Бледнеет морозная ночь; алмазами искрятся в голубом небе далекие звезды; светлыми точками мигают огни по всему селу Чардыму, тихо дремлющему под пушистыми снегами; белые пары клубятся над широкими полыньями крепко скованной льдами Волги. На версту, на две по ее равнине светятся ярко-горящие огни в старой деревянной церкви, стоящей на высоком холме, на самом берегу теперь молчаливой реки. Церковь полна народом; простые люди горячо молятся в эту морозную ночь в своем храме Новорожденному Младенцу Христу; лица всех обращены к маленькому иконостасу, освещенному копеечными, грошовыми свечками; умиленные взоры устремлены на святые лики темных икон. Тихий голос старца-пастыря в светлых ризах, белого как лунь, мягкий и ясный, сердечно исходит из синего, звездного, как небо, маленького алтаря. Смирение и покорность видны на лицах молящихся. Эти люди, кажется, ясно видят Чудного Младенца, лежавшего в Вифлеемских яслях, Который принес мир на землю, мир для кротких сердцем. За тихими возгласами пастыря светло и радостно разливается по всему храму стройное пение детей-поповичей. - Гаврюша и Митя Пимерковы, Андрюша и Сеня Мансветовы уже с неделю приехали к родителям - причетникам Петровичу и Тихонычу - на рождественские праздники. Они отдохнули от тяжелой науки, покатались вволю с маленькими сестренками с ледяной горы, ждали, день ото дня нетерпеливее этой Божьей ночи - и дождались. Скоро кончится утреня, и пойдут поповичи славить Христа к батюшке с матушкой, к старосте Михеичy, к бурмистру, к управителю. Гаврюша, два-три вечера перед этой ночью, уходил из низенькой горенки от брата Мити на простор, в ограду, и там, сидя за алтарем на камне, шептал что-то, глядя с пригорка в белую даль, расстилавшуюся над Волгой. Это была его тайна и пока для всех оставалась тайной.
Утреня близилась к концу; вдруг посреди стройного пения голос у Гаврюши оборвался, и мальчик ясно прошептал над ухом брата Мити: «Шла звезда и над Вифлеемом стала!». Митя вздрогнул и шепотком протянул:
- А-a! скрыл... Ты речь приготовил!
Щеки у Гаврюши зарделись, он смутился и отрицательно тряхнул головой, отнекиваясь:
- Нет, что-о ты!
Петрович строго посмотрел на детей и погрозил пальцем. Гаврюша и Митя затихли и потупили взоры. Сладкозвучное пение снова раздалось по храму.
Прошло десять, пятнадцать минут; в церкви звенел только голос Сени - он читал отчетливо, ясно псалмы первого часа. Послышался последний возглас о. Геннадия и тут же смолк. Восковые свечи догоpали, народ в храме заколыхался и волной двинулся в ограду.
Наплывало белое утро над проснувшимся селом Чардымом. В морозном воздухе серебром звенели голоса. Бледнели звезды и угасали по краям неба. За оградой кучкой стояли поповичи - Гаврюша, Митя, Андрюша и Сеня; они поджидали, когда поедет по площади домой старый батюшка, о. Геннадий. Около них прыгала косматая собака, но поповичи, казалось ее не замечали; они не замечали и мальчонка, прижавшегося вблизи них к ограде. Собака, попрыгав с минуту, ткнулась мордой в ноги к Андрюше, гамкнула отрывисто на мальчонка. Андрюша крикнул: «Прочь, Бездомка!» - и оглянулся.
- Ты что стоишь тут, Авдюшка, что? - бросил он раздраженно вопрос мальчику.
Авдюшка, державший все время шапчонку в руках, надвинул ее на затылок и, переминаясь с ноги на ногу и посматривая на новые лапотки, не спеша ответил:
- А так... Нешто нельзя поглядеть на вас минутою?!.
- Чего глядеть-то, голова с мозгом! - оборвал его Андрюша.
- А так... Голосисты вы - стра-асть! Голосом-то заведете дружка за дружкой - не уйти!..
- Ишь ты, любитель какой, а все-таки иди домой...
- Послушаю вот ваше славленье - и пойду...
- За нами хочешь ходить? Нельзя!
