Купить

Г. Фадеев в своей книге: «Чем нам быть?» показал весь­ма наглядно, что главный недуг нынешнего общества представляет собой нечто вроде столпотворения вавилонского после посетившей народ Израиля, кары Господней, когда строители башни перестали понимать друг друга; но он как будто забывает во второй части своей книги то, что им в та­ких верных и мрачных подробностях изображено в первой, и с удивительной легкостью предлагает ряд мер, которые могли бы, по его мнению, излечить общество от его нынеш­них недугов.

Сущность этих мер сводится, как я уже сказал, к опыту искусственно создать новое исправляющее должность улетучившегося дворянства культурное сословие, а затем к увеличению интересов власти местных в провинции агентов или к усилению самодеятельности общества в провинции, предоста­вив главные атрибуты власти избираемым этим новым куль­турным сословием лицам.

Другими словами, как я уже сказал, эта вторая часть книги г. Фадеева грешит тем же, чем грешит книжка г. Кошелева, с той лишь разницей, что г. Кошелев предлагает для спасения России усилить интересы культурного со­словия в центре посредством земской думы, а г. Фадеев то же усиление интересов предлагает устроить в перифериях, или конечностях.

К сожалению, оба прежде всего этим доказали, как сильно влияние нашей общественной бестолковщины в настоящее время на образ мыслей каждого; даже у г. Фадеева этот образ мыслей становится как бы отражением всеобщей умственной путаницы.

Недуги, которые описал г. Фадеев, говоря о нынешнем со­стоянии России, суть недуги безусловно духовного свойства, – недуги нравственные и недуги умственные, обличающие ду­ховную несостоятельность общества.

Спрашивается: какое может иметь влияние та или другая законодательная мера на чисто духовные недуги современного общества, в особенности после тех опытов, которые уже ны­нешняя Россия сделала, приняв земскую реформу, т. е. сово­купность законодательных мероприятий, как средство к соз­данию тоже своего рода бессословного, земского культурного сословия и к улучшению материального, а с другой стороны и духовного состояния России. Духовные недуги нашего общества были уже велики и несомненны в ту пору, когда явилась земская реформа.

Она явилась при самых выгодных для нее условиях; с одной стороны, она была как будто ответом, так сказать, на общую потребность государства, с другой стороны, она действительно приносила с собой известную долю материаль­ного блага.

Но все-таки, несмотря на то, она оказалась несостоятельной.

Почему? Потому что духовные недуги общества были слишком велики и материальная сущность реформы должна была оказаться несостоятельной вследствие невозможности из духовно несостоятельного общества создать земство как со­словие и как учреждение.

Даже чисто материальная реформа, каковой явилась крестьянская реформа, отменившая право владения крестьяни­ном как вещью и давшая ему земли, – и та, как я выше пока­зал, оказалась несостоятельной во всем том, где эта реформа пыталась улучшить нравственный быт крестьянина наравне с материальным.

Земская реформа, рассчитанная на здоровые силы образованного общества, очень понятно оказалась еще более не­состоятельной, ибо застала общество уже сделавшим огром­ный шаг вперед ни пути своего духовного разложения, коего первым и главнейшим признаком явилось обезлюживание и разъединение этого обезлюженного общества.

Третий год введения крестьянской реформы обнаружил уже недостаток людей, а земская реформа обнаружила этот не­достаток еще более.

Как я сказал, обезлюдение общества идет рука об руку с обезначалием общества.

Все то, что г. Фадеев говорит в первой части своего труда о состоянии современного общества, переводится на обыкно­венную речь очень ясно и просто.

Русские люди перестали понимать друг друга.

Нет в нем двух людей, понимающих одно и то же понятие одинаково. Что это значит? Не значит ли это, например, что измени­лись понятия о чести, о нравственности, о долге и т.д.?

Разумеется. Вот эти-то элементарные понятия, основные начала общества каждый стал понимать по-своему.

И по мере того, как в обществе разнообразились толкования таких элементарных понятий, понятия эти мешались, путались, затемнялись, и чем больше путались, тем дальше от­ходили от своих первообразов.

