« La communauté est le terme fatal du socialisme! Et c'est pour cela que le socialisme n'est rien, n'a jamais rien été, ne sera jamais rien; car la communauté c'est la négation dans la nature et dans l'esprit, la négation au passé, au présent et au futur. »
PROUDHON.
 Социализм скомпрометирован русским коммунизмом!.. Русский опыт должен был бы произвести революцию в социалистических умах, но это не так легко: нет умов более косных, инертных, рабски подражательных, лишенных инициативы. И это понятно: социализм есть «опиум для народа» и он погружает в догматический сон, усыпляя разум и совесть. Аннулировать русский опыт и постараться ничему не научиться — можно двумя путями: или утверждать, что коммунизм не имеет ничего общего с социализмом, или утверждать, что в России коммунизма никогда не было.
Первый путь философски бессмыслен, ибо идеал социализма есть коммунизм. Платон, впервые показавший неумолимо предельную идею коммуны, был философским отцом социализма, которому подражали все социалисты. Социализм есть умаленный коммунизм, «меньшевизм». А так как русский народ во всем доходит до предела, то он и предпочел испытать «большевизм», а не «меньшевизм».
Но единство социализма и коммунизма доказывается опытом жизни, помимо всяких философских соображений: «единство пролетарского фронта» утверждается вовсе не одними только русскими коммунистами. Если советский коммунизм в своих дипломатических успехах опирается на поддержку всех социалистических партий Европы, то и социализм европейский опирается на существование большого социалистического государства, и знает, что величайшим ударом для всех социалистических партий миpa было бы свержение коммунизма русскими рабочими и крестьянами. Поэтому сколько бы не осуждали социалисты всех стран и всех толков «диктаторские террористические методы большевиков», — все же принципиальное единство коммунизма и социализма никогда не может быть ими отрицаемо. Доказательством тому является резолюция Марсельского Конгресса Социалистического Интернационала 1925 г. по русскому вопросу: «Интернационал снова заявляет со всею решительностью, что обязанностью всех социалистических партий... является борьба против всякой агрессивной политики, направленной против С. С. С. Р. и содействие установлению мирных политических и хозяйственных отношений с Советским Союзом. Конгресс приветствует улучшение международного положения С. С. С. Р. и констатирует «устранение дипломатического бойкота, который хотели наложить на Советскую Poccию капиталистические государства». Таким образом, Советская Poccия противопоставляется, по мнению социалистического Интернационала, всем капиталистическим государствам в качестве единственного социалистического. Отчет Английской делегации и отношение английских рабочих организаций к Советской Poccии есть мощное подтверждение «единства пролетарского фронта».
***
Было ли коммунизмом то, что происходило в Poccии? Чтобы ответить на этот вопрос, мы возьмем коммунизм в самом подлинном, предельном его выражении, в его идее. Платон был истинным законодателем социализма и коммунизма, навеки декретировавшим его содержание. В его государстве нужно искать смысл и сущность всякого социализма в его пределе, и странным образом он же помогает нам уразуметь смысл той бессмыслицы, которая творилась в Poccии.
1. Коммунизм есть законничество, декретизм — всепроницающее регулирование нормами. Гражданин ваяется законом, как статуя резцом и нет никаких частей тела и души, которые оставались бы неприкосновенными для этого резца.
2. Коммунизм есть этатизм, политизм: все концентрируется в руках государства, общины, коммуны: жизнь, собственность, семья, религия, искусство.
3. Все частное право поглощается публичным правом. Платон не знает субъективных прав, непроницаемых для коммуны.
4. Платон, как и Ленин, враг демократии и всякой свободы: демократия может отменить социализм, если социализм вовремя не отменит демократию.
5. Коммуна организуется и управляется сверху, олигархически, «философами» компартии, созерцающими истинные идеи.
6. Коммуна охраняется «стражами», которые должны быть злы, как сторожевые псы — это Чека и в ней, по мысли Платона, участвуют и женщины.
7. Коммунизм есть по существу своему военный коммунизм и строится как казарма. Советские столовки с оловянными чашками имели своим прообразом спартанские сисситии, увлекавшие Платона.
8. Подобно современному социализму, Платон не знал, что делать с крестьянами: он колебался между коммунизмом земледельцев и оставлением им частной собственности на землю под контролем «стражей» и правителей философов. Современный социализм ни на шаг не продвинул решение этой проблемы.
