Человек не выбирает время, в которое ему предстоит жить. От него самого не зависит, когда он появится на свет. Тем более невозможно предугадать, в каком историческом отрезке времени тебе предстоит существовать на земле, даже если это время впоследствии будет именоваться «эпохой».
С другой стороны, именно время определяет возможности, которые либо способствуют проявлению человеческой личности, раскрытию способностей, либо затрудняют осуществление твоих мечтаний.
А в конце концов выясняется: все все-таки зависит от самого человека, от его внутренних качеств, работоспособности, нравственных устремлений.
В любые времена, в любые «эпохи» независимо от их оценок новыми поколениями можно прожить свою жизнь достойно.
Что же теперь делать, что поколению, родившемуся на свет после Октябрьской революции, пришлось жить во множестве «эпох». В эпоху индустриализации и коллективизации, в эпоху Сталина и тоталитаризма, Хрущева и оттепели, Брежнева и застоя, в эпоху Великой Отечественной и восстановления и даже дожить до эпохи перестройки и безбрежной демократии. Можно было бы перечислить еще множество периодов нашей жизни, чаще всего теперь нелестно определяемых бесконечно расплодившимися «учеными»-социологами, политологами, историками, осуждающими, разоблачающими, обличающими и очень часто, кстати, забывающими о собственных словах, прославлявших те же самые «эпохи» в предшествующие времена.
Посмотришь на эти знакомые лица, почитаешь и послушаешь этих разоблачителей, и человеку, который, так уж предопределила судьба, прожил свою единственную жизнь в препарируемые ими времена, может показаться, что он преступник и негодяй, даже если, в отличие от вещающих, за всю свою жизнь не совершил ни одного бесчестного поступка и пытался порой противопоставить себя времени, оставаться верным своей стране, своему народу.
В дни, когда я пишу эти строки (1997-й), мы живем в атмосфере невероятного количества лжи, обрушивающейся на нас из речей и книг, из газет и с экранов телевидения. Порой совершенно невозможно разобраться, а где же правда, я уж не говорю об истине.
Люди не выбирают время жизни, но прожить это время можно по-разному. В самые тяжелые времена можно остаться человеком, если у тебя есть цель. И эта цель заключается все-таки в служении людям, а не туго набитому карману, который очень редко приносит подлинное счастье его владельцу.
Я хотел бы и верю, что эту книгу прочтут молодые люди и поймут, что их родители не были ничего не понимавшими глупцами и бессловесными овцами, чего мне хотелось бы пожелать и им в эпоху «абсурда» и «уголовщины».
Я очень боюсь того, что целое поколение людей, в особенности молодых, воспитаны в том же духе, что все, что было, – дерьмо. Вот я вам приведу свежайший пример. Звонит моей подруге Ляле Шагаловой, которая играла Валю Борц в «Молодой гвардии», журналистка и говорит: «Людмила Александровна, я делаю материал о “Молодой гвардии” и очень бы хотела с вами побеседовать». Ляля говорит: «Пожалуйста, а о чем?» «Вы же понимаете, что все это была туфта, неправда, – говорит журналистка, – что никакой организации не было». Я сказал Ляле: «А ты бы спросила ее, почему Сталину так не понравился первый вариант картины?» Как это так, сказал Сталин, они сами организовались, а где же направляющая сила партии? И заставил все переснимать. И вот тогда появились Валько и др. Вот это, пожалуйста, называйте враньем, а ребята-то при чем? Господи, да это же так все просто и понятно: Сережка Тюленин как был хулиганом и бандитом до войны, таким же хулиганом и бандитом остался. Только хулиганить можно и из чувства патриотизма – это гораздо приятнее.
Советское кино
Я очень жалею, что истреблено понятие «советское кино». Правда, как удачно сказал критик Фрейлих, «это все равно что отменить понятие античного искусства». Все знают, что оно существовало. Замечательная норвежская актриса Лив Ульман сказала: «Как жаль, что больше нет советского кино, это был единственный кинематограф в мире, в котором была поэзия».
Каким образом нашу кинематографию, которая миром признавалась самой высоконравственной, что отмечал неоднократно даже Папа Римский, можно было превратить за такое короткое время в самый безнравственный кинематограф мира?!