Люди в нашем обществе все более и более становились похожими на того потерявшегося в чаще леса человека, которому казалось, входя в лес, что он все шел по прямому направ­лению от того места, откуда вышел; идет, идет, оборачивает­ся, – все тот же лес, все тот же свод неба видит он на горизонте; оборотившись, он думает, что идет прямо назад и придет к тому месту, откуда вошел; но он идет, идет и со страхом видит, что он заблудился, и действительно, он давно, почти со входа в лес, только потому, что чуть-чуть для обхода кустика свернул в сторону от прямой линии, сбился с дороги и бредет по на­правлению совершенно противоположному.

То же самое случилось с обществом.

Входя в новую жизнь прогресса как в дикий лес, без руко­водителя и без подготовки, оно думало, что пойдет прямо, но встретилось вдруг первое маленькое препятствие, оно сверну­ло в сторону и затем пошло уже блудить, блудить, и блуждает до сих пор.

Смешно было бы, оставляя это общество в блуждающем состоянии, пытаться на него создавать руководящее сословие и предлагать ему такие общественные блага, которыми доро­жить может только общество, крепко и прочно привязанное к своему дому.

Надо, сколько мне кажется, прежде вывести общество из того мрака, в котором оно блуждает, а потом уже позаботиться о том, чтобы ему на пепелище его было хорошо и удобно в об­становке новых прав и обязанностей.

Вывести нас из мрака может одно только – просвещение, но просвещение серьезное. Создать культурное сословие, выделенное из нынешнего общества в хаосе и без принципов, – значило бы новую при­чину хаоса прибавить к прежним.

Мы и этот печальный опыт пережили, ибо не из нынешнего ли нашего культурного сословия мы отряжали сотни учи­телей для обучения в школах, и не более ли половины оказы­валось или неспособными, или нигилистами.

Наученные этим печальным опытом, мы ничего не должны ни ждать, ни требовать от нашего современного общества.

Все наше спасение в будущем, в плодах от нынешнего по­ворота школы на здравую и прямую дорогу.

Оглядываясь назад, мы за эти последние десять лет, должны остановиться перед одним весьма крупным прави­тельственным действием, в котором пока еще лишь горсть, и притом маленькая горсть серьезных людей видит возможность выхода из того безвыходного положения, в котором очутилось наше общество.

Высшее правительство, после введения земской реформы остановилось на ней на пути своих общих политических, так сказать, реформ.

Спустя несколько времени после земской реформы правительство взялось за учебную реформу.

Мне кажется, что в этом одном заключается путь к спасению нашего будущего общества, а с ним и России, и хотя состояние нашего общества теперь еще таково, что 9/10 этого общества представляют собой настроение умов враждебное этой реформе, все же, как я сказал, горсть людей, уцелевших от хаотического крушения нашего общественного строя, при­ветствовали в этом правительственном действии одну и из му­дрейших мыслей главы правительства.

И действительно – школа одна может переделать тот духовный сумбур, который за последнее время стал отличитель­ным признаком нашего общества и так метко охарактеризован г. Фадеевым.

Жаль только, замечу мимоходом, что вместо предложения какого-то фантастического культурного сословия для спасения России – предложения, которое я объясняю себе тем, что г. Фадеев начал писать свою книгу, не боясь нашей в либе­рализм играющей литературы, а кончал ее уже малодушно, с мыслью хоть немного погладить по шерсти газетных крикунов (что ему и удалось), – жаль, говорю я, что вместо культурного сословия он не решился сказать, что другого выхода из этого хаоса и сумбура нет вне твердой системы серьезного низшего, среднего и высшего образования.

Сказать это было ему потому легко, что ни в одной истории народного образования так рельефно и так скоро не выска­зались последствия учебной распутицы, как у нас в эти 20 лет.

Если г. Фадеев имеет множество фактов под рукой для освещения картины сумбура в обществе, то еще больше мог он найти фактов для обрисовки той печальной картины лже­прогресса, введенного в русскую высшую школу, который, в сущности, был одной из главных причин несостоятельности нашего общества.

Едва началось новое время на Руси, как стали колебаться основы нашей высшей школы – гимназия и университет. То и другое сделалось наравне с крепостными мужиками предметом газетного порицания и даже брани.

