 Мы живемъ подъ знакомъ свершившейся Апостасіи. Это означаетъ конецъ Исторіи, въ ея развертываніи, Богомъ охранявшемся чрезъ Удерживающаго. Возникъ завершительный моментъ существованія видимаго міра. Подготовляетея приходъ Антихриста. Непосредственно за этимъ — Второе Пришествіе Господа нашего Іисуса Христа. Страшный Судъ. Протекавшее во времени бытіе вселенной придетъ къ своему концу. И пойдутъ оправданные въ Блаженную Вѣчность, а осужденные — въ Адъ.
Сущность Апостасіи раскрыта предъ нами въ ея одновременно, и безпредѣльномъ ужасѣ, и неизреченномъ блаженствѣ. Но отдаемъ ли мы себѣ сколько-нибудь ясный отчетъ въ томъ, что́ означаетъ конкретно Апостасія, въ своемъ развертываніи, для тѣхъ, кто стремится остаться вѣрнымъ истинному Христіанству среди живыхъ участниковъ этого страшнаго періода времени. Другими словами: что являетъ собою Апостасія для сохранившагося церковнаго сознанія?
Для того, чтобы это въ какой-то мѣрѣ себѣ уяснить, надо реально себѣ представить, что́ являетъ собою подлинное Xристіанство, самоупраздненіе котораго и составляетъ подлинное содержаніе Апостасіи.
Попытаемся это въ самыхъ общихъ чертахъ изложить.
Начнемъ съ начала.
Созданъ райскій человѣкъ, чѣмъ завершился весь процессъ созданія видимаго міра, какъ открытъ этотъ процессъ намъ Богомъ: человѣкъ — вѣнецъ видимаго міра!
Созданъ человѣкъ по образу и подобію Божію. «Образъ» есть нѣчто завершенное и неупразднимое. «Подобіе» означаетъ нѣкую способность сознанія, которая опредѣляетъ направленность воли человѣка. Наличіемъ этой способности обусловлено самое заданіе, выполненіе котораго, въ очахъ Божіихъ, должно было стать содержаніемъ райской жизни человѣка.
Дѣлати и хранити Рай — вотъ къ чему былъ призванъ райскій человѣкъ. И это — въ постоянномъ общеніи съ Богомъ! Неизреченна присвоенная изначала райскому человѣку мудрость: къ нему приводится все живое, и онъ каждому существу присваиваеть имя, тѣмъ самымъ опредѣляя его своеобразіе, и это все принимается Богомъ, какъ достойно выполненное. Высшимъ вѣдѣніемъ обладаетъ Адамъ: когда Господь приводитъ къ нему жену, онъ прозираетъ въ ней кость отъ кости и плоть отъ плоти своей, хотя былъ онъ въ глубокомъ снѣ, когда сотворяема была Ева. Тутъ же раскрываетъ онъ великую тайну брака, на всѣ будущія времена Богомъ установленную. Руководственное указаніе одно только дается свыше Адаму: запретительное! Подъ запретъ ставятся плоды древа познанія добра и зла: вкушеніе ихъ навлечетъ смерть!
Существованіе зла открыто человѣку. Но жизнь, къ которой призывается райскій человѣкъ, ничего не знаетъ внѣ превысшаго Добра. Неисчерпаемое поле дѣятельности тутъ предъ нимъ открывается, ибо все живое поставлено подъ власть человѣка, и это подъ непосредственнымъ Божіимъ руководствомъ, въ постоянномъ съ Нимъ общеніи. Оставляется мѣсто и для личной жизни человѣка, исполненной радостей несказанныхъ — тѣснѣйшей, и физической и духовной, близости исполненная семейная жизнь, тоже окормляемая Богомъ...
Одно обстоятельство подчеркнемъ: жизнь райскихъ людей, исполненная такого Свѣта, что и на мысль не можетъ придти что-то лучшее, насыщена дѣланіемъ. Какъ соблазнъ, готовый все погубить, отводится, подъ страхомъ страшной кары, познаніе, не только не вытекающее изъ райской жизни, а ей чуждое и даже враждебное. Господь какъ бы говоритъ человѣку: тебѣ открытъ рай во всемъ многообразіи присущихъ ему радостей и въ непосредственномъ общеніи со Мною — отдайся этому всецѣло; отдайся раю цѣломудренно! Иначе — гибель!
