Заказать книгу можно в нашем магазине:
http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15558/
Обернемся же на себя. Применительно к внутренним процессам нашего отечества - какова должна быть наша установка сознания? Поскольку открывается возможность общения, конечно, потаенного, с внутренними элементами России - эта возможность должна быть всецело использована. Микроскопичны наши возможности. Сознание этого, однако, не должно умалять нашего рвения в использовании их: великие события нередко, в очень весомой степени, бывают побуждаемы, а иногда и оказываются порождаемыми объективно ничтожными воздействиями. Одно, превыше всего, является нашим долгом, это - охранение себя в своей качественности единственного открыто являемого «подвига Русскости». Только так можем мы оказаться годным материалом в Руках Божиих и в потребный момент стать точкой приложения каких-то, нам сейчас недоведомых, явлений, так или иначе связанных с возникновением чаемой спасительной катастрофы.
Под этим углом зрения два губительных процесса нас способны поедать и - да не будет! - привести нас к небытию даже в условиях сохранения нашей видимости. Один, это - вовлечение в стихию апостасии, которая ныне от коммунистической однозначности явно переходит в стадию вселенской многозначности.
Нас не должно пугать наше все яснее обозначающееся одиночество в составе свободного мipa. Мы должны в этом видеть знамение ускорения событий эсхатологических, в силу чего наше обособление не только естественно и необходимо, но и - спасительно. Трудно сказать, в каких формах возникнет наше окончательное выключение, уже полное, из мiровой жизни. Но оно не может не возникнуть. Пока этого нет, на нас лежит повышенная ответственность в смысле показательной активности. Двоякий характер приобретает эта активность. Независимо от важности нашего голоса, поскольку свобода слова от нас еще не отнята, как единственного свободного голоса, исходящего от того, что осталось от Исторической России, есть совершенно конкретная заданность, вытекающая из того, что мы в свободном мiре являемся голосом Православной Церкви, преемственно восходящей к Русской Поместной Церкви и сохранившей церковную непорочность. В условиях, когда даже свободная Православная Церковь пошла в лице своих официальных возглавителей по пути апостасийному, мы становимся единственным источником осведомления «внешних» об истинности Церкви. Отсюда вытекает огромная миссионерская задача: быть маяком и пристанищем для тех из всего инословного мipa, кто на путях апостасии в такой мере ощутил бы себя «последними христианами», что для них голос нашей Церкви мог бы стать в великую духовную пользу. Ходячее увлечение инославных православием, экуменически опрощенное, носит характер такой, что нас оно сознательно обходит, ведя к тому, что можно назвать православным сектантством. От этой среды могут, конечно, отдельные единицы отрываться во имя Христа Истинного, но, в общем, это движение, достаточно мощное и имеющее шансы дальнейшего развития, способно испытать спасительное преображение только в условиях того нового положения мipa, которое возникнет, если свершиться в нашем отечестве «спасительная катастрофа». Но при всех условиях и личное общение с нами, и возможность пользоваться так или иначе сокровищами обладаемой нами Истины есть некий ресурс, как бы Самим Богом для всех, в нашем лице, в свободном мiре образованный. В нарочитой степени наш голос может быть полезен для православных, ведомых своими вождями по путям апостасии, но в своей среде несомненно имеющих людей «верных».
