- Тссс... - остановил Шурик, гимназист первого приготовительного класса, трехлетнюю Леночку, с шумом вбежавшую в комнату. - Ты забыла, что мама нездорова. У нее очень болит головка.

Леночка присмирела. Ее темно-карие глаза сделались большими и серьезными. Взглянув за ширмы, где лежала мать, она протянула:

- Бе-едненькая, - и, подумав, добавила, - а кто зе нам купит елку?

Шурик в ответ только печально опустил голову. Он на цыпочках подошел к пяльцам, стоявшим возле ширм, и откинул полотняную тряпку, покрывавшую вышивку. С темно-синего сукна на него глянул прекрасный, белокрылый ангел, несущий в руке пушистую елку, с горящими свечами. Ангел летел над домиками, выглядывавшими из-под глубокого снега. Над селом возвышалась церковь, на колокольне раскачивались колокола. Шурик закрыл глаза. Точно наяву, поплыл, уносясь вдаль, радостный, рождественский звон. Мальчик знал каждую черту, каждый стежок этой вышитой картины.

Татьяна Владимировна (так звали маму) последние дни до глубокой ночи была за работой. Мать говорила Шурику, что за эту вышивку она получит много денег и купит такую же, как и у ангела, пушистую, кудрявую елку. На ее ветви они набросят серебряный и золотой дождь, повесят сверкающие, разноцветные шары. На тоненьких ножках-пружинках будут покачиваться легкие, стеклянные птички. Со шкафа в передней достанут картонную коробку и вынут звезду, еще купленную папой, когда он последний раз приезжал с фронта. «Милый, веселый папа», - с грустью подумал Шурик. Третьего января будет год, как он уехал на позиции и больше не вернулся. Мать часто читает, плача, вырезки из газеты, где в списках «Пропавших без вести» помещена фамилия, имя и чин ее мужа. В разговоре со знакомыми Татьяна Владимировна произносила дрожащим голосом три страшных слова: «Может быть, убит». У Шурика тогда холодило и сжималось сердце. «Значит, я никогда не увижу папочку?», - с отчаянием думал мальчик.

Шурик посмотрел на стоявшую на письменном столе фотографию штабс-капитана с открытым, прямым взглядом, с густыми волосами. «Вот какой у меня был красивый, храбрый папа, - прошептал он и тут же поправил себя. - Не был, а есть, есть, есть!».

Татьяна Владимировна вчера, вернувшись из пассажа, где она подбирала золотисто-кремовый шелк для кудрей ангела, почувствовала сильный озноб. Все же до сумерек она просидела за работой, но, не кончив крышу колокольни и нескольких занесенных снегом коричневых деревьев, слегла. Весь сегодняшний день она прометалась в жару и только к вечеру забылась тяжелым сном.

Наступили морозные, синие сумерки. Леночка, со свисшими на лоб кудряшками, водила пальцем по стеклу, сдвигая тоненьки льдинки, собравшиеся около рамы.

«Дзууу... дзууу…», - передразнила она пробежавший мимо дома трамвай.

Шурик прислушивался к звону посуды на кухне квартирной хозяйки, Дарьи Тимофеевны, которую дети боялись и не любили. «Брысь, проклятая! Под ногами вертишься!», - доносился ее злой, хриплый голос.

- Бедненькая косеська Муроська, ее гонят, - прозвенел Леночкин голосок, и мать застонала во сне.

- Тссс... - Шурик погрозил сестре пальцем.

В комнату вошла с охапкой дров молодая, краснощекая Груня, которая прислуживала и Татьяне Владимировне

- Барыня-то заснули, что ли? - спросила она.

Шурик утвердительно кивнул головой.

- Хоть бы за доктором сбегать, а то сгорит, как есть сгорит, - шептала Груня, осторожно складывая возле печки дрова. - И как на грех, ни одна знакомая не заходит, все к празднику приготовляются.

Шурик тронул Груню за плечо и решительно сказал:

- Ты за мамой посмотри, а я поищу доктора.

Груня удивленно посмотрела на мальчика.

- Ты рехнулся. Да разве я тебя пущу? Мамаша бранить будет, что я не доглядела. Разве ты куда один ходишь?

- Если ты меня не пустишь, все равно убегу, - угрожающе зашептал Шурик.