Такъ должна была начаться райская жизнь первозданныхъ человѣковъ, имѣвшая своимъ заданіемъ привести человѣчество къ Вѣчному Блаженству. Должна была начаться! И... не началась!
Не загорѣлась въ первозданномъ человѣкѣ ревность въ отношеніи открывавшейся передъ нимъ райской жизни, и не завладѣла его сознаніемъ всецѣло радость общенія съ Богомъ. Напротивъ! Не только не вызвала въ его сознаніи даже малѣйшаго колебанія мысль о намѣренномъ прикосновеніи къ злу — и это вопреки нарочитому запрету, Богомъ наложенному! Заставила забыть о раѣ, самая возможность познанія чего-то раю абсолютно враждебнаго... И такъ вышло, что райскій человѣкъ не успѣлъ даже вступить въ райскую жизнь: приведенная къ нему Богомъ подруга его жизни, сама безъ всякаго сопротивленія отдавшаяся дьяволу, безъ всякаго труда привлекла и мужа къ нарушенію ею уже нарушеннаго Божія запрета...
Такъ явилъ первозданный человѣкъ свою полнѣйшую духовную несостоятельность: не мѣсто ему былъ рай! И какъ то само собою, совершенно естественно, переключился онъ на уже сознательно усвоенное, какъ бы нормальное умоначетаніе грѣхомъ проникнутаго человѣка. Точно изъ чужого міра попадалъ человѣкъ въ свой! Чрезвычайно поучителенъ въ изображеніи акта его паденія самый характеръ мгновеннаго измѣненія внутренняго человѣка, въ самый моментъ уклоненія отъ всецѣлой волевой устремленности къ Богу. Когда Ева, въ своемъ самочиніи, отъ Бога отводящемъ и даже мужа изъ сознанія вытѣснявшемъ, подняла глаза къ запретнымъ плодамъ — что́ увидѣла она? Вспомнимъ предварительно, какъ изобразилъ впослѣдствіи зло міра сего св. Іоаннъ Богословъ: «Не любите міра, ни яже въ мірѣ: аще кто любитъ міръ, нѣтъ любве Отчи въ немъ: яко все, еже въ мірѣ, похоть плотская и похоть очима и гордость житейская, нѣсть отъ Отца, но отъ міра есть» (1 Іоан. 2, 15-16) Въ краткой формулѣ тутъ выражена сущность сознательнаго предпочтенія Богу міра. И эта же формула, въ нѣсколько другихъ выраженіяхъ, опредѣляла состояніе духа Евы, когда, пріявъ слова дьявола, устремила она взоръ на запретные плоды: «И видѣ жена, яко добро древо въ снѣдь и яко угодно очима видѣти и красно есть еже разумѣти, и вземше отъ плода яде». Трехсоставная похоть міра, точно разбуженная отъ сна, властно, въ своей неотразимой привлекательности, мгновенно укрѣпилась въ ея сознаніи при первомъ же взглядѣ на запретный плодъ. Для мужа же достаточно было того, что жена вкусила отъ плода — съ этой утонченной формѣ соблазнъ безъ малѣйшаго сопротивленія, точно во своя си, вошелъ въ его душу: «и даде мужу своему съ собою, и ядоста».
Мгновенно совершилось перерожденіе духовное! И это какъ? Точно освободились они отъ чего-то, имъ искусственно навязаннаго — и пришли въ себя! И отверзошася очи обѣма и разумѣша яко нази бѣша. Исчезла свѣтлая радость Богообщенія. Прячется отъ Бога любимое твореніе Его, мірозданіе увѣнчавшее! «И услышаста гласъ Господа Бога ходяща въ раи популудни: скрыстася Адамъ же и жена его отъ лица Господа Бога посредѣ древа райскаго». Не просто райская направленность воли исчезла — самое существо сознанія измѣнилось! Тотъ, кто только что пророческую прозорливость являлъ, теперь прячется отъ вездѣсущаго и всевѣдущаго Бога! Больше того: Ложь вошла въ сознаніе Адама! Въ отвѣтъ на зовъ Господа онъ ссылается на свою наготу, тогда какъ явно нѣчто большее гнало его отъ Господа. И тутъ же переходитъ къ хулѣ: въ самооправданіи переноситъ онъ вину на Господа: «Жена, юже далъ еси со мною, та ми даде отъ древа и ядохъ». Та же ссылается на змія. Раскаянія нѣтъ! И показательно: соблазнъ пришелъ отъ жены, но въ самооправданіи на первомъ мѣстѣ — мужъ! Въ немъ прочно утверждается зло! И это не какъ нѣчто внѣшне примѣшавшееся, а какъ органическая природа сознанія, грѣхомъ пронизаннаго до самаго дна глубочайшаго...