Вообще, в свободном мiре, как и в советской России, утверждается некая двухъярусность общественных и, в частности и в особенности, церковно-общественных организаций. Далеко не все сочувствуют общему курсу, но, за редчайшим исключением, не подают в этом смысле своего голоса. В этой среде могут созревать здравые решения антиапостасийные. В этих условиях нам нельзя не откликаться на крупнейшие события апостасийного поступательного движения. Нельзя знать, где и когда это семя даст плод, но бросить семя - святая наша обязанность. Такие, ответственные и принимающие характер некой систематичности, выступления помогут и нам держаться своей «верности», поскольку по каждому поводу, достаточно важному, снова и снова мы будем свидетельствовать Истину, нами исповедуемую. Это иммунитет наш будет поддерживать в отношении втягивания нас самих в стихию апостасии. Опасность то - повторяем - реальная и очень серьезная. Ею никак нельзя пренебрегать. Нельзя оставить никого из нашей среды без особого попечения, а такие принципиальные выступления, несомненно, будут укреплять общую солидарность нашу в нашем стоянии в Истине. Активность нашей Церкви исповедническая, свое участие в жизни вселенской церковности обнаруживающая в форме как бы подставления зеркала, в котором отражалась бы данная апостасийная ложь, способная укреплять дух нашей Церкви, в ее целом.
Вторая опасность, это - внутреннее охлаждение и в связи с этим отвлечение от исповедничества местными, никакого принципиального значения не имеющими контроверзами. Тут врагу огромное открывается поле действий, и он искусно возбуждает срасти во всех слоях церковной жизни, создавая атмосферу взаимного озлобления, взаимного недоверия, взаимного отчуждения. Нельзя не сказать, что, если эти проявления церковно-общественного разложения понижают духовную качественность личного состава нашей Церкви, то, с другой стороны, и небрежение к духовной качественности создает особо благоприятные условия для церковно-общественного разложения. Уклонение от верности под влиянием всяческих проявлений апостасийности, в сочетании с лично-общественными отталкиваниями, могут оказаться поистине губительными, в какой-то момент приводя к распаду Церкви, как к уже неотменимому факту. Предотвращение таких печальных явлений возможно только на путях повсеместного возгревания церковно-общественного внимания к грозным событиям современности под знаком апостасии, с неопустительным доведением до сознания всего церковного народа всех последовательно возникающих этапов того расхождения между подлинной церковной истинностью и ее лживым предложением в апостасийной действительности, которые с такой потрясающей быстротой ныне сменяют друг друга. Год тому назад можно было говорить, как о мере практически живой, о создании кружков «духовного обновления», имеющих задачей чисто внутреннее возгревание нашей церковности. Сейчас на первый план выходит другая задача, не отменяющая первой, но ее оттеняющая с первого плана. Это - задача своевременного осознания действительности в мiровом масштабе под углом зрения самоохраны от соблазна и во имя вящего самоутверждения в истинности. А чтобы эта деятельность была доходчива до церковного народа, необходимо, чтобы поводом для подобных бесед были публичные выступления нашей собственной Церкви, возникающие в ответ на очередные моменты апостасии.
Впрочем, не надо делать себе иллюзий. Самосохранение в условиях расцветающей апостасии вещь исключительно трудная. Не может не происходить и в нашей среде известного отсева, сводящего все к большему минимуму «последних христиан», в нашем лице формiрующихся. И если быть трезвым оценщиком действительности, то надо становиться, так сказать, максималистами в смысле того, что теперь иронически называется пессимизмом. Не нужно исключать перспективы продления Истории с восстановлением, обновлением нашего Святого Прошлого. Но нужно исходить из перспективы близящегося конца мipa. Если мы с уверенностью будем исходить из восстановления России, мы непременно осознаем процесс такого восстановления мечтательно-субъективно - поработим себя нашей мечте, тем вычеркивая себя из состава «последних христиан» - то есть того единственного материала, из которого Господь может снова начать строить историческое будущее.
Чем обусловлена объективная неизбежность конца мipa? Тем, что человечество перестает думать о спасении души. Эта основоположная забота должна возвратиться - в частности и прежде всего, у нас. «Спасаяй да спасет свою душу», - единственная программа реалистически-восстановительная для нашего времени. Это и есть «подвиг Русскости» в условиях апостасии. Оставайся Русским и ни о чем не думай, как только о спасении своей души - вот в чем выражается «подвиг Русскости» в наше время. Такое самосознание подскажет каждому верное решение в каждом моменте его жизни и научит быть и отцом, и мужем, и гражданином - верными в своей духовно-просветленной Русскости.
