Грустную историю рассказывает нам слышанная сегодня за литургией в евангелии притча о блудном сыне. Сын любимый, сын младший стал тяготиться жизнью у любящего отца и зависимостью от него, восстал против его власти, не пожалел его седин, не пощадил его сердце, не оценил его любовь; дерзко и с бесстыдством он потребовал у отца свою часть имения, как будто и в самом деле он ею владел по праву, возмечтал о свободе – и ушел на страну далече за призраком счастья и свободы, оставив отца в горе, в слезах и унынии. И что же? Вместо счастья и довольства – у него голод и лишение; вместо радости – горе; вместо свободы – грех, а в заключение рабство; вместо желанного возвышения и мнимой самостоятельности – ряд унижений и, наконец, уподобление свиньям. Грустная история эта, впрочем, кончается утешением: в себя пришел несчастный, раскаялся, возвратился к отцу, искренно смирился – и принят был снова в отеческий дом.
Братие! He слышите ли вы и в наши дни воплей нынешних отцов и горьких слез и стонов матерей чуть ли не по всему лицу земли нашей? Это нынешние блудные сыны внесли слезы и горе в недра семьи! Посмотрите на них, на этих современных блудных сынов, особенно в нашем образованном обществе; их дерзость и бесстыдство, воистину, превысили всякую меру. Живут ли они дома в семье: их тяготит, не говорим уже – надзор или руководство, нет, тяготит их самое существование старших и сожительство с ними; учатся ли они: им не нравятся правила и порядки школы; на службе ли они или на какой-либо работе: для них тяжко и обидно всякое подчинение, невыносимо всякое стороннее руководство.
Чего же они хотят? Как евангельский младший блудный сын, и они хотят свободы, смешивая ее с необузданным произволом; о свободе они печатают, о ней всюду проповедуют. И вот, во имя этой свободы мысли и жизни для себя, они требуют, чтобы старшие, родные и близкие отказались от своей свободы; чтобы эти последние жили и действовали не по своей воле, а по воле и указке младших и детей; чтобы зрелые и опытные люди уступили им, юным, место в обществе и государстве; чтобы юноши правили царством; чтобы учителя и воспитатели учились у учеников и их слушали; чтобы школою управляли не наставники, а наставляемые; чтобы вообще в жизни, в службе, в семье и в школе все отказались от своей свободы и воззрений ради свободы подростков и юных преобразователей семейного, школьного, общественного и государственного строя.
Но ведь, скажете, есть же меры воздействия, вразумления, наконец, и наказами! Так подсказывает здравый смысл. Но здравый смысл оставляет наших блудных сынов, как оставил и евангельского блудного сына. Воздействий, вразумлений и наказаний они не признают, потому что они – враги всякого «насилия». И вот, чтобы не было над ними этого насилия, они сами употребляют насилие решительно по отношению ко всем, кто с ними но согласен: к родителям, бросая их, оскорбляя и признавая с ними одну связь, по которой родители должны присылать детям на жизнь и содержание деньги; к начальникам, издеваясь над их распоряжениями и доходя в безумии до кровавых покушений и убийств министров; к учителям, запугивая их шумными волнениями на уроках и всякими угрозами и оскорблениями; наконец, к собственным товарищам, подавляя их волю и разум стачками, угрозою позорного изгнания из своей среды и бесславия, а то и физическим воздействием. И слышим каждый год, и читаем с грустью: там волнения молодежи, там прекращение занятий, закрытие учебных заведений. Кругом столько работы, жизнь не останавливается, а требует умных, образованных тружеников, взывает к молодому поколению, – но что до этого блудным сынам? Им нужна только пресловутая свобода. Для нее можно осквернить и храм Божий; для нее можно кричать и волноваться из-за того или другого устава школы в то время, когда кругом миллионы родного народа голодают; для нее можно поднять в историческом храме красные флаги с требованием уничтожения таких-то правил и чуть не потоптать ногами священные трофеи 1812 года... Что для них этот год, Отечественная война, великая эпопея благородной борьбы нашего народа с насильником и поработителем мира, и что для них слава родины! Им нужно, чтобы не было в школе правил, стесняющих их свободу. Что дня них тяготы родины, когда государство наше изнемогает теперь под тяжестью явных и тайных врагов: когда, пользуясь нашими затруднениями, нас хотят подавить экономически торговыми договорами, когда нас лишают векового влияния на единоверное и единокровное славянство, когда подрывают наше влияние там, где мы его купили реками крови, связывая нас задором желтой расы, рвущейся к тому, чтобы внести огнь и меч в наши пределы? Блудные сыны устраивают в это время только собственное благо...
Но ведь для того, чтобы жить в столицах и больших городах и заниматься, как важным делом, волнениями и разговорами о разных преобразованиях школы и жизни, нужно же есть и пить, иметь жилье и одеваться... Откуда же взять на это средства? О, и на это готов ответ евангельского блуднаго сына и повторение его дерзкого, бесстыдного требования: отче, даждь ми достойную часть имения (т.е. следующую мне по праву), как будто и в самом деле дети владеют, как собственностью, частью имения родителей и могут по праву требовать то, что им не принадлежит и ими не заработано.