9. Платон признавал только коммунистическое воспитание (комсомол), только коммунистическую поэзию и только коммунистическую музыку (никакой меланхолии, только бодрый национал!). Не коммунистические поэты изгонялись.
10. Платон уничтожал брак и семью, что остается постоянным идеалом для русского коммунизма, тщетно бьющегося над решением этой проблемы.
11. Платон знал, что коммунизм можно осуществить только насильственно, революционно, посредством преступления. Он предлагал перерезать всех старше 14-ти летнего возраста и воспитать новые поколения в духе коммунизма.
Вот где настоящая «жизненная драма Платона»: он хотел добра, но не знал, что добро, декретированное с предельной насильственностью, превращается в абсолютное зло. Драма Платона есть драма всего дохристианского и всехристианского миpa: драма закона, фарисеизма, безблагодатного законничества.
Безблагодатное законничество и политизм всегда в истории расцветали, когда увядала христианская жизнь: так было в эпоху ренессанса, когда явились подражатели Платона, которые сохранили и оживили его «утопию» и, передавая ее из рук в руки, донесли до наших дней. Но античная религия «законов» умерла, античный мистический идеализм угас и остался жалкий продукт безрелигиозно — корыстной души XIX века, носящий название «экономического материализма». Его идеал есть «государство свиней», а не государство людей — так Платон назвал государство, ставящее своей целью всеобщую сытость и утерявшее всякую связь с миром идей. Маркс был тем, кто довершил окончательный разрыв коммунизма со всяким «миром идей». До него все социалисты были более или менее идеалистами. Он был тем Прометеем, который решил предоставить «небо воробьям», а самому ползать по земле и жалить своих врагов в пяту.
В таком виде мы, pycскиe, получили извращенную утопию Платона. Мы получили ее с Запада со всеми отбросами денационализированной цивилизации: с экономизмом, с материализмом, с этикетом «научности», с классовой ненавистью, с интернационалом. Платон, конечно, бог философии. Но чем прекраснее бог, тем смешнее и презреннее обезьяна бога. И она особенно смешна, когда одета в полный европейский костюм.
Пусть же Запад и pyсскиe западники не отказываются от своих обезьян, ибо не русский человек «обезьяну выдумал». Нет ничего более противного для русского человека, как законничество, декретизм, комиссариат и бюрократия, составляющие сущность социализма, нет ничего более чуждого и неуместного на фоне русской природы, ее лесов, полей и деревень, как эти красные тряпки, и звезды, и лозунги. Для социализма нужна каменистая почва лондонских или парижских предместий; в русском черноземе он не пускает ростков, а лишь перегорает в нем, как падаль или навоз. И пусть этот навоз завалил всю русскую землю, не надо землетрясения, чтобы его стряхнуть: русская земля все растворит и переработает тихо и незаметно, себе на пользу.
Марксизм не нужен для крестьянства и крестьянство всегда было не нужно для марксизма. Русская поэзия, русская музыка, русский язык отказываются вмещать марксизм. Как тут быть? Пришлось изменить язык, переименовать города и даже переименовать Poccию.
***
Итак, где же коммунизм в России? Покажите его нам, его нет нигде! Да, нигде и вместе с тем везде. Это таинственное свойство Томас Мор выразил словом «Утопия», т. е. то, что не существует нигде, что не годится никуда, пустое место, ничто. Пустоту нельзя осязать, она нереальна, но очень реально опустошение. И вот коммунизм, не находя себе негде места и нигде не воплощаясь реально, метался по русской земле, опустошая леса и поля, села и города; и это опустошение вполне наглядно и для всех очевидно. Стремясь «войти в жизнь» коммунизм вытеснял жизнь и сеял смерть, ибо где есть коммунизм, там нет жизни, а где есть жизнь, там нет коммунизма. Россия умирала поскольку соблюдала коммунистические декреты, и жила поскольку их нарушала. Мы ели хлеб, ели соль, передвигались, занимали квартиры, продавали и покупали, дышали и жили в нарушение декретов коммунизма, а коммунизм, запрещая свободу торговли, свободу передвижения, свободу совести, свободу слова, свободу союзов, делал всякую жизнь подпольной и преступной деятельностью. Это был самый настоящий, самый подлинный коммунизм, изготовленный фармацевтами социализма по рецептам Маркса и Энгельса. Кто однажды жил и дышал этой атмосферой (вернее, задыхался в ней) тот не забудет никогда и нигде особый запах этих ядовитых газов, этой страшной тлетворности, вызывающей духовную рвоту. Может ли каждый русский не узнать этот знакомый «дух», который чуть его не удушил? Каждая строка Маркса и Энгельса издает этот запах; им отравлены все речи, все писания социалистов. Может ли нас, русских, интересовать, когда новые фармацевты уверяют нас, что доза «опиума» была слишком велика, или когда предлагают тот же яд с примесью других полезных вещей, напр. сахарной воды?