Этого рода обсуждение на улицах и площадях системы высшего образования юношества не замедлило перейти в общество и в семью. Усиленная пропаганда за какую-то более современную, более гуманную, более свободную систему выс­шего образования, войдя в русскую семью, успела в очень ско­рое время раздуть все толки об этой более современной школе в какое-то общественное мнение.

Общественное это мнение начало всеми путями напирать на правительство, и нет ничего удивительного, что правитель­ство в самом разгаре столь великих реформ, как крестьянская и другие, не имея другой цели, как общее благо, и не распола­гая в тогдашнее время большим досугом для всестороннего, так сказать, исследования этого вопроса, признало возможным дать гимназиям новую программу, а университетам и новую так называемую автономию. Но не прошло десяти лет, как, к счастью, последствия этой уступки, сделанной правительством в деле высшей шко­лы, проявились во всей их наглядности.

Усомниться в том, что невежество, распущенность, беспринципность молодежи не были прямым последствием уступок, сделанных правительством сбитому с толка лжелибералами общественному мнению, не было никакой воз­можности.

Люди и факты были налицо и обличали сами себя.

Неуважение к семье дети оправдывать стали школой, неуважение к школе они стали черпать в самой школе.

Здесь, само собой разумеется, не место входить в обсуждение вопроса о разных учебных системах; достаточно припомнить, что те учебные реформы, которые под влиянием духа времени введены были в начале шестидесятых годов не только в наши гимназии, но вообще в нашу школу, представ­ляли собой введение чего-то либерального, шаткого, разжи­гающего и раздразнивающего умы молодежи взамен твердо­го, прочного, строгого и развивающего прежней системы.

Вот это-то шаткое в основах, снисходительное к уклонениям от всяких преданий дисциплины, слабое в своих соб­ственных требованиях, проникнутое заботой о популярности, и наконец, раздразнивающее воображение юношества и под­лаживающееся к его слабостям либеральничанье, возведенное в учебную и воспитательную систему, не замедлило, как я ска­зал, дать поразительно печальные плоды.

Спорить об этом невозможно, ибо, к сожалению, плоды эти мы собираем еще теперь; страшно думать, сколько десятков, сотен и тысяч юношей погибли и гибнут доселе, сбитые с толку обществом, увлеченным на ложный путь воззрений на свою школу.

Увидя эти столь быстро обнаружившиеся плоды сделанных мнимому общественному мнению уступок в вопро­се высшего образования, увидя университетские кафедры пустыми вследствие неохоты людей к науке, увидя гимна­зии, переполненные учениками, обращенные в какие-то фаланстеры политических бредней и рассадники нигилизма, увидя аудитории университета, полные крупными невежда­ми – студентами, увидя, наконец, в каждой семье и в целом обществе борьбу двух поколений, где отец не понимает сына, а сын презирает отца, – правительство ужаснулось и сознало немедленно свою ошибку.

Я нарочно подчеркиваю эти слова: сознать свою ошибку есть самый трудный человеческий подвиг и есть в то же время одна из величайших нравственных заслуг.

Еще светлее является эта заслуга тогда, когда она принадлежит правительству, которое почти вправе впереди величай­ших дел, им совершенных, и в блеске своей славы этой ошибки не замечать, или, заметив, не признавать ее ошибкой.

Но этого мало.

Ошибка была сознана высшим правительством в такую пору, когда в обществе сверху донизу почти не было человека, разделявшего с высшим правительством сознания этой ошибки.

Это явление, как бы грустно оно ни было, знаменатель­но возвышает без того уже высокую заслугу высшего правительства.

Мне кажется, что я не нарушу доли почтения к главе правительства, если прямо скажу, что инициатива и главное побуждение к признанию необходимости изменить учебную систему всецело принадлежит именно ему, то есть главе пра­вительства.

Напротив, я убежден, что историк будущего, дойдя до этого места в истории нынешнего царствования, еще с большим благоговением преклонится перед тем монархом, кото­рый на вершине, так сказать, своей славы и в минуту самого сильного ее блеска взглянул вглубь каждой русской семьи и каждой русской школы и увидел, как нуждалось общество и государство в такой системе образования, которая одна мог­ла бы дать этому обществу, помимо его собственных увлече­ний и заблуждений, сесть на прочных основах политическо­го развития. И все это, повторяю, случилось тогда, когда не только в обществе, но в среде самого правительства почти не было убежденных в неотложной необходимости положить конец ли­беральному шатанию высшей школы в государстве.