Каким образом можно было за такое короткое время превратить великий (я не боюсь этого слова), новаторский и глубокий самобытный советский кинематограф, который диктовал многие художественные принципы миру, – в частности, неореалисты всегда признавали, что отцом неореализма является Марк Донской, а лучшим фильмом всех времен и народов был признан «Броненосец “Потемкин”» Сергея Эйзенштейна и т. д. – в жалкий подражательский кинематограф?!
…я, конечно, понимаю, что все, что произошло, связано не только с кинематографом, не только с Союзом кинематографистов. Все это произошло вследствие того, что произошло в нашей стране, – это, конечно, главная причина. И не в моих силах, и не в ваших силах, и не в силах следующих поколений изменить то, что уже произошло, или вернуть прошлое. Хотя я и сейчас не боюсь сказать, что считаю самым главным преступлением и самой большой трагедией ХХ века, которую уже начинают ощущать на своей шкуре многие, – распад Советского Союза.
Мы должны выяснить причины этого хотя бы в масштабе кинематографа и не обвинять эпоху, время, перестройку, а начать обвинять самих себя. Мы все время говорим: мы, мы, мы. А ведь мы – это каждый из нас, и каждый из нас внес в это определенную лепту – и в это разрушение, и в то, что происходит сейчас. И хорошо бы эту лепту осознавать сейчас для того, чтобы, требуя покаяния от всех людей, которые прожили 70 лет при Советской власти, не пришлось бы впоследствии требовать покаяния от других людей за все последующее, а я думаю, рано или поздно это покаяние тоже потребуется.
…я думаю, что то, от чего, наконец, все разрушится (и Союз, и будет разрушаться кинематограф), – это система конфронтации, сталкивания лбами друг с другом. Мы пережили эпоху такого количества лжи – я бы привел сотню примеров предательств, разгула ненависти и разобщенности, – что пора понять: нельзя по этому пути идти вперед – надо объединяться, хотя бы почувствовать общественную тенденцию, которая уже рождается в нашем обществе. Да, у нас в кино не было Беловежской Пущи, у нас был V съезд. Но сейчас уже все, даже государства СНГ, пытаются как-то начать объединять усилия хотя бы в экономике. Я никогда не понимал, почему Союз кинематографистов, Союз работников культуры, работников духовной области должен разваливаться точно так же, как и государство, почему он не может сохранить общность, почему он не может жить вместе. Меня все равно никто никогда не сделает врагом, скажем, Ланы Гогоберидзе и т. д. Все равно это будут мои друзья, за которыми я буду следить.
Но я хотел бы тем не менее сказать сегодня Рустаму Ибрагимбекову, Болоту Шамшиеву и Эльдару Шенгелая, что нельзя вести себя так непоследовательно. Очень грустно слышать сегодня: давайте, братцы, помогать друг другу, давайте будем вместе, – а мы же помним ваши речи. Мы же помним, как вы требовали самостоятельности, как вы требовали, чтобы никто не вмешивался в ваши дела, что вы все будете делать сами. И я это говорю не для того, чтобы рождать конфронтацию. Очень хорошо, что все наши друзья все-таки возвращаются к нам. Но возвращаться надо на равных правах. А будучи сторонником объединенного союза, я все же замечаю: как только Россия хочет тоже быть самостоятельной, России говорят: нет, подожди, все надо делать согласованно с нами. Но ведь это происходит не только с кино. Я не сторонник сепаратизма, но тем не менее вынужден об этом сказать. Я думаю, что было бы хорошо, если бы мы могли оказывать помощь не только детям Грузии, из-за которых у меня сердце разрывается… я понимаю, как трудно моим грузинским друзьям, но чтобы разрывалось сердце не только за это, а разрывалось сердце и за русских детей, которым тоже очень трудно.
И еще одна вещь. Мы все время требуем льгот для культуры. Мы требуем средств для культуры. Но для того, чтобы получать эти средства, чтобы нас не послали подальше, надо производить Культуру. А культуру ли мы производим? Вот тут вопрос сложный, потому что с помощью нашей критики очень часто поддерживается далеко не культура, а антикультура. И эта антикультура не рождает желания определенных людей помогать ей…
Интересное наблюдение. Я тоже являюсь членом экспертного жюри, которое все поносят совершенно несправедливо. Это жюри ведь не Армен Николаевич[148] назначил – его выбрали вы, его выбрал Союз. Так вот все сценарии, которым жюри отказывает в государственной поддержке, достаточно низкого качества и вполне определенной порно– и уголовной тематики, а вот те сценарии, которым мы не отказываем в этой государственной поддержке, начинают ставиться, а потом постепенно-постепенно начинают умирать ввиду отсутствия средств, а может, и по другим причинам.
