В нем были сосны угрюмые, темно-зеленые. Их корявые, неровные ветви и сучки то, припадая к земле, продирались сквозь мягкий кустарник, то широкими взмахами тянулись к небу. С красных стволов катилась янтарной слезой душистая смола. В жаркие дни она стекала тонкими струйками, и сад наполнялся ее благоуханием. И на верхушке каждой старой сосны ютился птичий домик - зеленый скворечник. Березы, нежно зеленея, склонялись к соснам, словно ища у них поддержки и опоры. Там и сям поблескивали трепещущими листьями неспокойные осины.
Над деревьями поднимались, как церковный башни, стройные, высокие ели.
И сад каждую минуту, каждое мгновенье менял свой облик...
Стоит он тихий, задумчивый. Спит ли? дремлет? Налетит легкий ветер - зашепчет сад, заколышется. Приударит ветер - запоют, как струны, длинные, косматые иглы сосен, простонет березка, быстро, быстро залепечут, заговорят осины. И опять тишина. Только малиновки, скворцы да кузнечики поют, заливаются...
Сад улыбался, радовался солнцу, теплу, синему небу. Сиял, переливался в золоте лучей. Облачко на солнце набежало. Сад потускнел. Серьезный стал, сосредоточенный. Другое, третье плывет облако... А там, откуда ни возьмись, синекрылая туча надвинулась. Посерела яркая зелень березок, зашумели широкостволые сосны, покачали острыми верхушками ели, осины забили тревогу. Брызнули первые капли, полился живительный, шумный дождь.
Снова глянуло солнце. Радуга взвилась над садом. Деревья стояли озаренные, трепетные, словно умытые перед днем праздничным.
Сад имел три лица непонятных, таинственных, прекрасных.
Одною стороною он соприкасался с сосновым бором. Там была самая чаща. Кругом темнела хвоя, ноги утопали во влажном, прохладном мху; из него торчали жесткие кустики брусники да вереска. Пахло прелью, грибами, смолою. Жутко там было. Кусты можжевельника стояли словно черные человеки с закрытыми лицами. Может быть, это сама нечисть, духи лесные? А? Может быть, они только на день становятся кустарниками, а по ночам, под месяцем играют, бесятся в своих колких, лохматых кафтанах. А? Надо скорее отсюда бежать, что есть духу!
А бежать страшно, словно кто-то за тобой гонится. Ну, слава Богу, «тайну» пробежала. Чаща поредела. Вот и площадка, скамейки, разлетающиеся лучи дорожек, посыпанные желтым песком. Приветливо зашептали березы, задышали травы легким, сухим ароматом, засмотрели синие, высокие колокольчики. Здесь под старыми листьями, стоит только их разгрести, растут желтые грибы-лисички. Видимо их невидимо. Здесь малиновки вьют свои гнезда. Куда ни глянь - зеленое море - ни просвета в поле.
Нарвала букет колокольчиков - и дальше. Вот и вторую часть, «море зеленое» пробежала. Куры закудахтали, щенок затявкал. Послышался плеск воды возле колодца. Мелькнули между деревьями белые стены дачи с зеленою кровлею, с высокою многооконною башней.
Вот и черное крыльцо, крытая галерея. Посмотрела, как кухарка Настасья сбивала снежную гору белков в розовой миске. На ее вопрос: «Откуда вы барышня-попрыгунья?», ответила: «С заднего участка» - и боковой дорожкой помчалась в «открытый сад».
Обдало меня смешанным запахом душистого горошка, левкоев, гелиотропа, резеды. Нагнулась к только что утром распустившейся белой розе, стряхнула с нее зеленого жука, своей тяжестью мявшего нежные лепестки. Увидела бабочку «черная голова» и побежала за ней к крокетной площадке.
