Шестого августа (по старому стилю) этого года (1927—Ред.) в жизни Русской Церкви совершилось большое событие.

Заместитель Патриаршего Местоблюстителя, митр. Сергий, вместе с, так называемым, «Временным Патриаршим Синодом», опубликовал «Обращение ко всем чадам Русской Церкви».

За последние 10 лет не было документа, который бы рассчитывал иметь такое значение в церковной жизни, на какое претендует сие «Обращение».

При первом знакомстве с этим документом, возникает мысль сопоставить его с обращениями к народу ныне покойного Патр. Тихона. Однако, эти последние не претендовали на то значение, на которое претендует обращение. Надо сказать, что послания Патриарха, хотя и были обращены к народу, но всегда носили личный характер. В них Святейший говорил о своих ошибках, о своих взглядах, о своих намерениях. Он один нёс ответственность за свои слова. Не предполагалось, что кто-нибудь другой будет вынужден этими актами к составлению подобных же актов, к каким-либо действиям.

Совсем иначе обстоит дело с декларацией митр. Сергия. Как видно из неё, она неразрывно связана с, так называемой, «легализацией», она является только первым актом, сделанным в центре, которым неизбежно должны последовать соответственные действия на местах—во всех уголках Русской Церкви.

«Мы надеемся,—говорится в декларации,—что легализация постепенно распространится и на низшее наше церковное управление—епархиальное, уездное ит.д.».

Итак, митр. Сергий начал со своими помощниками дело, которое должно вызвать активность всех клеточек церковного организма. Он легализировался, конечно, на условиях издания своей декларации. С роковой необходимостью отсюда следует вывод: все клеточки церковного организма, если только они хотят быть в единстве с центральным органом церковной власти, должны тоже легализироваться и, конечно, на тех же условиях.

Значит, своим деянием митр. Сергий принимает на себя обязательство за всех членов Русской Церкви, ставит нас в необходимость не только прослушать его послание, как слушали мы прежде послания Патриарха, но он вынуждает нас или решительно встать на тот путь, которым идёт он сам — путь легализации и декларации, или же встать на путь разделения с ним, со всеми вытекающими отсюда церковными и политическими последствиями. Вот какую важность, какое значение имеет декларация.

Когда мы видим перед собою документ, принимающий на себя обязательство за целую организацию, первый вопрос, возникающий в нашем сознании, это вопрос о том, уполномочены ли нравственно и юридически лица, подписавшие документ—говорить от имени всей организации?

При нормальных условиях, Русскую Поместную Церковь возглавляет Патриарх. Однако, по смыслу церковных законоположений о Патриаршестве, установленных Московским Собором 1918г., и Патриарх не является единодержавным правителем Церкви и полномочным выразителем Её голоса. Он действует в неразрывном союзе с выборными Собором органами—Священным Синодом и Высшим Церковным Советом. По существеннейшим же вопросам он может принимать решения только совместно с Собором. Ясно, словом, что Патриарх обязан решать важнейшие вопросы церковной жизни, считаясь с общецерковным мнением, а прежде всего со всем епископатом Русской Церкви. Так обстояло бы дело, если бы во главе Русской Церкви стоял всенародно выбранный Патриарх.

Но кто такой митр. Сергий?

Митр. Сергий—заместитель Местоблюстителя Патриарха, который, хотя и отделён от нас тысячами вёрст и стеною своего заточения, однако, благодарение Богу, ещё жив, является ответственным за Русскую Церковь перед Богом святителем и поминается во всех храмах Русской Церкви.

Говорят, ещё недавно, полушутя, митр.Сергий говорил о себе, что он—только «сторож» в Русской Церкви. Принадлежат ли эти слова митр. Сергию или нет, но они хорошо характеризуют то положение, которое ему по праву должно принадлежать в церковном строительстве.

Раз Местоблюститель жив, то естественно, его заместитель не может без соглашения с ним предпринимать никаких существенных решений, а должен только охранять и поддерживать существующий церковный порядок от всяких опасных опытов и уклонений от твёрдо намеченного пути.

