Наряду с художественными произведениями творчество Ф.М. Достоевского включает политическую публицистику – важную и недооцененную часть его наследия. Синтетическая личность великого писателя, глубокий психологизм и философский склад ума (на русский манер, без систематичности) сделали его международные обзоры и описания внутренних событий важным источником изучения русской жизни второй половины XIX века. Кроме того, существенны и приобретают неожиданную актуальность идеологические обобщения Достоевского, выходящие за рамки текущих событий. Все это было представлено в его журнале «Время» (1861) и особенно в «Дневниках писателя» за 1873, 76, 77 и на рубеже 1880-81гг., опубликованных в журнале князя Мещерского «Гражданин». Разнообразные темы: Россия после Петра I, реформы шестидесятых годов XIX века, интеллигенция и либерализм, свойства русского характера, самостоятельные обобщения европейской истории, кризис демократии в Европе, геополитические проблемы… - всё подвергалось анализу с позиций особого рода консерватизма, выделявшего Достоевского среди круга его единомышленников. Не вдаваясь в подробности, писатель оставил ряд своеобразных формулировок по расовым вопросам, выделив роль «великого арийского племени» в мировой истории и культуре.
В идеологическом раскладе сил в России 2-й половины XIX века Достоевскому принадлежит особое место. Он не был ни славянофилом, ни западником, критикуя первых за идеализацию допетровской Руси, вторых - за недопонимание русских особенностей. Консервативно-охранительная позиция также не вполне соответствовала убеждениям писателя. Достоевский ясно видел недостатки русского характера и русской жизни. Обобщая важнейшие внутренние и европейские события, он сделал ряд дальновидных и точных прогнозов.
Интересна характеристика Достоевского его работодателем и другом князем Мещерским:
«Мы все были маленькими перед его грандиозной личностью консерватора…Апостол правды во всем, в крупном и в мелочах, Достоевский был, как аскет, строг, и как неофит, фанатичен в своем консерватизме…И тут какая оригинальность в сопоставлении того, чем был Достоевский, с тем, чем он слыл для массы русского интеллигентного люда, искавшего в нем благодаря его эпохе какого-то фетиша либерально-революционной партии…Этих-то своих поклонников Достоевский ненавидел. Он умел ненавидеть, это была черта его духовной личности, которую я вообще встречал в людях редко, а в консерваторах и подавно…У Достоевского ненависть, как у всех апостолов, была неизбежным последствием избытка любви к идеалам и к правде…В ненависти его к революционерам было два двигателя: за вред, который они приносили народу и за ложь в их проповедничестве…Не было человека добрее Достоевского. Он готов был все отдать: жизнь и последний грош на помощь другому…».
К этому следует добавить, что консерватизм писателя не ограничивался верностью наследию прошлого. Исторически преходящие учреждения и обычаи он критиковал, когда они не согласовывались с его понятием о сути гражданского прогресса. - Ложный прогрессизм либералов Достоевский остро высмеивал. Он подмечал пороки русского характера, призывая к их преодолению рядом образовательных и воспитательных мер. Однако это не мешало ему идеализировать русского человека, не всегда заботясь о логическом соответствии высказываний, сделанных в разное время.
Крестьянская реформа
Это наглядно проявилось в отношении писателя к отмене крепостного права и к реформам 60-х годов. Достоевский неоднократно возвращался к этой теме, освещая ее со всех сторон. В 1873 г. он писал: «Мы переживаем самую смутную минуту изо всей истории русского народа», заметив, что старый порядок имел хорошие стороны, а затем наступило «новое рабство». – «С освобождением крестьян труд остался без достаточной организации и обеспечения. Всё погибло: деревня и землевладение, и дворянство, и Россия…Личная поземельная собственность в полнейшем хаосе, продается и покупается, меняет своего владельца поминутно… За кем останется окончательно – это трудно предсказать». Достоевский все же называет возможных победителей в этом омуте продаж и покупок: «Жиды становятся помещиками и…умерщвляют почву России». Значительную часть вины в процессах обезземеливания писатель относил к самому дворянству: русские «крепостники» продавали крестьян и ехали в Европу «издавать социалистические журналы, а наши Рудины умирали на баррикадах».
Через восемь лет Достоевский обобщал:
«Весь этот мерзостный грех наш упразднился разом по великому слову Освободителя…Крепостное право мешало всему, даже правильному развитию земледелия… Тем не менее законы природы нельзя миновать, и потрясение вышло большое…В земледелии мужик съехал прямо на минимум того, что могла дать ему земля…Всё прежнее барское землевладение упало до жалкого уровня и началось перерождение всего бывшего земледельческого сословия в интеллигентный народ».