Такъ въ одно мгновеніе возникъ въ атмосферѣ рая, ставъ не отмѣнимой реальностью, міръ, во злѣ лежащій. Созданная для рая человѣческая чета явила его въ существѣ своемъ, стоило лишь поставить ее лицомъ къ лицу передъ обликомъ міра, во злѣ лежащаго. Не рай Богообщенія, а этотъ самый во злѣ лежащій, видимый міръ! И уже подвигомъ, превыщающимъ силы челозѣка, становится обрѣтеніе самой возможности, самой способности, самаго даже желанія отвлечься отъ «земного», въ его множественной цѣлостности, чтобы, преодолѣвъ «міръ», вступить, хотя бы по началу въ самой малой мѣрѣ, въ длящееся общеніе съ Богомъ...
И что оказалось той реальностью человѣческаго сознанія, которая мгновенно, съ роковой неотвратимостью, лишила человѣка его райской качественности? Страстная, въ немъ таящаяся, жажда «познать» то, что завѣдомо было не только внѣ Бога, но и противъ Бога! Такъ началъ свое бытіе видимый міръ въ его, явленной потомъ всей исторіей человѣчества, сущности. Въ немъ, то есть, въ процессѣ преодолѣнія и отверженія его, и должна была быть отнынѣ осуществляема та задача, которая оказалась недоступной райскому человѣку! Тѣмъ обозначилось, какой несказанной силы перерожденіе требовалось отъ человѣка. Вѣдь не райскій человѣкъ, на порогѣ рая стоящій, долженъ быть въ мірѣ, во злѣ лежащемъ, возстановленъ а созданъ долженъ быть тотъ человѣкъ, который былъ бы способенъ вступить въ Блаженную Вѣчность, пройдя и тотъ путь духовнаго совершенствованія, который имѣлъ пройти райскій человѣкъ!
Только осознавъ всю не просто неизреченную трудность, а абсолютную невозможность такого перерожденія человѣка, которое бы сдѣлало его изъ всецѣло земного всецѣло небеснымъ, можно дать себѣ ясный отчетъ какъ въ томъ, что для этого потребно было величайшее чудо, такъ и въ подлинной сущности Искупительной Жертвы, принесенной Богочеловѣкомъ. Вѣдь отъ кого была принята Крестная Смерть Господомъ нашимъ Іисусомъ Христомъ, если не отъ потомковъ той человѣческой четы, которая отвергла райское бытіе, явивъ себя органически принадлежащей тому бытію, которому органически присущъ грѣхъ. Отвергнуться себя, въ своей органической принадлежности къ роду человѣческому, пронизанному грѣховностью, вотъ что́ надо было сдѣлать, чтобы примириться съ Богомъ! И какъ это могло быть осуществлено, если не въ пріобщеніи къ Крестной Смерти Господа нашего Іисуса Христа, вочеловѣчившагося именно для того, чтобы привести къ Богу людей, истинно къ Нему устремленныхъ, всецѣло и безвозвратно? И такъ попущено было промыслительно міру, во злѣ лежащему, сотворить Распятіе Христово. Такъ открыта была возможность людямъ восходить на Кресть вслѣдъ за Христомъ, тѣмъ совершая свое спасеніе: въ таинствѣ Евхаристіи зоветъ Церковь каждаго человѣка пріобщаться къ Искупительной Жертвѣ Христа Бога, свободной своей волей отвергая мірѣ, во злѣ лежащій, и тѣмъ примиряясь съ Богомъ.