Митр.Сергий, «сторож» Русской Церкви, не имеет права без санкции митр. Петра и сонма русских иерархов, и находящихся на свободе, и разбросанных по местам ссылок, декларировать и предпринимать ответственные решения, которые должны в дальнейшем определить жизнь церковного организма в каждой его клеточке.

Наличие при митр. Сергии, так называемого, Временного Синода не изменяет положения. Синод митр. Сергия организован совершенно не так, как предполагают постановления Московского Собора 1918г.. Он не избран соборно, не уполномочен епископами, и потому не может считаться представительством епископата при митр. Сергии. Он составлен самим митрополитом и является, собственно говоря, как бы его личной канцелярией, частным совещанием при нём. Кстати сказать, ведь даже и самая конституция Синода приписывает ему исключительно личный характер: с прекращением почему-либо полномочий митр.Сергия, автоматически падают и полномочия Синода.

Всё это говорит за то, что поскольку заместитель Местоблюстителя декларирует от лица всей Церкви и предпринимает ответственнейшие решения без согласия Местоблюстителя и сонма епископов,—он явно выходит из пределов своих полномочий.

Переговоры с митр. Петром и со всем русским епископатом несомненно должны были быть выдвинуты митр. Сергием, как предварительные условия возможности для него всяких ответственных выступлений.

Но дело обстоит еще хуже. Митр.Сергий действует не только без согласия епископата, но явно вопреки его воле. Кто в курсе трагической русской церковной жизни последних лет и кто внимательно вчитается в текст декларации, тот, конечно, увидит, что темы, о которых говорит декларация, вовсе не новы. Перед нами «пресловутые вопросы», по поводу которых в течение последних лет предлагали высказываться представители власти и ответственным руководителям церковной жизни, и рядовым работникам на ниве церковной, как единолично, так и коллективно.

Это четыре вопроса: об отношении к Советской власти, об отношении к заграничному духовенству, главное, об отношении к ссыльным и «нелегальным» епископам и, наконец, вопрос о форме церковного высшего управления в связи с автокефалией. Они именно и трактуются в декларации.

Множество епископов, а также и других церковных деятелей, определённо высказывались по поводу этих вопросов и вовсе не в духе декларации митр.Сергия. Митр. Сергий не может не знать об этом. Перед его глазами декларация Соловецких узников, которую можно считать наиболее полным и обоснованным выражением тех точек зрения, на которых стоит епископат и лучшая часть духовенства Русской Церкви.

Правда, отдельными группами духовенства, в отдельных епархиях делались попытки издания деклараций, приближающихся по духу к тому, что мы видим в «Обращении». Но эти попытки вызывали всегда наружное негодование и в среде епископата, и в среде влиятельнейшего духовенства. Они считались равносильными переходу в обновленчество и быстро ликвидировались с позором для тех, кто их предпринимал.

Митр. Сергий не может, следовательно, ссылаться на незнание воли епископата, на то, что трудно услышать его голос. Нет, голос этот звучал неоднократно и громко, и кто не считается с ним, тот делает это, конечно, не потому, что не знает, а потому, что не хочет. Митр.Сергий не хочет считаться с убеждениями своих собратьев-епископов, томящихся за эти убеждения в тяжёлых изгнаниях.

Декларация говорит о самых больных и самых страшных вопросах нашего церковного бытия.

Откуда тот ужас, тот кошмар, в котором мы изнемогаем вот уже столько лет? Где причина того, что Церковь, официально признанная законодательством имеющей право на свободное существование, находится в положении совершенного бесправия, в состоянии «нелегальности»?

Кто виноват в том, что наши святители умирают в холоде тундр и в сыпучих песках пустынь? Лучшие представители духовенства большее время проводят в тюрьме, чем у себя дома. Наши обители уничтожаются, останки святых оскорбляются, и мы не имеем возможности совершать молитвословий, так как наши храмы переданы отступникам. Где причина этого?

Декларация дает на это определенный ответ. Митрополит говорит о принятой им на себя трудной задаче—поставить Церковь на путь легального существования. И по его словам, мешать осуществлению этой задачи «может лишь то, что мешало и в первые годы Советской власти устроению церковной жизни на началах лояльности. Это—недостаточное сознание всей серьезности совершившегося в нашей стране». «Настроение известных церковных кругов,—читаем мы дальше,—выражавшееся, конечно, и в словах, и в делах, и навлекавшее подозрение Советской власти, тормозило и усилия Святейшего Патриарха установить мирное отношение Церкви с Советским правительством».