Однако, несмотря на свой скептицизм, Достоевский критиковал неверие в политику освобождения крестьян лицами консервативно-дворянского направления, например, писателем В.Г. Авсеенко. Неожиданно в эту обличительную критику попал западник Грановский. Обоих писатель обвинил в пренебрежении к русскому крестьянину, будто бы недозревшему до самостоятельной роли в собственном освобождении, отчего и произошли многочисленные послереформенные неустройства. Достоевский подтверждал свою позицию историческими аналогиями: «Крепостники» обвиняют народ, который двести лет был пассивен, бит палками и груб нравами, и потому в простодушии характера поверил в пользу освобождения». Русский крестьянин, в отличие от французского или немецкого, освобожден с землей, и он «сохранил твердую сердцевину, которая защитит его от всех излишеств и уклонений», считал Достоевский.
Этой вере в незыблемые свойства русского народа писатель не изменял всю жизнь, высказывая все же сомнения в реализации крестьянской реформы. В Европе, писал он в начале 1881г., всё развивалось постепенно, и революция завершила феодальные отношения «культурно и исторически…У нас же железнодорожники и жид владеют экономическими силами» и вопрос в том, уживется ли «единоличное, частное землевладение рядом с мужичьим на здоровой основе, а не на пролетариате и кабаке». Здесь выражено двойное сомнение – в будущем земельного дворянства и в способности русского крестьянина к самостоятельному хозяйствованию, то есть вне общины. Наблюдая за событиями в крестьянском мире после февраля 1861г., Достоевский пришел к выводу, что «вопрос об общине не решен в России окончательно».
В этом и была вся суть. Крепостное право органически включало в себя крестьянскую общину, которой могло противостоять только личное крестьянское хозяйство, независимое от помещика. Таким образом, отмена крепостного права означала разрушение крестьянской общины. Славянофилы, осуждая крепостные отношения, превозносили общину, не замечая этого противоречия. Не случайно провалилась реформа Столыпина, предпринятая в первом десятилетии XX века. Этому государственному деятелю с его сильным характером, но недостаточным знанием русской жизни, не удалось создать критическую массу обособленных крестьянских дворов. Уже носившая формальный характер крестьянская община, была им окончательно добита. Удивительно, но советские колхозы стали извращенной формой общины, память о которой не умирала в народном сознании, чем и воспользовались коммунистические демагоги.
То, что судьбы русского дворянина и крестьянина крепко связаны друг с другом, сознавали не одни «крепостники». Сам Достоевский писал: «У нас добровольно, самим верхним сословием, с царской волей во главе разрушено крепостное право». По восторженной мысли писателя, крестьянская реформа сплотила все сословия. Но одобрение радикальных изменений в русской жизни дополнялось практическими наблюдениями более глубокого свойства: «Подоспело освобождение крестьян, а с ним вместе обособление нашего интеллигентного общества во всех возможных смыслах». – Таким образом, сословие, которому писатель пророчил разрушительную роль в истории России, вычленялось Достоевским из «всесословного единства». Писатель объяснял это противоречие переходным характером первых пореформенных лет, полагаясь на неистребимый инстинкт простого русского человека к справедливости и правде, который должен преодолеть все неустройства.
Картину разрушения земледельческого мира рельефно дополнял князь Мещерский, Именно он познакомил читателей в своих воспоминаниях с именами вдохновителей и творцов крестьянской реформы 1861 года. Одно из ведущих мест в этом ряду занимал известный славянофил Ю. Самарин. «Враждебное чувство Самарина к дворянству сыграло роковую роль в разработке крестьянского вопроса», - писал князь. Вместе с ним Мещерский поставил «главных вожаков крестьянства и главных врагов дворянства»: в.к. Елену Павловну, в.к. Константина Николаевича, графа Ростовцева, князя Черкасского, будущего военного министра Н.А. Милютина, министра внутренних дел Ланского и ряд других высоких особ дворянского звания. Эта партия, свидетельствовал князь, добилась разорения земельного дворянства, организовав несправедливый, насильственный выкуп земли с прекращением обязательств по залогу в опекунском совете, также входившем в сферу влияния «либеральных дворян». Дворянский же банк, обязанный по уставу ссужать помещиков в операциях по выкупу, под руководством «красного» Картавцева способствовал коррупции и разорению дворянства. К реформе 1861г. приступили без лица, способного ее провести.
Князь Мещерский соглашался с Достоевским в оценке положения освобожденных крестьян. Посетив в 1864 г. губернии Средней России, князь увидел всюду «полуразвалившиеся избенки, пьяниц, лапти, общий характер беспомощности». За год до этого он убедился в образцовом состоянии государственных крестьян Смоленской губернии, бывших в прежнем управлении, тогда как рядом помещичьи крестьяне «опускаются и слабеют». Здесь воцарилась распущенность и губительные семейные разделы («у государственных крестьян о разделах и помину не было»). Углублению беспорядков сразу после реформы способствовали сами дворяне, либеральная партия среди которых до убийства царя первого марта 1881 г. все усиливалась. Но и после трагедии дворянские либералы брало если не числом, то активностью. Так повелось на Руси, что радикальные элементы при всякой возможности наступали по всему фронту, тогда как «партия порядочных людей», за немногими исключениями, под разными предлогами устранялась от острой борьбы – картина, знакомая образованной публике по периоду крушения монархии.
