Без меры наказан.
Прошел год. Отец Иоанн опять в лагере с полком, посещает и недалеко стоящие Донские батареи. Все полюбили тихого, скромного молодого священника, всегда для всех имевшего доброе слово, слова утешения, бодрости духа, добрый совет. Он сам создал для себя условия занятости на каждый день и на весь день. Так, например, в штабе полка он выписал все имена офицеров и казаков; таким образом каждое утро в маленькой походной церкви, устроенной в большой, двойного укрытия палатке, служились после утрени молебны с именинниками, которых бывало по два, по три и больше: Митрофаны, Александры, Алексеи, Ефимы, а то и Петры, и Павлы и др.
Перед обедом стало уже традицией поздравлять именинников с подношением им рюмки зелена вина. Именинники выпивали, а другие облизывались и терпеливо ждали своей очереди. Так, смеясь, гуторили казаки; потом начинался обед. Темой разговоров, конечно, были именинники и полковой батюшка.
Как часто бывает, беда опять не заставила себя долго ждать. В погожий летний солнечный день в степи сотня занималась легкой джигитовкой и рубкой лозы. Отец Иоанн сидел у опушки редкой рощицы, за которой шла дорога в станицу и дальше в город.
За дорогой были видны другие сотни, занимавшиеся тем же, слышны были команды, казачий гик, топот несущихся лошадей, порой доносилось раскатистое "ура" восторга.
Отец Иоанн выехал встретить благочинного, который должен был приехать для осмотра походной лагерной церкви. Задумался, глядя на ковыль, что слева волнами шелковился, на степь далекую, уходящую без края за горизонт, на блестками сверкающие далекие волны родного Тихого Дона, на голубое небо с стремительно носящимися в нем ласточками, на все это, с детства и юношества такое знакомое и близкое,
Вдали стояло несколько палаток, за ними был натянут широкий тент на столбах с растяжками. Сегодня сотни целый день в степи, подальше от лагеря, тут же будет и обед, о чем красноречиво говорил запах жареного лука, овощей и еще чего-то с перцем, аппетитно-вкусного, доносившийся со стороны походных кухонь, у которых в белых рубахах что-то стряпали несколько кашеваров.
Соблюдая очередность, по команде своих офицеров неслись полным карьером казаки с блестящими на вытянутой руке клинками, с гиком; от взмахов наотмашь вправо, влево падали лозины. Ухо отца Иоанна даже порой улавливало свист сверкнувшего от плеча долу в солнечных лучах клинка и щелк, еле уловимый, перерубленной лозы, от чего почему-то тяжело вздыхал. Потом скакали офицеры.
Каково было удивление батюшки, когда в одном из скачущих офицеров он узнал своего однокашника по училищу Кудлатова Павла.
Через несколько минут бывшие друзья обнимались, и Кудлатов, такой же шумный, каким был и раньше, буквально затормошил своего друга Ивася, называя его его прежним именем, чем привел последнего в некоторое смущение.
После нескольких расспросов друг о друге Кудлатов, пользуясь сигналом отбоя, с разрешения старшего офицера сбегал в палатку к принес бутылку коньяку вспрыснуть встречу, одновременно рассказывая офицерам, каким лихим наездником в училище был юнкер Кобышанов, которого все звали Ивасем, и как он ловко рубил на полном скаку двенадцать лозин на косой срез "без осечки".
Некоторые офицеры выразили сомнение, что все двенадцать лозин можно срубить, и даже косо: все же две, три будут "перебиты". Кудлатов стал утверждать, что именно все двенадцать были срезаны на косой срез, размахивая головой и бутылкой, из которой наливал в рюмки, не расплескивая ни одной капли.
От коньяка отец Иоанн стал отказываться, но не тут то было, отделаться было невозможно, Кудлатов, держа в одной руке большую рюмку янтарного, душистого напитка, другой снял фуражку, бросил ее на траву и начал так.