Всюду декларация противопоставляет это нелояльное прошлое—лояльному будущему, которое будет выражено в делах.

Так вот истинная причина наших неописуемых церковных бедствий. Она в нас самих,—в нашей нелояльности. Это причина единственная, которую подчёркивает митр. Сергий.

Но, указание митр. Сергия не ново. Мы не раз слышали его и от представителей власти, и от наших церковных врагов—обновленцев всех видов, которые обвиняли нас в нелояльности и преступности.

Но мы называли это обвинение клеветой. Мы говорили, что оно не может быть подтверждено фактами. Мы указывали на то, что за все эти годы среди фигурировавших на судах политических преступников против Советской власти—не было видно представителей духовенства.

Мы обращали внимание на то, что за все эти годы все нарушения закона об отделении Церкви от государства, все отобрания храмов, все кощунственные осквернения святынь, все оскорбления и глумления духовенство встречало гробовым молчанием.

Где «слова и дела» наши, где наше реальное преступление? Так говорили мы нашим обвинителям.

Но что скажем мы, когда управляющий нами святитель сам произносит нам страшный приговор, сам говорит о «словах и делах»? Не ставят ли эти слова чёрный крест над всеми невыразимыми страданиями, пережитыми Церковью за последние годы, над всей Её героической борьбой за самосохранение? Не объявляет ли он весь подвиг Церкви—преступлением?

И как прочитают эти слова те, кто изнемогает теперь в далеком изгнании? Что почувствуют они, увидев обвинителя в лице своего ответственнейшего собрата, и не сорвется ли страшное слово «клевета» у них в ответ ему? Не покажется ли им, что даже покой усопших тревожит этот приговор, подписавших декларацию, епископов?

В своей декларации митр. Сергий говорит не только о прошлом, но также о настоящем и будущем: не только о том, что было, но и о том, что должно быть. Нелояльности прошлого противопоставляет он лояльнось настоящего и будущего. По его словам, теперь «наша Патриархия решительно и бесповоротно становится на путь лояльности». Он указывает, что теперь «нужно не на словах, а на деле показать», что мы можем быть «верными гражданами Советского Союза, лояльными к Советской власти». Но, каково же должно быть это «дело»?

Указания, на этот счет, декларации—противоречивы. С одной стороны, декларация как-будто бы требует того, на что духовенство и церковные люди с чистой совестью соглашались в течение всех этих лет—полной аполитичности, решительного отграничения храмовой и церковной жизни от политической работы и политических симпатий.

Говоря о людях, настроенных политически оппозиционно к существующему порядку, митрополит предлагает им, «оставив свои политические симпатии дома, приносить в Церковь только веру и работать с нами только во имя веры». Такое требование, которое представляется по существу законным, тем не менее оказывается односторонним, потому что оно обращается не ко всем вообще членам Православной Церкви, а только к людям определённых политических настроений.

Но, этого мало. Наряду с требованием отказа от одних политических настроений, декларация определённо предлагает нам запастись другими. Наш долг оказывается не только в том, чтобы отказаться от оппозиционных настроений к власти во время нашей церковной работы, «наш долг в том, чтобы обнаружить солидарность с этой властью...» «Мы должны, —говорит декларация,— показать, что мы... с нашим правительством».

Испытывать определённые политические настроения—наш долг. «Мы должны сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой—наши радости, а неудачи—наши неудачи. Всякий удар, направленный в Союз: будь то война, бойкот, какое-нибудь общественное бедствие, или просто убийство из-за угла, подобное Варшавскому, сознается нами, как удар, направленный в нас». Здесь декларация вводит нас в водоворот определённых политических оценок. Только и здесь наблюдается робкая недоговорённость. Всё должно иметь определённую логику— политика, так политика.

Отождествление себя с правительственным аппаратом с логической неизбежностью должно быть доведено до конца. Раз в вопросах внешней политики (из области которой берёт митрополит свои примеры), мы должны занять определённую позицию, то не та же ли позиция, не то же ли отождествление себя с властью («показать, что мы с нашим правительством»)—обязательны для нас и в вопросах политики внутренней?

