 Какъ тяжко утратить родину... И какъ невыносима мысль о томъ, что эта утрата, можетъ быть, состоялась навсегда... Для м е н я навсегда, ибо я, можетъ быть, умру въ изгнаніи...
Отъ этой мысли все становится безпросвѣтнымъ: какъ если бы навсегда зашло солнце, навсегда угасъ дневной свѣтъ, навсегда исчезли краски дня... и никогда больше не увижу я цвѣтовъ и голубого неба... Какъ если бы я ослѣпъ; или — нѣкій голосъ грозно сказалъ бы мнѣ: «больше не будетъ радостей въ твоей жизни; въ томленіи увянешь ты, всѣмъ чужой и никому ненужный»...
Кто изъ насъ, изгнанниковъ, не осязалъ въ себѣ этой мысли, не слышалъ этого голоса? Кто не содрогался отъ нихъ?.
Но не бойтесь этого голоса и этого страха! Дайте имъ состояться, откройте имъ душу. Не страшитесь той пустоты и темноты, которыя прозіяютъ въ вашей душѣ. Смѣло и спокойно смотрите въ эту темноту и пустоту. И скоро въ нихъ забрежжетъ н о в ы й с в ѣ т ъ, свѣтъ новой, п о д л и н н о й л ю б в и к ъ р о д и н ѣ, к ъ т о й р о д и н ѣ, к о т о р у ю н и к т о и н и к о г д а н е с м о ж е т ъ у в а с ъ о т н я т ь. И тогда вы впервые многое поймете и многое вамъ откроется. И ваше изгнанничество перестанетъ быть пассивнымъ состояніемъ; оно станетъ д ѣ й с т в і е м ъ и п о д в и г о м ъ; и свѣтъ не погаснетъ уже никогда.
Я помню, какъ осенью 1922 года, въ Москвѣ, когда «вѣчное изгнаніе подъ страхомъ разстрѣла» было уже объявлено мнѣ и оставались однѣ формальности, ко мнѣ пришелъ проститься одинъ изъ пріятелей и произнесъ мнѣ надгробное слово: «Вы», говорилъ онъ, «конченый человѣкъ; вы неизбѣжно оторветесь отъ Россіи и погибнете... Что вы безъ родины? что вы можете безъ нея сказать или сдѣлать? Уже черезъ нѣсколько мѣсяцевъ вы не будете понимать того, что здѣсь совершается, а черезъ годъ вы будете совсѣмъ чужды Россіи и ненужны ей... Изсякнутъ ваши духовные родники... И вы станете несчастнымъ, безплоднымъ, изверженнымъ эмигрантомъ!..»
Я слушалъ и не возражалъ ему: онъ не видѣлъ дальше «пустоты и темноты»; онъ думалъ, что родина исчерпывается м ѣ с т о п р е б ы в а н і е м ъ и с о в м ѣ с т н ы м ъ б ы т о м ъ; его патріотизмъ питался повседневностью; его любовь нуждалась въ ежедневномъ подогрѣваніи; «русскость» его души была не изначальной, а привитой; онъ видѣлъ Россію не изъ ея священныхъ корней; и судилъ обо мнѣ по себѣ. И, зная это, я не надѣялся поколебать его въ прощальной бесѣдѣ...
Мы, русскіе, мы, бѣлые, всѣ мы, вынужденно оторвавшіеся отъ нашей родной земли, — мы не оторвались отъ нашей р о д и н ы, и слава Богу, никогда не сможемъ оторваться отъ нея. Всмотритесь и вслушайтесь въ «пустоту» нашей тоски и въ «темноту» нашей скорби: вѣдь мы сами — ж и в ы е к у с к и нашей Россіи; вѣдь это ея кровь тоскуетъ въ насъ и скорбитъ; вѣдь это ея духъ молится въ насъ, и поетъ, и думаетъ, и мечтаетъ о возрожденіи, и ненавидитъ ея враговъ. Почувствуйте это: о н а в ъ н а с ъ, она всегда с ъ н а м и; мы слѣплены изъ ея тѣлеснаго и духовнаго матеріала; и она н е м о ж е т ъ оторваться отъ насъ, такъ же, какъ мы н е м о ж е м ъ оторваться отъ нея. И куда бы ни забросила насъ судьба въ нашемъ лицѣ дышетъ, и молится, и поетъ, и пляшетъ, и любитъ стихія нашей родины. И когда мы говоримъ, просто г о в о р и м ъ, произносимъ русскія слова, развъ это не е я дивный языкъ (о, какой несравненный!) благовѣстить о н е й и намъ, и другимъ народамъ?..
Какіе человѣческіе законы, какіе бытовые уклады могутъ оторвать меня отъ моей родины, когда я, можетъ быть, самый послѣдній изъ ея сыновъ, с о т к а н ъ и з ъ н е я, и измѣнить это могъ бы только тотъ, кто переплавилъ бы всего меня заново? «Эмиграція», «изгнаніе» мѣняютъ наше мѣстопребываніе и, можетъ быть, нашъ бытъ; но они безсильны измѣнить с о с т а в ъ, и с т р о е н і е, и р и т м ъ моего тѣла и моего духа. Посмотрите, какъ мы, русскіе, узнаемъ другъ друга по походкѣ, выраженію лица, по произношенію, по улыбкѣ, по манерѣ одѣваться, — всюду, и въ горахъ Тироля, и въ Нью-Іоркѣ, и на аванпостахъ африканской арміи. Всѣ чувства наши обострились въ изгнаніи для всего, что н а ш е. Ширью, легкостью, простотою, искренностью, добротою, глубиною чувства, мечтательностью, даровитостью, темпераментомъ надѣлила насъ Россія, — и все это слагаетъ особый ароматъ бытія и быта... И намъ слава Богу, никогда не утратить этого!..