По словам Мещерского, сразу после 19.02.1861 г. либералы принялись ослаблять правительство, «усиливая общественность в виде фантастического нового сословия – интеллигентного пролетариата». Около двух лет «дело реформы повсеместно шло поразительно хорошо», из-за того, что «лучшие люди пошли в мировые посредники» (дворянские контролеры на местах). Затем либеральные силы переломили ситуацию и, наконец, произошло то, что Мещерский назвал дворянской самоликвидацией. Князь красочно описал трусливое поведение дворян, во всем уступавших либералам в своих рядах: «Аристократическая либеральная партия требовала от правительства взамен отнятых у нее помещичьих прав политического влияния, как дворянского сословия, права голоса в политических делах… Этой горсти людей мы обязаны немедленно после освобождения введением земских учреждений…на потребность иметь говорильни». После введения земств во всех 36-ти губерниях в недолгой борьбе возобладали либералы. В 1884 г. министр финансов Бунге называл дворянство «вымирающим сословием». Однако образовавшаяся из осколков разных сословий «всесветная интеллигенция», как ее называл Достоевский, не могла заместить высший слой, исторически управлявший Россией. По словам Мещерского, к началу царствования Александра III (апрель 1881 г.) «почти во всех губерниях дворянство было материально разорено и духовно мертво» усилиями либералов на общественных постах и в правительстве.
Русские характеры
Описывая группы лиц, постепенно порывавших с Россией, Достоевский выделял два типа. Оба они подпитывались бывшими помещиками-крепостниками. Уезжая за границу, «консерваторы» становились откровенными врагами своей родины. - «Эти странные, прямолинейные, не понимающие в текущих делах люди», выражали так свою реакцию на антидворянские процессы в России, тогда как либералы, «левые», насыщаясь в Европе социалистическими идеями, в желании перенести их на родину становились со временем русскими патриотами. Такие превращения вытекали, по мнению писателя, из противоречивых свойств русского характера. Что-то подобное происходило с Герценом, о котором Достоевский сказал, что «он родился эмигрантом». Эта классификация запутавшихся людей отражала одновременно заблуждение и веру писателя в спонтанные творческие силы русского человека. Она также свидетельствовала о предпочтении, которое Достоевский отдавал «людям будущего» перед беспомощными поклонниками безвозвратно ушедшего. Мысли о революции он упорно не допускал.
Рассуждения Достоевского о русском характере соединяют глубокий реализм со спорными оценками. В начале 1876г. он писал, сгущая собственные наблюдения: «обстоятельствами почти всей русской истории народ наш был предан разврату, постоянно соблазняем и мучим». Однако Достоевский не заглядывал вглубь истории, и осталось неясным, какой её период он считал образцовым. Обычно писатель называл временем исторического «провала» нации эпоху Петра I. Распространение этих гражданских пороков на всю историю противоречило неоднократному утверждению Достоевского о том, что «народ сохранил красоту своего образа» в его слитности с православием и с образом Христа. Это несовпадение объяснялось тем, что писатель предлагал судить русский народ не по тому, что он есть, но – чем желает стать. Его больше всего возмущало отрицание в народе «активных идеалов» в духе Авсеенко.
Обращаясь к истории, Достоевский писал о «митрополитах, боярах, князьях и земских людях, которые сделали Россию» и винил «крепостников» в двухсотлетней народной отсталости. Два века часто поминаются писателем в этой связи. Но русский характер не изменился в основных чертах со времен Древней Руси, так как характеры народов сохраняются в обозримой истории человечества. Поэтому отрицательные свойства не могли быть привиты русским даже личностью такого масштаба как Петр I.
К положительным чертам русского человека Достоевский отнёс сомнительную «коренную духовную потребность русского народа в страдании». Он хвалил и явно отрицательные свойства: «Русские люди долго и серьезно ненавидеть не умеют, и не только людей, но пороки, мрак невежества и деспотизм». Однажды Достоевский, вероятно в момент горького раздумья о череде российских неустройств, которыми была богата его эпоха, привел целый набор недостатков в характере народа, среди которых есть и вымышленные им. Он писал о «позорном и жестоком в русском характере»:
«Крайности – наша черта. Виновата к тому же наша бездарность… У нас ужасно мало талантов в каком бы то ни было роде. Напротив, ужасно много «золотой середины». – Это нечто трусливое, безличное, но чванное и даже задорное…Русский человек по своей природе самый общительный и стадный человек на всем земном шаре».
Подобные утверждения плохо согласовались с надеждами Достоевского на то, что «народ спасет себя сам», «в народе уничтожатся все мутные потоки» и тому подобное.
Гораздо определеннее суждения писателя о русской интеллигенции. В 1876 г. он писал:
«Интеллигентный русский в огромном числе…умственный пролетарий, нечто без земли под собой…международный межеумок, носимый всеми ветрами Европы…Интеллигенция не уважает себя…собственного достоинства в ней нет… Это какое-то беспрерывное ощущение праздного и шатающегося по свету самолюбия, ничем не оправданного».