Не становится ли, таким образом, «сторож Русской Церкви»—сторожем Советского аппарата и не превращается ли сонм служителей Церкви в послушную и безответную армию «явных и тайных» сотрудников власти?

И как тогда должны будут реагировать церковные люди на такие факты внутренней советской политики,—как поругание святынь, отобрание храмов, разрушение обителей?

Об этом ничего не говорит митр. Сергий со своими собратьями.

Он настроен чрезвычайно оптимистически по отношению к переживаемому моменту. По поводу предполагающейся легализации он предлагает выразить «всенародно нашу благодарность Советскому правительству за такое внимание к нуждам православного населения...».

В чём же «внимание» правительства и за что ему наша благодарность? Пока мы знаем один факт: митр.Сергий и члены Синода имеют возможность заседать в Москве и составлять декларацию.

Они в Москве...

Но, Первосвятитель Русской Православной Церкви—митр. Петр, вот уже не первый год без суда обречён на страшное томительное заключение!

Они в Москве...

Но, митр.Кирилл, потерявший счёт годам своего изгнания, на которое он был обречён без суда, находится ныне, если он еще жив, на много сот верст за пределами полярного круга!

Митр.Арсений, поименованный среди членов Синода, не может приехать в Москву и в пустынях Туркестана, по его словам, готовится к вечному покою.

И многочисленный сонм Русских святителей совершает свой страдальческий путь между жизнью и смертью в условиях невероятного ужаса.

За что благодарить?

За эти неисчислимые страдания последних лет? За храмы, попираемые отступниками? За то, что погасла лампада преп. Сергия? За то, что драгоценные для миллионов верующих останки преп. Серафима, а ещё раньше, останки святителей: Феодосия, Митрофана, Тихона, Иоасафа—подверглись неимоверному кощунству? За то, что замолчали колокола Кремля, и закрылась дорога к Московским святителям? За то, что Печерские угодники и Лавра Печерская в руках у нечестивых? За то, что северная наша обитель (Соловки) стала местом непрекращающихся страданий? За эти мучения? За кровь митр.Вениамина и других убиенных святителей?

За что?

Однако, важно, одно нужно знать: верит ли митр. Сергий, верят ли все те, кто с ним, тому, что они говорят и пишут? Ещё недавно он говорил и писал совсем иначе. Ещё в прошлом (1926) году он разослал всем пастырям и чадам Церкви проект декларации, совсем иной, где политическая лояльность декларировалась рядом с определённо подчёркнутой противоположностью основных принципов мировоззрения.

Когда же был искренен митр. Сергий?

Что случилось за этот год, и почему изменились тон и содержание его обращений?

Вступительная статья, предваряющая в «Известиях» декларацию, говорит о вынужденном «перекрашивании» долго упорствовавших «тихоновцев» в «советские цвета». Она противополагает им «дальновидную часть духовенства», ещё в 1922г. вступившую на этот путь, т.е.—обновленцев и живоцерковников. Статья эта, таким образом, определённо считает путь митр.Сергия проторённой дорогой обновленчества.

Для нас же важен один вопрос: мог ли бы митр. Сергий перед Крестом и Евангелием присягнуть, что то, что он пишет в декларации, включительно до «благодарности», есть действительно голос его убеждений, свидетельство его неустрашённой и чистой пастырской совести?

Мы убеждены и утверждаем, что митр.Сергий и его собратия не могли бы сделать этого без клятвопреступления.

А может ли кто-нибудь от лица Церкви, с высоты церковного амвона возвещать то, в чём он не мог бы присягнуть, как совершенной истине?

Великий русский писатель Достоевский говорил когда-то об иноках русских: «Образ Христов хранят пока в уединении своём благолепно и неискажённо, в чистоте Правды Божией от древнейших отцов, апостолов и мучеников, и когда надо будет—явят Его поколебавшейся правде мира. Сия мысль великая. От востока звезда сия воссияет».

Правда мира поколебалась.

Ложь стала законом и основанием человеческой жизни.