Достаточно так формулировать содержание «подвига Русскости», чтобы уяснить всю трудность нашего самосохранения в сколько-нибудь больших масштабах - особенно если пребывать в тесной зависимости от окружающей среды. Говори именно о зависимости - не об общении. Последнее допустимо, возможно, даже в какой-то мере необходимо. Но трудность общения, не разорительного для нас в нашем качестве «последних христиан» заключается в том, что надо суметь оставаться самими собой, не навязывая себя другим, но и не скрывая своего лица. Здесь должна вырабатываться такая же двухъярусность внутреннего мipa, какая существует за железным занавесом, да и во всей свободной части мipa, поскольку и в ней происходит апостасийное перерождение душ. Разница, однако, существенная есть между нашей двухъяросностью и наших сочеловеков. Разница двоякая.
Во-первых, мы предельно осведомлены о том, что происходит в мipe. Мы знаем все, что доступно знанию человека. Нам открыто Откровение Божие, насколько оно вообще открыто человеку. Мы знаем, что мiр имел, и что он потерял. Мы знаем, что мiр идет к своему концу. Мы знаем, в чем спасение мipa. Знаем мы то, что кроме нас, в полной мере, никто знать не может. В этом наша помазанность, возлагающая на нас «подвиг Русскости». Ничего этого не знают и не могут узнать, поскольку в них не произойдет некоего внутреннего преображения, участники свободного мipa кроме тех православных, которые, преодолев свой национализм, смогли бы до конца понять промыслительную миссию Исторической России. Этого не могут понимать и подсоветские люди, кроме тех, кто уже сейчас дозрел не только до того, чтобы быть годным материалом в случае «спасительной катастрофы», но и до того, чтобы быть потенциальными устроителями этой «спасительной катастрофы».
Вторая разница - исключительно важная, определяющая саму природу нашего бытия! - заключается в том, что нам нечего бояться. Не говорим уже о том состоянии запуганности патологической, в которой живет Русский человек подсоветский. Некая подавленность психики характеризует и ту здоровую среду свободного мipa, которая, в душе не разделяя общего энтузиазма апостасийности, вместе с тем, не «расчеловечена» злыми флюидами, апостасией рождаемыми. Эта среда должна пройти большую школу, чтобы, осознав свою чуждость окружающей ее среде, суметь членораздельно явить эту чуждость, открывая свое, какое-то уже иное, чем все окружающее, лицо. Это может быть крепкое стояние в доапостасийном прошлом. Это может быть и некое самоутверждение в понимаемой по-новому Истине, открываемой в поисках Ее, вызванных отталкиванием от апостасии. Нужны особенное мужество, особенная сила духа, чтобы открыто себя являть, идя против течения, становящегося все более мощным, -не имея за собою прочного «тыла». Вот почему эти потенциальные «последние христиане» ведут потаенную жизнь - раскрывая, вероятно, себя в очень тесном кругу единомышленников.
Мы находимся в совершенно иных условиях. Для нас не существует той запуганности, которая господствует под большевиками. Для нас не существует и тех своеобразных обстоятельств, которые как бы печать молчания налагают на незакабаленных апостасийностью, или разбуженными ею страстями, обитателей свободного мiра. Мы знаем, кто мы и для чего мы живем, и мы осознаем себя вправе это исповедывать. Мы по-нашему свободному изволению живем двойной жизнью, и степень раздвоенности зависит всецело от нашего суждения о полезности большего или меньшего нашего раскрытия перед чужими.