- Мой друг Ивась, ты знаешь, что я есть Павел и после-завтра в день двадцать девятого июня я именинник; буду в неочередном дежурстве по полку, по покорнейшей просьбе нашего добрейшего и милейшего командира полка. Так поздравь же ты меня сегодня, ради нашей счастливой встречи. На сию чашу, пей до дна, а потом на коня и покажи, как тот Пересвет, хоть ты и батя, что за Русь Святую, за Тихий Дон, Белого Царя и Веру Православную можешь постоять, когда то надо будет. Пей, Ивась, за нашу славу и будь здоров...
Сразу заговорили все, стали приглашать своего священника выпить лишь только одну рюмку и показать, что и наш батюшка казак, умеет сидеть на коне и владеть шайкой.
Просьбы были настолько настойчивы, что молодой священник вдруг после все-таки выпитой рюмки коньяку почувствовал себя опять Ивасем, каким был в училище - молодым, полным сил юнкером. В сопровождении всех офицеров пошел к подведенному ему лучшему скакуну подъесаула Ветрова, его же шашку привычным движением надел через плечо.
Офицеры и собравшиеся казаки любовались своим батюшкой, строго с непокрытой головой гарцовавшим на коне.
По данному сигналу, попустив повода, рысью послал коня к дальнему флажку, обойдя который резко послал коня вперед. Конь, почувствовав свободный повод, с места широким махом пошел в карьер на торчавшие вдали шесть крупных лозин.
От этой картины застыли все, затаив дыхание. Конь мчался, выгнув шею, чуть с наклоном влево. Со сверкающим клинком в поднятой правой руке, с блестящим крестом на груди, с развевающимися полами рясы шел в "атаку" бывший казачий юнкер, забыв на минуту о своем сане, с гиком отсек треть верхушки первой лозы, воткнувшейся тут же в землю. С таким же казачьим гиком и так же точно отсек и остальные пять верхушек. Повернул коня и уже шагом, оглаживая его шею, шел палаткам, около которых гремели аплодисменты и крики ура, но...
Они не видели того, что увидел отец Иоанн, от чего сразу упало сердце и радость пережитых минут сменилась тревогой.
У опушки рощи на дороге стоял парный экипаж. На мягких его сидениях сидел грузный, с большой круглой головой благочинный епархии, митрофорный протоиерей Константин. Ивась с некоторого времени чувствовал, что благочинный без всякой к тому видимой причины не взлюбил его, и уже было несколько примеров мелких придирок, незаслуженных замечаний. Слез с коня, снял шашку и отдал ее подошедшему подъесаулу. Одновременно из подкатившего экипажа стала вылезать толстая фигура благочинного, которому помогали офицеры. Отмахиваясь от их помощи, переваливаясь и тяжело дыша, вплотную подошел благочинный к Ивасю - отцу Иоанну, - который стоял, опустивши голову...
- Я тебе указал, - начал благочинный с побагровевшим лицом, - быть здесь для встречи меня или для водевилей, которые ты здесь, недостойный иерей, смеха ради устроил? Задравши рясу, со святым крестом, что болтался на шее, ты шашкой смертоносной отверг заповедь Господню "Не убий"!.. Ты стал показывать, как надо ловко убивать...
- Ваше преподобие... - начал было Ивась.
- Молчи, ослушник! Зачем ты сан священника приял? Чтобы быть посмешищем?
В группе офицеров раздался ропот возмущения, послышались голоса:
- Батюшка, да ведь это совсем не так, мы вам объясним...
Благочинный резко дал отповедь:
- Молчите, господа офицеры! Не вы, а я за него отвечаю перед Богом и перед правящим архиепископом...
- Ваше преподобие, простите меня недостойного, сегодня вот случайно встретил товарища по училищу, послезавтра он именинник, вспомнили мы минувшие Годы, господа офицеры попросили...
- Ах, вот как! Да ты, батя, к тому же и пьян, - благочинный еще больше побагровел, - да от тебя спиртным несет! Пил сегодня водку? Отвечай, ослушник, Его Преосвященство Владыка будет знать об этом сегодня же...
- Да, отец Константин, выпил коньяку, всего од...
Благочинный его остановил:
- Замолчи, будешь наказан по делам своим! Больше ни слова...