Слово человеческое утратило всякую связь с Истиной, с Предвечным Словом, потеряло всякое право на доверие и уважение. Люди потеряли веру друг в друга и потонули в океане неискренности, лицемерия и фальши. Но среди этой стихии всеобщего растления, ограждённая скалой мученичества и исповедничества, стояла Церковь, как Столп и Утверждение Истины.

Изолгавшиеся и истомившиеся в своей лжи люди знали, что есть место, куда не могут захлестнуть мутные волны неправды, есть Престол, на котором Сама Истина утверждает своё Царство, и где слова звучат не как фальшивая, не имеющая ценности медяшка, но как чистое золото.

Не от того ли потянулось к Церкви за последние годы столько охваченных трепетом веры, сердец, которые до этого были отделены от Неё долгими годами равнодушия и неверия?

Что же скажут они? Что они почувствуют, когда и оттуда, с высоты последнего прибежища отвергнутой миром правды, с высоты амвона зазвучат слова лицемерия, человекоугодничества и клеветы?

Не покажется ли им, что ложь торжествует свою конечную победу над миром, и что там, где мерцал для них светом невечерним Образ воплощённой Истины, смеётся в отвратительной гримасе личина отца лжи?

Одно из двух:или, действительно, Церковь Непорочная и Чистая Невеста Христова—есть Царство Истины, и тогда Истина—это воздух, без которого мы не можем дышать, или же Она, как и весь лежащий во зле мир, живёт во лжи и ложью, и тогда—всё ложь, ложь каждое слово, каждая молитва, каждое таинство.

«Кабинетными мечтателями» называет митр.Сергий тех, кто не хочет строить церковного дела по непосредственной указке ненавидящих всем сердцем веру людей, потому что ведь иначе нельзя понимать его неудобовразумительные слова—«закрывшись от власти».

Нет, мы—не мечтатели. Не на мечте, а на непоколебимом Камне воплощенной Истины, в дыхании Божественной Свободы хотим мы создать твердыню Церкви.

Мы—не мечтатели. Вместе с тем мы и не бунтовщики. Совершенно искренно мы отмежёвываемся от всякого политиканства и до конца честно можем декларировать свою лояльность. Но мы не думаем, что лояльность непременно предполагает клевету и ложь. Мы считаем, напротив, что политическая лояльность есть тоже, прежде всего, добросовестность и честность. Вот эту-то честную, построенную на аполитичности, лояльность можем мы предложить правительству и думаем, что она должна расцениваться дороже, чем явное, похожее на издевательство, лицемерие.

И кажется нам, что не мы, а митр.Сергий и иже с ним пленены страшной мечтой, что можно строить Церковь на человекоугодничестве и неправде.

Мы же утверждаем, что ложь рождает только ложь, и не может она быть фундаментом Церкви.

У нас перед глазами позорный путь «церкви лукавнующих»—обновленчества; и этот же позор постепенного погружения в засасывающее болото всё более страшных компромиссов и отступничества, этот ужас полного нравственного растления неизбежно ждёт церковное общество, если оно пойдёт по пути, намеченному деяниями Синода.

Нам кажется, что митр. Сергий поколебался в уверенности во всемогущество Всепреодолевающей Истины, во Всемогущество Божие, в роковой миг, когда он подписывал декларацию.

И это колебание, как страшный толчок, передастся Телу Церкви и заставит его содрогнуться. Не одно человеческое сердце, услыхав слова декларации в стенах храма, дрогнет в своей вере и в своей любви, и, может быть, раненое в самой сокровенной святыне, оторвётся от обманувшей его Церкви и останется за стенами храма.

И не только в сердце интеллигенции вызовет декларация мучительный соблазн.

Тысячеустная молва пронесёт страшное слово в самую толщу народа, новой раной поразит многострадальную душу народную, и во все концы земли пойдёт слух о том, что Царство Христа стало царством зверя.

Неисчислимы эти бесконечно тягостные внутренние последствия декларации, этой продажи первородства Истины за чечевичную похлёбку лживых и неосуществимых благ.

Но кроме этих внутренних последствий, конечно, будет иметь она и другие последствия, более очевидные и осязаемые.

Уже несутся из отдалённейших ссылок голоса протеста, голоса скорби и негодования. К этим голосам присоединится всё наиболее стойкое и непоколебимое в церковных недрах.