Итак, по инициативе и твердому желанию самого главы правительства приступлено было, наконец, к введению классического образования в гимназиях на прочных и твердых основаниях, к переустройству военных учебных заведений, к пересмотру уставов университетов и к реформам по народ­ной школе.

Главная цель – было изгнание отовсюду напущенной в школу либеральной фальши и введение серьезных отношений дисциплины научной к науке.

Но думать, что введение этой реформы было легким делом – значило бы очень заблуждаться.

Bсе совершавшиеся до и после реформы были, так сказать, по шерсти общества.

Одна учебная реформа из всех реформ нынешнего време­ни пришлись обществу против шерсти.

Почему она пришлась против шерсти – понять нетрудно.

Она была по сущности своей, по своим основам, по своим требованиям, по своей дисциплине также строга и неуступчи­ва, как прежняя реально-либеральная система была снисхо­дительна, слаба и податлива на всевозможные уступки духу времени и вкусам разнузданной молодежи.

Детей заставили серьезно учиться – в этом заключалась вся беда для избалованного юношества с одной стороны, и для избалованного общества с другой.

Со всех сторон поднялись вопли и вой родителей, возбуждавших детей против школы, изобретались всевозмож­ные против нее обвинения; дети изображались какими-то мучениками правительственной тирании, и в первый же год экзаменов в новых классических гимназиях, когда мы добились, наконец, того, что эти экзамены стали действительно дельными и толковыми испытаниями, и когда вследствие этого все неспособные и дурные ученики должны были обна­ружиться, вой и вопли дошли до какого-то рева ярого бешен­ства в устах родителей. Родительский этот рев обвинял уже классические гимназии в детоубийстве.

И если прибавить к этому те затруднения, которые встретило Министерство народного просвещения при осуществле­нии учебной реформы от недостатка учителей, и от непри­язненных отношений многих из них к системе, вводимой в гимназиях, а с другой стороны представить себе положение молодежи, которую не только семья возбуждала против систе­мы образования в школе, но иной раз даже учителя в самой школе украдкой от начальства, то легко будет понять, до ка­кой степени эти минуты в истории нашего нынешнего времени были критическими минутами!

Малейшая слабость, малейшая уступка духу времени, малейшее внимание к болтовне ищущих популярности государственных людей или ничего не понимающих в вопросе маменек и папенек, и все дело учебной реформы было бы по­теряно безвозвратно.

Но, к счастью, высшее правительство стояло в этом вопросе неумолимо твердо.

Ни одна уступка не была сделана той партии людей, которая, прикрываясь мнимой заботой о детях и молодежи Рос­сии, подкапывалась под основы системы нового образования и хотела склонить правительство на опасный и гибельный для России путь.

И вот последние годы дали нам весьма светлое и знаменательное зрелище.

Посреди массы общества без принципов, без убежде­ний, без религии, без патриотизма, без чувства долга, без семейных связей, без идеалов и без преданий, – массы общества, коего главный и единственный двигатель стали деньги, посреди общества, похожего в своих жизненных проявлени­ях на море, волнующееся без цели, – крепко оснащенный, прочно снабженный балластом, с верным и могучим рулем, идет ровно и твердо на всех парусах корабль нашей учащей­ся русской молодежи – к цели, ему предназначенной госу­дарством... Корабль этот идет – общество как море волну­ется кругом, шумит, ревет, разбрасывая свою пену во все стороны, но кораблю этому с молодежью в нем, как будто нет дела до бушующего во мраке непогоды моря; он как буд­то сознает, что это море бессильно в своем бешенстве, и как Колумб, не взирая ни на какие угрозы, ни на какие крики, идет он далее, предчувствуя открытие новой земли. Эта но­вая земля – порядок в голове и в сердце новых поколений нашего общества.

Общество нынешнее оказалось несостоятельным; оно не может из себя выделять те силы, которые должны развивать будущую Россию.