Достоевский постоянно критиковал интеллигенцию, либералов и «верхнее сословие». Эти три категории составляли для него одно целое, противостоящее народу и насущным интересам России. Либерализм помещался в центре триады, как несущий, по мнению писателя, неисчислимые беды России.
Достоевский одним из первых в Европе указал на интернациональную солидарность либералов. Он проследил генеалогию отечественного либерализма, который, как всякое политическое явление в России, удивлял аналитиков своими особенностями. В этой связи писатель выделил «классических» либералов-западников: Кавелина, Боткина, Грановского,… хранивших на свой лад верность России. Но когда Достоевский описывал либералов нового поколения, терпимость оставляла его. В этих лицах не было следа научной объективности и теплого чувства к своей родине. Прежде всего, писатель отмечал низкий интеллектуальный уровень «западничающей» интеллигенции:
«Либерализм всесветный, атеист дешевый, над народом величается своим просвещением в пятак ценой…Либералы наши, вместо того, чтобы стать свободнее, связали себя либерализмом, как веревками». «Евреи закупают мнение либеральное», - подытоживал Достоевский, - «это всё из-за нашего незнания России, её сути и особи, её смысла и духа».
Однако его главные претензии к кровно-русскому слою:
«Тяжело видеть за границей, куда вот уже двадцать лет ежегодно колонизируется наша интеллигенция…претворение чисто русского, превосходного, может быть, материала в жалкую международную дрянь, обезличенную, без характера, без народности, без отечества. Я не про отцов говорю, - отцы неисправимы, - А про их несчастных детей, которых они губят за границей».
Вот проблема «отцов и детей», которая решена Достоевским не по-тургеневски. В этой связи он осуждал сложившуюся систему педагогики, воспринявшую материализм и атеистические идеи, заботящуюся об «облегчении» знаний, воспитывающую изнеженное юношество, боящееся строго наказания и даже склонного к самоубийству при трудных поворотах судьбы.
Русское общество
Когда мысль Достоевского обращалась на русское общество в целом, его добрые пожелания заменялись трезвым анализом. Он писал не только о «шаткости высших слоев» с их цинизмом и развратом, но осуждал «дешевку и жида», власть кабака и пустующие церкви, падение деревенских нравов.
«В народе началось неслыханное извращение идей с повсеместным поклонением материализму…преклонение народа перед деньгами…стань богатым, и всё твое, и всё можешь…Началось обожание даровой наживы, наслаждения без труда». Общая картина в описании Достоевского кажется безысходной - Духовенство не отвечает на вопросы народа уже давно, «организует доносы и поборы,…никчемные сельские учителя, атеизм в семьях, раннее половое воспитание…Бедность нарастает всеобщая. Купцы жалуются, что никто ничего не покупает. Фабрики сократили производство до минимума…И все-то на казну и общественное достояние зубы точат».
Писатель нашел причину падения в «нравственном беспокойстве народа»:
«Всякое переходное и разлагающееся состояние общества порождает леность и апатию, так как лишь немногие в такие эпохи могут ясно видеть перед собой и не сбиваться с пути. Большинство же путается, и, наконец, машет рукой…Прожить бы как-нибудь самому, а то что тут еще обязанности…Среди этих ленивых есть богатые, но бедных страшное большинство».
В 1881 г Достоевский пришел к выводу: «Нам уже невозможно сойтись с народом, если не совершится чуда в земле русской». Он предлагал интеллигенции «отойти в сторонку» и ждать, когда «народ ясно и толково сумеет свою правду сказать». Тогда, по его словам, и «большинство присоединиться к премудрому слову народному». Эта надежда всё же покоилась на шатких основаниях: «Народ верит, что спасется…единением во имя Христово… Вот наш русский соцализм», - вдруг заключал писатель под впечатлением этой гуляющей по свету идеи, придав ей собственный почти положительный смысл. Еще в 1873 г., беседуя с одним литератором, Достоевский поразился его утверждению, что социализм в России будет непременно консервативен, то есть национален в русском духе и не атеистичен. Вероятно, ходячая идея социализма отталкивала писателя исключительно своим безбожием. Статью 1881 года, он завершил выводом:
«Так как народ никогда не сделается, каким его хотят видеть наши умники, а останется самим собой, то и предвидится в будущем неминуемое и опасное столкновение».
Достоевский подразумевал схватку либералов с народом. За полтора месяца до убийства Александра II, завершившего пятилетие террора при народном безмолвии, он писал об особом, безгранично доверительном отношении народа к Царю: «Это дело вековое и никогда оно не изменится».