Немало найдётся тех, для кого лучше умереть в Истине, чем жить во лжи, тех, кто не переменит своего знамени.

Над Церковью навис грозный призрак нового раскола!

С одной стороны будут они—«неуставшие» от своих изгнаний, тюрем и ссылок, обречённые на новые, ещё более страшные испытания. К ним присоединится всё наиболее стойкое и непоколебимое в церковных недрах. А с другой стороны —станут полчища «уставших» от постоянного колебания и переходов, «покаяний» и непрекращающейся неустойчивости. Они, эти «неуставшие», будут, вероятно, в меньшинстве среди духовенства, но, ведь Церковная Истина не всегда там, где большинство! И не всегда Она там, где административный церковный аппарат. Об этом свидетельствует история великих святых: Афанасия, Иоанна Златоуста и Феодора Студита.

Но к ним прильнёт и пойдёт за ними, ищущая правды, душа народа.

А большинство духовенства?..

- Жалкой будет судьба его.

Оторванные от живого общения со всем, подлинно творческим и непоколебимым в Церкви, тщетно стараясь заглушить голоса обличений, несущиеся из глубины ссылок и тюрем, закрывая глаза, чтобы отвратить от себя грозящий призрак страдания исповедников, будут они, эти «уставшие», лепетать заплетающимися языками слова оправданий и нанизывать дрожащими руками на цепь лжи и компромиссов всё новые и новые звенья, втаптывая в грязь честь белоснежной Ризы Христовой.

Там впереди, маячат новые призраки: повторение легализации на местах, отрешение от кафедр епископов-исповедников, незаконные и недопустимые епархиальные съезды без ссыльных епископов, и незаконный Собор без первосвятителя и других изгнанников, и позорное примирение с обновленцами, о котором уже говорят «легализировавшиеся» епископы и, наконец, отказ от Патриаршества. Ведь декларация определенно ставит Патриаршество под вопрос. Говоря о задачах будущего Собора, она указывает не выборы Патриарха, а «избрание Высшего Церковного Управления».

Какое жалкое и недостойное существование!

Воистину лучше умереть, чем так жить!

Там, в обителях небесных, плачут о нашей земле святители русские, стоятели за Церковь прошлых веков и мученики, и исповедники недавнего прошлого.

Там, в преисподней, тёмные силы ада готовятся торжествовать новую и решительную победу.

Черная туча нависла над Церковью.

Остановитесь же, пока ещё не поздно!

Остановитесьже,пока ещё не до конца поздно!

Остановитесь же, хотя бы ценою жертвы своим положением и благополучием!

Господи! Сжалься над Твоею Церковью! Ведь Она всё же Твоя Невеста!..

Епископ Дамаскин

Священномученик Дамаскни (Цедрик) - Епископ Глуховский, викарий Черниговской епархии (в миру Дмитрий Дмитриевич Цедрик). Родился в 1877 году в городе Маяки Одесского уезда Херсонской губернии в семье почтового чиновника. Димитрий окончил Духовную Семинарию, затем Владивостокский сельскохозяйственный институт со специальностью агронома, и Казанский институт восточных языков. Вскоре он принял монашеский постриг с именем Дамаскин и поступил служить миссионером при Пекинской Духовной Миссии. В 1914—1917 находился в отряде Красного Креста на Кавказском фронте (куда был направлен по собственной просьбе), затем — насельник Киевского Михайловского монастыря. Учился в Киевской духовной академии (не закончил из-за революции).

В 1918 году в Орловской губернии его арестовали и приговорили к «высшей мере наказания», но расстрела ему удалось избежать. В это же время был расстрелян его брат священник Николай за бесстрашное обличение большевиков.

Некоторое время отец Дамаскин проживал в Киевском Михайловском монастыре, являясь епархиальным миссионером и слушателем Киевской Духовной Академии. В 1919 году он был возведён в сан иеромонаха архиепископом Симферопольским и Таврическим Димитрием (князь Абашидзе). В 1920 году отца Дамаскина назначают настоятелем Балаклавского Георгиевского монастыря в Крыму с возведением в сан архимандрита. Вскоре, в том же году он опять был арестован вместе с Владыкой Димитрием, но через несколько месяцев был освобождён и выслан из Крыма.