Уже не раз говорил и еще раз хочу повторить: братцы, ну до каких же пор мы будем все, что происходит, терпеть, читать все эти ужасающие статьи о том, как в Латвии делают искусственные члены, что наши актрисы делают себе подтяжки (за это вообще-то они имеют право в суд подавать). А мы все это читаем, читаем о том, как на Новом Арбате построены новые бардаки. Мы знаем, что раньше в кинотеатры ходили, чтобы на заднем ряду, ну, может быть, разок поцеловаться. А теперь, когда в кинотеатрах открываются комнаты для свиданий, вы можете приходить на сеанс, а потом пойти в эту комнату, будучи возбужденными очередным «художественным» произведением… Я «родоначальник» эротического кинематографа и имею право об этом говорить. Мой фильм «Дело было в Пенькове» запрещено было смотреть детям до 16 лет. Я этим ужасно гордился. У меня героиня лежала в кровати во всей одежде, а он лежал в ватных брюках. У меня вырезали баню из «Зорь», вы все это знаете. Поэтому я могу считать себя «родоначальником» эротического кинематографа. И уж разобраться с тем, что такое эротика и что такое порнография, можно. По-моему, для этого собирать симпозиумы не нужно. Очень все просто: все, что действует на инстинкты, – порнография, а что действует на чувства – эротика. По-моему, это все просто.
У страны сейчас нет Идеи. Я не говорю, какая идея была раньше и какая нужна. Вот, говорят, ее даже поручено найти – национальную идею. Очень интересно, кто ее наконец найдет. Между прочим, раньше национальная идея прежде всего жила в кинематографе. Правильной она была или нет – она там была. И главным пропагандистом национальной идеи было кино.
Позиция
Я уверен, что создавать честные фильмы всегда было и будет трудно. Честность напрямую связана с совестью, а художественность – с талантом. Может быть, то, что происходит сейчас в нашей жизни, настолько грандиозно, беспрецедентно и необычно, что еще не нашлись люди, способные это выразить средствами искусства. Ведь и в литературе происходит то же самое. А я убежден, что все начинается с литературы.
Я думаю, что подлинный художник, пытающийся утверждать общечеловеческие ценности, всегда находится в оппозиции к государству, к правительству. Иначе он превращается в конформиста. Именно в этой оппозиции, стремящейся к идеалу, к совершенству, – предназначение художника, то есть человека, обладающего от рождения талантом. Вся беда в том, что на земле еще не существовало общество, которое бы это понимало. И поэтому так часто истинные художники подвергались репрессиям и умирали в нищете, а если и получали признание, то после смерти. Конечно, в истории есть периоды наибольшего и наименьшего благоприятствования развитию искусства. Одно дело, когда за высказанную правду тебя сажают в тюрьму или просто уничтожают, другое – когда начальство не гладит по головке, не награждает, и третье – когда тебя уничижает и журит критика. И все же сопротивление должно быть, ведь когда ты бьешь кулаком в стену: либо разобьешь кулак, либо прошибешь стену. А если ты бьешь в вату – удара не получится. Но главное – это личная ответственность перед собственной совестью и данным тебе богом талантом.
Мне кажется, что для того, чтобы фильм дошел до людских сердец, очень важна мера твоей собственной боли по поводу того, что ты показываешь. Зритель всегда чувствует, являешься ли ты равнодушным наблюдателем, демонстрируя человеческие страдания, или ты сам страдаешь и мучаешься всем своим существом. И если энергия сострадания есть в фильме, то наверняка ему суждена долгая жизнь в людской памяти. Меня всегда раздражали абсолютно благополучные и обеспеченные «художники», брезгливо рассказывающие с экрана, как невыносима, отвратительна и ужасна наша жизнь.
…есть тема, которая постоянно волнует меня. Я мечтаю когда-нибудь снять фильм о подвижничестве. О нравственной стороне подвижничества. Ведь это и главная грань творчества. Если человек делает то, в чем он убежден. Исходя из желания принести пользу – стране, народу! – он за это должен биться. Всегда и до конца!