Напрашивается вывод, что великий писатель хранил в душе два несовпадающих образа русского народа: один – тягостно-реальный, другой – просветленно-христианский. Придавая своим размышлениям метафизическую глубину, Достоевский писал о «молодом народе» русском: «мы только начинаем жить» (согласно периодизации К.Н. Леонтьева, жизненный цикл крупного государства или империи в среднем составляет полторы тысячи лет). Стойкая вера в особое предназначение русского народа – Божьего избранника, хранила писателя от мрачных выводов. Заключения, которые периодически делал в «Дневниках» Достоевский: о «временных несогласиях», «стойкости народа в своей идее», о теснейшем единении его с монархом и т.п., следует отнести к мечтательным настроениям писателя. В целом его анализы, напротив, говорят о трагическом тупике, в который зашла Россия. Еще в середине 1873 г. Достоевский описал готовый революционный тип:
«развратный, испитый, плюгавый фабричный парень…он уже сознательно отрицает старый порядок семьи и обычаев, он глуп и туп, но в нем какой-то энтузиазм и плотоугодие, и самый подлый, самый циничный материализм».
То, что ряд суждений писателя не вытекал из наблюдения над русской жизнью, - было следствием буквального приложения православия к политическим событиям не только в России, но во всей Европе. Если в 1861 г. он писал о «легко устранимы противоречиях, не имеющих корней в почве нашей», то двадцать лет спустя Достоевский пророчил утверждение в России «самой полной гражданской свободы», полнее, чем в Северной Америке. Тут сама терминология не совпадает с образом мыслей писателя, уже познавшего плоды неуклюжего «освобождения» и описавшего его тягостные результаты на необустроенной русской почве.
Достоевский словно опасался принизить русский народ окончательным выводом из своих наблюдений. Так, он подметил удивительное свойство русских людей – быстро переходить в противоположное состояние, однако рассматривал его лишь в положительном смысле, как возможность при благоприятной перемене правления разом преодолеть анархические настроения и войти в русло порядка и дисциплины. Но таких периодов в истории России было немного. Зато обратных примеров достаточно. Как только сильный глава государства уступал место слабому, происходили либеральные реформы, бунты, революции. Сам царь был плоть от плоти русского народа, так и не сумевшего породить спасителя монархии. Интеллигенция – главный объект критики писателя, тоже возникла из народных глубин. Не с неба же она взялась.
Верхи
Если Достоевский, описывая российские неурядицы, из лояльности не касался в «Дневниках» монарха и правившей верхушки, то князь Мещерский в «Воспоминаниях» смело рисовал картины разложения верхов, задевая царей, включая благоволившего к нему Александра III. Он и попал в символы «реакции» своего времени, тогда как Достоевский удостоился звания «реакционера» уже в советское время. Мещерский заканчивал свои мемуары в 1910-11 годах, имея перед глазами роковой опыт Государственных Дум, но начал их c описания царствования Николая I, несмотря на высокую оценку самого царя, запечатлевшегося в его сознании «безудержными интендантскими и другими злоупотреблениями и полной отсталостью от Европы в вооружениях». Эпоху Александра II князь подверг беспощадной критике. «Министры жили в страхе, - писал он, - ибо знали, что Герцен имеет читателей в Зимнем Дворце».
По его замечанию масса министров и дворцовых чинов, включая ближайших родственников царя, были откровенными либералами. К ним относились: главный деятель крестьянской реформы граф Ростовцев, судебный реформатор Замятин, «нелепый и трусливый» генерал-губернатор Петербурга кн. Суворов (прямой потомок полководца), безвольный шеф III отделения кн. В.А. Долгорукий, барон Ливен…При министре внутренних дел Валуеве началась скупка за бесценок северных лесов: «Этот грабеж назывался «управлением государственным имуществом» (какая перекличка с нашим временем!). Головнин разрушал уваровскую систему народного образования, насаждая скептицизм и безверие. Под его покровительством всесильным стал антиправительственный «Голос» Краевского, занявший место герценовского «Колокола». В 60-70-е гг. постоянно усиливался террор. Наверху господствовали «растерянность и недоумение от страха». В интеллигентном обществе царила «мягкая атмосфера уступчивости и слабости относительно всего, что было принципом дисциплины и порядка». Опасные для будущего России «идеи национального сепаратизма прикрывались либерализмом», - писал кн. Мещерский.
В провинции дело обстояло не лучше. Например, курское дворянство, пославшее впоследствии несколько именитых лиц в Государственную Думу, интриговало и ссорилось с губернатором, а «партия порядочных людей придерживалась лозунга «моя хата с краю». Князь Мещерский объяснил происходящее: «отсутствием в дворянстве солидарной сословности и объединения для работы самосохранения после переворота 19.02.61 г.». В одном из первых номеров журнала «Гражданин» (1872г.) Мещерский потребовал «покончить либеральные реформы» и тотчас был предан либеральной анафеме.