Нет, русский коммунизм был подлинным коммунизмом и в своем наступлении и в своем отступлении: он оставался верен себе в своей борьбе с иррационально-свободной и творчески-непокорной жизнью. И если гений коммунизма изобрел НЭП, «новый экономический принцип» — свободу торговли, — то это простое отступление коммунизма, оттесненного жизнью, при котором он не перестает быть неприятелем жизни и угрозой для свободы. Несовместимость коммунизма и жизненной свободы выступает у нас в Poccии особенно ясно именно потому, что мы имели самый подлинный и радикальный коммунизм. Яд извергается или перерабатывается организмом именно потому, что он есть настоящий яд. В силу этого русский опыт коммунизма остается обязательным для всякого социалиста. Требовать от нас еще большей верности социализму и коммунизму, чем та, какую мы проявили, — значит требовать гибели всего русского народа.
***
Откуда явилось странное мнение, что коммунизм и социализм есть борьба с капитализмом и уничтожение того зла, которое существует в капитализме?
На самом деле коммунизм есть предел капитализма и возведение в предельную степень того зла, какое Маркс ставил в упрек капитализму:
Капитализм обращает многих в пролетариев, в рабочих и с развитием своим все большее количество хозяев делает рабочими — коммунизм обращает всех в рабочих, за исключением тех, кто властвует над рабочими.
Капитализм делает свободу договора для рабочего минимальной, почти иллюзорной — коммунизм ее уничтожает совсем.
Капитализм отнимает орудия производства у многих и сосредоточивает их в немногих руках — коммунизм отнимает орудия производства у всех и сосредоточивает в единых руках.
Капитализм уничтожает в значительной степени быт, религию, семью (как на это злорадно указывал Маркс) — коммунизм отрицает быт, религию, семью совсем.
Капитализм поглощает автономию многих частных хозяйств. Коммунизм уничтожает автономию частного хозяйства совсем.
Коммунизм есть монопольный и суверенный капитализм, в котором права новых «хозяев» бесконечно увеличились, а права рабочих бесконечно уменьшились. Они собственно равны нулю: ибо раньше рабочие имели право забастовать или перейти к новому хозяину — теперь это невозможно. Прежние хозяева властвовали экономически, но не политически: они не могли судить, управлять, законодательствовать; новые хозяева — делаются носителями экономической и политической власти, бесконечно более абсолютной и всеобъемлющей, чем власть помещика над крепостными. На них некому жаловаться и от них некуда уйти. Положение рабочих и крестьян безмерно ухудшается, ибо возможность эксплуатации безмерно увеличивается. То, что новые хозяева приобрели власть не наследованием и не накоплением, как старые, а насилием и захватом (революционным путем), нисколько не свидетельствует о их гуманности, а скорее говорит о жестокости, склонности к преступлению и тирании. То, что новый тиран обещает восставшим рабам при свержении старого тирана, всегда имеет мало цены.
Здесь надо искать объяснения того, откуда возникло странное мнение, что коммунизм есть «борьба с капиталом». Остроумная демагогическая подмена понятий: коммунисты искренно ненавидят капиталистов, но не капитал; и именно потому ненавидят капиталистов, что любят капитал. Капитал есть экономический фундамент коммунизма, который нуждается в его накоплении и концентрации. Однако, новые капиталисты не любят именоваться капиталистами и это не только в том смысле, в каком Робеспьер не любил именоваться тираном: нет, скромные права «буржуазии» слишком ничтожны для этого суверенного положения: «капиталист» означает ограниченную, только экономическую силу — здесь же власть неограниченная: экономическая и политическая, необычайная гипертрофия власти, неведомая никакому историческому государству!
Существует ли качественная разница между капитализмом и коммунизмом или разница существует только в степени!