Вдруг случилось, чего никто не мог ожидать. Отец Иоанн вдруг поднял голову, выпрямился и, глядя в толстое лицо благочинного, резко ему сказал:
- Молчи да молчи! Надоел ты мне со своим всегдашним "молчи", своим гонением на меня… Не взлюбил меня, так не езжай, где я, а не то, неровен час, и я осерчаю...
Повернулся и увидел на траве стоявшую бутылку с коньяком, схватил ее и стал прямо из горлышка пить. Все остолбенели, благочинный буквально бежал к экипажу. А Ивась выплюнул вылитый в рот коньяк, быстро пошел к группе деревьев у рощи, упал на траву и горько заплакал ...
Недалеко от экипажа благочинного несколько офицеров держали хорунжего Кудлатого, без фуражки, пытавшегося вырваться со сжатыми кулаками...
Вот и все...
……………..
А через месяц пришел указ. Священнику отцу Иоанну Кобышанову, прикомандированному к -скоку полку, отбыть на послушание в Св.Покровскую церковь города Ростова-на-Дону, дьяконом. Сан священника снимается за недостойное поведение, за проявленную строптивость по отношению к благочинному, митрофорному протоиерею отцу Константину. (Следовали дата и место).
Посланное от офицерского собрания полка письмо правящему престарелому архиепископу не помогло. Не помогла и поездка к атаману хорунжего Кудлатова, с просьбой помочь отцу Иоанну в этом, случившемся по его вине, недоразумении. Атаман не счел возможным вмешиваться в дела духовкой юрисдикции, но обещал в частной беседе попросить Архиепископа сменить гнев на милость. Но Владыка был болен и не принимал мал.
А вскоре благочинный умер от апоплексического удара. Умер и заболевший правящий архиепископ. Все забыли этот эпизод. Забыли и диакона Св.Покровской церкви отца Иоанна.
Потекли годы. Родились первые две девочки, а потом семью обрадовал сын Петя. Отец Иоанн только и знал церковь, дом и детей, в которых души не чаял. О своей обиде не вспоминал. В душе простил всех молясь в своих молитвах за тех, кто его обидел.
Духовенство, прихожане полюбили тихого, скромного, услужливого отца диакона, но никто никогда не поинтересовался, почему же некогда окончивший духовную семинарию Ивась все еще диакон, и сам отец диакон никому некогда ничего не говорил и ничего ни у кого не просил, всегда молясь о павших на поле брани за Веру, Царя и Отечество своих дедушке, отце и брате, как завещала ему мать.
…………………
Годы шли. Уже и внуки стали радовать дедушку отца Иоанна. Кажется, в году 1910-м или позже в Ростов приехал отец Иоанн Кронштадтский. Служил в Кафедральном соборе. В один из дней приходской совет был извещен настоятелем храма, что в день святых Петра и Павла, 2 июня, в Св.Покровскую церковь прибудет отец Иоанн Кронштадтский, предстоял праздник вдвойне, как говорили все, готовящиеся к встрече всероссийского Батюшки.
Случилось чудо. После окончания Божественной Литургии, после целования Святого Креста, когда почти все молящиеся уже вышли из храма, в котором остались только духовенство и несколько членов Приходского совета во главе со старостой, отец Иоанн Кронштадтский, обращаясь к настоятелю церкви, спросил: "А где же отец диакон этой церкви, я его не видал?". Пошли в алтарь и увидели, что отец диакон левого притвора стоит на коленях перед образом Свв. Петра и Павла горячо молится.
Отец Иоанн подошел к нему, поднял его за плечи и, глядя в его полные слез глаза, отчетливо и вразумительно сказал:
- Ты, отче, наказан был без меры, покорность твоя и смирение достойны есть. Завтра будешь рукоположен во священники и будешь настоятелем Свято-Софиевской церкви, что недалеко от дома твоего. Указ синодальный лежит на почте и завтра вы его получите, - уже обращаясь к стоявшим около епископам. Иди и приготовься к завтрашнему дню, - сказал всероссийский Батюшка, глядя ласково на стоящего перед ним отца диакона.
Примерно было так. Память сохранила из далекого детства и юношества рассказы о прошлом, о родословной, о тех, кого уже нет. Но чем больше проходит лет, тем острее становится память, воскрешая картины и повести прошлого. |