- Я за дверкой постою... Гляньте, батюшка старенький чу-уть бредет! - махнул рукой Авдюшка влево.
- Молчи! - сдержанно остановил его Митя.
Поповичи отошли вправо, не спеша, обошли кругом ограды и направились к шатровому дому о. Геннадия.
Не прошло и десяти минут, они робко входили уже в маленькую переднюю батюшки. Андрюша, притворяя дверь, махнул рукою в холодные сени, - там послышался глухой кашель.
- Авдюшка-то не отстает, - приложив ладонь к губам, чуть слышно сказал Андрюша Сене.
- Пусти его... вишь, он любит пение - ну, и послушает... Не бойся, не помешает, - ответил Сеня и, приотворив дверь, шепнул. - Иди, Авдюшка, иди, знай!
Авдюшка, как-то боком, словно кто его отталкивал, вошел в переднюю...
«Рождество Твое Христе Боже наш...» - затянул Митя светлым дискантом.
«Возсия мирови свет разума...» - подхватил Гаврюша.
«В нем бо звездам служащии звездою учахуся...» - слились альты Сени и Андрюши.
«Тебе кланятися, Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты востока: Господи, слава Тебе!» - разлились по светлой горенке голоса детей.
Подтянул было им в дверях передней и Авдюшка, но Андрюша отмахнулся рукой, как от навязчивой мухи, недовольно бросил через плечо: «Не вздорь!» - и тут же громко запел:
«Дева днесь Пресущественнаго раждает», за ним продолжили трое его товарищей: «И земля вертеп Неприступному приносит...». И звенели, переливаясь в комнате, голоса - «Ангели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют». Авдюшка разинул рот и, то сдерживая дыхание, то беззвучно шевеля губами, боясь помешать «настоящим» певцам, все-таки воображал, что поет; Авдюшка развел руками, шапка у него упала, он шептал себе под нос: «Волсви же со звездою путешествуют» в то время, когда поповичи пели: «Нас бо ради родися Отроча младо, Превечный Бог», и когда Сеня и Митя уже разом проговорили: «Батюшка с матушкой, с праздником вас поздравляем», Авдюшка все еще повторял себе: «Волсви же со звездою…».
В эту минуту Гаврюша выступил вперед и, глядя на светившуюся лампадку перед ликом Спасителя, заговорил:
«Была холодная ночь; Вифлеем спал; дремали пастухи за городом. Далеко за полночь они услышали пение с неба, очнулись - увидели сонмы ангелов; ангелы пели: «Слава в вышних Богу и на земле мир, в человеках благоволение...». Предстал пред ними один ангел и сказал: «Родился вблизи Вифлеема Христос, - идите, поклонитесь Ему...». Ангел указал им пещеру. Пришли в ту пещеру пастухи и увидели Младенца в яслях, при Нем Матерь Его и старца Иосифа, и поклонились Христу». - Голос Гаврюши дрогнул, он на минуту растерялся. Батюшка поднял руку и благословил его, он думал, что мальчик уже окончил свою речь, но Гаврюша припомнил забытое и продолжал: «Мудрые волхвы в эту ночь увидели дивную звезду на Востоке и сказали друг другу: «Там родился Царь, каких еще не было на земле, - пойдем, увидим Его, поклонимся Ему...». И пошли к Нему с дарами мудрые волхвы. Дивная звезда шла впереди них. Пришли волхвы по звезде в Вифлеем, и звезда стала над тем местом, где были Младенец Христос, Его Матерь и старец Иосиф. Пали мудрецы пред Младенцем Христом, поклонились Ему, положили Ему злато, ливан и смирну... Нет у нас злата, нет смирны, нет ливана, мы - бедные дети бедных служителей Младенца Xриста, приносим Ему, как смиренные вифлеемские пастуху нашу веру: Xристос, спаси нас!». Гаврюша сказал это с чувством, трогательно, в голосе его дрожали слезы.
О. Генннадий смотрел на небо умиленно просветленными очами; он подошел к нему, благословил и душевно молвил:
- Умна и проста твоя речь, отрок! - поцеловал его и обратился к худенькой старушке. - Мать, одели их... Присядьте, дети, на софу, отдохните. - Прошелся по комнате к двери, ведущей в переднюю, заметил там Авдюшку и сказал. - А ты, малец, что же тут стоишь? Чей? По обличью-то, кажется, и знаком, а сию минуту не припомню, из какой семьи...