«Открытый» сад был весь напоен солнцем. Каждая былинка, каждая травка радовались, ликовали. Свободно, весело ходил здесь ветер. Богородицыны слезки слегка покачивались... Трава тимофеевка кивала лохматою головою. На грядках зре-ли еще зеленые ягоды земляники, клубники. Заросли малинника чередовались с гладкими, зелеными лужайками. Вот, наконец, показалась прозрачная железная изгородь, калитка, выходящая в широкое поле.
Здравствуй сияющий, прекрасный Божий мир!
К синему лесу бежали ярко-зеленые, до боли глазам, яркие полосы нивы. Праздные, отдыхающие холмы пестрели под цветами.
Из-за бора смотрели белая колокольня и золотой крест невидимой церкви.
А далеко, далеко, в сизой дали высился туманный, островерхий храм. По ветру доносились зовущие, тихие звоны...
«Папа едет, папа едет!» - крикнула из окна «стеклянной башни» сестра моя, Лида. Ее светлые косы трепал предзакатный ветер, бил по лицу концами голубых лент. Через минуту я уже была возле дачи. Взбежала по крутой, деревянной лестнице на второй этаж, на вышку, крепко обняла сестру, и мы стали смотреть на белый путь, бегущий вдоль изгороди сада. Звенели бубенцы... Ближе... Ближе. Загремели колеса таратайки. Кони стали перед калиткой. Взявшись за руки, мы сбежали вниз по лестнице, прыгая для скорости через две ступени, пролетели стрелой песчаную дорожку, навстречу отцу. Он шел румяный, улыбающийся и нес большой пакет.
- Папа, у тебя конфеты там, коврижки мои любимые, шоколад? - любопытствовала я.
- Да подожди, - останавливала меня сестра.
- Там на террасе разверну и покажу тебе, егоза, - ответил отец.
На крыльце мать взяла пакет и развернула. Ах, олень! Настоящий, словно живой, коричневый, из сладкого теста. И тигр! У, какой сердитый! А дальше коробка с конфетами, перевязанная розовою ленточкою. Ленточка-то пойдет коту Барсику на шею.
- Мне олень, - сказала сестра.
- Нет мне, - запротестовала я, и мы заспорили.
- Лидушенька старшая, и ей надо уступить оленя, - рассудил нас отец.
Лида осталась довольна, а я надулась.
- У-у! Старшая, вот несчастье, всегда надо уступать.
Но и тигр оказался превосходным. Совсем как кот Барсик, только сладкий был и пах ванилью.
Когда мать до дна опустошила пакет, то на столе оказалась груда всевозможных коробочек пестрых, с цветочками, глянцевых.
- Ну, у нас к празднику, кажется, сладостей будет вдоволь, - сказала мать.
Ужинали на террасе.
- Благодать здесь, Елизавета Ивановна, - говорил отец, обращаясь к матери и поглядывая на заходящее, алое солнышко. - В городе пыль, смрад. Да! А здесь благодать.
Завечерело. Легкий, тонкий месяц встал над черной верхушкой сосны. Соловей щелкнул... замолчал. Залился переливною, серебряною трелью.
На дорожках легли узорные, темно-синие тени. Деревья, травы, цветы повеяли вечерним влажным дыханием. Сад благоухал...
Тайны неба сошли на землю. Весь сад стал тайною. Березки выпрямились, подняли верхушки к небу, ища взорами бледные звезды. Осины перестали трепетать. С неба лилась голубая река, проникала сквозь травы до самой земли, до самой черной, теплой земли.
Темные окна дачи осветились мерцающим, слабым сиянием: горничная Маша затеплила перед образами лампады.
Сад слушал, напряженно, чутко песню маленькой, серой птички. Из зала вылетали иные звуки, плавные, тихие, прекрасные, от которых сладостно было и плакать хотелось: это мать играла на рояле.
Соловей словно вздохнул и кончил песню.
Сад замер.
Монахиня Варвара (Суханова)
(«Православная жизнь», 1960 г.)
К новой публикации текст подготовила М.А. Бирюкова
| 