Конечно, есть разница качественная и принципиальная, как между пределом и приближением к пределу, как между прямой и кривой. Возрастание болезни имеет своим пределом смерть. И, конечно, есть качественная разница между болезнью и смертью. Капиталистическая болезнь общества состоит в извращении субъективного права, права собственности, свободы договора, автономии частного хозяйства (подобно тому, как болезнь современной демократии есть извращение политической автономии), это извращение коммунизм предлагает устранить посредством уничтожения субъективного права, права собственности, свободы договора, автономии, — т. е. посредством уничтожения того, что в капитализме является остатками прежнего здоровья общества, остатками права и справедливости.
Что можем мы сказать принципиально в защиту капитализма? Конечно, капитализм есть рай земной по сравнению с коммунизмом и в частности рай для рабочих и крестьян: бедняк еще может сделаться средняком, средняк — кулаком... Здесь еще есть надежда на жизнь, на счастье, на свободу. Болезнь небезнадежна, ибо еще теплится жизнь. Предпочтем ли мы «стабилизацию капитализма»? В силу усталости от пребывания в русском коммунизме, в силу отвращения к опытам социальной вивисекции и дрессировки, в силу, наконец, морального чувства к остаткам права и свободы в капитализме, — конечно предпочтем для себя, для близких и родных, для всего несчастного послевоенного поколения. Но кто хочет не только передышки, кто смотрит вперед, тот должен помнить, что стабилизация капитализма есть стабилизация болезни. Она нежелательна и невозможна: болезнь не стабильна, она движется или к выздоровлению или к ухудшению и общество не стабильно, оно динамично, оно растет или увядает. И нельзя желать стабилизации болезни: плохое утешение для больного, что иначе будет еще хуже; особенно нельзя рекомендовать «стабилизацию» тем, кто наиболее страдает от болезни капитализма: существует отчаяние и оно может предпочесть коммунистическую смерть лишь бы избавиться от невыносимого положения (Tant pis, il faut changer!). Однако, вовсе не верно, будто болезнь капитализма необходимо и фатально развивается в сторону концетрации, имеющей своим пределом коммунизм, как это думал Маркс. Такой фатальности не существует. И здесь, в своей главной социологической концепции, марксизм терпит полное крушение.
Коммунизм действительно доводит до крайнего предела и концентрирует все болезни капитализма, но коммунизм есть не единственное направление для развития общества: существует другое, противоположное; внутри капитализма возможно обратное движение, своего рода самоизлечение и оно необходимо должно идти в направлении обратном концентрации, направлении антикоммунистическом — к децентрализации капитала. Такое движение мы имеем в Америке. Рабочие становятся акционерами предприятий. Происходит изумительный процесс демократизации состава хозяев в промышленности и получателей прибылей. Мы имеем новые явления «рабочих капиталов», помещением которых занимаются специальные рабочие банки. Рабочие организации в Америке уже не ограничиваются скромными целями взаимопомощи и организации забастовок — они стали мировой финансовой силой, обсуждающей вопрос о том, не взять ли им в свои руки железные дороги Америки. С другой стороны, наряду с таким «рабочим капитализмом» развивается и капитализм «потребительски» кооперативный. Так акции целого ряда электрических обществ перешли в руки потребителей энергии. А. Кулишер вполне справедливо предвидит, что большинство старых и «устоявшихся» предприятий может перейти в руки рабочих союзов или кооперативных организаций, а для крупного частного капитала останется пионерская роль: организация новых предприятий и новых отраслей промышленности.
Что это: «рабочий капитализм» или социализм? Нет, это крайняя противоположность капиталистической и коммунистической концентрации. Здесь нет никакой тирании, никаких правонарушений, никаких ограблений, никакой революции. Все, что в капитализме есть здорового и ценного, здесь усиливается и возрождается: все построено на развитии субъективного права, на восстановлении свободы договора и на развитии свободы союзов, всего того, что отрицается принципиально коммунизмом и частично всяким социализмом. Удивительным образом здесь сохраняется и абсолютная свобода конкуренции и все то ценное, что в ней заключено; частный предприниматель и частный инициатор может оказаться талантливее всякой кооперации и всякой рабочей организации; тогда он победит в свободном состязании, но может произойти и обратное явление. То, что здесь совершается — есть восстановление автономии частного хозяйства, составляющей настоящую и подлинную экономическую и правовую ценность антисоциалистического характера. Направление этого движения прямо противоположно всякому социализму и коммунизму: через демократизацию промышленности к идеалу безвластной организации (анархический предел всякого либерализма).
|