- Вишь, какой прыткий! Подожди, я у Дарьи Тимофеевны попрошусь, а ты пригляди за мамашей.

Через несколько секунд в коридоре громко хлопнула дверь.

- Так я тебя и пущу! Держи карман шире. К празднику надо готовить, а она норовит убежать. С этой барыней ничего не сделается, не помрет, - так бранила Груню Дарья Тимофеевна.

У Шурика сжалось сердце.

Татьяна Владимировна застонала, приподняла голову, невидящими глазами посмотрела на сына и пробормотала:

- Отгоните, отгоните от меня эту черную собаку!

Мальчику стало страшно.

- Мама, мама, что ты говоришь? Что с тобой? - наклонившись над матерью, спрашивал Шурик.

Но Татьяна Владимировна, тяжело дыша, опять откинулась на подушку.

«Я побегу за доктором. Буду на улице спрашивать, где он живет. Маме плохо, Господи, мама может умереть», - с отчаянием думал мальчик. Леночка тихонько тянула его за курточку. Шурик слегка оттолкнул сестру и, указывая на скамейку возле кровати, приказал:

- Сиди здесь. К печке не подходи, понимаешь?

Шурик направился к дверям, но почему-то обернулся. Его взгляд упал на вышитого ангела. В сумерках он казался живым. Его золотисто-белокурые волосы слегка поблескивали, синие глаза смотрели на мальчика долгим, ласкающим взором. Шурик опустился на колени, сложив на груди тоненькие руки: «Милый, милый ангел, помоги мне найти доктора. Мне не надо елку, не надо игрушек, я хочу только, чтобы мамочка была здорова». По детским, розовым щекам текли крупные слезы...

Склонив головку на бок, на него смотрела Леночка и повторяла:

- Сурик умник, Сурик умник, он молится Бозеньке.

Шурик поднялся, бесшумно прошел в переднюю, снял с вешалки светло-серое форменное пальто, - его гордость! - надвинул фуражку до самых бровей, нажал задвижку английского замка - и очутился на площадке лестницы...

Только он хотел отворить тяжелую дверь подъезда, как она открылась сама. Перед ним предстала высокая, молодая дама, закутанная в темно-серый мех, вероятно, ее удивило серьезное, сосредоточенное лицо Шурика. Она улыбнулась ему. Мальчик в ответ неожиданно для себя отчеканил:

- Пожалуйста, скажите, где живет доктор? Мне надо найти его.

- Где, в этом доме? - спросила дама.

- Нет, я сам здесь живу... но у меня очень, очень больна мама, и я иду искать доктора.

- Ты идешь один, не зная куда? Неужели некого послать за доктором?

Вдруг какая-то мысль осенила ее.

- Стой, малыш, как твоя фамилия?

- Зорин, - ответил мальчик, - Александр Евгеньевич, но меня все зовут просто Шурик.

- Так я же ищу твою маму. Она вышивала для моих ребяток летящего ангела.

- Да, да, она, она! - обрадовался мальчик.

- Шурик, - приказала дама, - сейчас же возвращайся к маме.

- Нет, нет, я иду искать доктора, - чуть не плача, запротестовал мальчик.

- Постой, слушай, - успокаивала его незнакомка, - я пойду в соседнюю аптеку и вызову по телефону доктора... Впрочем, подожди. Вот же телефон.

Мальчик с бьющимся сердцем, с горящими щеками слушал, как «добрая дама» (так он мысленно назвал незнакомку) разговаривала с врачом:

- Я вас очень прошу, - звучал ее низкий, мягкий голос. - Больная, видимо, оставлена на произвол судьбы. Значит, через несколько минут приедете. Благодарю вас.

Дама повесила трубку, взяла мальчика за руку и проговорила:

- Ну, малыш, познакомимся: меня зовут Лидия Александровна. Веди меня к маме.

Они поднялись на третий этаж. Шурик робко нажал кнопку звонка, подумав: «А вдруг дверь откроет не Груня, а Дарья Тимофеевна». Он просиял, когда услышал шлепающие шаги. Груня открыла дверь и ахнула, увидев мальчика с незнакомой дамой:

- Ах, батюшки, да как же это ты...