Мы люди из другого мiра. Этот мiр ушел, его больше нет. Окружающий нас мiр находится в полной уверенности, что он ушел навсегда. Мы, однако, остаемся в этом ушедшем мiре. И мы знаем, что если он, действительно, ушел, то мiр идет к своему концу. Мы не скрываем тога, что мы принадлежим к этому ушедшему мiру: мы живем его чувствами и мыслями. На нас могут смотреть, как на чудаков. Но разве чудаки не имеют права существовать, если они не нарушают общественного порядка - в свободной стране? Мы своего чудачества не скрываем. Мы его и не навязываем. Те, кто с нами общается, одно только должны знать твердо: от своего «чудачества» отказаться мы не можем. Кто с нами хочет иметь дело, должен это признать. В свободном мipe действует т.н. «культурная автономия», то есть право национальных меньшинств сохранять свои национальные особенности - беречь свой язык, иметь для этого свою школу, иметь свою церковь, свою печать, свои общественные организации. Наша особенность в том, что все это мы осуществляем с оглядкой не на современную Россию, коммунизмом захваченную, а на Россию ушедшую - с ее языком (орфографией), с ее мiровоззрением, с ее бытом, с ее Церковью. В этом наше «чудачество».
То «прошлое», которое мы воплощаем, пользуется плохим именем в сознании современного свободного мiра: оно так прочно оклеветано, что правда звучит ложью в ушах тех, среди кого мы живем. Тем не менее, в среде духовно-чуткой симпатия наблюдается в отношении нашего «чудачества», и отчужденность в отношении тех, кто отражает современную Россию.
Первое движение при общении с нами - будь то старческий дом, промышленное предприятие, школа или еще что иное - это обращение с нами, как с человеческим материалом, который безвольно укладывается в текущую жизнь. Отношение может быть доброжелательное, но оно выражается в формах общих, вне учета наших особенностей. Все меняется, когда эти особенности выпячиваются, как что-то, с чем надо посчитаться. В одних случаях это вызывает резкую перемену обращения, в других интерес возникает к нашим особенностям, не так уже редко - доброжелательный. В отдельных же случаях обнаруживается трогательная внимательность, обусловленная тем, что убеждение возникает в серьезности наших особенностей, способных раскрывать целый новый мiр.
Этот новый мiр возбуждает обычно любопытство. Приглядываясь к нему, наблюдателю ясно становится, что наши особенности коренятся в глубоких религиозных убеждениях, ставших частью даже и внешней жизни. В степени неизмеримо большей это наблюдается, поскольку западные люди оказываются пленниками сатанократии и вклиниваются ею в русский массив насельников мест заключения и лагерей. Вообще, Русский человек, носящий на себе отпечаток «Подвига Русскости», обладает привлекательностью неотразимой для западного человека, морально и духовно чуткого.
Так возникает возможность, очень скромная, в силу органически присущего подвигу Русскости целомудрия, но все же реальная возможность для внешнего человека приобщаться к основному руслу той двойственной жизни, которая выпадает на долю зарубежных Русских. Без всякой нарочитой заданности такое общение получает силой вещей оттенок миссионерский.
Наш национальный образ миссионерства вообще - показ; не выставочный, рекламный, а пока жизнью, пропитанной особенностями церковного и духовного порядка. Наша жизнь - бытовое исповедничество, которым мы держимся и вне которого нельзя даже и представить себе подвиг Русскости. Если этот быт охватывает в России иностранца нередко в такой мере, что на родине этот иностранец ощущает себя уже неуютно, этого окружения лишенный, то и заграницей этот быт способен иногда ударить по сознанию иностранца своей ни на что не похожестью. А за ним стоит целостное мiровоззрение: «внешнее» являет «внутреннее», и это в убедительности, ни с чем не сравнимой. Иностранец, прикоснувшийся ко второй жизни, духовно-интимной, русского человека - расширяет свой опыт, прикасается к таким явлениям жизни, о которых он, быть может, ранее понятия не имел. Разве это не миссионерство?