Апрельское покушение 1866 г. на царя не образумило правившую верхушку. В 1873, после оправдания судом присяжных Веры Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова, растерявшийся царь уволил его по требованию «общественности». Через четыре года суд смягчил наказание революционеру-убийце Нечаеву, который тут же стал героем «революционной молодежи». В середине 70-х годов при министре внутренних дел Потапове «враг получил громадные шансы на успех». Наконец, в 1878 г. главный либерал России граф Лорис-Меликов стал диктатором с неограниченными полномочиями. «Тогда система террора проявилась в полном разгаре», - свидетельствовал Мещерский. Сенат вынес мягкий приговор 193-м разоблаченным революционерам, и большинство из них скоро вернулись в свои кружки. Затем были убиты шеф жандармов Мезенцев и харьковский губернатор кн. Крапоткин. Общество оставалось ко всему равнодушным. В 1879 г. сельский учитель Соловьев стрелял в императора. Его повесили, не выявив революционную организацию, о которой подсудимый дал показания. «Газеты и чиновники продолжали действовать в духе антимонархического либерализма». Наконец, после взрывов в Москве и в Зимнем Дворце по приказу царя созвали межминистерскую комиссию, которая фактически сорвала предложенную Александром II программу борьбы с крамолой. Так наверху вызревала грядущая измена царю и монархии. В 1880 г. Лорис-Меликов выработал план либеральных реформ с введением конституции, говоря: «Лучше вводить революцию сверху, чем давать ей подниматься снизу».
В центре всероссийского беспорядка стоял сам царь, которого Мещерский описывал реалистично и смело. Князь считал царя добрым и мягким, не любящим углубляться в государственные дела (!), «малосведущим во внутренней жизни России и оказавшимся всецело под влиянием либералов». По словам Мещерского, Александр II «не понимал народа, и народ его не понимал». Сходным образом оценивал царя Победоносцев, назвавший его эпоху «несчастным царствованием».
После убийства Александра II 1.03.81 г. неудачи в управлении преследовали и его сына Александр III, гораздо более решительного царя. Однако и при нем не появилось ни одной крупной личности, способной эффективно противостоять сплоченной либеральной партии. Министры сменяли друг друга, но Мещерский насчитал за сорок лет лишь несколько энергичных и толковых персон, которым, однако, либеральное крыло общества не давало развернуть лучшие качества из-за их патриотических взглядов (генерал-губернаторы Берг - Варшава, и Муравьев - Вильно; глава полиции П.А. Грессер…). Ряд министров, в описаниях князя, не вполне соответствовал своим должностям. Министры просвещения И.Д. Делянов и граф Д.А. Толстой – «стары», министр внутренних дел Н.П. Игнатьев – «мечтатель», шеф жандармов граф Шувалов – «мало русский», министр иностранных дел Гирс – «бесцветен», и так далее. Даже набравший силу обер-прокурор Синода К.П. Победоносцев – блестящий критик либеральных уклонений в политике, не дал свежих идей, которые поддержали бы самодержавие перед лицом концентрировавшихся радикальных сил. Беспристрастность этих оценок подтвердило будущее.
Правление Александра III принесло временное успокоение, но разгром революционных сил не был завершен, и преследований, соответствующих масштабу подрывной деятельности, не было. Однако эту эпоху назвали «реакцией» и «репрессивным гнетом на общество». Но уже к началу 1884 г. либералы добились увольнения из сената генерала Р.А. Фаддеева (1824-83), крупного геополитика, автора знаменитых работ «Письма с Кавказа», «Вооруженные силы России» и «Письма о современном состоянии России». Эти книги переводились на иностранные языки и с увлечением читались в Европе. Фаддеева не смог отстоять сам царь, и он умер в нищете. Видного полководца, героя Восточной войны, генерал-губернатора Туркестана М.Г. Черняева (1828-98) также сняли по недоказанному обвинению в самоуправстве. Драматические события, прекратившиеся сразу после убийства царя, в конце царствования Александра III стали вновь набирать обороты, когда этот «сильный» царь исчерпал запас консерватизма, сообщавший временную прочность государственному устройству.
Решимость царя натолкнулась на те же препятствия, что и при его отце. Князь Мещерский писал: «С ранних лет службы я увидел, что самое трудное для государственного деятеля – быть русским в меру и в почете…И при Александре III его «Я» не могло переломить эту черту общества». Сам царь признавался князю: «Ничего не поделаешь, большинство в Государственном Совете либералы». Это удивительное признание означало, что самодержавная власть утратила веру в себя. Некоторое время спустя Мещерский предрек «чудовищные мятежи». Достоевский гораздо осторожнее высказывался о будущем России, хотя обладал не менее острой интуицией и как психолог мыслил глубже князя Мещерского.