Авдюшка, мешковато покачиваясь, проговорил:
- Безпаловых... Бабушку Домну, слепенькую помнишь?
- А-а... как же... Добрая старушка, добрая... богобоязненная... Горюны вы... Без работников изба-то... Мать у тебя работящая - Бог ей силы дает... Иди, иди присядь! - о. Геннадий указал Авдюшке на стул у двери.
Авдюшка подошел к стулу и опустился на пол. Батюшка прошел к двери направо и тихо сказал:
- Мать, одели еще паренька...
- Хорошо, отец! - послышался тихий голос из-за двери.
Сухенькая старушка вскоре вышла из спаленки и, подойдя к детям, ласково промолвила:
- Вот вам, милые, по серебряному пятачку, а тебе, умник, - обратилась она к Гаврюше, - гривенник за хорошую речь... Тронул ты нас с отцом, до сердца тронул... Да! нет у нас злата, мы, бедные, служим Христу верой... Умный мальчик, мал pостом, а уж в третьем классе и первым идешь... Надежда матери - попомни это!
- Покорно благодарю! - тихо обронил Гаврюша.
- Ну, растите, голуби... мужайте! - и, обратившись к Авдюшке, старушка спросила. - А ты, паренек, зачем сел на пол-то? Али не попал на стул? Как тебя звать-то?
- Авдю-юшкой, - глухо ответил, немного приподнявшись на руках, Авдюшка и тут же снова опустился на пол.
- На и тебе, христослав! - сунула было ему большую гривну матушка.
Но Авдюшка уперся ладонью в пол и, смотря исподлобья, скороговоркой прошептал:
- Спасибо... не надо... Я не умею славить-то Христа... Я так... за ними хожу... пенье слушаю...
- Ну, и ходи с Богом! - сказал, улыбаясь добродушно, батюшка. - А три-то копейки возьми... Отдашь слепенькой бабушке... Тебе ежели они в тягость, ей пригодятся...
- Благодарим, батюшка... Отдам бабушке...
- Да что ее не видно?
- Вишь, не можется ей эту неделю... удушье одолело... Лежит на печи...
- Жалко старую, жалко... Дай-ка, мать, ему чего-нибудь съестного, помягче, для старушки.
Вскоре поповичи поднялись с софы, подошли под благословение к старому батюшке и вышли из шатрового дома о. Геннадия.
Авдюшка шел следом за поповичами, но, идя по большой улице, дом от дома отставал от них. Он не зашел в избу, крытую тесом, к церковному старосте и простоял в сенцах. У бурмистра просидел на резном крылечке, придерживая руку на груди, где за пазухой лежала у него булка, что дала ему матушка для слепенькой бабушки Домны. К управителю Авдюшка не зашел даже во двор и стоял, прислонившись к воротам. Около него вертелась Бездомка, собака дьячка Петровича; она, чуя, что у Авдюшки хлеб, шла за ним по пятам весь этот путь, то забегала справа, то слева, то бросалась к нему на грудь и жалобно взвизгивала. Бездомку баловали дети, и она часто бродила с ребятами из двора во двор, потому Петрович и звал ее то Баловнем, то Бездомкой; на ту и на другую кличку она, виляя хвостом, бежала одинаково и ото всех ждала подачки.
Когда поповичи вышли от управителя за ворота, Гаврюша, увидев Авдюшку, смеясь, сказал:
- Что, христослав, не замерз ли тут? Неужели и отсюда ты слушал пение?
- Не-е... Вас дожидал... Теперя куды?
- По домам! - заявил Митя. - Отдохнем до обедни: скоро Антоныч ударит в большой колокол... Вишь, совсем уж бело...
- А по избам разве не пойдете?
- По избам с тятеньками будем славить, - ответил Сеня.
- А то пошли бы к нам... Бабушке слепенькой прославили... она недужная, до церкви-то ей не дойти... К нам, поди, нескоро придете...
- Братцы, пойдем к ним! Вон, как он ценит пение! - воскликнул Сеня.