- Молчи, молчи, Грунечка. После расскажу, - зашептал Шурик. - Лидия Александровна мамочку знает и доктора позвала.

- Слава Те Господи! - с облегчением вздохнула Груня.

Комната слабо освещалась мерцающим огоньком лампады, теплившейся перед темным, серебряным образом. Шурику на мгновение показалось, что длинные, золотистые стрелы-лучи протянулись от лампады к кудрявым волосам ангела и легли светящимся ореолом вокруг его головы.

- Мама здесь, за ширмами, - шептал мальчик.

Лидия Александровна подошла к больной.

- Кто это? - раздался взволнованный голос. - Почему темно? У меня голова раскалывается от боли. Пить!

Лидия Александровна взяла из дрожащих рук мальчика стакан с водою и поднесла его к пылающим губам Татьяны Владимировны. Больная утолила жажду и, заметив склонившееся над ней лицо, спросила:

- Кто, кто вы?

- Успокойтесь, - ласково говорила Лидия Александровна, поливая водою полотенце и кладя его на горячий лоб больной. - Это я, Харитонова, ваша заказчица. Я не знала, что вы заболели. Проходя мимо вашего дома, я решила взглянуть на вашу работу. А в подъезде встретила Шурика...

Татьяна Владимировна плохо слушала, что ей говорили, но, почувствовав на лбу прикосновение чего-то холодного, сказала:

- Ах, как хорошо!

Зазвенел звонок. Прошлепали Грушины туфли. Вскоре прозвучал ее приветливый, протяжный голос:

- Сюда-с, барин. Да что это, как темно? Ты, Шурик, не догадался электричество зажечь?

- Ах, Груня, сейчас, сейчас, - заторопился мальчик.

Матовый, ровный света, блеснувший из-под шелкового абажура лампы, осветил высокого, плотного старика с румяными щеками и белой пушистой бородою...

Мальчик с волнением слушал густой бас, доносившийся из-за ширмы:

- Так, так, вдохните глубже.

«Маму слушает: трубочку приставляет, молоточком стучит, - думал Шурик. - А вдруг скажет что-нибудь страшное?».

- Ну-с, Лидия Александровна, пугаться не надо, - снова забасил доктор. - Сильная простуда. При хорошем уходе, можно остановить начинающийся процесс в правом легком.

- Как я вам благодарна, Лидия Александровна, - вдруг с радостью услышал Шурик слабый голос матери. - Я в потемках вас не узнала. Я, кажется, спала. Какие-то страхи чудились. Точно...

- Не мудрено, сударыня, - прервал ее доктор. - Жар у вас порядочный. А вот как мы вас ночью одну оставим?

- Не беспокойтесь, - послышался голос Лидии Александровны. - Мне, как бывшей сестре милосердия, было бы стыдно не подежурить ночь у Татьяны Владимировны. Предписания же исполню в точности. Я протелефонирую мужу. А завтра, пожалуйста, навестите Татьяну Владимировну.

- Как же, как же непременно. Итак, до свидания, - говорил доктор, выходя из-за ширм. - Смотрите, дорогая Лидия Александровна, ведь это просто художественное произведение! - вдруг воскликнул он, останавливаясь перед пяльцами. - Что за тона, что за выражение глаз!

- Прекрасно... точно живой, парящий ангел. Мои ребята в восторге будут, - любуясь панно, проговорила Лидия Александровна.

- Мы все о Леночке забыли, а она заснула, - громким шепотом произнес вдруг Шурик, наклонившись над сестренкой, сладко спавшей на плюшевой подушке между толстым, старым диваном и выступом печки. На розовой ладони покоилась кудрявая головка. Другая рука обнимала фланелевого зайку с оторванным ухом.

- Вот вам и вторая картина, не менее прекрасная. Заглядеться не мудрено. Только мне еще надо двух больных навестить. До завтра, - сказал доктор и вышел из комнаты.