Миссионерство принимает формы гораздо более квалифицированные, поскольку русский человек, не утрачивая духовной окрыленности подвигов Русскости, входит в среду иностранцев, как некая ему близкая культурная сила. Тут открывается возможность обогащать своими сокровищами творимое дело, тем приобщая, с должным тактом, к этим сокровищам тот или иной круг лиц. В плане апостасийном тут открываются возможности безценные - в смысле уже не культурного обогащения, а спасения души. Речь не о прозелитизме, что может быть только редчайшим исключением, а о расширении-кругозора в отношении понимания собственных явлений, своего круга жизни, своей конфессиональности, а также лучшего понимания явлений мiровой политики, центром имеющих неотменно русский коммунизм.
Особенную квалифицированность приобретает «подвиг Русскости» применительно к внешнему мiру, поскольку он осуществляется служителями Церкви, от высших до низших. Сейчас наблюдается исключительный интерес к Православию - не обязательно углубленный и возвышенный, а обусловленный экуменическим расширением кругозора. Почти по общему правилу осведомление о Православии осуществляется модернистически настроенными авторитетами, почему о подлинном Православии мiр узнает далеко не все – и уже конечно общение с Советской церковью восполнить этот пробел не может. Каким внешним пренебрежением ни окружена старозаветная наша Православная Церковь, ее голос далеко не безразличен: к нему прислушиваются, о нем осведомляются самые разные люди. Русская Зарубежная Церковь, как мы уже говорили в другом плане, несет на себе промыслительную заданность являть Истину Церкви применительно ко всем возникающим вопросам. Каждый церковный деятель в кругу своей деятельности может в любой момент оказаться пред лицом той или иной возможности явить эту Истину - и он обязан это сделать в полную меру своих сил.
Тут мы подходим к самой сердцевине нашей антиапостасийной заданности. Если апостасия своим основным выражением имеет т. н. экуменичность, то есть единение по признаку отрицания абсолютной истинности, во имя общего, в атмосфере лжи, единения вокруг того центра, к которому все и вся одинаково тянутся, т. е. будущего антихриста, то единение должно происходить и в другом плане - полярно-противоположном: по признаку отталкивания от апостасии. Тут два рода общения возникают - различных. Один - исходит из положения, отрицаемого экуменизмом, а именно из принципа абсолютности веры каждого. Вера, в своей абсолютности, отвергается и коммунизмом и экуменизмом: первый все веры уничтожает, а второй все веры в себя вбирает во имя создания новой, обобщающей. Общий фронт естественно возникает перед агрессией коммунизма - обнимающей все веры: представители всех вер могут сесть за круглый стол для обсуждения общих мер самозащиты против агрессии коммунизма. Такое же взаимообщение мыслимо и применительно к экуменизму. Он хочет поглотить все веры. Подлинный православный, подлинный католик, подлинный протестант, поскольку они хотят остаться каждый в своей вере, способны ощутить себя с достаточным основанием братьями во Христе, и перед лицом экуменизма. Трудно сказать, в какие формы может вылиться взаимопризнание пред лицом общего врага, каким, в сущности, в этих особых вариантах, является антихрист, но духовно просветленная солидарность на этих путях не может не рождаться.
Другое единение, более глубокое, повелительно диктуемое апостасией: это - возвращение заблудших братьев в Отчий Дом. Предстоит ли нам Страшный Суд, или «спасительная катастрофа», на нашей Родине возникшая, откроет новые пути исторической жизни человечества, в обоих случаях не может не получить своего осуществления - в конкретной форме возвращения к исходной истинности Церкви, сохранившейся в Православии - обетование Господа об Едином Пастыре и едином стаде. Как это произойдет и когда - мы не знаем. Но устремленность в этом на правлении для нас уже сейчас должна быть ясна, как Божий день. Должна она постепенно утверждаться и в сознании тех элементов инославного мipa, которые будут все больше проникаться отталкиванием от апостасии во имя приобщения к лику «последних христиан». И тут открывается для нас обширное поле деятельности - в самых разных формах.