«Восточный вопрос» и славянство
Немало ценного для наших дней содержат комментарии писателя к важным мировым событиям с участием и без участия России – войне Турции со славянами и политике европейских государств, разрушительной роли Англии и деградации французского государства, важной роли Германии в мировой перспективе…
Серьезное внимание он уделял так называемому «восточному вопросу». Достоевский анализировал его с точки зрения «славянского всеединства» и как важный элемент внутриевропейской политики, постоянно выделяя ведущую роль России – главного носителя православной идеи. Писатель обратился к этой теме во второй половине 1876 г., призывая помочь Черногории и Сербии в начавшейся борьбе с Турцией, несколько столетий владевшей славянскими территориями на Балканах. Описав зверства турок над мирным населением, Достоевский назвал их «дикой, гнусной мусульманской ордой, заклятой противницей цивилизации». Он писал:
«Дикие элементы предъявляют претензии на власть в Турции, и еще не известно, возобладает ли светское государство в борьбе с исламом (!)…С этой подлой нацией нельзя бы, кажется, поступать по-человечески, но поступаем… Когда их обезоружат, они будут делать и продавать халаты и мыло, как наши казанские татары».
Попутно Достоевский призвал выселить татар из Крыма, опасаясь их роли форпоста враждебной идеологии (националистические настроения возникали и среди казанских татар). Оценивая эти резкие высказывания, нужно помнить, что представляла собой фанатичная Турция, уже в первой четверти XIX века подвергнувшая геноциду миллионы армян. Писатель видел выход в уничтожении халифата.
Комментируя славяно-турецкую борьбу, Достоевский знал, что сербское общество было настроено против России.
«Все эти славянские отдельности…нации неопытные и жизни не знающие», - утверждал он, - со временем одумаются и оценят усилия России по добровольному объединению славянского мира на православной основе. - «Без единого огромного центра своего – России не бывать славянскому согласию, исчезнут славяне с лица земли».
Однако писатель советовал не обращать внимания на нелюбовь славян и продолжать попытки объединения. Возмущаясь протестами либерального «Русского Вестника» против пропаганды православного единоверчества среди славян и внутри России, Достоевский настаивал:
«русская земля принадлежит одним русским, и ни клочка в ней нет земли татарской. Татары – бывшие мучители земли русской, на этой земле пришельцы. – Теперь же мусульмане имеют больше льгот, чем русские, и сторонятся русских…Унизительно прятать от татар назначение русское».
(В начале XIX века М.О. Меньшиков писал: «Великому народу непристойно играть глупую роль простака, на шее которого усаживаются более ловкие собратья»).
Полемическая острота высказываний Достоевского соответствовала атмосфере воодушевления, охватившего Россию во время балканской войны. Но к спонтанности этого настроения примешивалась искусная пропаганда, значительная часть которой была инициирована либеральными органами печати. Целый ряд крупных фигур в русском мире, включая К.Н. Леонтьева и Льва Толстого, видели искусственную и вредную сторону во вмешательстве в восточноевропейские события. Князь Мещерский утверждал, что множество русских новобранцев состояло из «авантюристов и разного сброда», а консервативные «Московские Ведомости», не считавшие сербов «народом», советовали России сохранять нейтралитет. Достоевский же продолжал восхищаться тем, что он называл единением всех сословий, вставших на защиту «братьев-славян». Вдобавок ему ошибочно казалось, что события, связанные с восточной войной, приведут к тесному сплочению русского общества, ликвидации сословных перегородок и окончательному единению вокруг царя.
Проницательно оценивал Достоевский другие европейские события. Периодически объектом его критики становилась Франция, к политическому устройству которой он относился с большим скептицизмом. Деградация национальной жизни французов представлялась писателю необратимой. Это было время, когда Франция выбирала между возможностью восстановления дважды поверженной монархии и увязшей в противоречиях республикой. Парламентскую демократию в Англии он считал более органичной. Германия же занимала в описаниях Достоевского особое место из-за геополитических факторов и свойств немецкого характера.
Европейские дела
Верный православному подходу ко всем явлениям международной жизни, писатель уверенно применял его к сфере мировой политики, постоянно возвращаясь к особой роли католицизма во Франции и предсказывая его усиление во всей Европе. На деле же не католицизм подчинил себе общественное мнение, но он сам оказался в подчинении у секулярных политических структур Европы. Это заблуждение не помешало, однако, общей глубине европейского анализа. Достоевский не верил в возможность возрождения французской монархии, признавая ее анахронизмом. Три революции за полтора столетия, привели Францию в состояние политической неустойчивости, усиленной корыстной борьбой расплодившихся партий, ни одна из которых не думала о судьбе страны. В XX веке этот скорбный для французов вывод подтвердили строгие критики демократии – от Эдуарда Дрюмона до Мориса Барреса и Дриё ла Рошеля. Дело, как известно, завершилось оккупацией Франции в 1940 году. Тогда французы плохо сражались и сомнительно вели себя следующие четыре года.
Подобное развитие событий предвидел Достоевский, писавший в 1877 г.:
«Вот язва Франции – от республики все устали…Трудно представить более несчастных людей, чем республиканцы и их французская республика… Все неудачи республики они всегда приписывали лишь внешним обстоятельствам, существованию узурпаторов, злопыхателей,…и они ни разу не подумали о невероятной слабости тех корней, которыми скрепляется республика с Францией и которые в сто лет не могли окрепнуть и проникнуть в нее глубже».