За «пустотою» и «темнотою», тамъ, глубже въ каждомъ изъ насъ скрыто нѣкое сокровище, свѣтящійся кладъ русскаго національнаго д у х о в н а г о о п ы т а — религіознаго, и нравственнаго, и художественнаго, и государственнаго. Убѣдитесь въ этомъ, воззовите туда голосомъ скорби и внимайте отвѣту. Подумайте про себя, изъ глубины, сосредоточенно, молча: «свѣтлая заутреня»; «всенощная»; «панихида»; «Сергій»; «Гермогенъ»; «Кремль»; «Куликово Поле»; «Пожарскій»; «Кіевъ»; «Москва»; «Петръ»; «Пушкинъ»; «Гоголь»; «Достоевскій»; «наша пѣсня»; «наша армія»; «наши монастыри»; «Оптина Пустынь»; «коронованіе», — — — и никогда послѣ этого не говорите и не воображайте, что вы «оторвались» отъ родины...
О т ъ р о д и н ы о т о р в а т ь с я н е л ь з я! Можно жить на свѣтѣ, не найдя своей родины: мало ли ихъ безродныхъ теперь; всюду они мутятъ, желая привить другимъ свое убожество. Но кто разъ и м ѣ л ъ ее, тотъ н и к о г д а е я н е п о т е р я е т ъ, развѣ только самъ предастъ ее и не посмѣетъ покаянно вернуться къ ней... А намъ всѣмъ родина дала уже, д а л а р а з ъ н а в с е г д а, — неумирающее и неистощающееся богатство, въ насъ самихъ укрытое, всюду насъ сопровождающее, даръ навѣки...
Конечно, это вѣрно: чтó я безъ моей родины, которая э т о создала и э т о дала мнѣ навѣки? Да, но развѣ какое бы то ни было изгнаніе можетъ отнять это у меня? Развѣ эти алтари не живутъ в о м н ѣ с а м о м ъ и я не могу въ любой моментъ обратить къ нимъ мою любовь, и мою гордость, и мою благодарность, и мою молитву? И какая «денаціонализація» страшна мнѣ и моимъ дѣтямъ, если я постоянно — трепетомъ моего сердца и огнемъ моей воли — молюсь у этихъ алтарей и учу тому же моихъ дѣтей?
Но тогда гдѣ же «пустота» и «темнота»? Да, я оторванъ отъ родной з е м л и; но н е о т ъ д у х а, и н е о т ъ ж и з н и, и н е о т ъ с в я т ы н ь моей родины; и ничто, и никогда не оторветъ меня отъ нихъ!..
И вотъ, смотрите: «состояніе» изгнанничества становится з а д а н і е м ъ, д ѣ й с т в і е м ъ и п о д в и г о м ъ. Мы должны найти въ себѣ, углубить и укрѣпить свою русскую природу, свою «русскость», такъ, чтобы черезъ «пустоту» и «темноту» видимаго и мнимаго «отрыва» отъ Россіи засіялъ свѣтъ п о д л и н н а г о е д и н е н і я и г л у б и н н а г о е д и н с т в а с ъ н е ю. Мы оторваны отъ родной з е м л и именно для того, чтобы н а й т и в ъ с е б ѣ с а м и х ъ р о д н о й д у х ъ, тотъ духъ, который строилъ Россію отъ Ѳеодосія Печерскаго и Владиміра Мономаха до Оптиной Пустыни и Бѣлой Арміи. И родная земля вернется намъ только тогда, когда огонь этого духа загорится и въ насъ, и въ оставшихся т а м ъ братьяхъ нашихъ; загорится — и вернетъ намъ нашу землю, и нашъ бытъ, и нашу государственность...
Гдѣ-то въ мудромъ рѣшеніи Божіемъ установлено такъ, что человѣкъ н а х о д и т ъ черезъ у т р а т у, прозрѣваетъ въ разлукѣ, крѣпнетъ въ лишеніяхъ, закаляется въ страданіи...
Кара ли это? Возмездіе ли?
Не милость ли? Не помощь ли?
Когда же, когда возрасталъ и окрылялся человѣкъ въ легкихъ, дешевыхъ, слишкомъ человѣческихъ утѣхахъ?
И развѣ не на сильнаго и не на любимаго возлагается болѣе тяжкій крестъ?
Намъ задано обрѣсти родину черезъ утрату ея; увидѣть ея подлинный, прекрасный ликъ въ разлукѣ; окрѣпнуть и закалиться въ изгнаніи; и подготовить свою волю и свое разумѣніе къ новому строительству нашей Россіи.
Вѣрьте: кому дано п р и з в а н і е, тому данъ и о б ѣ т ъ.
Окиньте же умственнымъ взоромъ пути нашей общей бѣлой борьбы и каждый — свою личную судьбу; и постигните — и наше призваніе, и тотъ обѣтъ, который таинственно скрытъ за призывомъ... Обѣтъ возврата и возрожденія. |