Вот о чем я сейчас вспомнил и подумал. Давным-давно в журнале «Искусство кино» я написал небольшую статью «Долг поколения». «Как могло случиться, – спрашивал я, наверное, и себя, – что до сих пор ни один из молодых режиссеров, огромное количество которых бывшие фронтовики, награжденные орденами, хранящие дома гвардейские значки и нашивки ранений, не поставил ни одной картины о войне?» Это был 1957 год. А через 2 года появилась «Баллада о солдате» – первый фильм, который с безыскусностью настоящей поэзии сообщил миру нравственный опыт нашего поколения. Григорий Чухрай и Валентин Ежов первыми заговорили о том, что созрело в каждом из нас за годы Великой Отечественной. Об этом я написал в 1960-м в статье «От имени поколения».
Много прекрасных работ за плечами у моих сверстников, вступивших в кинематограф в 50-е. И все же, если б мне сегодня пришлось снова взяться за перо, я бы написал о «долгах поколения». Они остались, выросли, прибавились с годами. Что же мы еще сможем, успеем?..
Знаете, сейчас многие говорят, что их гноили, угнетали. Но я думаю, что вы никогда в жизни не встречали моих жалоб, при том что все мои картины, начиная с первой, бывали закрыты. Но у меня всегда оставалось право не снимать то, что я не хотел. И никто никогда не мог у меня этого права отнять. Как это можно было сделать? Заморить голодом? Но тогда были такие гонорары, соотносительно с ценами, что я мог написать сценарий научно-популярного фильма «Квадратно-гнездовая сеялка-66» или «Сооружение головного туркменского канала» и купить автомобиль. Кроме того, у меня была еще военная пенсия, так что с голоду бы не умер. Может быть, люди моего поколения именно поэтому сняли гораздо меньше картин, чем могли бы. Но я думаю, что многим из нас абсолютно не стыдно за то, что мы сняли. Вот если бы я сделал картину, подобную 95 % тех, которые сейчас делают, мне было бы стыдно перед моими учителями – Козинцевым и Эйзенштейном, хотя их уже и нет в живых. В искусстве, между прочим, очень важно, чтобы было перед кем стыдиться. А стыд тесно связан с таким понятием, как совесть. И сейчас, когда я вижу на экране воинствующее бесстыдство и огромное количество лжи, я думаю: боже мой, как же им не стыдно?
Трагедия сегодняшнего кино состоит в том, что практически невозможно создавать произведения искусства. Много подражания не лучшему Западу. Я смотрю фильмы молодых режиссеров и вижу: у них нет ни денег, ни времени, чтобы подумать. Отсюда огрехи даже у талантливых. Нынешняя система зависимости от того, найдутся ли деньги на съемку – а они находятся для создания лент, которые сулят большую денежную отдачу, а не потому, что может быть создано серьезное, высокохудожественное произведение, – ведет кинематограф к пропасти. Нынешняя система – страшнее существовавшей раньше. Мы не могли сказать все, что хотели. Но мы могли не говорить того, что не хотели. У меня ни в одной картине нет «Ура! Да здравствует!».
Для меня совершенно ясно, что кино просто нет, и каждый день это подтверждает. И на будущее нашего кинематографа я смотрю безнадежно, потому что кино стало абсолютно убыточной отраслью. Я, например, снял «Зори» за 800 000 руб. (2 серии), и за 1 год картину только у нас посмотрело 135 млн зрителей. А она идет до сих пор. Достаточно сказать, что в Китае ее посмотрел 1 млрд зрителей. Совместная с Норвегией картина «И на камнях растут деревья» стоила 2 млн руб. и 600 000 долларов. Сейчас она бы стоила 45 млрд руб. Где вы сегодня сможете собрать 45 млрд, когда большой удачей считается, если картину посмотрело 3 млн зрителей? Раньше мы бы считали, что это абсолютно провальная картина.