И такъ положено было содѣвать отборъ спасающихся — до Страшнаго Суда, имѣющаго быть предвареннымъ страшньшъ временемъ т. н. Апостасіи, когда смѣнится осуществлявшійся въ рамкахъ принципіально разобщительнаго сосуществованія Добра и Зла отборъ, съ неустанной помощью Церкви, спасающихся, — сосуществованіемъ Добра и Зла, принципіально примирительнымъ, сохраняющимъ путь спасенія только въ формѣ полнаго отчужденія отъ всего, въ его цѣломъ, погрязающаго въ предъ-Антихристовомъ нечестіи міра. На предѣльно-жуткомъ фонѣ этого уже вступившаго въ силу завершительнаго періода существованія видимаго міра и представимъ себѣ спасительную азбуку Христіанства.
Что знаетъ человѣкъ о Богѣ? Только то, что Самимъ Богомъ ему открывается. Какъ это происходитъ? Чрезъ волевую устремленность человѣка къ Богу — будь то въ личной молитвѣ, будь то въ общественномъ Богослуженіи, въ которомъ несмѣтныя сокровища Богопознанія заключены, будь то въ Богомысліи, какъ замкнутомъ, такъ и совмѣстномъ. Оно ни въ какихъ формахъ никому не возбранено. Открыта каждому спасительная возможность погруженія въ бездну благодатную того Богомыслія, которому предавались Святые Отцы и которое въ разныхъ формахъ хранится Церковью. Не возбранено нарочитое въ Богомысліи самоутвержденіе, получающее характеръ нѣкой примитивной «профессіональности», — напротивъ! Въ житіи св. Іоанна Дамаскина находимъ описаніе одного инока, по имени Космы, выкупленнаго изъ плѣна отцомъ Іоанна. У Димитрія Ростовскаго находимъ слѣдующій плачъ его, въ толпѣ рабовъ пребывающаго: «Инокъ есмь, обаче имамъ веліе премудрости богатство, имже отъ юности моея съ помощію Божіею много трудящися обогатихся: проидохъ бо всякую человѣческую премудрость. Риторики и Діалектики изучихся, Філософію, юже Стагіріта и Арістоновъ сынъ предаша, добрѣ познахъ, землемѣрію и мусикійстѣй хитрости навыкохъ, небесному движенію и теченію звѣздъ довольно поучихся, да отъ твари толикую доброту имущія, и толико премудрѣ устроенныя, пріиду въ яснѣйшее познаніе Самаго Творца: послѣди же и Богословіи отъ Греческихъ и Римскихъ Ѳеологовъ правосложенная таинства совершенно увѣдахъ. Толикія же дары самъ имѣя, не даровахъ я никомуже... не сущу времени, ни ученику: мню бо, яко и азъ здѣ отъ Агарянскаго меча умру, и явлюся предъ Господемъ моимъ яко древо неплодно, и рабъ скрывый въ землю талантъ господина своего: о семъ убо рыдаю и плачу...»
Но при всѣхъ условіяхъ, будь то изощренная ученость, будь то безхитростная, дѣтски наивная, обращенность къ Богу, — отъ Бога обрѣтаетъ душа все, что способна она пріять въ свое сознаніе о Немъ. И именно поэтому познаніе Бога истинное, каковымъ оно дается въ Церкви — однозначно! Догматомъ называемъ мы самое основное, что становится извѣстнымъ о Богѣ. Могутъ святые отцы много усилій употреблять на то, чтобы точно и ясно догматъ формулировать. Но ни въ какой мѣрѣ догматъ не становится твореніемъ чьего-либо богословскаго генія. Догматъ не самостоятельная человѣческая мысль о Богѣ, а лишь усвоенное человѣческой мыслью знаніе о Богѣ, Самимъ Богомъ чрезъ Церковь міру открытое и возвѣщенное.
Радикальное различіе существуетъ между научнымъ познаніемъ и богословскимъ вѣдѣніемъ: Истина, являющаяся недостижимымъ идеаломъ для науки, для богословія является исходнымъ его существомъ! Богомъ открытая то Истина! Ее всецѣло освоить, не въ чемъ не погрѣшивъ противъ нея — вотъ единственная задача «науки» Богословія.