Отец Дамаскин успешно боролся с обновленчеством. 14 сентября 1923 года он был хиротонисан лично Патриархом Тихоном в епископа Стародубского, и с этого времени управлял также Черниговской епархией и Глуховским викариатством. После неоднократных арестов в эти годы Владыка был так измучен заточением и допросами, что на всенощной вынужден был помазать народ сидя. В алтаре с ним случались сердечные приступы, но на следующий день он снова служил, видя в богослужении свою единственную радость. В 1924 году Владыка высылается властями в Харьков, а с сентября 1925 года живёт в Даниловом монастыре в Москве без права выезда. Но уже в ноябре 1925 года Святитель был арестован вновь по делу священномученика митрополита Петра (Полянского, память 27 сентября). По постановлению Г.П.У. (от 8 мая 1926 года) Владыка был приговорён к трём годам ссылки в Туруханский край, но до августа 1926 года содержался в Бутырской тюрьме в столице, затем жил в Красноярске и посёлке Полой Красноярского края (за Северным Полярным кругом). Здесь ему пригодилась должность агронома, которую он получил в молодости - завёл огород, спасаясь выращенной им самим зеленью от цинги.

Крохотный, полуразрушенный домик он вместе с келейником исправил сам. Здесь его застало известие об издании в 1927 году митрополитом Сергием «Декларации». Владыка был так потрясён его содержанием, что пишет около 150 писем по этому поводу, отправив с ними своего келейника-связника.

Зимой 1928 года, когда мимо Полой везут митрополита Кирилла (Смирнова), происходить встреча двух будущих священномучеников, которые после непродолжительной беседы стали друзьями.

О своём пребывании в тюрьмах Владыка не рассказывал, отвечая на вопросы так: «А что же, там люди хорошие, я и сейчас готов опять, туда», - считая, как и многие архиереи, что на свободе в это время было нравственно хуже, чем в заключении.

После освобождения в ноябре 1928 года, Владыка был принят в Москве митрополитом Сергием, после чего сразу отделился от него, примкнув первоначально к «даниловской» группе. Владыка обратился к митрополиту Сергию с резким посланием, обличая его призыв выражать «благодарность к Советскому правительству за... внимание к духовным нуждам Православного населения»: «За что благодарить? - вопрошает Святитель. - За неисчислимые страдания последних лет? За храмы, попираемые отступниками? За то, что погасла лампада преподобного Сергия? За то, что драгоценные для миллионов верующих останки преподобного Серафима, а ещё ранее - останки святых Феодосия, Митрофана, Тихона и Иоасафа подверглись неимоверному кощунству? За то, что замолчали колокола Кремля? За кровь митрополита Вениамина и других убиенных? За что?».

Владыка поселился в Стародубе, и предлагаемых ему назначений не принимал. Оттуда он послал летом 1929 года преданного человека к митрополиту Петру (Полянскому, память 27 сентября), находящемуся в ссылке в посёлке Хэ. Он просил у Святителя, как у законного Главы Церкви разъяснения многих вопросов церковной жизни и передал Владыке письма митрополита Кирилла (Смирнова) и других архиереев к митрополиту Сергию по поводу его Декларации.

Для митрополита Петра многое, сообщённое Владыкой, было новостью, он передал ответ только на словах, но слова его, по свидетельству посланца, совпадали со словами самого Владыки. Через этого посланного митрополит Пётр устно передал следующее: «1. Вы, епископы, должны сместить митр. Сергия. 2. Поминать митр. Сергия за богослужением не благословляю» (см. жур. «Русский Пастырь». № 19. II-1994. С. 79-80).

В письме к митрополиту Кириллу Владыка так оценивал сложившуюся ситуацию: «Совершается Суд Божий над Церковью и народом Русским... Совершается отбор тех истинных Воинов Христовых, кои только и смогут... противостоять самому Зверю. Времена же приблизились, несомненно, апокалиптические... Все наши усилия теперь должны быть направлены на установление прочных связей между пастырями и пасомыми... и по возможности исправить совершённый грех путём противодействия злу до готовности даже кровью смыть грех свой...».