Когда все это начиналось, я уже знал, чем все кончится. И не потому, что я пророк, а потому что я достаточно хорошо был знаком с производством фильмов за границей. Я снимал в Чехословакии – тогда это была уже не капстрана, но законы были почти те же, – в Норвегии. А кроме того, я много раз бывал в Америке, у меня там много друзей, в том числе тот же Милош Форман. Поэтому я знал, что контроль рубля – это гораздо хуже, чем наш, идеологический контроль. У нас можно было обмануть, применить иносказание. Важно, чтобы тебя поняли зрители. Наконец, у нас можно было уговорить, потому что далеко не все начальники были идиотами. Были среди них и умные люди, которые все прекрасно понимали и сами страдали от этой системы. Не случайно, например, много прекрасных картин снято при Филиппе Ермаше. Его теперь обвиняют в травле Тарковского, а я лично знаю, что́ он принял на свою шею, для того чтобы Тарковский все-таки был, чтобы его картины увидели зрители. Знаете, что сказал мне сам Тарковский, когда мы с ним встретились за границей? Он мне сказал: «Станислав, я только теперь понял, что здесь я бы не снял ни одной своей картины – мне бы просто не дали на них денег». Уже «Ностальгию» он снимал в муках безденежья. «Жертвоприношение», после того как отпал немецкий спонсор, снимал на деньги шведского института и истратил весь годовой бюджет. А когда он снял фильм, ему сказали: «Какие 4 часа? Только 2 часа и не больше!»
Контроль денег намного ужаснее. Простите меня, тот же Коппола был дважды банкротом – это режиссер такого уровня! Я уж не говорю про молодых. При мне описывали имущество французского режиссера Паскаля Обье за то, что он не закончил фильм вовремя. Милош Форман рассказывал мне, как упрашивал продюсера дать ему возможность за 3 дня переснять финал «Кукушки». Так ему дали только 1 день, и он все-таки снял другой финал. Представление о том, что там ах как замечательно снимать картину, очень наивное. Не случайно все, кто уехал, вернулись и работают здесь.
В кино были сделаны две генеральные ошибки. Первая – это то, что отпустили прокат, который надо было оставить в руках государства. Пусть бы в кинотеатрах тоже показывали американские фильмы, но весь доход шел бы в казну. Кино и водка были двумя доходными статьями для государства. Не случайно сейчас пришли к тому, чтобы производство водки вернуть под контроль государства. Правда, я не пойму, что они теперь смогут сделать с этой монополией, ведь все заводы-то частные? А могла бы существовать точно такая же монополия проката.
Студии, работающие по новой модели кинематографа, практически являющейся копией американской продюсерской системы, в условиях невероятного повышения цен с трудом изыскивают средства на постановку фильмов. В этой системе отсутствует система взаимоотношений с прокатом. Поэтому, даже сняв картину, невозможно ее показать на экране, а значит, и получить средства на новое производство. Прокатчики предпочитают покупать по дешевке американские фильмы, естественно, весьма посредственного качества, хорошие фильмы стоят дорого, и все экраны кинотеатров заполнены третьесортной западной продукцией. Но эти деньги не попадают при существующей системе в руки кинопроизводителей. Кинематограф полностью коммерциализировался. Фильмы снимают не большие мастера, а те, у кого есть деньги. Госкино СССР ликвидировано. Никаких государственных субсидий и доли своих доходов студии не получают. В результате первым погибает детский кинематограф.
И вторая ошибка, о которой я постоянно твердил, за что и схлопотал от всех грузин, армян, молдаван и т. д. Я абсолютно не понимал тогда, почему мы, собственно, должны разрушать наш Союз? Ведь это не Союз Советских Социалистических республик, распад которого я считаю величайшей трагедией ХХ века, а Союз кинематографистов. У нас же не государственные связи, а связи творческие.
Посмотрите, что в результате: в Грузии кино не снимают, в Армении кино не снимают, в Молдавии кино не снимают, в Киргизии кино не снимают… А какие режиссеры там были! Какие картины снимали! Только потому, что был рынок. Теперь давайте для интереса посмотрим фильмографии российских режиссеров. Лиознова, Таланкин, Чухрай, Хуциев и даже такие главные разрушители, как Климов, Герман, – кто что за это время сделал? Никто ничего. Единственный, кто снимал, – это Данелия, да и тот все-таки пришел к «Орлу и решке». Что же такое случилось? Даже интересно.
В новом кино на сегодняшний день, конечно, лучшей картиной является «Кавказский пленник». Во-первых, там есть хоть какая-то нравственная проблема. А во-вторых, несмотря на то что картина трагическая, она снималась в самом начале чеченских событий, в ней есть какая-то надежда. Картина прекрасно снята оператором Лебешевым, и актеры потрясающе играют. Не случайно она выдвинута на «Оскар» от нашей страны. Мне нравится фильм «Особенности национальной охоты». Многие считают, что эта картина все же дань времени, что она оскорбляет русский народ, но я с этим не согласен. Все-таки она добрая.