Повторяемъ: никакого «творчества» тутъ нѣтъ! Догматъ — данъ! Онъ неизмѣненъ, какъ Истина цѣлокупная. Нѣтъ никакихъ «достиженій», нѣтъ никакого «развитія», никакихъ «исканій», никакихъ «домысловъ». Нѣтъ ничего того, что свойственно наукѣ, сохраняющей притомъ, если она честна, сознаніе неизбывной неполноты достигнутаго. Наука всегда въ движеніи! И богословіе раждаетъ движеніе, но совершенно другого типа. Догматъ даетъ уму человѣка не отвлеченное знаніе. Онъ, какъ свыше обрѣтенная Истина, проникаетъ въ самое существо человѣка и приводитъ въ движеніе весь составъ человѣка. Догматъ, усвоенный человѣкомъ, становится его жизнью! Не дѣло богословія, какъ такового, творить эту имъ вызванную жизнь дальше, но если богословіе не является для даннаго человѣка холодной книжностью, тѣмъ раскрывая его, какъ человѣка далекаго отъ Церкви, оно входитъ въ душу человѣка, опредѣляя т. н. «внутренняго» человѣка. Такъ обращается жизнь въ подвигъ жизни. Ивъ этомъ смыслѣ довѣрчивое уразумѣніе Вѣчной Истины, открываемой человѣку Церковью, если лишь порогъ, черезъ который онъ переступаетъ, проникая въ самыя нѣдра Церкви. Безбрежныя перспективы разнообразнѣйшаго дѣланія открываются такъ человѣку. То — совсѣмъ особенная жизнь, еще земная, но являющая собою подготовленіе къ Жизни Вѣчной. То — въ какомъ-то смыслѣ уже и предвареніе Жизни Вѣчной...
Чтобы уяснить себѣ, какъ Богопознаніе, если оно не внѣшнее не холодное, не показное, не формальное и книжное, естественно и необходимо превращается въ содержаніе жизни, надо понять, что познаніе Бога, живое, дается Вѣрою, а никакъ не оно даетъ Вѣру. «Вѣрую, чтобы познать», восклицалъ Тертулліанъ.
«Вѣрую...» Въ этомъ словѣ содержится вся сущность нашего Богоподобія. Не «вѣрю», а именно «вѣрую»! Когда мы говоримъ: «вѣрю», мы выражаемъ довѣріе къ истинности того, что: намъ кто сообщаетъ. Вѣримъ мы чужому знанію, чужому опыту. «Вѣрую» же я въ то, что вообще недоступно ничьему человѣческому опыту, ничьему человѣческому знанію. Вѣрую я въ то, что открывается мнѣ, какъ человѣку, Богомъ. Вѣровать — значитъ не узнавать о существованіи Бога, а воспринимать Бога, всѣмъ своимъ существомъ устремляясь къ Нему. Вѣровать, значитъ имѣть Бога въ своемъ сердцѣ, которое недаромъ еще ветхозавѣтный мудрецъ называлъ «исходищемъ живота», то есть источникомъ жизни (Прит. 4, 23).
Вѣра, какъ источникъ общенія съ Богомъ, присуща каждому человѣку. Это можетъ быть предѣльно слабое мерцаніе свѣта въ сердцѣ самаго примитивнаго человѣка. Это можетъ быть яркимъ пламенемъ, вздымающимся въ неизреченныя высоты. Но это не есть опознаніе Бога, какъ таковое. Это есть молитвенно-волевое устремленіе къ Богу чрезъ которое, естественно и необходимо, обрѣтается, въ той или иной мѣрѣ, и познаніе Бога. Но это, опять-таки, не въ отвлеченномъ смыслѣ, а въ смыслѣ конкретнаго сближенія съ Богомъ, а тѣмъ самымъ и лучшаго Его уразумѣнія. Это есть постиженіе Бога. Пусть оно никогда не можетъ стать исчерпывающимъ, до предѣльнаго конца доходящимъ — самая мысль о такомъ постиженіи Бога можетъ придти на умъ только человѣку уже отъ Бога отчудившемуся, или еще Бога не осознавшему. Но это есть углубленіе своего Богопознанія, въ смыслѣ, конечно, и постиженія Бога. Такое Богопознаніе, въ непосредственно молитвенномъ общеніи съ Нимъ обрѣтаемое — мѣры не имѣетъ, будучи способно доходить до высотъ, не поддающихся выраженію ни на какомъ человѣческомъ языкѣ, никакими человѣческими словами. Неизмѣнно, однако, остается Богъ такимъ, какимъ Его обозначаетъ тайная, Евхаристическая молитва священника: «Ты еси Богъ неизреченъ недовѣдомъ, невидимъ, непостижимъ». И чѣмъ ближе становится, человѣку Богъ, тѣмъ съ большей силой ощущаетъ этотъ человѣкъ Его непостижимость, какъ и свое предъ Нимъ ничтожество.