Во всем, что мы говорили, мы исходили из факта пребывания нашего в условиях гражданской свободы. Это положение может измениться - не обязательно в форме распространения власти коммунизма на те территории, на которых мы сейчас пребываем, возможно и известное перерождение гражданского быта под знаком апостасии. Принципиальное противопоставление себя тому стихийному устремлению антихриста, которое ныне с такой разительной ясностью обозначается, ставит нас перед перспективой оказаться нежелательными элементами в составе этого гражданского быта. Могут для нас возникать всевозможные трудности и в сохраняющихся формах свободного режима, поскольку мы будем идти против течения - а мы не можем не идти, раз режим свободы продолжает существовать. Исповедничество - наша миссия, наше задание, наше послушание. Как общее правило, можно одно только сказать. Или будем мы продолжать свое исповедничество открыто - во весь голос. Или мы будем вынуждены уйти в подполье, поскольку мы не убежим от преследования туда, где этого преследования нет. Среднего нет. Должна сохраняться полная ясность нашего лица, ибо только так мы сохраним за собою право тщиться стать «последними христианами» и уповать на помощь Божию, всесильную. Всякая двусмысленность, всякое соглашательство не могут не опрокинуть всей нашей установки и в сознании людей, и в очах Божиих. «Подвиг Русскости», который был в условиях былых подвигом государственно-патриотическим, включавшим в себя подвиг стояния в церковной истинности, для нас теперь превращается, наоборот, в подвиг верности Богу, в Его истинной Церкви, за которым стоит верность нашему историческому прошлому, которая внешнее выражение получает только в том, что истинная Церковь, которой мы служим, есть Русская Церковь, преемственно сохранившаяся в нашей Зарубежной Церкви. Это нам с новой силой указывает, что «политики» сейчас нет в нашем общецерковном обиходе, а есть верность Богу в качестве Русских людей, являющихся чадами Русской Поместной Церкви, получившей облик Церкви Зарубежной.
В любой момент все может измениться - в плане реализации той «спасительной катастрофы», которая способна будет сделать конкретной реальностью восстановление в национально-государственных формах Исторической России. Каждый может иметь в этом плане свои предположения и свои домыслы. Это нечто личное и частное. Это не должно определять сейчас нашего поведения, чтобы не отвлекать нас от главного, в чем состоит наше послушание по осуществлению «подвига Русскости». Смиримся. И будем памятовать, что только так мы сможем послужить Божиим предначертаниям, осуществляя главное в очах Божиих - спасая свои души и тем открывая Богу возможность направлять нашу деятельность на спасение других душ, а, в конечном счете, и на воссоздание того Великого Национально-Государственного Целого, духовный заряд которого мы тщимся с Божией помощью в себе сохранять и являть.
В истекшем году мы поминали трехсот[пятидесяти]летие великой даты: восстановления, после страшной Смуты, Московского Царства под главенством Династии Романовых. Трудно представить себе более наглядную картину именно духовного возрождения, как реальной основы политического оформления отсюда воссиявшего «подвига Русскости». Что же говорить о нашей современной Смуте, пред которой бледнеет т. н. Великая Смута нашего далекого прошлого?! Не ясно ли, что всякое появление политической торопливости может свидетельствовать только о духовной недозрелости и об отсутствии в духовно оскудевших русских душах самой основы, из которой мог бы воссиять «подвиг Русскости», способный вырвать из лап сатаны возрождающуюся Историческую Россию.
В истекшем году поминали мы и другую великую дату - семисотлетие блаженной кончины благоверного Князя Александра Невского, победа которого над грозившими Православию врагами обеспечена была помощью кротчайших свв. Князей Бориса и Глеба, исповедничество Божией Правды сделавших своей единственной «политикой». Помощь эта была ли ответом на умоначертание самого Князя Александра, который ничего на знамени своем не имел, кроме святых в своей небесной простоте слов: «Не в силе Бог, а в Правде»?
Не ждет ли от нас и сейчас Господь исповедничества Его Правды, чтобы мог Он, Милостивый, покрыть ее Своей Силой?
Вот из какого Прошлого может только возникнуть в наше неизреченно-страшное время земное Будущее.
|