Вообще я считаю, что в мире были две великие кинематографии – советская (я не боюсь этого слова) и американская. Ну, и временами – французская и итальянская. Конечно, в Америке есть потрясающие режиссеры, есть выдающиеся картины, но плохих картин у них ничуть не меньше, чем у нас, а может быть, даже больше – мы сейчас в этом убеждаемся. И шедевров ничуть не больше, чем у нас, а может быть, даже меньше. Другое дело, что нас в мире знали гораздо меньше, чем американцев. Кстати сказать, хорошие американские картины часто, как ни странно, делали выходцы из славянских стран – режиссеры Форман, Богданович, Полански…
Я считаю просто героями людей, ухитрившихся в наше время снять картину, которая имеет настоящий успех и способна доставить радость зрителям. Я сейчас говорю даже не о содержании фильма. В этих экономических условиях ни один из нас, старых мастеров, не смог бы снять картину. Ибо стоимости стали такие, что вы должны снимать очень быстро, без всяких вариантов, без всякой импровизации, 1–2 дубля – и все. Это уже действительно индустрия. И в этой индустрии нужны профессионалы на всех участках, начиная со сценария и кончая актерами и режиссерами, а не люди, одержимые нравственными идеями улучшения жизни общества и воспитания человеческой души.
Свои идеи, свое отношение к жизни я выражал через картины. Анализируя их, можно видеть, что в центре у меня находится человек, тот самый, которого называют простым. Всегда придерживался убеждения, что предназначение искусства, в том числе, конечно, русского, которое всегда было высокогуманным, в утверждении веры в жизнь. Этой идеей пронизано все мое творчество.
Мне никогда не хотелось, чтобы зритель уходил с моих фильмов благостно успокоенным или бессмысленно разочарованным. Я всегда старался тронуть его разум и душу печалью, болью, гневом. Но при этом всегда хотел, чтобы и печаль, и боль, и гнев рождали энергию действия, энергию борьбы, подводили зрителя к активной гражданственной позиции по отношению к жизни. Это и есть подлинный оптимизм, как я его понимаю. Оптимизм, издавна присущий гуманистическому искусству.
Самое большое отвращение у меня вызывает предательство. К сожалению, мы живем сейчас в атмосфере широко распространенного предательства – самих себя, собственных убеждений, коллег и друзей. Проявляется это по-разному – и в идеологическом перекрашивании, и в стремлении уничтожить коллег по профессии, и в самовозвеличивании. Самое страшное предательство – самого себя. Я – за честность перед самим собой и собственной совестью. В нашей нынешней жизни самое главное и самое трудное – остаться самим собой. Я и стараюсь оставаться самим собой.
Я прекрасно понимал, что так жить, как мы в то время, нельзя, что все это надо переделывать, конечно, только очень разумно. Но когда человек сегодня говорит одно, а завтра совершенно противоположное – я не могу, я не воспринимаю. Я больше всего в жизни, могу сказать совершенно прямо, ненавижу перевертышей. Ненавижу. Надо уметь отвечать за свои поступки. Если ты не можешь ответить за свои поступки просто перед любым человеком, ты ничего не стоишь, ты для меня уже не человек. И говорить, что сегодня… видите ли… ввиду обстоятельств я вел себя так, а сегодня так… Все, в общем, это определить может только суд совести. Я понимаю, что бывают обстоятельства, когда человеку приходится для сохранения жизни вести себя не так, как он бы хотел. Габрилович об этом сказал очень прекрасно: «Мы все были недостаточно смелы для того, чтобы стать трупами». Я с ним согласен. Но можно по-разному оставаться жить, не предавая, не продавая свою совесть и душу.
Критика, скажем, элитарная ко мне равнодушна (я это констатирую спокойно). Наверное, я ее даже раздражаю, сержу своей, что ли, «элементарностью», «понятностью», «с ним-де все ясно». Но это меня не сбивает. Считаю, что, если человек делает то, в чем он убежден, исходя из желания принести пользу (стране, народу!), он за это должен биться.
Я стремлюсь соединить личное с тем, что происходит сейчас. Беру литературу плюс личный опыт. Я – излагатель, более или менее квалифицированный.
Когда-то человек, поверив в бога, почувствовал свой долг перед Творцом. Сегодня мы должны хотя бы осознать свою ответственность перед собой, перед близкими, перед обществом. |