В своих посланиях к верующим Владыка отмечал упорство, с каким митрополит Сергий продолжал игнорировать мнение подавляющего числа иерархов и церковного народа, несогласных с его курсом. Даже когда стало очевидно, что курс легализации церковной администрации провалился, митрополит отказывался признать свою ошибку. «Неисчислимы, бесконечно тягостны внутренние последствия Декларации - этой продажи первородства Истины за чечевичную похлёбку лживых и неосуществимых благ», - писал Владыка.

В 1929 году он сблизился с киевскими сторонниками священномученика митрополита Иосифа (Петровых, память 7 ноября) и архиепископом Димитрием (Любимовым, память 4 мая), с которым вёл переписку. В том же году он отказался от предложения митрополита Серафима (Чичагова) быть его помощником, потому что «как и раньше, не хочет никаких Сергиевских предложений».

К этому времени у Владыки ясно созревает мысль, он повторяет в своих письмах и посланиях: «христианство на Руси должно уйти в подполье». Влияние на широкие народные массы стало невозможно. Нужно спасать малое стадо. Масса же будет что всё-таки где-то есть «прибежище отвергнутой миром Правды, где мерцает Свет Невечерний». «Без суесловия и громких фраз, - писал Владыка, - создайте сначала малое ядро из немногих людей, жаждущих Христа, которые готовы претворять Евангельский идеал в своей жизни. Объединяйтесь для благодатного руководства вокруг достойных пастырей, и давайте каждый в отдельности и все вместе приготовимся для ещё более верного служения Христу... Несколько людей, объединенных такой жизнью, уже есть малая Церковь, Тело Христово, в котором обитает Его Дух и Любовь».

Вновь Владыка был арестован в ноябре 1929 года по доносу Стародубского благочинного и по постановлению Г.П.У. приговорён к 10 годам лагерей.

В июне 1930 года Владыка был отправлен в заключение на Соловки, откуда был освобождён в 1933 году. После освобождения он возглавлял ряд иосифлянских общин на Украине и в самой России, назначал благочинных в Киеве и Вятской епархии, собирая малое стадо. Хотя Владыка перешёл на нелегальное положение, он не снимал рясы, не стриг бороды и волос.

Снова Святитель был арестован в сентябре 1934 года в Херсоне и по постановлению Н.К.В.Д. приговорён к 3 годам ссылки в Северный край, где окормлял духовных чад недавно скончавшегося священномученика епископа Виктора (Островидова).

В одном из писем Владыка сообщал своим чадам о позиции митрополита Петра (Полянского) так: «Извещаю вас, что дедушка Пётр предложил митрополиту Сергию распустить незаконный Синод свой, изменить своё поведение и принести покаяние перед Церковью и собратьями» (это письмо из следственного дела епископа Дамаскина, л. 55). Когда на допросах Владыку спросили, какой церковной ориентации он держится, то после заявления, что он не признаёт митрополита Сергия законным предстоятелем Церкви, он услышал такое замечание чекиста-следователя: «Пока вы не перестанете так рассуждать, не перестанут создаваться контрреволюционные дела против вас».

В июне 1935 года Владыка написал послание к иосифлянским священникам с указанием о необходимости полного перехода на нелегальное положение Церкви. Святителя, находящегося в ссылке в Архангельске, вновь арестовали в начале 1936 года и по постановлению Н.К.В.Д. приговорили к заключению в лагеря.

В заключении в Карагандинском лагере (Казахстан) он работал бухгалтером. В это время уже были запрещены и посылки заключённым и переписка с ними. Владыку с разными этапами переводили с места на место. Отстающих по дороге пристреливали: Святитель, чтобы спасти от этого своего друга-соузника, священника Иоанна, донёс его на себе до стоянки. По постановлению Тройки У.Н.К.В.Д. по Карагандинской области (от 10.09.1937) Святитель был приговорён к расстрелу. Принял мученическую кончину, 2 / 15 сентября 1937 года в Караганде.

В 1981 году Епископ Дамаскин (Цедрик) был прославлен Русской Православной Церковью Заграницей (РПЦЗ) в лике Священномучеников. Память в неделю Новомучеников.