Этими укоренившимися слабостями Достоевский объяснил поражение Франции в войне с Германией.
«До тех пор, пока существует республика во Франции, - писал он, - невозможна «война возмездия». Вообразить только, что республиканцы решатся вновь объявить войну немцам!... Франция самым прозаическим образом рассчитает, где сила, и силе покорится» (!).
Имея в виду позорную сдачу Меца маршалом Мак-Магоном в 1871г. и ряд других эпизодов этой первой странной войны (так назвали историки капитуляцию Франции уже в 1940 г.), Достоевский утверждал, что Франция не захотела (или не сумела) использовать военные преимущества обороняющейся стороны. Он привел слова Бисмарка:
«Франция отжила свой век, эта нация разделилась внутренне и окончательно навеки, и в ней никогда уже не будет твердого, авторитетного правления и здорового, единящего национального центра».
Затем Достоевский, как будто заглянув в XX век, написал: «Францию ждет судьба Польши, и политически жить она не будет, или не будет и Германии». В определенных временных рамках так и произошло (1940-44 гг.), и значение этого пятилетия далеко выходит за пределы временной оккупации, как символ судьбоносного противостояния двух государств, конечные результаты которого определит только будущее. В 1876 г. Достоевский сочувственно цитировал своего собеседника:
«Франция перестает быть Францией. Из французов готовится будущая бесчувственная мразь…Поколение вырождается физически, бессилеет, пакостится,…а физика тащит за собой нравственность. Это плоды царства буржуазии!».
Об общеевропейском упадке (исключая Германию), Достоевский писал:
«Кавур объединил Италию, и вместо 2000-летней объединяющей мир идеи,…явилось объединенное второстепенное королевствице, потерявшее всякое мировое поползновение, променявшее его на изношенное буржуазное начало».
С пренебрежением отзывался писатель и об Австрии, как о стране с беспорядочно перемешанными нациями, преследующими каждая свои интересы, с Меттернихом, пытавшимся навести порядок в Европе полицейскими мерами: «Это образец всевозможных, внутри себя враждебных соединений народностей, идей… Тут и венгры, тут и славяне, тут и немцы, тут и царство жидов». (Несколько таких «Австрий» образовалось в Европе через сто с лишним лет). О малых европейских народах Достоевский писал: «Благонамеренные, честные и умеренные…ничем не сослужат человечеству: этой энергии в них нет, великого самомнения у них нет». Турцию он считал «больной страной».
В «Дневниках писателя» изначально враждебной интересам России предстает Англия – главный геополитический игрок, использующий в своих интересах противоречиях континентальной Европы. «Англия – это нечто посерьезнее… Надо нам англичанам не верить», - призывал Достоевский, выделяя ведущую роль этой страны в разжигании европейских конфликтов, включая войну на Балканах. Эта мысль не потеряла актуальности. Несмотря на громадное увеличение веса США в мировой политике, Англия остается троянским конем внутри Европы.
О планах Англии «настроить против нас славян» Достоевский писал постоянно. Дело не ограничивалось подстрекательством турок к продолжению балканской войны. Английские офицеры служили в турецкой армии. Английская дипломатия и деньги работали на турок. Сан-Стефанский мир лишил Россию ожидавшихся преимуществ, как освободителя Балкан от 600-летнего турецкого господства. Премьер Англии Дизраэли – «хищный паук» (Достоевский), «заклятый враг России» (кн. Мещерский) через год после войны с турками угрожал России новой войной, предупреждая все инициативы по улучшению её международного положения. По мирному договору флот остался у Турции. Царь не прислушался к требованию генерала Скобелева занять Галлиполи, препятствуя английским войскам войти в Дарданеллы. Нам досталась огромная по восточноевропейским меркам Болгария с недружественным к России населением, как награда за пролитую русскую кровь. Все попытки организовать в этой стране благосклонное к России правительство провалились. Уже при Александре III Англия подталкивала Россию к прямой оккупации Болгарии, но царь не дал втянуть себя во внутри-болгарские распри.
Расстановка сил в Европе сложилась тогда не в пользу нашей страны. Униженное положение России закрепилось Берлинской встречей в верхах (1878), где она, по выражению кн. Мещерского, была «побеждена пером европейского ареопага». Ведущая роль в этих интригах вновь принадлежала Англии, которая четырьмя годами раньше сорвала конференцию по новому проекту международных отношений, предложенному русским министром иностранных дел Горчаковым. В сентябре 1877 г. «Московские Ведомости», писали о фактическом создании «антирусской лиги» в составе Франции, Австрии, Южной Германии и Англии (католические Австрия и Бавария еще долго вели русофобскую линию в Европе). Достоевский в этой связи предположил возможность союза Англии, Франции, Австрии и Турции против Германии и Италии (две последние страны, занесенные им в противостоящий Германии блок, не исказили главную линию будущего противостояния!). В начале 1881 г. писатель подвел итог размышлениям о коварном островном государстве: «Англии бояться – никуда не ходить!».
|