Таково часто наблюдаемое ныне положение дел. Неудивительно поэтому, что стон ныне часто стоит в семьях, что сердца отцов замирают от страха при виде подростающих детей и представлении близкого времени их воспитания, что матери часто не осушают очей от слез и горя, что дети, наконец, нередко становятся не благословением, а тяготою и горем семьи.
Что же делать при виде этого ужаса? И где его причина?
Пред нами, братья, жизнь открыта для наблюдений. Позвольте некоторыми из них поделиться с вами в ответ на постановленные вопросы.
Мы видели отцов, убеленных сединами, – отцов, которые сами некогда были блудными сынами в молодости, много блудили и безумствовали, и которые, не имея сами в душе положительного содержания, не имея ничего, что могли бы противопоставить задорным разговорам и заблуждениям молодых людей, жалко заискивают пред молодежью, не смеют ничего сказать ей и больше всего на свете боятся в ее глазах прослыть отсталыми, и потому молчат, делая вид, что соглашаются, с ее заблуждениями.
Мы видели отцов и матерей, которые по ложной ли любви, по слабодушию ли и непростительну легкомыслию, молча и спокойно выслушивают дерзкие выходки и безумные суждения детей о Боге, о Церкви, о Государе, о всем святом и высоком, и не находят у себя смелого и властного слова, а иногда и вызванного святым негодованием и заслуженного детьми окрика, чтоб остановить безумие юных, а то и любуются ими: «вот, мол, какие дети наши! они умнее других, они так сильны и свободны!» Вот уж любовь неблагословенная!
Мы видели семьи, где у родителей, в присутствии учащихся детей, брань и порицание их учителей служат, так сказать, ежедневною приправою к семейному обеду; где дети, приходя из училища, при веселом смехе старших, на потеху и на раннее развращение младших братьев и сестер, изображают в уродливом виде своих наставников; где всякая строгость или взыскание школы к своим питомцам объединяет и детей и родителей в ненависти к школе и в желании обмануть ее всеми видами общей семейной стачки и общей лжи по взаимному уговору.
Мы видели семьи, где старшие у родители без стеснения, но с злорадством и наслаждением повторяют при детях все грязные и возмутительные сплетни, подхваченные с улицы или со страниц нечистой печати, о государственных властях, об архипастырях и пастырях, о начальниках и о всех власть имущих, втаптывают в грязь свою Церковь, свою родину и ниспровергают в глазах детей все авторитеты.
Мы видели отцов и матерей, которые в присутствии юношей, чтобы понравиться им, восхваляли других юношей-бунтовщиков, юношей, высланных за беспорядки, выражали им сочувствие, возводили в герои, посылали и собирали им пособсия и жертвы...
Если завелась нравственная гниль в семье, то может ли уберечься от нее и школа? Ведь деятели школы не с другой какой-либо планеты являются, а выходят из того же общества. И удивительно ли, что иногда и учители юношей внушают им дикие бредни, льстят их самолюбию, ищут их похвал? Удивительно ли, что даже в начальных школах стали раздаваться книги возмутительного содержания и стали предлагаться чтения, призывающие к бунтам, как это засвидетельствовано недавним правительственным сообщением вслух всей России?
Да, неудивительно, если оправдася премудрость в чадах ея; неудивительно, а естественно и понятно, что, воспитывая детей в своеволии, в распущенности слова и мысли, подрывая при них все авторитеты, мы прежде всего сами падаем в их глазах, теряем уважение и обаяние родительской и всякой иной власти, и вместо сынов послушания получаем в детях чад противления, нынешних блудных сынов.
Нужно, чтобы в недрах и во внутренней жизни семьи создалось, действительно, святилище; чтобы здесь царило уважение ко всему высокому и святому; чтобы здесь господствовала чистота и сдержанность слова и мысли; чтобы здесь образовались добрые навыки и священные семейные предания; чтобы детям явлена была в родителях твердость религиозных и патриотических убеждений, уважение к освященному Церковью семейному строю, благоговение к Церкви, к Государю, к отечеству. Нужно, чтобы среди нас, взрослых, не господствовала по всем этим вопросам гибельная путаница понятий и нынешнее разделение и разноголосица мнений. Нужно, чтобы в среде нашей образовалось доброе, крепкое и согласное, воистину, общественное мнение, осуждающее буесть и блуд юности и поклонение ей, как какому-то кумиру; чтобы блудным сынам приходилось встречать одно осуждение своим мыслям и поступкам; чтобы им стыдно было быть блудными сынами; чтобы их состояние мятежности заклеймено было в общественном мнении, как позор и грех, а не возводилось бы в какое-то дикое геройство...
Другие средства искоренения зла все будут слабы. Но искоренять его нужно, необходимо нужно, иначе вся жизнь обратится в блудную. Не все ведь блудные сыны кончают так, как это изображено в евангельской притче: часто они гибнут и губят окружающую жизнь, как гангрена заражает все тело.
Нужно нам, взрослым, одуматься, нужно семьям и родителям подняться, исправиться, раскаяться. К этому зовет нас все: и закон Бога, и голос Церкви, и долг пред родиной и обществом, и любовь к собственным детям и, наконец, любовь, – врожденная нам любовь к себе самим! Аминь.
|