Высшее правительство в данную минуту сознало эту несостоятельность и помимо общества ведет молодежь к действительному развитию в ней здоровых и свежих умственных сил в уверенности, что эта молодежь будет связующим звеном между Россией прошедшего и Россией будущего.

И если Бог даст кораблю с молодежью мирное плава­нье, – надежды, на него возлагаемые правительством и горс­тью серьезных людей в России, осуществятся, ибо уже теперь, несмотря на все невыгодные условия, которыми дело школьного образования вначале было обставлено, несмотря на враж­дебность к нему этой массы общества, нашей интеллигенции и нашей печати, даже и в настоящее время учебная реформа успела уже обнаружить доказательства своей духовной пло­дотворящей силы.

Юношество гимназий, с одной стороны, и юношество высших учебных заведений – с другой, как неоднократно я имел случай в этом убеждаться, и как со всех сторон о том заявляют бывающие с ними в сношениях люди разных сфер и по­ложений, – представляют собой, за весьма немногими исклю­чениями, поразительный контраст не только с юношеством тех же гимназий и тех же школ лет десять и пятнадцать назад, но и с окружающим это юношество обществом.

Контраст этот проявляется в известных чертах их духовной жизни, и вот это-то усвоение их духовной природой новых черт и составляет сущность возлагаемых на это новое поколе­ние надежд, и служит доказательством, насколько право было высшее правительство, твердо решившееся, не взирая ни на какие возражения, вводить новую учебную систему для под­готовки юношества к университету и вводить эту систему не как-нибудь, но во всей ее полноте.

Новые эти черты в юношестве проявляются прежде всего в том, что юношество это юно, то есть имеет все качества и недостатки юности, общие всем странам и народам, тогда как прежде, в отличие от всех народов, наше гимназическое юношество представляло из себя печальный тип разочарован­ного и ни во что не верящего, с сумрачным видом бродящего среди общества сословия стариков; во-вторых, оно занимает­ся не политикой, а наукой, следовательно, оказывается вполне способным воспринимать умственное развитие посредством научной системы, и действительно развивается весьма нагляд­но; в-третьих, благодаря тому, что новая система образования служит исключительно к умственному развитию юношества правильно и постепенно, вместо того, чтобы, подобно прежней системе, ставить юношество посреди массы предметов науки, сбивавших с толку и развивавших в них не столько любозна­тельность и прилежание, сколько болезненную раздражитель­ность ума, самолюбие и искусственное безверие, – юношество стало в правильные, нормальные, естественные, так сказать, отношения к семье, к своему учебному начальству и к окру­жающему его обществу.

Все это несомненно, и все это нельзя не приветство­вать, как начало новой умственной жизни в нашем обществе будущего.

И вот что замечательно. В доказательство того, что эта классическая система, столь ненавистная нашему духу века, не есть насильственно навязываемая школе ученая фикция, а есть именно начало животворящее и плодотворящее, летописец нынешнего времени должен сослаться на два совершив­шиеся в наших глазах факта, весьма знаменательные и круп­ные, о которых никто не говорит в нашей печати потому, что печать боится еще доселе затрагивать этот вопрос, вероятно, из страха денежных убытков.

Факты эти следующие: во-первых, учащееся в гимна­зиях юношество принудило, так сказать, своим поведением и своими отношениями дисциплины к школе учительскую корпорацию многих уже гимназий утаенное несочувствие к новой учебной системе променять на сочувствие к ней; во-вторых, то же юношество за эти последние два, три года сумело своим поведением и своим тактом умирить страст­но возбужденный против гимназий гнев многих семейств в обществе. Юношество это явилось в обществе и в свои семьи, как те умные правители в завоеванные оружием иноплеменные государства, которые мало-помалу умеют непримиримую ненависть покоренных жителей преобразо­вывать в мирное настроение покоряющегося необходимости населения.

Эти два факта имеют громадное значение в наше нынеш­нее время всеобщего сомнения и безверия во все духовное и на принципах старого времени (то есть времени до 1860 года) основанное.