- Ты вправду молвил... страсть люблю пенье... Птица ежели поет - и то любо! - сказал, улыбаясь во все лицо, Авдюшка и сказал это так горячо, искренно, что поповичи в один голос выкликнули:
- Идем к ним!
Изба Авдюшки пряталась в глухом закоулке. Поповичи повернули направо, прошли ускоренно длинный, кривой переулок, где многие избенки, казалось, то низко припадали к земле, занесенные снегом, то от старости склонялись на бок, и на самом углу, пройдя крайние ворота, вошли в низенькую калитку на небольшой, снежный двор. Прямо под навесом лежала корова, закрыв глаза, вяло пережевывала жвачку; вблизи нее стояла, опустив голову над соломой, буланая лошаденка с большим отвислым животом; в стороне стонала свинья; ей отвечали жалобным блеяньем две овцы. Поповичи быстро подошли к маленькому крылечку в три ступеньки, и Митя сказал Авдюшке:
- Хозяин, иди вперед!
Авдюшка выдвинулся и, поправив шапочку, ответил: «Милости просим!» - толкнулся в низенькую дверку, тут же ввалился в темные сенцы, и с усилием дернул дверь в избу, но она застыла и не поддавалась его маленькой ручонке. Гаврюша и Сеня ухватились за скобку, дернули вдвоем, дверь распахнулась, и христославы все разом вошли в облаке пара в избу. Авдюша крикнул в чуланчик:
- Мамушка, славельщики! Сведи бабушку-то с печи... Погодите малость, бабушку приведем!..
Высокая женщина с изжелта-бледным лицом степенно вышла из чуланчика, коротко молвила: «Здравствуйте, ласковые! Присядьте к столу», - и пошла к печи. Она на ходу случайно задала ногой за овцу, лежавшую с ягненком у рукомойника; ягненок поднялся, сунулся мордой к привязанному вблизи теленку и жалобно заблеял - овца ответила ему протяжным блеяньем. Авдюшка вспрыгнул за матерью на приступок; с печи послышался удушливый кашель, прерванный возгласом: «Бабушка, поднимись, мы тебя с мамой сведем... Христа будут славить... помолишься». Медленно с трудом свели слабую старушку с печи и, поддерживая под руки, довели ее до переднего угла. Авдюшка сказал ей:
- Стой так... Вон там божница-то! - и вытянул ее правую руку вперед.
Сгорбленная старушка широко раскрыла незрячие глаза; по морщинистым щекам ее разлилась умиленная улыбка, - бабушка Домна, казалось, внутренно видела темную икону Богоматери с Предвечным Младенцем на руках, видела и чуть мигавший огонек в синей лампадке и внятно прошептала: «Царица небесная, утоли мою печаль!». Поповичи запели; старушка выпрямилась, затрепетала, как встревоженная птица, и медленно с отрывистым кашлем, опустилась на колени - кашель ее вскоре утих, и она повторила за поповичами слова пения. «Ангелы с пастырьми славословят, и земля вертеп Неприступному приносит», - повторила она громко, из незрячих очей ее струились слезы, а на бледных губах играла радостная улыбка. «Батюшка Христос! благодарю Тебя, что дал грешной услышать пение ангельское!» - проговорила старушка и склонила седую голову на земляной пол... Авдюшка, стоявший слева, взял бабушку под руку и помог ей подняться.
Бабушка Домна заговорила отрывисто, поминутно откашливаясь:
- Ах, милые! Где они? Авдюша, покажи их!.. Даша, принеси квашонку, накрой шyбой, посади на ее, кой поменьше!
Дарья быстро принесла из чуланчика высокую квашонку, повернула дном кверху, накрыла тулупом белой шерстью наружу и сказала Мите:
- Милый, присядь минутою! Примета такая идет от старых людей: посидит дите в христославленье на квашонке да на шубе, урожай добрый будет на лето... А вы, касатики, присядьте, вот на лавочке... Посиди и ты, матушка!