*

Из-за крыши двухэтажного дома вынырнуло морозное, низкое солнце и озарило алым светом крошечную комнату Шурика - «закоулочек», как ее называла Татьяна Владимировна. Мальчик вскочил. Первой мыслью было: каким образом он, решивший дежурить всю ночь возле матери, очутился здесь? Вчера принес он из кухни таз с ледяной водою, чтобы смочить мамино полотенце. Потом со страхом смотрел он на Лидию Александровну, когда она касалась пылающей ватой, горевшей на конце железной палочки, дна маленьких стеклянных баночек и тут же наставляла их на больной бок матери. Помнил он, как Груня раздевала спящую Леночку и укладывала спать в ее постельку с высокою, голубою сеткой. Он присел на ковер возле маминой кровати... Боже, какой стыд! Неужели он заснул, и его, как и Леночку, раздевала и укладывала спать Груня?..

Шурик взглянул в окно. Горел и сиял крест храма. Розовели оснеженные, золотые купола. С голубого, немного туманного неба падали редкие, легкие звездочки-снежинки. Расцветало солнечное, прекрасное утро Сочельника.

«Вчера мне ангел послал доктора, - вдруг вспомнил Шурик, - а я так обрадовался, что и не поблагодарил его».

Мальчик быстро оделся. На цыпочках войдя в комнату матери, он прислушался и осторожно глянул за ширмы. Татьяна Владимировна тихо, казалось, безмятежно спала. Ее лицо слегка розовело. Лидия Александровна сидела с закрытыми глазами, откинув голову на спинку кресла. «Верно, тоже заснула. Какая она добрая, эта тетя», - подумал Шурик.

Он подошел к пяльцам. Утренний свет скользил по блестящим шелкам. Лицо ангела было праздничным, озаренным. Крылья отливали серебром.

Мальчик встретил ангела с ясною, веселою улыбкой, как своего старого, верного друга. «Спасибо! - сказал он ему. - Ты спас маму. Не знаю, чем тебя отблагодарить. Для меня всего дороже мои столярные принадлежности. Маленькие, но совсем как настоящие, пилки, рубанок, всякие доски, длинные и короткие. Но я знаю - они тебе не нужны. Ты летаешь и поешь Богу прекрасные песни, которых не слышат люди. Я прошу тебя еще об одном. Ты знаешь, что у меня пропал папа, найди мне его! Верни его маме! Ты слышишь? Милый ангел? Ведь ты слышишь! Исполни». И в ответ, - Шурик даже вздрогнул - тысячи ярких лучей брызнули из глаз ангела, алые губы расцвели ласковой улыбкой, и кудрявая голова тихо наклонилась. Шурик закрыл лицо руками. Он плакал тихими, радостными слезами.

*

В ясный Сочельник, вдоль снежных, необозримых равнин, мчался тяжелый, грохочущий, черный поезд, нарушая безмятежную тишину спящих, зимних полей, выпуская к синему небу клочки темно-серого, едкого дыма.

В купе второго класса несколько офицеров, ехавших с фронта в отпуск, с возрастающим интересом слушали штабс-капитана, еще молодого, но уже с проседью в густых, каштановых волосах. Он рассказывал о своем побеге из австрийского плена - о пережитых мытарствах, о голоде, о том, как он едва не замерз, просидев, спасаясь от преследования, целый день в занесенном снегом овраге.

- Да, - заметил, после минуты всеобщего молчания, один из офицеров, - редко, кто отважится бежать зимою.

- Никто, как Бог, - ответил штабс-капитан и добавил:

- У меня семья. Мысль о ней укрепляла меня. Лишь бы моих найти живыми и здоровыми. Через несколько дней будет ровно год, как я расстался с ними.

День тянулся бесконечно долго. Надвинулись, наконец, сумерки.

Вдали показалось огненное сияние. Родной город мерцал миллионами огней. Он обещал усталым покой, уют, счастье...

*

- Ба, кого я вижу! Маруся, Сережа! - удивился доктор, входя в комнату Татьяны Владимировны. Навстречу ему бросились стройный, смуглый мальчик лет шести и тоненькая, смуглая девочка, года на два старше брата.

- Тише, - остановил их Михаил Степанович, бросив взгляд в сторону больной, он увидел вместо ширм открытую кровать. Татьяна Владимировна лежала в кружевном чепчике, с толстою косою на плече.

- Да это просто чудеса! Вы совсем молодцом. Только почему у вас такая веселая компания? Она же вам мешает.