К этим двум фактам присоединяется и третий. Стойкость правительства в этом деле отразилась на всех почти учебных заведениях: везде почти молодежь стала воспитываться в новом, хорошем духе после того, как зародыш этого нового духа развился в мысли о классических гимназиях.

И если наши школы, мало-помалу развиваясь и усовершенствуясь, возвратят нам нашу русскую старую добрую се­мью с детьми, любящими Бога, свое Отечество и свою семью и свой труд, – Россия спасена.

А данные, которые успела уже заявить новая школа, таковы, что на спасение России этим путем есть светлая и большая надежда!

Но, скажут нам, а то громадное количество юношей, которые в гимназиях не доходят до испытания зрелости и окон­чания гимназического курса, – оно куда девается? Не погибает ли оно навсегда? Не обречено ли оно сделаться орудием всевоз­можных негодяев и постоянно волновать умы своими жалоба­ми на испорченную жизнь?

Тема эта проповедуется многими, как умышленное оружие против классической гимназии.

Но тема эта – ложная тема, и она-то гораздо более, чем эти оплакиваемые ею юноши, способна волновать умы и под­держивать в обществе вредное их брожение.

Цифры налицо, это первое. Теперь гимназий вдвое более против того количества гимназий, которое было в старое время; теперь курс шире и строже, это правда; но несмотря на то, теперь до восьмого класса гимназии до­ходит до 20 юношей, тогда как прежде число гимназистов седьмого класса не доходило до десяти, и, невзирая на то, тогда об этих не доходящих до седьмого класса гимназий не кричали, а теперь о не доходящих до восьмого класса гимназистах кричат и плачут. Ясно, что этот плач умышлен и злонамерен.

Да и плакать теперь о них менее основания, чем тогда, ибо теперь математическое образование классических гимназий ведется так подробно и систематично, что всякий гимназист, не окончивший даже курса в гимназии, может без малейшего труда поступить в реальное училище или в любую военную гимназию с уверенностью, что он знает не хуже, чем знают со­ответствующие его возрасту ученики военных гимназий, и, во всяком случае, столько же развит, сколько ученики его возрас­та в других школах.

Здесь я кончаю свои письма.

Начав их с книги г. Кошелева о земской думе и г. Фадеева о культурном сословии, я кончил вопросом о классических гимназиях.

По-видимому, между этими тремя предметами нет никакой связи, и я очень далеко отошел от земства, которым зани­мался так долго, и от крестьянской реформы, и от духа чинов­ничества, поборовшего дух дворянства.

Да, я отошел далеко, но только по-видимому, в самом же деле я шел, сколько мне кажется, логически. Я доказал, что нам теперь без царя в голове не до зем­ской думы, не до провинциального sеlf-gоvernment, не до культурного сословия; я доказал, что духовный банкрот земства есть неизбежное последствие духовной несостоя­тельности общества; я доказал, что с той минуты, как кре­стьянская и все последующие реформы перешли в руки петербургского чиновника, вместо того, чтобы вызвать самодеятельность дворян-землевладельцев, дух древнего русского дворянства улетучился; я доказал, наконец, что вследствие того, что дворянский дух улетучился, обще­ство восприняло дух либерала-чиновника и либерала-фельетониста как жизненное руководительное начало и пришло к полному сумбуру...

Спасать надо, следовательно, общество.

Никакие законодательные меры спасать общество от сумбура не могут.

Никакие законодательные меры улетучившийся дворянский дух вернуть в общество не могут.

Последний опыт призвания уездных дворянских предводителей к какой-то должности английского шерифа слиш­ком ясно это доказал: одни предводители требуют себе жа­лованья от казны или от земства (им все равно, – лишь бы было жалованье!), другие бросили свои места, и некого из­бирать в предводители.

Следовательно, искать спасения для общества надо в других путях.

Путь этот найден и указан главой государства, Госу­дарем.

Путь этот – воспитание юношества на твердых нача­лах дисциплины и в духе нравственности и религии, с тем, чтобы это юношество внесло в общество новый дух русской жизни.

Внесет ли оно этот новый дух в жизнь русского госу­дарства – это вопрос будущего, но, во всяком случае, как ви­дите, между всеми предметами, о которых я писал, и новой системой воспитания есть связь непосредственная.