Настало глубокое безмолвие. Затих запутавшийся в веревку и бившийся теленок, затих и снова заблеявший было ягненок, вытянул голову к овце, и овца беззвучно лизала его шею. Из двери чулана высунула головенку белобрысая девчоночка, карие глазенки ее с любопытством смотрели на поповичей, рот ее полуоткрыт, веснушчатые щеки ярко зарумянились. Прошло минут пять раздумчивого молчания, и бабушка Домна снова повторила:
- Где они, милые, где? Покажи их, Авдюша!
Авдюша подвел ее к поповичам; бабушка Домна провела костлявой рукой по волосам Сени, осторожно ощупала его лицо, проговорив:
- Круглолицый, кудрявый и волос мягкий... Доброе дите... Петровичев сынок али Тихонычев?
- Тихонычев, бабушка.
- Так, так! Тебя, должно, грудным еще на руках носила, когда зрячей была... Агевну- то, маменьку твою, довольно знаю... тихая она... По маменьке и ты пошел... добрый!... А Петровичевы ребятки кои тут?
- Вот мы, бабушка, - откликнулись Гаврюша и Митя.
- А-а, чую по голосам-то... Забыли, поди, старую; бывало, в страдную пору, как родители ваши на поле выезжали, сиживала тоже с вами. Хорошие ребята, хорошие, храни вас Бог!.. Дарьюшка, дай им по кокурочке!
- Не надо, бабушка! - отозвался Митя.
- Нельзя, ласковый; чем Бог послал, делиться надо... Знаю, Дарьюшка кокурочки пекла, хоть из ржаного теста, а с маслицем, с запеченым яичком, вкусны они... Горазда на это Дарьюшка...
- Ах, бабушка, забыл! Тебе матушка-попадья булку прислала... - торопливо воскликнул Авдюшка.
- Радельщица, вспомнила... Где ты ее повстречал?
- Да вот с ребятами к батюшке от заутрени заходил.
- Неужто славил?
- Не-е... да-а...
Дарья прошла в чулан, на ходу отвела в сторону девчоночку, на ходу обронила тихо: «Не мешайся тут, Фроська!» - и вскоре вынесла на деревянном кружке горку круглых рассыпчатых лепешек, с запеченными яйцами в скорлупе, и, не спеша, раздала поповичам по лепешке, сунула одну и сыну Авдюшке, сказав:
- На и тебе, да смотри не съешь до обеден!
- Не-е! Разве можно! - протянул Авдюшка, осклабив довольной улыбкой белые зубы.
Босоногая Фроська крепко держалась за синий сарафан матери и печально заглядывала ей в глаза. Дарья отдернула ее от себя, проговорив твердо:
- Не ласться, не дам... В соблазн войдешь, кой грех, поешь... Прогневишь Бога...
- Дай маменька... я подержу-у... - облизывая пухлые губы, пропищала Фроська.
- Что держать-то! Обедня отойдет - дам, поешь.
По селу гулко прогудел первый призывный звон колокола к обедне. В маленьком одиноком оконце в улицу, по морозным узорам алмазами блеснули первые лучи восходившего солнца и озарили ярким светом темную избенку. Бабушка Домна и незрячими очами, казалось, увидала этот свет.
- Господи! как светло и радостно у нас, в избе! Спасибо, касатики, что пришли к нам, горьким, обрадовали старую!..
- Благодарим, бабушка, благодарим! Зайдем еще к вам на праздник! - отозвались поповичи.
- Заходите, родные, проведайте! Старым-то с малыми всегда легче и светлее на душе...
А с деревянной колокольни преподобного Антония Печерского шире и шире разливался призывный звон по всему селу Чардыму; уходил он в темный лес, расплывался по неоглядной равнине Волги, скованной льдом, тонул в морозном воздухе; а светлый шар солнца, поднимаясь выше и выше, бросал яркие снопы горящих лучей на белые равнины, белые горы, белое село... И на призывный звон со всех дворов шли большие и малые к своему храму поклониться там кроткому Младенцу Христу, принести Ему, с робостью душевной, в простоте сердечной, свой дар - веру и терпенье...
Н.А. Соловьев-Несмелов (1849 - 1901)
Публикуется по изданию: Н.А. Соловьев-Несмелов. Христославы. Картинки с Поволжья. (Из прошлого). СПб.: Издание Училищного Совета при Святейшем Синоде. 1908. 19 с.
Подготовка текста М.А. Бирюковой.
|