Нѣтъ запрета осмысливать свое общеніе съ Богомъ, тѣмъ пріобрѣтая нѣкое, какъ бы въ систему облекаемое познаніе Бога — это и есть, въ формальномъ смыслѣ, «Богословіе». Это упорядочиваетъ обрѣтаемое всѣми нами въ Церкви познаніе Бога. Но не это приближаетъ къ намъ Бога, а сердечное устремленіе къ Нему. Ничего извнѣ намъ для этого не нужно, какъ нѣтъ и нарочитой нужды въ специфической работѣ отвлеченной мысли. Форма дѣйствительнаго и дѣйственнаго общенія съ Богомъ есть молитва. Только молитва! Молитвенно углубляясь въ себя, мы познаемъ Бога. Въ этомъ смыслъ словъ Господа: «Царствіе Божіе внутрь васъ есть». Осознаніе себя въ своемъ молитвенномъ общеніи съ Богомъ есть путь къ все большему познанію Бога, къ все большему проникновенію въ Бога. Именно это имѣютъ ввиду многія изреченія святыхъ отцовъ, какъ напримѣръ: «Кто познаетъ самаго себя, тотъ познаетъ Бога» (св. Климентъ Александрійскій); «Не впадай въ безнадежность, полагая, что невозможно узидѣть желаемое. Ибо въ тебѣ самомъ вмѣстимая мѣра познанія Бога» (св. Григорій Нисскій); «Точное наблюденіе себя самого дастъ тебѣ достаточное руководство къ познанію Бога» (св. Василій Великій); «Путь къ Богу не такъ далекъ отъ насъ... Богъ не внѣ насъ, но въ насъ самихъ» (св. Аѳанасій Великій). Апостолъ въ посланій къ римлянамъ вспоминаетъ Второзаконіе (30, 14): «Близъ ти глаголъ есть, во устѣхъ твоихъ и въ сердцѣ твоемъ, сирѣчь глаголъ вѣры, его же проповѣдуемъ».
Твердо помнить надо одно: въ общеніи съ Богомъ основа всего молитва, чрезъ нее только и непосредственно возникаетъ, чрезъ нее только и привычно возстанавливается общеніе съ Богомъ. И въ этомъ лишь общеніи источникъ познанія Бога! Устремленіе къ познанію Бога законно, но не оно, какъ таковое, раждаетъ общеніе съ Богомъ: оно само вытекаетъ изъ факта этого общенія!
Отсюда возникаетъ одно положеніе исключительной важности, а именно пониманіе того, что познаніе Бога, получающее свое выраженіе въ Богословіи, не есть чье-то личное или даже нѣкое коллективное достиженіе, обрѣтаемое въ процессѣ интеллектуальной, особо квалифицированной, работы, имѣющей что-то общее съ «наукой», какъ таковой. Свое законное мѣсто обрѣтаетъ и интеллектуальная качественность въ дѣлѣ опознанія Бога. Но существомъ, единственнымъ, этого опознанія является опытъ молитвеннаго общенія съ Богомъ. И такое Богопознаніе не искусственно согласуется, а является предметно однозначнымъ въ своемъ существѣ: предъ нами откровеніе Единаго Бога, являемое Имъ въ итогѣ молитвенной устремленности всѣхъ вѣрующихъ къ Нему, Единому Богу.
Спору нѣтъ: каждое обращеніе къ Богу естъ совершенно индивидуальное и потому неповторимое въ своей тождественности, нѣчто однократное. Но именно потому, что Богъ единъ и что Онъ есть Истина, Богопознаніе открывается всѣмъ однозначно. Такъ именно и возникаетъ общее, для всѣхъ одинаковое, познаніе Бога и Его свойствъ.
|
