповеданном единении с богоборческой властью и против мучеников Христовых. Но прочие, весь этот народ, наполняющий церкви, разве он за одно с «патриархом» в этом вопросе? Нет, они не участвуют в совете и в делах их, не участвуют в делах патриархии, т. е. в той черной стороне ее дела, которая связывает ее с врагами Божиими и отделяет от Христа. И если формально они не отъединяются от патриарха и его клира, то это только по внешним причинам, по незрелости этого дела в данный момент, как апостол Иоанн, тот самый, который потом назовет не принявшую Христа Синагогу «сборищем сатанинским», первоначально вместе с апостолом Петром ходил в нее для молитвы (Деян. 3, 1)».

Напомним, что это было написано профессором Андреевым в 1948 году.

Именно особенности переходного периода обусловливали осторожность в оценках и суждениях со стороны Русской Зарубежной Церкви и применяемую ее пастырями мудрую икономию. Но это было допущено именно на переходное время, когда еще только происходило осознание пути Церкви и отделение правды от лукавой лжи, когда происходило размежевание между исповедниками и отступниками. Как писал Св. Феодор Студит о применении икономии в подобное же время смуты и неопределенности при распространении иконоборческой ереси: «То, что было допущено до некоторого времени, не подлежит осуждению и нисколько не странно и не беззаконно, а только уклончиво, и не очень точно. Это временная икономия» [25].

До какого же момента должна была действовать икономия? Иным словами, когда должен был кончиться период неопределенности? Очевидно, что для многих в РПЦЗ таким моментом было ожидаемое падение безбожной власти и освобождение России, когда мог собраться настоящий Поместный Собор. Ощущая себя неразрывной частью Русской Церкви, Зарубежная Церковь, всегда подчеркивала, что ее самостоятельность временная и что после падения безбожной власти на родине она воссоединится со своей Матерью-Церковью. Внимательно следя за событиями на родине и особенно за церковными процессами, Русская Зарубежная Церковь не предрешала окончательного суда над Московской патриархией, предоставляя его будущему Поместному Собору Русской Церкви.

Зарубежная Церковь надеялась, что когда рухнет власть коммунистов и наступит свобода в России, вся ложь рассеется как дым, и все станет ясно для всех. Весь русский народ узнает правду, обратится к Богу и придет в Церковь. Он склонится пред подвигом новомучеников и оставшихся в живых ревнителей Катакомбной Церкви, а ложь и отступничество иерархов Московской патриархии станут настолько очевидными, что и они сами вынуждены будут публично покаяться, ибо никто уже всерьез не воспримет эту жалкую горстку отступников, имевших дерзость именовать себя высшими иерархами Русской Православной Церкви.

Всенародное обличение отступничества иерархов Московской патриархии, к которому призывали Соборы Русской Зарубежной Церкви, действительно могло освободить церковный народ от лжепастырей и очистить путь к подлинному возрождению Русской Церкви на родине.

Увы, с прекращением открытых гонений и упразднением коммунистической власти церковные события развивались в России совсем иначе.