- В этом вините меня, - послышался голос Лидии Александровны. - Мы в точности исполнили ваши предписания. А Татьяна Владимировна настолько хорошо себя почувствовала, что не хотела лишать детей радостей Сочельника и разрешила мне подарить им эту маленькую елку.

Она указала глазами на кудрявое, блестевшее украшениями деревце, стоявшее на круглом лаковом столе.

- А что мои ребятишки здесь, так я взяла с них слово, что если они будут громко выражать свои восторги, то будут отправлены домой.

- Доктор, - приподнявшись от подушки, заговорила Татьяна Владимировна, - я настолько хорошо себя чувствую, что не вправе считать себя больной.

- Те, те, те... - прервал ее Михаил Степанович. - Вы, кажется, сожалеете, что с вами ничего серьезного не произошло. Если вы, слава Богу, чувствуете себя лучше, так это не значит, что вы здоровы. Вот видите, - заметил доктор, когда Татьяна Владимировна закашлялась.

Выслушав больную, он сказал:

- Я вам запрещаю раньше четырех-пяти дней вставать с кровати. Хотя Лидия Александровна и чудеса сделала, ваш правый бок еще не благополучен. Вам нужен покой, - взглядывая на четырех детей, добавил доктор.

- Не думайте, доктор, что ребятишки мне мешают - мне так весело на них смотреть.

- В таком случае разрешите мне распорядиться ими. Визиты я свои кончил, спешить домой мне, старому холостяку, незачем. Ну, веселая компания, - обратился он к детям, - давайте елку зажигать.

Вскоре комната озарилась теплым, мерцающим блеском свечей... Когда Шурик стал поджигать «прыгающие звездочки», как он называл маленькие елочные ракеты, то Леночка, было, не выдержала и завизжала от восторга, но тут же получила такой гневный взгляд брата, что мгновенно затихла.

Доктор, Лидия Александровна и дети составили хоровод и под нежную музыку игрушечного органа, со счастливыми улыбками закружились вокруг елки.

Шурик посмотрел на темное окно. Поблескивали звезды чистые, почти немигающие...

«Сегодня ангелы должны летать низко-низко над землей. А вот я их не вижу. Но зато здесь с нами ангел, который мне помогает, - с любовью думал Шурик. - Он дал мне даже то, чего я и не просил - игрушки, елку, конфеты. Все у меня есть. Вот только папа... Папы, папы нет», - мелькнула горькая мысль. Он вдруг встретился взглядом с матерью. В ее больших, грустных глазах он прочел ту же тоску. Он понял, как ей должно быть грустно среди счастливых, улыбающихся лиц...

Мальчик украдкой взглянул на своего ангела. Его губы были полуоткрыты: вот-вот он скажет ликующее, торжественное слово.

Кто-то стукнул в дверь. Шурик, вздрогнув всем телом, обернулся, оставил хоровод и быстрым движением ринулся к двери. Он увидал статного, высокого штабс-капитана с густыми каштановыми волосами, с проседью на висках... «Папа!.. Папа!..». Сзади себя он услышал крик матери. Татьяна Владимировна без чувств откинулась на подушку. Через несколько минут, с помощью доктора приведенная в чувство, она обменивалась бесконечно-счастливыми взглядами с мужем, сидевшим у нее в ногах, на кровати. По ее бледным щекам струились невольные слезы, и она шептала: «Не знаю, живу я, или сплю».

Шурик, молча покрывавший поцелуями загрубевшую, сильную руку отца, вдруг горячо, взволнованно заговорил:

- Мама, мама! Ты знаешь, это - ангел, да это ангел, которого ты вышила, вернул нам папу. Когда ты заболела, и я не знал, что делать, я просил у него, чтобы он помог мне найти доктора, и я встретил добрую Лидию Александровну. Потом... я молился ему о папе, и ты видишь - он услышал меня.

Татьяна Владимировна, прижимая к груди темнокудрую головку сына, говорила:

- Глупый, мой глупый, мой маленький. Не вышитый мною шелковый ангел исполнил твою просьбу, а Господь, Который слышит каждое биение твоего детского, чуткого сердца, Тот Который сошел с неба, чтобы спасти нас, бедных, грешных людей. Он пришел к нам в тихую, торжественную Рождественскую ночь...

Монахиня Варвара (Суханова)

(«Православная жизнь», 1957 г.)